Оскорбление словом в обыденном и правовом сознании носителей русского языка

Размещено на http://allbest.ru

Оскорбление словом в обыденном и правовом сознании носителей русского языка

Иметь дело с законодательными актами можно двояко: приватно и официально. Официальная сторона включает всех, кто профессионально занят юриспруденцией. Тот, чьей профессией юриспруденция не является, судит о ситуации исходя из “здравого смысла” - компонента обыденного сознания В статье не обсуждается понятие “обыденное сознание”, мы разделяем взгляды, изложенные в [Гусев, Пушканский, 1994]. Для адекватности понимания уточним, что обыденное сознание “включает в себя всю совокупность представлений людей, формирующихся в процессе их повседневной обыденной жизни и практики” [Гусев, Пушканский, 1994, с. 7]. Таким образом, “обыденное” определяется как “общеизвестное”, “общепонятное”. Здравый смысл понимается как “стихийно возникающая совокупность представлений о “правильном” поведении человека в окружающем мире” [Гусев, Пушканский, 1994, с. 42]. .

Человек вольно или невольно вовлеченный в сферу профессионального права демонстрирует в лучшем случае некоторую смесь правового и обыденного понимания происходящего. Можно сказать, что даже пройдя некоторые юридические процедуры (задержание, подача заявления, явка в суд в качестве истца/ответчика/свидетеля и пр.), человек не обязательно меняет свои обыденные представления.

Очень часто обыденные представления идут вразрез с профессиональными. Обозначить эти расхождения, выявить причины их возникновения представляется актуальным для нынешней ситуации.

Рассмотрим особенности народной морали и обычного права на примере того, как “народ” относится к нарушению права на собственность. “В среде русских крестьян простое воровство, не составляющее привычного промысла субъекта, рассматривалось обычно скорее как гражданский, нежели как уголовный деликт, в том смысле, что примирение сторон, коему сопутствует возвращение украденной вещи, с точки зрения суда сельского схода исчерпывает возникший конфликт” [Чалидзе, 1990, с.14].

Добавим, что народное мнение весьма снисходительно относилось к краже по нужде или к ворующим солдатам, о чем свидетельствуют пословицы Голодный и архиерей украдет, Солдата за все бьют, за воровство не бьют, Солдат не украл -- просто взял; ему не грех поживиться, не украсть, так и взять негде. Народная этика и право во многом не порицают нарушения права собственности, то есть воровство. “Не будет преувеличением сказать, что в представлении сельских обществ предосудительно было нарушать право собственности СВОИХ, то есть общины или ее сочленов.

Напротив, в отношении собственности ЧУЖОЙ, не связанной с интересами общины или ее членов, представления крестьян либеральны. Мало того, судя по сообщениям многих исследователей народных обычаев конца Х1Х века, кража и мошенничество часто оказываются предметом похвальбы, если это не затрагивает имущественных интересов СВОИХ” [Чалидзе, 1990, с.15-16].

Народная этика снисходительно относилась к самовольным порубкам в казенном или господском лесу, к потравам ЧУЖИХ полей и лугов, к самовольной охоте и рыбной ловле, к собиранию плодов и ягод в ЧУЖОМ лесу, к похищению плодов из ЧУЖИХ огородов, что неоднократно описано во многих художественных произведениях Х1Х - начала ХХ вв. Отдельно укажем на Пантелеймона Романова из рассказа “Наследство”..

Существует много народных верований, посвященных тому, как избежать опасности при совершении покражи. Есть много поверий, согласно которым краденая вещь обладает в той или иной мере большими достоинствами, нежели вещь купленная. Подобные представления живы по сей день даже среди интеллигенции: чтобы комнатное растение прижилось, его лучше “своровать”.

В отношении государственной собственности профессиональная этика юристов постулирует, что интересы государства приоритетны, поэтому законодательно предусмотрены более жесткие наказания за преступления против государственной или общественной (не так давно - социалистической) собственности.

Мнение же большинства российских (не так давно - советских) людей “хищение личной собственности граждан рассматривает как действие преступное, недопустимое, постыдное. Хищение же собственности государственной, если оно проводится не в слишком крупных размерах, мораль обывателя не считает чем-то постыдным, а напротив, рассматривает это как естественное поведение людей” ^[Чалидзе 1990, с. 293].

Обосновывается такая моральная концепция соображениями типа: “У государства меньше не станет”, “Государство нам многого недодает, приходится брать самим”. Интересно, что в языке советской эпохи для обозначения таких лиц было создано слово несун, за вором осталось другое значение Сравнивая масштабы краж в магазинах самообслуживая (их всегда было очень мало) и - в огромном количестве - на предприятииях, можно увидеть, что эту разница всегда хорошо ощущалась социумом..

Лингвистами, изучающими наивную (языковую) картину мира, описаны такие фрагменты обыденного сознания, как “плохо” в наивной этике и отношение к правде и лжи.

Неоднозначность отношения народного сознания к факту сообщения о нарушении статей закона показана М.Я. Гловинской, на материале глаголов речи: жаловаться, нажаловаться, наушничать, ябедничать, фискалить, капать, капнуть, кляузничать, доносить, стучать, стукнуть, заявлять, сигнализировать. Автор доказывает, что “не всякое информирование о чьих-то поступках, которое может навлечь неприятности на нарушителя, оценивается языковой этикой отрицательно” [Гловинская, 1996, с. 248].

Глаголы жаловаться, сигнализировать, даже заявлять, по признаку этической оценки нейтральны. Действия, названные остальными глаголами, представлены как направленные п р о т и в интересов лиц, о которых идет речь, или как преследующие к о р ы с т н ы е цели. И то, и другое осуждается в наивной этике (как дополнительный аргумент -- использование этих глаголов в 1-м лице затруднено).

Существование лжи в наивной риторике не только правомерно, но в некоторых ситуациях рекомендуется: Не соврешь и зобу не набьешь; Красно поле рожью, а речь ложью [Сперанская, 1995, с.38] Ср. французскую пословицу “Лучше маленькая ложь, чем большой скандал” /Прим. ред./.. Подобное понимание темы невозможно правовым сознанием, знакомого с термином “дача ложных показаний”.

Расхождения между обыденным сознанием и профессиональным особенно нетерпимы в делах “оскорбления словом”, потому что юридической дефиниции “словесное оскорбление”, насколько мы поняли, нет. В случаях нарушения статьи 130 пункта 1 УГ РФ юристы часто обращаются к лингвистической экспертизе. Лингвист сталкивается при этом с целым рядом трудностей. И первая из них - что такое “оскорбительные слова”.

Казалось бы, это хорошо известно. Но практика показывает обратное. В толковых словарях содержатся неясные описательные характеристики: оскорбить - тяжело обидеть, крайне унизить; унижение - оскорбление, унижающее достоинство: унизить -- оскорбить чье-нибудь самолюбие, достоинство Хотя мы далеки от мысли, что словарь должен давать исчерпывающее толкование - пока это, к сожалению, не так. Возможно, что работы Ю.Д. Апресяна по лексической семантике и А. Вежбицкой по выявлению семантических примитивов устранят эту двойственность..

Поэтому в сфере бытового общения оскорбление понимается по-разному, исходя из индивидуальных ощущений -- как только мы вступаем в круг самолюбий, то это уже экстралингвистический фактор. Конечно, существует круг “типичных” оскорбительных ситуаций, которые истолковываются однозначно Типичные ситуации описаны А. Вежбицкой для эмоциональных концептов [ Вежбицка 1997, с. 326 - 370]. Оскорбление в этот список не вошло.. Однако лингвистического описания этого круга нет, он имплицитен и ощущается носителями языка на уровне интуиции.

Представление об оскорбительности слова или поступка лежат не столько в языковой (по крайней мере, не единственно языковой) сфере, а в сфере действий человека. Лингвистически это проблема не всегда решается, даже если учитывается полный коммуникативный контекст, то есть тематическая область дискурса, цели и задачи участников общения, характер их взаимоотношений, правила речевого поведения определенной сферы общения. Потому что главный вопрос, на который приходится искать ответ, -- было ли у говорящего (оскорбителя) НАМЕРЕНИЕ обидеть или же произошла досадная ошибка, несоответствие двух картин мира.

Ситуацию оскорбления можно описать с двух сторон: со стороны оскорбителя и со стороны оскорбленного. Действия (коммуникативные прежде всего) оскорбителя Х (икс) должны читаться как :”я ХОЧУ обидеть Y (игрека) и сознательно выбираю для этого слова, от которых Y испытает это чувство”.

Оскорбление зачастую происходит поневоле, так как словами, показавшимися Y оскорбительными, Х мог выражать другое, например, свой гнев. Тогда действия невольного оскорбителя читаются как: “ я не хочу никого обидеть, я просто в гневе и обижен сам, поэтому выражаю свои чувства обидными словами” К особенностям российского менталитета относится такая черта, как выражение крайнего чувства гнева бранными словами, часто -- нецензурными..

Принципиальна разница между умышленным оскорблением и невольным, но доказать разницу нелегко. Очевидно, этому должна способствовать система помет в толковых словарях либо наличие словарей “специфической” лексики с изложением принципов ее существования.

Попытки снабдить толкуемые слова стилистическими пометами пока терпят неудачу, так как пометы не отвечают на вопрос, как слово соотносится с речевой ситуацией в широком ее понимании. Так, слово “проститутка” в толковых словарях не снабжено никакой пометой, об оскорбительности этого слова носитель узнает из жизненного опыта. Но если говорящий вынужден назвать женщину, занимающуюся продажей своего тела, не принятыми в обществе эвфемизмами, а “терминологически”, вряд ли это будет оскорблением, хотя слово звучит оскорбительно.

Толковый словарь - не источник сведений о бранности того или иного слова, если вспомнить, какими принципами руководствуются лексикологи -- описание словарного состава литературного языка.

“В практике составления словарей учитываются прежде всего особенности литературного языка, всему остальному отводится лишь ряд довольно абстрактных помет типа прост., разг., груб. и т.п.” [Елистратовя, 1994, с. 3].

В МАС содержатся пометы: грубо-просторечное, бранное, пренебрежительное, просторечное, разговорное, уничижительное; дурак - разг., дурища - прост. бран., дуреха - прост. пренебр. Как видим, все эти пометы достаточно условны.

Речевая сторона таких социальных действий человека, как оскорбление должны обсуждаться в специальном “разговорно-просторечном” словаре, где будет объяснена прагматика подобной лексики. В подобном словаре должны быть соответствующие стилистические объяснения и “правила употребления” подобной лексики.

При проведении лингвистической экспертизы возникает необходимость ответить как минимум на три вопроса:

1. Особенности сферы общения.

2. Речевые роли участников общения.

3. Общую лингвистическую ситуацию (широкий языковой контекст).

Что касается сфер общения, то самыми спорными являются дела об оскорблении в бытовом диалоге. Как мы уже отмечали, “народное” (обыденное) понимание брани отличается от правового (профессионального). Народная риторика рекомендует не обращать внимания на бранные слова: Брань на вороту не виснет либо уметь отвечать в подобном жанре: На крепкий сук точи топор, на брань умей давать отпор, так как самым запретным является физическое воздействие на собеседника: Браниться бранись, а рукам воли не давай Тем не менее в народных рекомендациях предпочтение отдается миру: Браниться бранись, а на мир слово береги; Хорошо браниться, когда мир готов. Оценка небранящегося человека очень высока: Брань не смола, а сажи сродни: не льнет, так марает; Не бранись ни с кем, тем хорош будешь всем; С людьми браниться никуда не годится. .

В разговорной ситуации бранная лексика может быть употреблена “для связи слов”. У нас есть пример, когда было подано исковое заявление об оскорблении нецензурной бранью. Ответчик Д. повздорил с соседкой сверху, чья вина заключалась в том, что она 4 раза за 4 года затапливала его водой (в ходе следствия было уточнено, что затопляли ответчика фекальными водами).

Гражданский истец М заявляла, что Д “в грубой нецензурной форме оскорбил” ее. Свидетели при первом вызове к следователю подтвердили, что Д произнес “много оскорблений в нецензурной форме”.

Однако постепенно, при осознании юридической оценки происходящего, свидетели уточняют: “Д поругался с М”, “он говорил очень обидные слова”, “он возмущался, что его постоянно топят” и наконец - “мне сначала показалось, что Д выражался нецензурно, в его речи проскальзывали обидные слова, но они были как бы между прочим, не конкретно в адрес М, а как вообще возмущение о случившемся”. Истец требует наказать ответчика на том основании, что Д употребил несловарное слово “засранка”, и следователь ставит перед экспертами вопросы:

Является ли исключение слова из словарей основанием для его запрета к употреблению в лексике повседневного общения?

Противоречит ли бытовое повседневное общение этическим нормам в обществе?

Какую роль оказывает ситуация на общение?

Как мы видим, указаны все проблемные вопросы, ответы на которые и должны быть описаны в некотором нормативном акте, либо в предисловии к словарю внелитературной лексики, либо в памятке юристам “для служебного пользования”. народный оскорбление языковый лингвистический

Итак, ситуация бытового общения, обслуживаемая разговорной разновидностью кодифицированного языка, требует учитывать СВОИ правила и варианты речевого поведения, СВОЮ стилистическую градацию слов.

Как бы ни был индивидуален каждый отдельный человек, он есть выразитель определенного психологического типа, социальной группы, языкового коллектива. Поэтому возможно описать его типические речевые роли. Т.Г. Винокур называет следующее количество коммуникативных ролей-функций говорящего/слушающего: говорю “от себя”, как отдельная личность (не несу ответственности за других); обособляю свой групповой опыт (говорю как принято “у нас”); нейтрализую разные речевые опыты (выравниваю неравные отношения); формирую при этом бесконфликтную или конфликтную стилевую фигуру (“перевожу”, строю синонимический ряд) ^[Винокур, 1993, с. 67-68].

Варианты речевых ролей различаются многими особенностями, в том числе и необходимостью включения в свой речевой опыт и возможностью манифестации оскорбительной лексики.

Как для профессионального так и для обыденного сознания значение играет контекст. Мы отметили, что обыденное сознание - не сиюминутно меняющаяся структура, оно достаточно устойчиво, его изменение происходит не скачкообразно.

Профессиональное правовое сознание более подвержено резким изменениям, так как на него влияют постановления государственной власти. Для рассмотрения дел “оскорбление словом” необходимо учитывать общую лингвистическую ситуацию для того, чтобы замечать принципиальные изменения в речевой действительности. Общеизвестно, что “язык перестройки” пришел на смену “языку тоталитарной эпохи” О влиянии идеологии тоталитарного режима на развитие языковых процессов см [Язык, идеология, политика, 1982]. Из работ, посвященных языку периода перестройки, укажем [Баранов, Караулов, 1994; Максимов, 1992]. В [Максимов, 1992] отмечается, что в словарь вошли слова, получившие новое значение и новую стилистическую окраску. . К изменениям в языке последнего десятилетия (язык реформ, язык постперестроечного времени) можно отнести продолжающуюся демократизацию, выражающуюся в том, что граница между литературным языком и просторечием резко сместилась. Жаргонная (прежде всего криминальная) и просторечная лексика проникают в язык СМИ, речь официальных лиц.

Совсем недавний случай с губернатором Красноярского края А.И. Лебедем (январь 1999), когда в официальной обстановке в присутствии ТВ официальное лицо не только позволяет себе нецензурную брань, но и настаивает на правильности своего поведения: “Это я официально говорю, в 4 камеры, пусть разнесут...чтоб все знали”, оставляет актуальным вопрос о соотношении “здравого смысла” и правового сознания С точки зрения многих горожан, губернатор всего лишь “сильно выразился”, но “для таких подлецов [в чей адрес была направлена брань] и этого мало”. Остается сожалеть, что с размыванием границ нормативного словоупотребления размывается понимание границ сфер общения. Однако это сожаление остается в плоскости эмоций, а в плоскости лингвистической остается необходимость наблюдения за речевым поведением в различных сферах (прежде всего бытовой) и описания речевых норм той или иной речевой роли..

Литература

1. Баранов А.Н., Караулов Ю.Н. Словарь русских политических метафор. М., 1994.

2. Вежбицка А. Язык. Культура. Познание. М., 1997.

3. Винокур Т.Г. Говорящий и слушающий. Варианты речевого поведения. М., 1993.

4. Гловинская М.Я. Что такое “плохо” (Фрагмент наивной этики) // Поэтика. Стилистика. Язык и культура. М., 1996.

5. Гусев С.С., Пушканский Б.Я. Обыденное мировоззрение. Структура и способы организации. СПб., 1994.

6. Елистратов В.С. Словарь московского арго. М., 1994.

7. Максимов В.И. Словарь перестройки. СПб., 1992

8. Сперанская А.Н. Паремии о правде и лжи и наивная риторика // Филология - Журналистика 94. Научные материалы. Красноярск, 1995.

9. Чалидзе В. Уголовная Россия. М., 1990.

10. Язык, идеология, политика. Реферативный сборник. М., 1982.

Размещено на Allbest.ru