Дискурс: языковая реальность или лингвистическая мифология

Размещено на http://www.allbest.ru/

Дискурс: языковая реальность или лингвистическая мифология

Чернейко Л.О.

Термин ДИСКУРС нельзя назвать новым, но стоящая за термином реальность вызывает непрекращающиеся дискуссии. “История и теория вопроса”, связанные с этим термином (источник заимствования, этимология, а также его многозначность, обусловленная отсутствием единой точки зрения на феномен-референт), подробно изложены как на сайтах интернета (наиболее информативным представляется обзор работ по дискурсу А.А. Кибрика, П.Б. Паршина), так и в многочисленных статьях и монографиях, появившихся в отечественной лингвистике за последние 15 лет (например: [Макаров 2003], [Прохоров 2004], [Ревзина 2005]). Тем не менее означающее термина продолжает затянувшиеся поиски своего означаемого. Причина кроется и в особенностях термина как инструмента научного познания мира, и в особом состоянии умов научного сообщества, которое отражает состояние российского общества в целом.

Попытки переосмысления сущности социальной реальности привели исследователей к мысли о приоритете в ней таких действий, которые эту реальность и создают, - коммуникативных. Коммуникация (устная, письменная и устно-письменная, как в социальных сетях) действительно является основой реализации каких бы то ни было совместных инструментальных действий, невозможных при ее отсутствии. Совместные действия невозможны и при наличии коммуникации, но в отсутствии согласия коммуникантов относительно целей этих действий, т.е. согласованного проекта. В соответствии с концепцией Ю. Хабермаса, дологическая (предрассудочная) структура понимания явления может выступать в качестве базы научной рефлексии лишь тогда, когда прояснены нормативные основания, в которых эта рефлексия осуществляется [Хабермас 1993].

Современная отечественная лингвистика, как можно заметить, не имеет таких необходимых предпосылок, чем отчасти и объясняется ситуация со многими неоднозначно понимаемыми терминами. Представляется, что обязательным условием выработки некоторого общего взгляда на тот или иной интенциональный объект является стремление каждого не только сказать свое, но и услышать другого, т.е. стремление к кооперации в достижении интеллектуального согласия, обеспечивающего научному социуму необходимое ему центростремительное движение, что отвечает не только научной концепции языкового взаимопонимания, разработанной Ю. Хабермасом [Хабермас 2006], но и одному из основных векторов современной европейской философской мысли - этике ответственности [Канке 2000, Чернейко 2012]. На общую значимость может претендовать такое определение многозначного термина, которое могло бы найти поддержку у всех, кто им пользуется.

Что касается термина ДИСКУРС, то для обретения им определенного содержания, могущего удовлетворить если не всех нуждающихся в термине, то многих, необходимо свободное аргументированное обсуждение, трибуной которого служат как тематические научные сборники, так и публичные обсуждения с привлечением широкого круга заинтересованных людей, а это не только специалисты в тех областях, которые этими терминами обслуживаются, но и политики, журналисты, писатели, прибегающие к этому термину в своей речи и имеющие долингвистические представления о стоящей за ним сущности. Однако, как справедливо заметил десятилетие назад М.Л. Макаров, «сегодня можно констатировать отсутствие единой системы общепризнанных и общепринятых методик, правил и процедур сбора, представления и описания языкового и прежде всего - речевого материала» [Макаров 2003: 100], тогда как при переходе от изучения «языка в себе» к «языку в нас», а потом уже и исследованию «нас в языке» совершенно необходимо решение вопросов методологического характера [Макаров 2003: 242]. За прошедшее десятилетие ситуация в лингвистическом метаязыке качественно не изменилась: сколько лингвистических умов, столько и пониманий той неосязаемой сущности, которая скрывается за термином ДИСКУРС. Третья глава монографии М.Л. Макарова посвящена ответу на сакраментальный вопрос «Что есть дискурс?», но частью ответа является комментарий к нему: «само определение такой категории, как дискурс, уже предполагает некоторую идеологическую ориентацию, собственную точку зрения на изучение языка и языкового общения» [Макаров 2003: 84-85]. С этим положением нельзя не согласиться, поскольку язык, являясь универсальной формой отображения и репрезентации мира, не доступен в своей целостности непосредственному наблюдению. Поэтому все концепции устройства языка как не данного в ощущениях феномена представляют собою гипотетические конструкции, отражающие определенную точку зрения исследователя и/или научного направления.

«Идеологическая ориентация» позволила автору монографии определить термин ДИСКУРС широко - как родовой по отношению к видовым РЕЧЬ и ТЕКСТ. Но «идеологическая ориентация» определяет функционирование в нашей коммуникативной среде и научных терминов, и всех субстантивов, в которых заключены экзистенциально значимые понятия. Многие из них являются социальными ориентирами в системе ценностей, выработанных культурой (для русскоязычной культуры это такие слова, как, например, ДУША, ГРЕХ, ДОЛГ, СПРАВЕДЛИВОСТЬ), что является онтологической предпосылкой диалогичности (многоголосия, полифоничности) культуры вообще и специфики содержания языкового сознания носителей разных культур в частности.

Несмотря на то, что термин ДИСКУРС давно и прочно утвердился в своих правах, нет единства мнения по поводу его означающего (этимологически оправданной представляется фонетическая форма - дискурс, а не дискурс), не говоря об означаемом (8 пониманий термина со ссылкой на П. Серио представлено в [Кронгауз 2001]).

А все споры на тему «Есть дискурс» - «Нет дискурса» представляются неконструктивными, поскольку не известно, какая реальность имеется в виду: реальность бытия, существования вещей помимо сознания (онтология) или реальность познания вещей через инструменты-термины (эпистемология).

Одна из причин возражений многих лингвистов против этого термина кроется в отсутствии такого функционально-семантического обоснования его введения в терминосистему, которое позволило бы ему занять свое место в парадигме. Как известно, в разработанной терминосистеме за терминами стоят определенные сущности в их главных системно-структурных характеристиках, а сами термины соотносятся со строго определенными дефинициями, неизбыточными и достаточными для понимания места термина в терминосистеме. Но можно ли считать дефиницией определение термина ДИСКУРС через «коммуникативную ситуацию, включающую сознание коммуникантов и создающийся в процессе общения текст» [Моделирование 1987: 41]? Наверное, нет, поскольку трудно себе представить коммуникативную ситуацию, в которую не вовлечено сознание коммуникантов (в противном случае это абсурд или бред), еще труднее - ту, в которой не рождается текст (нормальный, бредовый или абсурдный). В рамках рассматриваемой концепции дискурс понимается не как инструмент познания речи, теоретический конструкт, а как бытийствующая на равных правах с речью эмпирически воспринимаемая реальность, тогда как текст (что справедливо) попадает в разряд лингвистических инструментов: «То, что обычно понимается под термином “текст”, - это, скорее, артефакт лингвистической теории, нежели действительная сущность. “Текст вообще” есть гипотетический конструкт лингвистической теории» [Моделирование 1987: 46]. Получается, что текст как «лингвистический артефакт» принадлежит реальности эпистемологической, а дискурс бытийствует, является такой же эмпирической, доступной наблюдению реальности, как и речь, с чем трудно согласиться.

В этом же русле понимания дискурса как эмпирической реальности («материалом данной работы служат естественные дискурсивные данные» [Кибрик 2003]) строятся лингвистические исследования и в наши дни. В одном из ведущих лингвистических журналов дискурсу дается такое определение: «единство двух сущностей, процесса языковой коммуникации и получающегося в её результате объекта, т.е. текста» [Кибрик 2009: 4]. В этом понимании нет ничего нового по сравнению с тем, что уже было. Новое вырисовывается из рассуждений о дискурсе, из определения его статуса, а именно: «Люди разговаривают между собой дискурсами, а не предложениями и тем более не морфемами и не фонемами. Это отличает дискурс от других языковых единиц, которые представляют собой научные конструкты, плоды того или иного анализа, а раз так, то и трудно достичь согласия относительно их состава и природы» [Кибрик 2009: 3]. Общаемся мы, действительно, «не морфемами и не фонемами», о чем давно написали отечественные лингвисты (ср.: «А общаемся мы не посредством фонем и морфем - все подобные единицы возникают лишь в результате анатомирования предложений, посредством которых только и возможна деятельность общения» [Звегинцев 1996: 95]). И из работ А.М. Пешковского мы знаем, что не слова состоят из морфем, а морфемы выделяются в словах в результате их анализа. А что разговариваем мы по крайней мере прозой, а не дискурсами, говорит нам здравый смысл. Обоснование дискурса как объекта лингвистического исследования и разработка «методологии его экспериментального анализа» [Федорова 2011], принимаемые и одобряемые рецензентами текста докторской диссертации, переводит лингвистическую проблему многозначности термина в философско-методологическую проблему соотношения бытия и познания, объектов эмпирических и объектов теоретических. Остается непонятным, зачем принявшим дискурс как объект исследования, да еще и экспериментального, дополнительные термины в виде расплывчатых «дискурсивные материалы» и «дискурсивные явления».

И только убежденностью в том, что дискурс так же реален, как и речь, можно объяснить утвердительный ответ О.В. Федоровой на заданный вопрос, «был ли дискурс лингвистами открыт, как Америка Колумбом или химические элементы Менделеевым». Интернет-ресурсы активно распространяют взгляд на дискурс как на «новую языковую единицу», на «субстанцию, которая не имеет четкого контура и объема и находится в постоянном движении», отмечая при этом, что ДИСКУРС - «термин ряда гуманитарных наук, предмет которых прямо или опосредованно предполагает изучение функционирования языка» [http://www.moluch.ru/archive/26/2852/], т.е. изучение речи, потому что только наблюдаемая речь является материальной, доступной наблюдению ипостасью языка. Не вступая в долгую полемику с популяризаторами идеи «бытийности» дискурса, его онтологичности, отмечу, что «динамичность дискурса» как базовый параметр, отличающий его в их концепции от речи, не годится в качестве дифференциального: если в диалоге (а это, как известно, наиболее естественная форма коммуникации, обмена «речами»-репликами) нет движения, он затухает. Как писал В.А. Звегинцев, «главная его (языка - Л.Ч.) динамическая сила сосредоточена в речи» [Звегинцев 1996: 65]. И ставший популярным лингвистический афоризм Н.Д. Арутюновой «Дискурс - это речь, погруженная в жизнь» по сути своей ничего особого в дискурсе по сравнению с речью не выделяет: трудно представить себе речь, остающуюся на поверхности жизни, не «погруженную» в нее. Важнее, что в дискурсе жизнь погружена в речь, да не просто погружена, а опрокинута в нее, как небо в лужи.

В научной литературе существует и прямо противоположная «онтологической» точка зрения. Важное теоретическое положение французской школы анализа дискурса, как его формулирует П. Серио, состоит в том, что дискурс не является «первичным и эмпирическим объектом: имеется в виду теоретический (конструированный) объект, который побуждает к размышлению об отношении между языком и идеологией» [Серио 1999: 27]. Принимая безоговорочно точку зрения П. Серио, можно выдвинуть только один весомый аргумент: люди разговаривают (в норме - друг с другом), мы слышим их речь, понимаем ее или не понимаем, но даже в такой житейской квалификации услышанного, как бред или абсурд, присутствует интерпретация, характеристика речи в определенном аспекте. «Услышать дискурс», наверное, можно, но только при ироническом использовании термина (ср.: Весь этот дискурс, который я от вас здесь услышал - ТВ «Тем временем». 09.10.06.).

Другой важной причиной неприятия термина ДИСКУРС многими лингвистами является либо его теоретическая неэффективность (понятие «дискурс» стало шире понятия «язык», «в связи с этим я избегаю использования этого термина в своих работах» - [Левицкий 2009: 139]; по поводу дискурса и концепта «столько было сказано, а ведь ничего не сделано: не знаю ни одной старой и заслуженной проблемы, которую бы удалось решить, приняв и использовав эти понятия» - профессор В.А. Лукин. Из личной переписки), либо необоснованность его применения. Действительно, этот термин потеснил, а в некоторых случаях даже вытеснил привычные термины ЯЗЫК, РЕЧЬ, СТИЛЬ (функциональный стиль), ТЕКСТ, и многочисленные попытки терминологизации понятия ДИСКУРС в современной лингвистике оставляют открытым вопрос о месте этого понятия в ряду традиционных ЯЗЫК, РЕЧЬ, СТИЛЬ. Как уже было сказано, значением термина является дефиниция, которая определяется его местом в соответствующей терминосистеме и раскрывает содержание понятия в дифференциальных признаках. И чем больше определений имеет термин в разных направлениях науки, тем важнее изучение его функционирования в научной речи, в его лексическом окружении - контекстах, в которых он употребляется. Термин любой науки, взятый в аспекте анализа его спонтанного употребления в текстах, в частности в окружении предикатов (глаголов и прилагательных), составляет самостоятельный объект изучения, позволяющий раскрыть глубинную, интуитивную базу той научной концепции, которой придерживаются исследователи, и скорректировать предлагаемые логические дефиниции. При изучении семантической специфики близких терминов особенно информативными являются те контексты, где их взаимозамена невозможна или проблематична, что и является тестом на их нетождественность. В качестве иллюстрации сказанного проведем анализ выборки сочетаемости термина ДИСКУРС в тексте монографии «Массовая культура на рубеже ХХ-ХХ1 веков: Человек и его дискурс» на соотношение его с терминами РЕЧЬ и ЯЗЫК в трех группах контекстов: А) клишированность дискурса, статусно-ориентированный дискурс, преуменьшение как средство усиления напряжения в дискурсе, использование в публицистическом дискурсе фразеологических единиц, индивидуально неповторимые личностные дискурсы в коммуникативном пространстве языка, русский бытовой дискурс; Б) лексический состав публицистического дискурса, основные изменения в русском дискурсе; В) стиль публицистического дискурса, актуальность проблем человеческого дискурса.

В контекстах группы А термином ДИСКУРС обозначена речь, поскольку все приведенные параметры (клишированность, статусная ориентированность, напряжение, использование, бытовой/-ая) являются вполне традиционными характеристиками речи. Что же касается словосочетания личностный дискурс, то оно в отличие от тавтологического стиль дискурса (публицистический стиль = публицистический дискурс) и избыточного человеческий дискурс (дискурса нет у животных) представляется нонсенсом, поскольку дискурс, как и язык, имперсонален, но в отличие от языка не универсален. И в «коммуникативном пространстве языка» дискурсов несравнимо меньше, чем личностей (а личностей меньше, чем говорящих).

Даже далекое от полноты описание сочетаемости трех рассматриваемых терминов (не только по приведенной монографии) выявляет определенную закономерность: есть зона индивидуальной сочетаемости каждого термина, высвечивающая их семантическую специфику, и зона пересечения сочетаемости. Так, все три термина свободно сочетаются с относительными прилагательными, обозначающими сферу профессиональной деятельности человека: научный, политический, медицинский // язык, дискурс, речь; с именем отправителя речи: язык, дискурс, речь субъекта; с пространственным предлогом в: в языке, в дискурсе, в речи Х-а. Но каждый термин в этих одинаковых условиях контекста сохраняет свою семантическую индивидуальность. Например, политический язык как обслуживающая данную сферу деятельности виртуальная система знаков противостоит политической речи - совокупности всего сказанного и высказываемого в устной и письменной формах на определенном этапе жизни общества, а также политическому дискурсу, который есть не что иное, как определенная идеология (идеология власти), направляющая политическую речь тех, кто ей привержен.

Если в контекст, где все три термина возможны и при этом сохраняют свою семантическую самостоятельность (сильная позиция), ввести идею времени, термин ЯЗЫК оказывается семантически невозможным: в ходе развертывания дискурса / речи / *языка; независимо от течения дискурса / речи / *языка. Невозможен он и во множестве других контекстов, где актуализируется идея не языка-кода (системы), а речевой деятельности (языка-процесса): адекватный ответ на этот дискурс; каждый из участников дискурса имеет свой план поведения; фаза дискурса. В контекстах конкретный дискурс, упорядочивающий сознание и коннотация является неотъемлемой частью текста дискурса невозможны ни термин ЯЗЫК, ни термин РЕЧЬ. При этом есть контексты, где все три термина находятся в отношениях свободного варьирования в позиции семантической нейтрализации: дискурс субъекта приобретает характер бреда.

Особые отношения связывают термины СТИЛЬ и ДИСКУРС. Так, термин ДИСКУРС сочетается со всеми тремя рассмотренными прилагательными научный, политический, медицинский, а СТИЛЬ - только с одним: научный стиль (*медицинский стиль,*политический стиль); с прилагательным публицистический свободно сочетаются все четыре термина (ЯЗЫК, РЕЧЬ, СТИЛЬ, ДИСКУРС), а с сочетанием официально-деловой, тоже обозначающим один из функциональных стилей, термин ДИСКУРС не сочетается (*официально-деловой дискурс). Более широкое привлечение контекстов употребления и их анализ позволяют сделать вывод, что в отличие от стиля, ориентированного главным образом на означающее текста, т. е. на принятые нормы отбора и комбинаторики единиц языка, а также на принципы построения речи в определенных сферах жизни социума, дискурс ориентирован на означаемое, на содержательную сторону речи.

Поскольку лингвистическому наблюдению доступна только речь, постольку именно она является эмпирической реальностью для лингвиста. Лингвистические инструменты служат одной цели - изучению речи и объяснению ее устройства, из чего и рождаются теории языка. Постижение абстрактной сущности в ее языковом воплощении (будь то слово СВОБОДА в его нетерминологическом или терминологическом значениях или термин ДИСКУРС) невозможно без определенной лингвистической методики, которая позволяет построить объект-модель для объяснения объекта-оригинала, для объяснения его языкового содержания. Вслед за А.Ф. Лосевым под моделью нами понимается «воплощение определенной структуры на том или ином материале, в том или ином субстрате» [Лосев 2004: 27], т.е. воплощение способа связи элементов языковой системы любого ее уровня, определяющего место каждого в ней (его парадигматическую форму и синтагматические функции). Предлагаемая методика определения семантической специфики термина опирается не столько на приписываемые ему научные дефиниции в словарях, сколько на его сочетаемость в научной речи, а она, как показывают наблюдения, опирается на лексический фонд общеизвестного языка, поскольку сугубо «научных» глаголов и прилагательных мало, в чем легко убедиться, открыв любой отраслевой словарь. Методы реконструкции смысла слова (термина, а это в основной своей массе субстантивы) по его сочетаемости позволяют обнаружить такие глубинные пласты содержания (дологические представления об абстрактной сущности), которые, заключая в себе сложившиеся в культуре представления социума о семиотизированном объекте, направляют сочетаемость его имени. Результат лексикографической обработки лингвистических текстов, посвященных проблеме дискурса, в частности анализ его глагольно-адвербиальной сочетаемости, проливает свет на его семантическую специфику (подробно в [Чернейко 2009, 2011]). И нет у лингвиста никакой иной возможности «дойти до сути», докопаться до содержания слова, особенно слова абстрактной семантики, кроме изучения контекстов его употребления.

Без языка нет дискурса, но без дискурса как посредника между индивидуальным и всеобщим речь осуществиться не может. Говорящий, рассуждая о каком-либо явлении, берет слова из общего всем кода (языка), что, по словам Э. Бенвениста, позволяет каждому говорящему «как бы присваивать себе язык целиком» [Бенвенист 1974: 296], в чем и проявляется субъективность («Я») в языке. Но выбор слов и их соединение в линейной последовательности, подчиняясь логике рациональности, подчиняются как мировоззрению и мироощущению говорящего, так и укоренившемуся в культуре способу осмысления того или иного явления и рассуждения о нем. В. Гумбольдт писал: «Даже люди одного направления ума, занимающиеся одинаковым делом, различаются в своем понимании дела и в том, как они переживают на себе его влияние»; «индивидуальные особенности коренятся в изначальном духовном укладе» [Гумбольдт 1984: 165].

Духовный уклад конкретной личности, взятый в его отношении к речепорождению, может быть определен через совокупность инвариантных «пси-факторов», направляющих индивидуальную речь в конкретной ситуации, иными словами, речь каждого направляется не только философией жизни, но и психотипом личности, между которыми существует сложная связь.

В сравнении с обыденным фатическим вопросом Как жизнь, что хорошего? вопрос Что плохого?, который задает всем при встрече меланхолический персонаж Кира Булычева, можно считать нетипичным, но психологически вполне мотивированным. Из сказанного следует, что первая составляющая дискурса - это ДИСКУРС СУБЪЕКТА.

В связи с определением данного понятия важны следующие положения концепции В. Гумбольдта, в которой, с одной стороны, подчеркивается свобода говорящего («каждую человеческую индивидуальность…можно считать особой позицией в видении мира» [Гумбольдт 1984: 80]; «индивидуальное миропонимание и мировосприятие заявляют о своих правах» [Там же: 170]), а с другой, - относительность этой свободы: «Языковедение должно уметь опознавать и уважать проявления свободы, а также с не меньшим старанием должно отыскивать и ее границы» [Там же: 84]. Бесспорно, речь индивидуальна, в ней проявляется личность говорящего. Однако в бесконечной вариативности, «особости» позиций видения мира выделяются инварианты мировосприятия и миропонимания. Насколько «мир счастливого отличен от мира несчастного» [Витгенштейн 1994: 71], насколько «мир меланхолии» отличается от «мира мании» [Фуко 1997: 277], а «мир болезни» [Фуко 1998: 30] - от «мира здоровья», настолько различны и дискурсы этих миров («дискурс бреда» и «дискурс разума» - [Фуко 1997: 249]). Говоря о структуре «связной речи», «связанной с ситуацией» (а это и есть дискурс) [Звегинцев 1996: 99], В.А. Звегинцев пишет: «Снизу дискурс “детерминируется пропозиционным каркасом, а сверху - не названной еще содержательной надстройкой”, которая есть не что иное, как “возможный мир”, представляющий собою “особую сферу понимания”, выступающую “в качестве формообразующей величины"» [Там же: 284-285].

Обоснование выделения понятия ДИСКУРС СУБЪЕКТА опирается прежде всего на концепцию известного представителя французской школы анализа дискурса П. Серио, предложившего обстоятельную аргументацию разграничения понятий ЯЗЫК - ДИСКУРС - РЕЧЬ в монографии 1985 года, посвященной анализу советского политического дискурса [Seriot 1985]. В разделе «Дискурс не есть речь» (Le discours n'est pas la parole) П. Серио пишет: «Высказывания подчинены правилам селекции, комбинации и оформления, подчинены они особого рода принуждениям, которые не являются проявлением свободного индивидуального творчества» [Seriot 1985: 51]. При этом «порядок дискурса - это порядок излагаемого, того, что может и должно быть высказано» (l'ordre de l'йnonзable, de ce, qui “peut et doit кtre dit” [Там же: 52]).Разделяя точку зрения одного из основоположников французской школы анализа дискурса М. Пешё, логическую спецификацию понятия ДИСКУРС П. Серио видит в том, что оно лишает говорящего центральной роли для его включения в функционирование высказываний, текста. Условием такого включения являются «идеологические образования» (des formations idйologiques [Там же: 52]). Иными словами, дискурс субъекта как реалия речевой деятельности социума является принуждающей мировоззренческой^*** Говоря о тяготении русской простонародной речи к диминутивам, С. Аверинцев отмечал, что «за ними может стоять целое мировоззрение - “каратаевское” (люди тихие, маленькие)» [Аверинцев 1977: 176].^* силой индивидуального речетворчества, неким неписаным законом вербализации принимаемых личностью убеждений, посредником между индивидуальным (речью) и всеобщим (языком). Как отмечал М. Бахтин, «мировоззрение, направление, точка зрения, мнение всегда имеют словесное выражение» [Бахтин 1979: 274].

В концепции М. Фуко под термином ДИСКУРС понимается а) «совокупность высказываний постольку, поскольку они принадлежат к одной и той же дискурсивной формации» [Фуко 1996: 117]; б) «совокупность анонимных исторических правил <…>, которые установили в данную эпоху и для данного социального, экономического, географического или лингвистического пространства условия выполнения функции высказывания» [Там же: 118]. Как совокупность всего высказанного дискурс представляет собой материальную субстанцию, но ничем не отличается от текста. Как совокупность неосознаваемых говорящими правил, позволяющих осуществиться высказыванию («сказаться» и быть понятым или хотя бы услышанным), дискурс является субстанцией идеальной, выявляемой в результате исследования речи, взятой в аспекте ее отношения к коллективному и индивидуальному сознанию, к мировоззрению, к тому, что применительно к так понимаемому дискурсу В.А. Звегинцев и назвал «возможным миром». Вторая составляющая дискурса - это ДИСКУРС ОБЪЕКТА, аналогичный «бессубъектному дискурсу» в концепции О.Г. Ревзиной, в соответствии с которой «язык пользуется человеком»^***В своей «Нобелевской лекции» (1987 год) И. Бродский сформулировал следующую мысль: «Поэт всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он - средством языка к продолжению своего существования» [Бродский 1992: 191-192].^*, а не «человек пользуется языком» [Ревзина 1999: 26]. Дискурс субъекта и дискурс объекта состоят между собой в сложных отношениях [Чернейко 2007]. Ведущая роль в дискурсе потому принадлежит субъекту, что бессознательный или сознательный выбор и интенционального объекта, и ракурса его видения, и общей «идеологии» жизни, и собеседника, а также выбор между говорением и молчанием всегда остаются за субъектом. И одна из основных задач исследования дискурса состоит, по мнению М. Фуко, именно в том, чтобы «найти в нем поле регулярности различных позиций субъективности» [Фуко 1996: 56], «пространство множества разногласий» [Там же: 155], того «скрытого массива мысли, игры репрезентаций», которые «анонимно протекают между людьми» [Там же: 137] и по существу являются их точками зрения, а не собственно знаниями, скорее их заблуждениями, нежели истинами, скорее «менталитетом», нежели «формами мысли» [Там же: 137].

О диктате такой составляющей индивидуального сознания, как мировоззрение (идеологической составляющей), писал в лекциях 1933 года З. Фрейд: «Мировоззрение - это интеллектуальная конструкция, которая единообразно решает все проблемы нашего бытия, исходя из некоторого высшего предположения, в которой в соответствии с этим ни один вопрос не остается открытым, а все, что вызывает наш интерес, занимает свое определенное место» [Фрейд 1989: 399]. Но любая культура располагает не единственной, а потому и не единой для всех «интеллектуальной конструкцией», приводящей к всеобщему «единообразию» отношений членов социума с миром, их имперсонализации. По замечанию З. Фрейда, наука, религия, философия «имеют равные притязания на истину, и каждый человек свободен выбирать, откуда ему черпать свои убеждения, во что верить» [Фрейд 1989: 401]. И с этой точки зрения, культура обеспечивает каждого не только общим инструментом передачи информации о мире - языком как кодом, но и определенным набором идеологем как инвариантов отношения к миру. Духовный уклад личности включает в себя доминантную эмоциональную установку в отношении к миру, сформированную на основе принимаемой системы ценностей, а также его видение, понимание, которые направляют индивидуальную речь в каждом акте говорения [Чернейко 2007].

Хотя конкретным субъектом мировоззрения является личность, оно по своей природе интерсубъективно, инвариантно, поскольку многих объединяет и разделяет. У мировоззрения такая же интегрально-дифференциальная функция в социуме, как и у языкового знака по отношению к внеязыковой действительности.

Следует еще раз подчеркнуть, что эмоциональное отношение к миру и его понимание как иррациональная и рациональная возможности адаптации к нему интерсубъективны, инвариантны в рамках одной культуры. И равное количеству людей количество взглядов на мир (их множество, их вариативность) определяется комбинацией присущих культуре мировоззренческих инвариантов^**Для сравнения мысль Ж. Лакана: вы радуетесь встрече с кем-либо, кто говорит на том же языке, что и вы, не потому, что вы встретились с ним в рамках общего дискурса, а потому, что вы связаны с ним особым словом (vous lui кtes uni par une parole particuliиre) [Лакан 1995: 68]., выявить которые - одна из основных задач лингвистики дискурса. ДИСКУРС (и СУБЪЕКТА, и ОБЪЕКТА), обнаруживаемый в индивидуальной речи каждого носителя языка, по своей сути интерсубъективен и имперсонален.

Если взять политическую речь современной России, то она подчинена законам основных сложившихся в ней политических дискурсов (либерального, консервативного, коммунистического, монархистского и пр.). В одном из писем Платона находим следующее рассуждение: «Ведь, право, у каждого политического строя, как и у разных живых существ, свой собственный язык: один у демократии, другой у олигархии, а еще иной - у монархии. Надеюсь, он (ученик Платона Евфрей - Л.Ч.) найдет оправдание для монархии не хуже тех, кто составляет твое окружение» [Платон 1994: 473]. Различие между языком «разных живых существ» (идиолектами) и разных социально-политических систем (дискурсами) опирается на оппозицию «субъективность интерсубъективность», а общее между ними заключается в отсутствии тождества как между идиолектами, так и между дискурсами, хотя и те и другие используют общий код.

В одном из своих интервью известный тележурналист А. Добров сказал следующее: «не имею личных предпочтений в выборе формата, а работаю в тех, которые предлагают; на те каналы, которым я стилистически не подхожу, меня не приглашают. Конечно, когда я пришел на РЕН ТВ, у многих это вызвало недоумение. Потому что я в принципе консерватор по убеждениям, а РЕН ТВ - канал с яркой либеральной историей» (ЛГ № 29 2013. С. 10). Лингвистическое сравнение ночных итоговых новостей А. Доброва и М. Осокина позволяет обнаружить лексическое воплощение этих двух полярно противоположных мировоззренческих позиций. Канал выполнил ту стратегическую СМИ-задачу, которая позволила привлечь к нему телезрителей, мировоззренчески солидарных с позицией «консерватора».

Профессиональный дискурс - необходимая составляющая идиолекта в силу того, что человек говорящий (homo loquens) является одновременно и человеком производящим, делающим (homo faber). Сложившиеся в той или иной профессиональной среде представления о возможном и допустимом диктуют определенные синтагматические связи слов, семантическое согласование которых мотивируется этими представлениями: Да, мэр города сказал, что «необходимо усилить координацию по работе в данном направлении». Но стоит ли тащить в эфир этот канцеляризм - если у редакторов, конечно, нет тайного намерения дискредитировать мэра» (И. Ермилова. Экран любви и тревоги. Секреты мастерства на полях биографии).

Направляет речь говорящего и сама ситуация, а именно то, как говорящий ее понимает, т. е. образ ситуации. Главный фактор в ней - адресат, каким говорящий его себе представляет, т. е. образ адресата, или, более привычное сочетание, «портрет адресата»: это конкретный собеседник, а также реальная (или потенциальная) аудитория, представление о которой говорящий имеет и реакцию которой может спрогнозировать. Реклама драгоценностей из глянцевого журнала Измерь успех в каратах выглядела бы неуместной на страницах таких, например, советских журналов, как «Работница» или «Крестьянка». Важнейший «диктатор» индивидуальной речи не только логика и мифология интенционального объекта, но также представление говорящего об аудитории, «мифология адресата».

Сравнительное исследование сочетаемости слова МОДА в двух разных по целевой аудитории журналах - массового журнала «7 Дней» и элитарного журнала «Домовой» - показало, что в «7 Днях» мода и ее сфера мыслятся как враждебная сила, поскольку вербализуются в основном в терминах войны (что дает возможность в речах на вполне мирную тему обнаружить милитари-дискурс: Трикотажные платья, массированно атаковавшие подиумы; Не теряет своих позиций бельевой стиль), а в «Домовом» - как одна из базовых витальных потребностей человека (пищи), что позволяет говорить о гастрономическом дискурсе, неразрывно связанным с понятием «потребления» (Моя задача - сделать марку менее калорийной, чем она была в 60-е; Последнее время Стелла шьет «вегетарианскую» и весьма симпатичную одежду; И самое «вкусное» в британской моде - понятное дело, аксессуары) [Чернейко, Башкатова 2008].

В рамках единого языка столько идиолектов, сколько его носителей, дискурсов, как уже было сказано, намного меньше, поскольку дискурс интерсубъективен. Каждый носитель культуры находится в сложных социальных связях с другими носителями, поэтому в пределах одного идиолекта вычленяются разные дискурсы. Но и в пределах одного дискурса могут вычленяться разные страты. Когда говорят об обыденном дискурсе, его противопоставляют научному, поэтическому, философскому, религиозному. Обыденный дискурс является базовым для любой культуры, достигшей определенного уровня цивилизации, так как отражает накопленный поколениями опыт стихийного постижения действительности и представляет собой вербализацию обыденной картины мира со всей ее логикой и мифологией. Однако обыденный дискурс отнюдь не гомогенное образование: «обыденность» верхних слоев общества (элиты) и его нижних слоев разная, поскольку различаются системы ценностей, что отражается, например, в пословице У кого жемчуг мелкий, а у кого щи жидкие. А различия в системе ценностных ориентаций микросоциума определяют различия представлений о мироустройстве, т. е. различия в картине мира.

Изучая повседневность Франции, философ и социолог П. Бурдьё продемонстрировал, что каждая социальная группа отличается своим образом жизни, который определяется ее философскими и политическими взглядами, а также сложившимися традициями (даже когда их сознательно избегают), т. е. идеологией в широком смысле слова. И именно идеология предопределяет не только эстетические вкусы социальной группы, но и гастрономические [Bourdieu 1979].Выводы. Мировоззренческий аспект рассмотрения речевых практик, сложившихся в разных сферах культуры, является доминирующим в когнитивной лингвистике, что и обусловливает вытеснение, например, традиционного аналитического термина «функциональный стиль» термином «дискурс». Дискурс - это не язык, т. е. не общий для всего социума код (реально существующая знаковая система, служащая для хранения и передачи информации), и не речь, т. е. не индивидуальная реализация общего кода, обеспечивающая коммуникацию, а вербализованный идеологический посредник между индивидуальной речью (идиолектом) и языком-кодом. Соотнеся термины ЯЗЫК и ДИСКУРС по их общему семантическому основанию `обеспечение коммуникации', можно сделать вывод, что язык в его ипостаси речь - это материальная сторона коммуникации («тело»), тогда как дискурс - ее вербализованная интерсубъективная идеальная сторона (но скорее «душа», чем «ум», бессознательное, а не рациональное). И если язык обслуживает широкую социальную среду, то дискурс принадлежит разным мирам этой среды, упорядочивая сознание каждого неписаными правилами, рамками сознания «корпоративного», иррациональной базой которого является мировоззрение, идеология в ее широком понимании, лишенном политических коннотаций. Термин ДИСКУРС применим, по крайней мере, к двум направляющим речь каждого члена культурного сообщества факторам речевой деятельности: это мировоззрение (включающее и мироощущение) как обобщенное представление о мире, базирующееся на восприятии мира и обусловливающее эмоциональное отношение к нему (дискурс субъекта), и принятые культурой способы оречевления объекта в тех социальных сферах, для которых он является интенциональным (дискурс объекта).

Дискурса нет как субстанции физической, но дискурс существует как особое измерение речи в ее отношении к сознанию. Дискурс реален как инструмент познания речи, ее моделирования в мировоззренческом аспекте (точка зрения), который диктует говорящему и выбор единиц языка из системы знаков, и, главное - их комбинаторику. Реальность дискурса состоит в его лингвистическом (теоретическом, познавательном), а не речевом (языковом) статусе. Лингвистическая мифология, связанная с дискурсом, проявляет себя в придании ему статуса языковой реальности.

дискурс лингвистический идиолект когнитивный

Литература

Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977.

Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

Бенвенист Э. Общая лигвистика. М., 1974.

Витгенштейн Л. Философские работы. М., 1994.

Гумбольдт 1984 - Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984.

Звегинцев В.А. Мысли о лингвистике. М. 1996.

Канке В.А. Основные философские направления и концепции науки. Итоги ХХ столетия. М., 2000.

Кибрик А.А. Анализ дискурса в когнитивной перспективе. Диссертация в виде научного доклада. М., 2003.

Кибрик А.А. Модус, жанр и другие параметры классификации дискурсов // Вопросы языкознания. № 2 2009.

Кибрик А., Паршин П. Дискурс // www.krugosvet.ru/enc/gumanitarnye_nauki/

Кронгауз М.А. Семантика. М. 2001.

Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1995.

Левицкий Ю.А. Проблемы лингвистической семантики. М., 2009.

Лосев А.Ф.Введение в общую теорию языковых моделей. - М.: УРСС, 2004.

Массовая культура на рубеже ХХ-ХХ1 веков: Человек и его дискурс. М., 2003.

Макаров М.Л. Основы теории дискурса. М., 2003.

Моделирование языковой деятельности в интеллектуальных системах. Под. ред. А.Е. Кибрика и А.С. Нариньяни. М., 1987.

Платон. Собрание сочинений в 4-х тт. Т. 4. М., 1994.

Прохоров Ю.Е. Действительность. Текст. Дискурс. М., 2004.

Ревзина О.Г. Дискурс и дискурсивные формации // Критика и семиотика. Вып. 8. Новосибирск, 2005.

Ревзина О.Г. Язык и дискурс // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 1999. № 1.

Серио 1999 - Серио П. Как читают тексты во Франции // Квадратура смысла. Французская школа анализа дискурса. М., 1999.

Федорова О.В. Экспериментальный анализ дискурса: теория и практика. АДД. М, 2011.

Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции. М., 1989.

Фуко 1996 - Фуко М. Археология знания. Киев, 1996.

Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб., 1997.

Фуко М. Рождение клиники. М., 1998.

Хабермас Ю. Теория коммуникативного действия // Вестник Московского университета. Серия 7. Философия. 1993 № 4.

Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПБ, 2006.

Чернейко Л.О. Новые объекты и инструменты лингвистики в свете старых понятий // Лингвистическая полифония. Сборник в честь юбилея Р.К.Потаповой. М., 2007.

Чернейко Л.О. Метафизика и поэтика в научном идиолекте // Филологические науки № 3 2009.

Чернейко Л.О. Лингвофилософский анализ абстрактного имени. М., 2010.

Чернейко Л.О. М.В.Ломоносов и язык науки // Филологические науки. № 3 2011.

Чернейко Л.О. Культура речи в свете этики ответственности // Русский язык в культурно-историческом измерении. Посвящается 200-летию Я.К. Грота. Тезисы докладов III Международной конференции "Культура русской речи". М., 2012.

Чернейко Л.О., Д.А. Башкатова. Философско-лингвистический аспект изучения моды // Филологические науки. 2008. № 2.

Bourdieu P. La distinction: Critique sociale du jugement de gout. P., 1979.

Seriot Patrick. Analyse du discourse politique sovietique. Paris, 1985.

Размещено на Allbest.ru