Концепция лексического значения Д.Н. Шмелева с позиций структурной и когнитивной семантики

Размещено на http://www.allbest.ru/

Концепция лексического значения Д.Н. Шмелева с позиций структурной и когнитивной семантики

Л.О. Чернейко

В обращенности лексики к внеязыковой действительности Д.Н.Шмелев видел ее “фундаментальную особенность” (Шмелев 1973, 17). Эта особенность и определяет то различие (“пропасть” -- Е. Курилович), которое лежит между звуком и значением, формой и содержанием слова и которое, в свою очередь, требует различных тактик и стратегий в их анализе.

Тем не менее основные принципы организации языка являются, как считал Д.Н.Шмелев, “общими для всех его уровней”. Принцип, общий для всех уровней, можно усмотреть в дистинктивной функции звука, слова, высказывания: звуки -- смыслоразличители, слова -- различители фрагментов физической и умопостигаемой действительности, представляющие континуум (действительность) как статическое множество дискретных объектов (тел -- вещей и предметов -- и идей), высказывания -- различители конкретных, неповторимых ситуаций, представляющие континуум как динамическое множество дискретных объектов (пространственно-временных квантов). В рамках структурной лингвистики выделяются “различители различителей”: значимые в системе языка свойства физических объектов -- звуков речи и фрагментов действительности.

Триада “смысл -- значение -- значимость” в концепции Д.Н.Шмелева обретает следующий вид: “смысл” -- “внеязыковое, предметное содержание” (Шмелев 1973, 15) “значимость” -- элемент внеязыкового содержания слов, выделенный в результате их “соизмерения” (термин Д.Н.Шмелева), т. е. анализа отношений, и отражающий релевантное в данной системе свойство явления действительности. При этом термин “значение” употребляется двояко: с одной стороны, “значение знака раскрывается только вне данной системы (в противоположность значимости знака, которая определяется его положением внутри системы)”(Шмелев 1973, 18), с другой, -- значение представляет собой “все те индивидуальные признаки, которые по своей совокупности отражают свойства предметов” (Шмелев 1973,153). Иными словами, значение слова как форма отображения действительности (“свойств предметов”, самих явлений) и структурированное значение слова как результат наложения сетки значимостей на смысл (“внеязыковое содержание”) не одно и то же. Если обозначить размежевавшийся термин “значение” через “значение-1” (содержание слова как форма, в которую “помещается” связанный со звуковым комплексом фрагмент действительности, т. е. означенная реальность) и “значение-2” (структурированное значимостями содержание), то отношения между терминами “смысл” и “значение” в лингвистической системе Д.Н.Шмелева обретают следующий вид: “смысл” (внеязыковое содержание вне акта семиозиса) -- “значение-1” (внеязыковое содержание в акте семиозиса, т. е. содержание слова) -- “значимость” (лингвистически релевантное свойство фрагмента внеязыковой действительности) -- “значение-2” (содержание слова через призму значимостей, т. е. структурированное содержание). Такой принцип моделирования содержания слова позволяет ответить на вопросы и внутренней лингвистики -- “как знак представляет тот смысл, который закреплен за ним” (Шмелев 1973, 15-16), и внешней -- “как в единицах языка (словах) отображается внеязыковая действительность” (Шмелев 1973, 18).

Чрезвычайно актуальной представляется мысль Д.Н.Шмелева о том, что “индивидуальные лексические значения слов в значительной степени обусловлены природой обозначаемых словами предметов и явлений самой действительности”(Шмелев 1973, 13). Проблема характера связи означающего и означаемого знака с этой точки зрения решается просто: между ними никакой естественной (природной) связи нет, но между означаемым и предметом действительности, стоящим за знаком, она обязательна. Правда, это касается только физической действительности. Именно ее имел в виду А.Ф.Лосев, говоря, что “имя поднимает вещь, которой оно принадлежит, в сознание” (Лосев 1993, 817). Абстрактный субстантив делает “вещами” факты сознания (свойства, отношения явлений) -- зависть, ненависть, любовь; цель, мечта, идеал; конфликт, согласие; быт, уют, комфорт. Метафизическая (в аристотелевском смысле -- `послефизическая') природа этих “вещей” обусловливает такую специфику их содержания, как антропоцентричность, которая проявляет себя в диалогичности, полифоничности, аксиологичности, символичности их имен (особо значимых в культуре концептов).

Исследование “семантической плотности слов” в силу “неравномерного распределения в них отдельных семантических признаков” (Шмелев 1973, 276) выдвинуто Д.Н.Шмелевым в качестве одной из существенных задач лексико-семантической теории и практики. Решение этой задачи напрямую связано с той глубиной проникновения языка во внеязыковую действительность, которую, с одной стороны, допускает сама действительность (вещество, энергия, информация, знания, сведения, отношение), а с другой, -- обыденное сознание в его модусе “здравый смысл”. Семантической плотности одних слов (их семной насыщенности и в этом смысле конкретности) соответствует семантическая разреженность других (неразложимость их на семантические элементы и в этом смысле абстрактность). В философских терминах разложимые идеи определяются как “отчетливые”. С позиций структурной семантики, разложимость содержания слова на семантические компоненты производна от способности слова вступать в рамках некоторого множества слов в отношения бинарной эквивалентности (Апресян 1966, 114). Чем выше разложимость слова на составляющие, тем отчетливее его семантическая структура. С оппозитивности семантических элементов значения слова и с их повторяемости начинается “грамматика семантики”*^*“Грамматика начинается только там, где не только звуки, но и значение слова признается нецельным, разложенным, расщепленным на отдельные элементы” (Пешковский 1959, 76)., объект которой -- форма семантического содержания слова, проявляющая и проясняющая взаимную связь разных денотативных значений и позволяющая моделировать содержание слова как структуру (сигнификат наивного понятия). Только при таком подходе наивное понятие предстает как мысль о предмете, выделяющая его лингвистически существенные признаки.

Разная природа реалий обусловливает их неодинаковое отображение в сознании: одни представлены в виде наглядных образов (иконы), другие -- в виде дискурсивных форм (наивные понятия), третьи -- в виде мифологических форм (символов). Одинаковая семантическая плотность может быть присуща как “денотативам”, по определению Д.Н.Шмелева, словам, “отягощенным индивидуальными семантическими признаками”, “прочными предметными связями”(Шмелев 1973, 150) и вследствие этого неструктурируемым (они стоят “вне собственно лингвистических измерений” -- Шмелев 1973, 151), так и словам, утратившим какую бы то ни было “вещную” связь с физической действительностью (вещество). Последние выступают как знаки свойства, приписываемого сознанием либо всем физическим явлениям (бытие, материя, вещество, отношение), либо большинству из них (существо, индивидуум, личность, предмет), т. е. как слова-категории. Но эти свойства в русском языке неграмматикализованы, поскольку выражаются не набором регулярных форм с обязательным значением, а лексически. Сами же слова-категории являются опорой сознания в структурировании действительности, так как задают ее “наиболее обобщенную модель” (Кнорина 1996, 120). Л.В.Кнорина предложила для них термин “металексика”.

Слова с разреженной семантикой (семантически пустые, с низкой “семантической плотностью”) выполняют метаязыковую функцию как в научном дискурсе*^* “Такие слова, как thing “вещь”, matter “дело”, object “предмет”, datum “сведения”, item “пункт”, имеющие большую частоту употребления в некоторых типах письменных текстов (например, в научных, где большим почетом пользуются всевозможные обобщения и другие скучные вещи), тоже мало способствуют раскрытию значения фразы. Они так многозначны, что приобретают малосущественное значение во многих контекстах” (Найда 1962, 57)., так и вне его. Что же касается разговорного языка, то потеря некоторыми из них лексической индивидуальности (“десемантизация”) достигает в нем своего предела. Эти слова (например, вещь, дело) являются словами с “плавающим означающим” (термин К.Леви-Стросса). Они аналогичны местоимению в его дейктической и анафорической функциях и даже могут выступать как междометия (Вещь! Дело!). Для слова вещь в качестве знака физического объекта (определенного референта высказывания) необходим именной актуализатор и общее для говорящего и слушающего поле восприятия (Унеси-ка отсюда эту вещь). Такая референция не позволяет квалифицировать значение слова как конкретное*^**По поводу значения этого слова Д.Н.Шмелев писал: “конкретное значение слова вещь...по-видимому, нельзя считать исходным”(Шмелев 1973, 217).*. В этом контексте слово вещь -- знак дейктический. Рассматриваемое имя может быть аналогом местоимения в анафорической функции при повторной номинации. Его антецедентом может быть как имя конкретное (“вещное”: Он повесил зеркало на стену. Эта вещь плохо выглядела в его комнате), так и имя абстрактное (Он пытался понять жизнь, но эта вещь давалась ему с трудом).

Конкретное значение слова вещь прочнее связано с формой множественного числа, где вещи `личное движимое имущество'. Возможен контекст сдать вещи в багаж при абсолютной семантической невозможности в этом контексте формы единственного числа (сдать *вещь в багаж), поскольку вещь в одном из не отмеченных словарями значений -- `нечто ценное', а ценности в багаж, как известно, не сдают. Различие в лексической семантике форм единственного и множественного числа не позволяет признать их формами одного слова. Эти различия естественно проявляются в сочетаемости: потерять вещи (личное имущество) и потерять вещь (ценное изделие); купить, приобрести можно только вещь, но не вещи, поскольку в пресуппозицию имени вещи входит смысл `постепенно', вступающий в противоречие со стереотипом действия, обозначенного глаголом купить (сочетание постепенно купить если и возможно, то только для обозначения каких-то нестандартных, исключительных ситуаций, например, покупки недвижимого имущества “в особо крупных размерах”). Необходимость изучения содержания слов с низкой семантической плотностью и высокой частотностью очевидна, хотя структурному анализу в собственном смысле терминологического сочетания они не доступны. Особый ракурс их рассмотрения -- функция предиката, позволяющая моделировать такие парадигмы дискурса, как “вещь”, “предмет”, “действие”, “процесс”, “событие”, “явление” и под. Следует отметить, что в состав сказуемого при подлежащем, выраженном абстрактным именем, десемантизованное существительное вещь способно ввести любое дескриптивное прилагательное, метафорически обозначающее свойство идеального объекта: Репутация -- вещь хрупкая. Кстати, эта синтаксическая позиция -- одно из условий десемантизации существительного вещь. Без этого существительного в функции именной части сказуемого прилагательное возможно только при именах конкретных: Ваза хрупкая. Но в этой позиции существительное не подвергается десемантизации (Ваза -- вещь хрупкая). Языковые факты свидетельствуют, что ни одно из значений рассматриваемого слова не является свободным. Для адекватного описания содержания семантически разреженных слов, подобных имени вещь, необходимо изучение не только семантико-синтаксических позиций (оно важно для описания содержания любого слова), но и тех единиц, которые эти позиции заполняют. В частности, важно установить границы, в рамках которых имя вещь способно в русском языке выполнять синтаксическую функцию предиката.

Глубинные причины семантической неразложимости слов береза и вещество, о которых писал Д.Н.Шмелев, разные. Прототип слова береза нагляден, он оконтурен, дискретен. Сознание воспринимает его синтетически, как целостный образ (гештальт), который не может в рамках некоторого множества вступать в бинарные отношения, с необходимостью требующие логического основания (tertium comparationis). За именами, прототип которых нагляден, стоит идея “ясная”(есть наглядный образ). Слова же высокого уровня абстрактности, аналогичные приведенным, обладают низкой семантической плотностью, т. е. являются семантически “разреженными”. Они не могут в рамках обыденного языка входить в семантические оппозиции, поскольку не являются элементами того лексического множества, которое задают.

Лексическое множество (микросистема, поле), внутри которого происходит семантическое разбиение, задается смыслом, но не словом. Слово, содержащее этот смысл, не включается в заданное им множество (например, слово водоем, смысл которого задает множество река, ручей, озеро и пр., в него не входит). Таким образом, одинаковая семантическая плотность (семантическая неразложимость) двух семиотически разных знаков -- иконы и символа: конкретного береза, обращенного к физической действительности, видимому миру, и абстрактного вещество, обращенного к действительности идеальной, миру умопостигаемому, -- позволяет их считать абстрактными с металингвистической точки зрения. Единицы с большой семантической плотностью с этой точки зрения являются конкретными независимо от их семиотического статуса. Из этих параметров логически выводимы четыре типа метасемиотических отношений: конкретное к конкретному, абстрактное к конкретному, конкретное к абстрактному, абстрактное к абстрактному. Эти отношения имеют характер универсалий. слово семантический метаязыковой дискурс

Исходя из представлений о языке как системе, имеющей свое строение, структурная лингвистика должна была бы охватить своим вниманием все единицы языка, а структурная семантика -- все существующие типы лексических единиц. Однако, борясь за “чистоту” научного объекта, структурная лингвистика свела язык к таким единицам, которые “поддавались” ее методу. Структурная семантика определяет свой объект и цели его исследования так: она изучает “слова с более или менее абстрактным значением, обозначающие отношения” (Апресян 1966, 257), с целью разложения их значения на элементарные смыслы методами, которые считает объективными в силу “точности” метаязыка (Апресян 1966, 5). Свойства явлений интересуют структурную семантику лишь как лингвистически релевантные семантические признаки, а сама внеязыковая действительность -- только в той степени, в которой ее улавливает сетка значимостей.

Крайнее проявление редукции объекта, который мыслится в этой системе координат как научный, лингвистический, подверглось язвительной критике со стороны Р.Якобсона, “структурность” мышления которого отражена во всех его трудах. Анализируя взгляды одного из представителей структурализма на эмоциональные элементы речи как на “слишком смутные, неуловимые, переменчивые явления”, которые не могут быть описаны “конечным числом абсолютных категорий” и потому выводятся за пределы языка (они “внеязыковые элементы реального мира”), Р.Якобсон назвал его “большим мастером редукции, reductio ad absurdum”(Якобсон 1975, 197) и призвал изучать язык во всем многообразии его функций. С функциональной точки зрения (а только ее и следует признать “здравым смыслом”, к которому как к необходимой составляющей науки все чаще призывают ее авторитетные субъекты) лингвистическими объектами являются все “эмоциональные элементы”, независимо от их стилистического статуса (абсурд, нонсенс и фуфел). Но узаконил эти объекты как лингвистические антропоцентрический подход к языку. Из поля зрения структурной лингвистики выпала не только экспрессивная функция языка, но и метаязыковая, которую наряду с рассмотренным именем вещь выполняют в русском языке и такие, например, слова, как предмет, обстоятельство, за которыми также стоят “смутные, неуловимые и переменчивые явления”.

Современные лингвисты осознали необходимость отнести к “ведению лингвистической семантики всю содержательную сторону единиц языка и состоящих из этих единиц речевых произведений независимо от типа знаний, на которые мы опираемся при ее выражении или понимании”(Кобозева 2000, 15). Для Д.Н.Шмелева это положение было аксиомой.

Объект так называемой “когнитивной семантики” иной -- это “эпистемологические функции конкретных сущностей в рамках структуры” (Краткий словарь... 1996, 74), а не только система (лексико-) семантических оппозиций и вытекающая из нее сетка значимостей. Когнитивная лингвистика размыла такую опору структурализма, подхода сугубо рационального, формально-логического, как противопоставление внутренней лингвистики и внешней. Для когнитивной семантики несущественно также противопоставление лингвистической семантики и экстралингвистической, лексической сочетаемости и семантической. Когниция как основное понятие когнитивной лингвистики охватывает знание и мышление в их языковом воплощении. Когнитивную семантику интересуют те знания и представления, которые связаны со знаком в сознании и его бессознательной сфере -- подсознании и сверхсознании носителей языка, хранятся в их коллективной памяти (виртуальный аспект) и передаются в виде информации (актуальный аспект).

Особое значение приобретает выделенное И.А.Бодуэном де Куртенэ в особый тип знания “языковое знание”, извлекаемое из сочетаемости единиц языка. Если принять, что “предикаты -- модусы сущего” (В.Соловьев), то сущее познается через предикаты, раскрывающие его индивидуальные проявления (атрибуты, акциденции, модусы -- т. е. свойства). Но сами проявления сущности могут быть настолько значимыми для той или иной культуры, что разум кодирует их в субстантиве (мысль, идея, сознание, совесть, честь, репутация, грех, быт), чтобы иметь возможность делать свойство предметом рассмотрения и, следовательно, топиком суждения. Оязыковленное в субстантиве свойство мыслится как самостоятельно существующее, как то, что “бытийствует”. Это базовый (грамматический) уровень символизации (мифологизации) свойства.

Второй уровень символизации касается уже самой абстрактной сущности и проявляется как ее “вещные коннотации”. Через так называемые “вторичные предикаты” абстрактное имя проявляет свою культурную значимость и моделируется как концепт. “Культурные концепты” (“ключевые слова культуры”, “экзистенциально значимые слова”), антропоцентричные по своей сущности, оказываются коннотативно насыщенными. Параметру “семантическая плотность” содержания слова можно поставить в соответствие параметр “прагматическая плотность”, которая измеряется в особых ассоциативных компонентах -- коннотациях. Моделирование “языкового знания” позволяет наряду с логикой отношений абстрактной сущности к другим сущностям выявить и ее мифологию, те противоречивые логические и чувственные образы, которыми идеальная сущность наделяется в сознании носителей языка.

Сочетаемость абстрактного имени деньги в русском языке раскрывает разные стороны стоящего за именем феномена: они не пахнут, их не бывает много, они не бывают лишними, не в них счастье; они источник свободы, когда есть, вседозволенности и безнаказанности, когда их слишком много, и зависимости, когда их нет; они зло. Пословицы дают богатый материал для моделирования этого концепта в народной культуре (Деньги -- гости: то нет, то горсти; Деньги не грибы -- и зимой растут; Деньги -- что пух: только дунь на них, и нет; Деньги приходят и уходят, как вода; Деньги не люди, лишними не будут; Деньги нет -- горе, а есть -- вдвое). Чувственная, сублогическая основа такого порождения разума, как абстрактный субстантив, и раскрывается в дискурсе, и направляет его.

Слово время абстрактно и семиотически и металингвистически. Как справедливо отмечает В.А.Плунгян, “про лексему время трудно сказать, что она “делится на значения; более того, попытка описать хотя бы одно из этих “значений” с помощью принятой системы толкований, содержащих отсылку к genus proximum и differentia specifica, наталкивается на почти непреодолимые трудности” (Плунгян 1997, 160), поскольку слову такого уровня абстракции невозможно занять место в таксономии. Тем не менее слово время содержательно насыщено; оно прагматически плотно, что свидетельствует об особой антропоцентрической значимости стоящей за ним абстрактной сущности. Эта сущность каждым человеком в отдельности и социумом в целом переживается: о ней думают, говорят, ее по-разному “чувствуют”, что и выражается в метафорических сочетаниях имени.

Описание метафорической сочетаемости абстрактного слова с целью выявления ее мотивации (внутренней формы), установления инвариантных символов (концептуальных метафор) требует, как отмечают исследователи, “внимательного семантического анализа”*^*“Если радость -- жидкость, то непонятно, почему в нее нельзя погрузиться” (Булыгина, Шмелев 2000, 278). Да потому, что радость -- это жидкость в человеке, а не вне его. Так она мифологизируется в русском языке. У ждкости много модусов существования, и радость проецируется на один из них.(Булыгина,Шмелев 2000, 286), который позволяет установить модели концептуализации невидимого мира тем или иным языковым сознанием. Реконструкция метафорических сочетаний имен эмоций в русском языке и их структурный анализ позволили Т.В.Булыгиной и А.Д.Шмелеву разграничить все эмоции на “впечатления”, эмоциональные состояния и стихийные чувства”(Булыгина,Шмелев 2000, 280) и семантически обосновать выбор глагола при имени, оспорив таким образом взгляд на метафорическую (несвободную) сочетаемость абстрактного имени как на лексическую. Такой подход представляется серьезным аргументом в обосновании антропоцентрической модели языка, той модели, которой придерживался В.фонГумбольдт, вводя понятие “внутренней формы языка”. Язык, понимаемый как “мир, лежащий между миром внешних явлений и внутренним миром человека”(Гумбольдт 1984, 304), и слово -- как эквивалент осмысления предмета “речетворческим актом”(Гумбольдт 1984, 103), не дает оснований видеть в поверхностных реализациях глубинного смысла (параметра) отсутствие семантических различий, как это принято в модели “Смысл--Текст”, логической в своей основе. Сочетаемость абстрактного имени обозначает не просто “идеальную сущность”, объективированную в языке, а восприятие этой сущности породившим ее сознанием.

Разные типы слов диктуют свои, отвечающие их семантической природе методы моделирования содержания. Семантическая насыщенность одних знаков уравновешивается в системе прагматической насыщенностью других. Первая измеряется методом компонентного анализа, вторая -- концептуального. У стуктурной семантики есть свои ограничения объекта, у когнитивной объект широкий -- когниция. Методы ее обнаружения и описания разные, само понимание концепта у разных лингвистов не совпадает. Но общей является направленность исследовательской деятельности на выявление через множество текстов картины мира носителей языка. Моделирование знаний (и представлений), стоящих за словами (и за их отдельными значениями), опирается на синтагматические свойства лексических единиц (это тактика анализа). Цель анализа состоит в том, чтобы из языкового знания вывести языковое сознание -- ту картину мира, в которой каждый фрагмент занимает свое место.

“Новый объяснительный словарь синонимов русского языка” Ю.Д.Апресяна соединяет в себе структурный и концептуальный подходы к анализу содержания слов. В словаре нашли себе место и конкретное существительное колокольчик, и менее конкретное жара, и абстрактное неправда, глаголы физического действия и ментальных состояний, а также такие строевые лексические единицы, как союзы. Он интегральный и по охвату лексического фонда русского языка, и по аспектам содержания слова, и по методам его описания, но не как атомарной единицы, а в отношении к другим элементам системы (синонимам).

Признание самими структуралистами того факта, что структурная лингвистика не может претендовать на безграничное во времени и пространстве господство, поскольку она при всех ее завоеваниях всего лишь метод анализа языка, основанный на видении объекта, а значит, на его интерпретации, имеет огромное значение и для лингвистики, и для всей филологии. Когнитивисты потеснили структуралистов, но отменить структурное мышление невозможно, поскольку разум предполагает скрытый порядок в видимом хаосе.

Против “лингвистической мифологии”, онтологизации метаязыковых категорий и сужения языка как интенционального объекта восставала вся исследовательская деятельность Д.Н.Шмелева. Его концепция семантического анализа лексики соединила и структурный подход к содержанию слова через установление системы значимостей, но без привлечения специального логико-математического аппарата описания, и когнитивный, вводящий зависимость значения слова от стоящей за словом реалии. Научная значимость трудов Д.Н.Шмелева подтверждена временем.

Литература

1. Апресян Ю.Д. Идеи и методы современной структурной лингвистики. М., 1966.

2. Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Перемещение в пространстве как метафора эмоций // Логический анализ языка. Языки пространств. М., 2000.

3. Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984.

4. Кнорина Л.В. Грамматика. Семантика. Стилистика. М., 1996.

5. Кобозева И.М. Лингвистическая семантика. М., 2000.

6. Краткий словарь когнитивных терминов. Под ред. Е.С.Кубряковой. М., 1996.

7. Лосев А.Ф. Бытие. Имя. Космос. М., 1993.

8. Найда Е.А. Анализ значения и составление словарей // Новое в лингвистике. Вып. 2. М., 1962.

9. Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. Под рук. Ю.Д.Апресяна. Вып. 1. М., 1997; Вып. 2. М., 2000.

10. Пешковский А.М. Избранные труды. М., 1959.

11. Плунгян В.А. Время и времена: к вопросу о категории числа // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1977.

12. Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики (на материале русского языка). М., 1973.

13. Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: “за” и “против”. М., 1975.

Размещено на Allbest.ru