Обращение как компонент коммуникации

Стихотворные обращения друг к другу художников слова - явление, широко распространенное в литературе. Чаще всего это послание поэта - поэту, одного избранного Богом - другому. В русской литературе это явление было особенно распространено в начале ХIХ века, когда в обращенных друг к другу посланиях Пушкина, Языкова, Дельвига, Батюшкова и многих других возникал сентименталистский певца любви, красоты, мечты и дружбы или романтический образ возвышенного гения. Этот образ был почти лишенным конкретных черт, общим для всех, условно получая, благодаря упоминанию в названии послания, имя “Милонова” или “Языкова”.

Лишь в пушкинских обращениях к друзьям-поэтам появились автобиографические и конкретные черты. Но особенно интересным явлениям стало то, что и стихотворения, посвященные самому Пушкину, постепенно превратились из условных посланий в обсуждение его личности и творчества. Этот процесс особенно активно развернулся в стихотворениях после его смерти. При этом они были обращены не к гению с установившейся поэтической репутацией, а к человеку и поэту, только что ушедшему из жизни, а это время, когда разворачиваются наиболее острые споры вокруг любого значительного деятеля литературы. В таком контексте стихотворения Э.Перцова, В.Бенедиктова, М.Маркова включались в осмысление поэта обществом.

Демократизация литературы во второй половине ХIХ века, развитие журналистики привели к появлению того, что можно назвать “стихотворной беллетристикой” - это многочисленные публикации профессиональных и полупрофессиональных поэтов, сносно владеющих стихотворной техникой, но не оригинальных, не талантливых и потому строящих свои произведения на распространенных штампах. Эта стихотворная беллетристика живо откликалась на темы, которые предлагало ей общество (часто за отсутствием собственных тем, волнующих поэта), и потому не замедлила откликнуться на пушкинские дни 1880 и 1899 годов (многочисленные поэтические отклики на это событие собраны в сборнике В.Каллаша).

Постепенно эта разновидность литературы освоила и новую сферу - стихи о прозаиках. Появились стихотворения, посвященные И. Гончарову, Л. Толстому, но особенно много стихотворений было посвящено А. Чехову. Некоторые из них появилось при жизни, но огромное количество - как реакция на смерть писателя. В 1904-1905 гг. стихотворения памяти Чехова печатались почти во всех столичных и провинциальных газетах и журналах. В 1906 году в Петербурге под редакцией известного литературоведа Ф.Д.Батюшкова появился сборник “На памятник А.П.Чехову. Стихи и проза”, инициаторами которого были “стихотворцы” (так - а не “поэты” - они названы в предисловии) А.М. Василевский и А.А.Лукьянов, “подчинившиеся всецело обаянию поэтической прозы Чехова и пожелавшие прежде всего сплести венок из стихотворений на его могилу”, к ним присоединились В.Башкин и Г.Галина. В редакцию была прислана из разных концов России масса стихотворений, из которых была отобрана только часть в соответствии с названием сборника и художественным уровнем произведений. Особенно было подчеркнуто, что многие авторы “не профессиональные поэты”, и это свидетельствует о массовости явления, о котором идет речь. В результате в сборник были включенные произведения более менее известных авторов того времени - А.А. Лукьянова, К. Чуковского, Вл. Ладыженского, О. Чюминой и др. - всего около 30 произведений. В 1910 году в “Чеховском юбилейном сборнике” были собраны стихотворения, появившиеся в периодической печати 17 января 1910 года, и перепечатан ряд уже известных произведений, а в 1915 году в Одессе вышел сборник А.Григорова, собравший публикации стихотворений в чеховские дни 1914 года. Всего известно более 150 стихотворений о А.П.Чехове, и это достаточно репрезентативный круг источников.

Некоторые из авторов были знакомы с писателем лично - А. Амфитеатров, Вл.Ладыженский, Т.Щепкина-Куперник. В таких случаях может появиться необычный жанр - стихотворные мемуары. Впрочем, еще В.Бенедиктов писал о Пушкине:

Веселый громкий хохот

Часто был шагов его предтечей,

Меткий ум сверкал в его рассказе,

Быстродвижные черты лица

Изменялись непрерывно, губы

В молчаньи жизненным движеньем

Обличали вечную кипучесть

Зоркой мысли…

Так и Вл.Ладыженский, поэт и беллетрист, оставивший о Чехове и статьи в книгах о русской литературе, адресованных народу, и прозаические мемуары, писал:

Порой мне кажется, с тобой я говорю,

И вижу пред собой задумчивые очи…

И кажется, звучит, как прежде, речь твоя,

Усмешка кроткая исполнена сомненья…

Это вполне мемуарная портретная зарисовка, поскольку о задумчивом взгляде Чехова и легкой усмешке как постоянных чертах его внешнего облика писали многие мемуаристы.

А вот строки поэта А. Федорова, также автора и прозаических воспоминаний:

Его я часто вспоминаю.

Вот и теперь передо мной

Стоит он, точно как живой,

Такой, каким его я так люблю и знаю:

Сухие, тонкие черты,

Волос седеющие пряди

И эта грусть в глубоком взгляде,

Сосредоточенном и полном доброты.

Больной и бесконечно милый,

Он был похож на первоцвет,

Сквозь снег, пробившийся на свет.

Стихотворения о Чехове позволяют, с одной стороны, реконструировать многие черты психологии русской интеллигенции того времени, с другой стороны, понять причины огромной популярности Чехова. Именно в то время в России начинает складываться “чеховский миф”, а процесс сакрализации его образа можно сопоставить лишь с тем, что происходило в России в связи с образом Пушкина. Такое обожествление не вызвали, несмотря на огромную славу и уважение в разных слоях русского общества, ни Толстой, с его драматическими поисками, кризисами и “уходами”, ни М. Горький, постоянно попадавший на страницы скандальной политической газетной хроники. О Толстом и Горьком спорили, редкие же к началу ХХ века (по сравнению с началом творческого пути в восьмидесятые годы) негативные отзывы о Чехове терялись в атмосфере поклонения писателю.

Первое, что бросается в глаза в стихотворениях, посвященных памяти Чехова, - это чувство одиночества, ужаса бытия, тоски, страдания и отчаяния у своего современника. Эти же чувства поэты находят и у героев Чехова, таких же средних интеллигентов, как и они сами. А дальше, как и положено массовому сознанию, которое не разделяет автора и созданных им героев, совершается “метонимический перенос” - от героев к самому автору. Так получается, что Чехов “нас понял”, “угадал наши страдания”, “нас, слабых и безвольных, но страдающих, не презирал”, но “сочувствовал нам”. В результате Чехов стал “нашим” самооправданием.

Он о своей судьбе молчал,

Хотя до дна источник видел,

Страдая, жизнь не ненавидел,

Жалея всех людей, он их не презирал (А. Федоров).

Он, верно, с нами здесь, печален, но и кроток.

Он с нами навсегда! И в каждом сером дне,

И в русских сумерках, и в летней дреме сада,

И в нежной девушке с задумчивостью взгляда,

И в скорбной женщине с надломленной душой…

В молитвенной тоске и чистой и большой,

В осеннем вечере и в музыке Шопена… (Т. Щепкина-Куперник).

Как писали многие критики, Чехов действует на нас “как музыка”, которая утешает нас, разделяя нашу тоску, а потому Чехов - “писатель-друг”, а не учитель, как Толстой, или идеолог, как Достоевский:

…Что вместо всяких умных слов

Взамен критической оценки

Какой-нибудь фигуры, сценки -

Я плакать, плакать был готов

О бедном Астрове, о Соне,

О их безрадостной судьбе,

О дяде Ване… о себе… (Л. Мунштейн)

Таким образом, величие Чехова в том, что он дал надежду на выход из этого страшного состояния, указав “на небо в алмазах”. Эпоха Чехова все еще тосковала “по общей идее” (как когда-то Н.К. Михайловский сказал, что пусть уж Чехов останется поэтом тоски по общее идее, если сам не может ее дать), еще не понимая, что ХХ век принесет не просто смену всех ценностных ориентиров, но часто и отказ от них, утрату иллюзий, понимание невозможности такой общей идеи в абсурдном мире. Поэтому для растерявшегося чеховского читателя было важно, что Чехов дал не только надежду, он указал путь, который может выбрать каждый и “сотворить” в соответствии с этим свою жизнь, т.е. указал модель “жизнетворчества” для каждого в отдельности и даже страны в целом - это некое прекрасное будущее, которое придет в Россию само по себе через 200-300 лет. А пока надо терпеть, трудиться и ждать.

Уже через год после смерти Чехова его читателям показалось, что это прекрасное будущее настало. В стихотворениях 1904-1905 гг. логика массового сознания, потребовавшая сделать из Чехова героя, привела к тому, что Чехова надо было как-то соединить с революционным порывом, охватившим интеллигенцию. Свидетели революции в самом ее начале говорили о том, что порыв к свободе захватил всех настолько, что сущность происходящего, политическая борьба партий были практически не важны. Самый “уродливый” вариант на этом пути - стихотворение Скитальца, которое М. Горький, высоко оценив, поставил первым в сборнике товарищества “Знание” 1905 года, посвященном Чехову. Это произведение не выдерживает никакой критики с точки зрения своих художественных достоинств, вернее, недостатков. Горький не раз требовал от автора переработки неудачных мест, но в целом высоко отозвался о стихотворении: “Очень сильные, искренние стихи! Они теперь немного неуклюжи, я послал их ему обратно с просьбой исправить”. Как Горький писал Пешковой, чтение их в Ялте на вечере сопровождалось скандалом с полицией.

Художник для Бунина тот, кто воспринимает каждое явление жизни прежде всего эстетически. Для Чехова и картина собственных похорон - тема для размышлений о переплетении смешного и грустного, о ее водевильности. Художник - чуть отстраненный созерцатель жизни, он видит даже, как становятся сизыми черные ризы на ярком солнце, как бьет в глаза белый цвет дома на фоне ярко синего неба. Для того чтобы быть настоящим художником, то есть философом и поэтом в одном лице, надо стоять как бы над жизнью. Поэтому художник обязательно - аристократ духа, с такими чертами, как - сдержанность, объективность, стремление к искренности и правдивости, душевное благородство, - это то, что поднимает Чехова над людьми, делает его трагически одиноким, непонятным для “обычных” людей, не аристократов духа. Бунинское представление об “аристократе духа” здесь очень близко к шопенгауэровскому.

Бунинское стихотворение не просто не принадлежит к числу “стихотворной беллетристики”, но по своей концепции открыто противостоит ей, впрочем, оставаясь редким примером в массе стихотворений о Чехове.

Стихотворения о Чехове - не просто любопытный факт истории литературы, но важный фактор в формировании “чеховского мифа”. Они демонстрируют особенно наглядно те моменты “совпадения” писателя со своим временем, с массовым читателем, раскрывают механизм формирований литературной репутации, а также помогают понять искажения, которые происходят в читательском восприятии, искажения, оказывающие влияние на интерпретации Чехова вплоть до нашего времени.