Размещено на http://www.Allbest.ru/

1

1

Институт гуманитарных исследований Кабардино-Балкарского научного центра Российской академии наук

Сектор кабардино-черкесского языка

Детерминированность функционирования частей речи

Бижоев Б.Ч., д.филол.н.,

Аннотация

В статье продемонстрирован тот факт, что в строе частей речи самых различных, в том числе неродственных, языков обнаруживается общая система. Причиной подобного соответствия могут быть только общечеловеческие свойства мышления. Эти свойства в основном логического характера, что не дает возможности признать части речи чисто формальными классами, лишенными логического основания.

Ключевые слова: детерминированность, части речи, грамматический строй, абстрактные категории мышления, дифференциация.

Boris Ch. Bizhoyev. Determinacy functioning the parts of speech

Abstract. The article is demonstrated by the fact that in the structure of the parts of speech the most diverse, including unrelated, languages found a common system. The reason for such compliance can only be universal properties of thinking. These properties are mainly logical character, which makes it impossible to recognize the parts of speech purely formal classes, devoid of logical foundation.

Keywords: deterministic, parts of speech, grammar, abstract categories of thought, differentiation.

Связь языка и мышления, их взаимодействие признается в самых различных лингвистических и философских направлениях. Учение о частях речи, зародившееся в древнегреческой науке, с самого начала, еще у Аристотеля, было поставлено в связь с логикой. Замечательный русский филолог ХVIII века М.В. Ломоносов, выделяя имя и глагол как основные части речи и определяя их безотносительно к суждению, как обозначения предмета и действия, дал материалистическое объяснение их сущности: «Взирая на видимый сей свет, двоякого рода бытия в нем находим. Первого рода суть чувствительные в нем вещи, второго рода суть оных вещей разные деяния. Слово дано для того человеку, чтобы свои понятия сообщать другому. И так понимает он на свете и сообщает другому идеи вещей и их деяний. Изображения словесные вещей называются имена, например: небо, ветер, очи; изображения деяний - глаголы, например: синеет, веет, видят» [3: 405-406]. Значение имени и глагола Ломоносов объясняет, по существу, исходя из того, что мир, отражающийся в понятиях людей, состоит из материальных предметов, находящихся в движении.

Он также отмечает наличие отыменных глаголов и отглагольных имен и объясняет их особенностями восприятия и обобщения предметов и действий в мышлении: «Обращения мыслей человеческих, для которых взаимного сообщения служит слово, произвели в нем разные преношения, из которых главнейшее есть сие, что вещи в виде деяний и деяния в виде вещей представляются, и поэтому от имен глаголы, от глаголов имена происходят» [3, с.407]. В современном языкознании существует предположение, что возникающие словесные обозначения первоначально употреблялись как для обозначения предмета, так и действия, и что, следовательно, возникновение различий между именами и глаголами есть позднейшее явление [5, с.145]. Проявление такой первоначальной неотдифференцированности имени и глагола в той или иной степени обнаруживается во всех языках. В адыгских языках, например, наблюдается значительное количество случаев, когда слова, принадлежащие к разным частям речи, имеют общие основы и отличаются друг от друга только формообразующими парадигмами [1, с.50]. Слова джэгун «играть», джэгу «игра» образованы от одной и той же основы без применения каких-либо словообразовательных морфем. Основа «джэгу» в синхронном плане нейтральна с точки зрения ее принадлежности к именным или глагольным основам. Это свойственно и другим кавказским языкам, а также языкам финноугорским, тюркским и т. д. В адыгских языках возможны и такие случаи, когда бессуффиксная форма может использоваться одинаково и как форма глагола, и как имени [1, с.54]. О первоначальной неотдифференцированности имени и глагола, по-видимому, свидетельствует тот факт, что и при наличии развитого синтаксического и несинтаксического формообразования у имен и глаголов, некоторые из таких форм оказываются для них общими или характеризуются промежуточными именными и глагольными чертами. Так например, в адыгских языках форма множественного числа, формы выражения неопределенности и эмоций образуются у имен и глаголов посредством одних и тех же грамматических показателей [2, с.248-255].

Весьма показательны в этом отношении данные эскимосского языка, где любое имя, выступая в функции сказуемого, присоединяет глаголообразующий суффикс и получает соответствующее глагольное оформление, например: юк «человек», юк-у-к «он есть человек» [4, с.16-20]. Подобное явление наблюдается и в кабардино-черкесском языке. Слабость дифференциации именных и глагольных основ дает возможность включения именных основ в парадигму статических глаголов: цIыху «человек», цIыху-щ «он человек есть».

Как видим, основа цIыху «человек» без основообразующих аффиксов включается в парадигму статического глагола (щыт-щ «он стоит»).

Итак, по-видимому, с известной долей вероятности можно предполагать, что на первоначальных этапах развития языков одно и то же слово употреблялось как для обозначения предмета, так и для обозначения действия. Бесспорно, что дифференциация имени и глагола есть первый этап оформления грамматических классов слов.

Если говорить о позднейших этапах грамматической дифференциации словарного состава языков, то здесь общепринята точка зрения, согласно которой слова, обозначающие качественные признаки, возникают на основе слов, обозначающих предметы [6, с.69].

О первоначальном синкретизме существительных и прилагательных свидетельствуют следующие языковые данные:

1) Во многих языках отмечаются случаи, когда один из омонимов обозначает предмет, а второй - качественный признак. Так, например, в татарском языке кук «синий» и «небо» и т.д.

2) Этимологический анализ многих прилагательных обнаруживает их генетическую связь с существительными.

3) Грамматические формы прилагательных индоевропейских языков возводятся к общеименным [8, с. 12].

4) В индоевропейских языках широкое распространение имели конструкции типа жар-птица, царь-девица и т.п., в которых первый член указывал на качественный признак того предмета, который обозначался ее вторым членом и, как писал Потебня, «путь от существительного к прилагательному есть атрибутивное употребление существительного [6:69]. Генетическая связь существительных и прилагательных, подтверждаемая материалами многих языков, получает свое объяснение в связи с генезисом и развитием категории качества как категории мышления. Выделение того или иного предмета возможно лишь при его сравнении с другим предметом.

Познание качественной определенности предмета совершается лишь в процессе выявления отношений данного предмета к другим предметам окружающей человека действительности, исторически человек постигал то или иное качество посредством сравнения одного предмета с другим, о чем, в частности, убедительно свидетельствуют языковые данные об историческом развитии названий конкретных качеств. Сравнение представляет собой универсальную операцию в процессе человеческого познания в целом, и оно является необходимой предпосылкой и установления количественной определенности предметов объективной действительности. В процессе выделения того или иного качественного признака предмета, в результате сравнения какой-либо из предметов, начинает выступать как его наиболее характерный носитель, т.е. как своего рода эталон, с которым отождествляются по соответствующему качественному признаку другие предметы. Поэтому название этого предмета вместе с тем выступает и как название того качественного признака, эталоном-носителем которого он является. Следы такого состояния и обнаруживаются во многих языках как явления первоначального синкретизма имени, или омонимии, когда один из омонимов именует предмет, а второй - наиболее характерный для него качественный признак. Так, например, в кабардино-черкесском языке слово щхъуэ имеет значения «волк» и «серый», бажэ имеет значения «лиса» и «хитрый». лингвистический логический адыгский имя глагол

Именное происхождение качественных обозначений в языках не является единственно возможным путем их генезиса. Есть языковые данные, которые свидетельствуют о том, что слова, обозначающие качественные признаки, обнаруживают тесную связь со словами, обозначающими действия, т. е. глаголами. В кабардино-черкесском языке имеются имена прилагательные, восходящие к причастиям [1, с.96]. Эти слова утратили глагольные признаки и приобрели значения чисто качественные, например: жэр «резвый» от жэр «бегущий»; кIуэр «иноходец» от кIуэр «идущий», гъэва «варенный»; къута разбитый» и т. д.

Наличие второй линии развития слов - наименование качественных признаков дает основание для предположения, что она обусловлена пониманием качественного признака не как статичного, а как процессуального признака.

Наибольшей абстрактности развитие категории качества достигает на той ступени, когда выделенные на предшествующих этапах ее развития качественные признаки начинают мыслиться в отрыве от своих носителей, как своего рода самостоятельные сущности, т. е. предметно. Это находит свое выражение в языках в том, что от слов с качественным значением, будь то прилагательные, качественные глаголы или предикативы, образуются существительные, общеграмматическим значением которых как части речи является предметность. К такого рода существительным относятся абстрактные существительные типа русских краснота, белизна, глубина, ширина и т. п. Для сравнения приведем те же примеры на кабардино-черкесском: плъыжьыгъэ, хужьыгъэ, кууагъ, бгъуагъ. По мнению В.З. Панфилова, применительно к тем языкам, которые пережили этап первоначального синкретизма имени, когда одно и то же слово обозначало и предмет, и наиболее характерный для него качественный признак, а затем период формирования прилагательных как особой части речи, возникновение такого рода абстрактных существительных представляет своего рода отрицание отрицания, т. е. здесь наглядно демонстрируется один из законов диалектики [5, с. 156-157].

Качественная характеристика предмета или действия, или состояния в той или иной форме получает выражение во всех языках. Во многих языках качественные признаки предметов выражаются посредством значительного слоя лексики, составляющего особый грамматический разряд слов - часть речи прилагательные, а качественные признаки действия или состояния - посредством особого лексико-грамматического разряда другой части речи - наречий, а именно, качественных наречий. Однако по своему составу, по своим грамматическим свойствам и тому месту, которое они занимают в системе частей речи, эти грамматические разряды слов в различных языках не представляют собой чего-то однородного. В отличие от русского языка, в тюркских языках лексико-грамматический разряд относительных прилагательных не получил сколько-нибудь значительного развития. В этих языках совсем нет притяжательных прилагательных, есть лишь небольшое количество относительных. Вместо этого свойства предмета по принадлежности и, в большинстве случаев, его свойство по отношению к другому предмету выражается существительным, выступающим в функции определения к другому существительному в так называемой изафетной конструкции типа темир жол «железная дорога» (буквально «железо дорога»). В кабардино-черкесском языке существительные-определения могут указывать:

а) на материал, из которого сделан предмет, обозначенный в определяемом: дыщэ сыхьэт «золотые часы» (букв. «золото часы»), мывэ унэ «каменный дом» (букв. «камень дом»);

б) на предмет, которому принадлежит предмет, обозначенный в определяемом: бзу абгъуэ «воробьиное гнездо» (букв. «воробей гнездо»), сабий щыгъын «детская одежда» (букв. «дети одежда») [1, с.93].

Иной оказывается в сравниваемых языках и грамматическая характеристика общих для них качественных прилагательных. Если в русском языке качественные (как и относительные) прилагательные в порядке согласовательной функции с определяемым существительным получают грамматические показатели рода, числа и падежа, то в тюркских и абхазоадыгских языках качественные прилагательные, сочетаясь с определяемыми ими существительными по способу примыкания (а не согласования, как в русском языке), не получают показателей падежа и числа, которые свойственны существительному как части речи.

До сих пор мы раскрывали способы выражения категории качества в языке. Эта категория обнаруживает тесную взаимосвязь с категорией количества, что является отражением взаимосвязи всех явлений объективной действительности.

Рассматривая вопрос о происхождении таких понятий, как число и фигура, Ф. Энгельс писал: «Понятие числа и фигуры взяты не откуда-нибудь, а только из действительного мира. Десять пальцев, на которых люди учились считать, т.е. производить первую арифметическую операцию, представляют собой все, что угодно, только не продукт свободного творчества разума. Чтобы считать, надо иметь не только предметы, подлежащие счету, но обладать уже и способностью отвлекаться при рассматривании этих предметов от всех прочих их свойств, кроме числа, а эта способность есть результат долгого, опирающегося на опыт исторического развития» [9, с. 37].

Лингвистические данные по истории образования и развития числительных и категории грамматического числа в самых различных языках, этнографические данные по счету так называемых первобытных народов, данные по детской психологии подтверждают эти положения Ф. Энгельса и позволяют наметить те основные этапы, через которые прошла в своем развитии категория количества [5. с. 160].

Начальным этапом становления категории количества как категории абстрактного, обобщенного мышления является такой этап, на котором устанавливалась лишь равночисленность или равномощность конкретных множеств предметов, когда предметы, составляющие эти множества, приводились во взаимно однозначное соответствие. Операции установления равночисленности или равномощности конкретных множеств наблюдаются у детей младшего школьного возраста. Так, им предлагается по готовому образцу числовой фигуры «сделать такую же» (или «так же») без указания на количество предметов, которые образуют эту фигуру, ее воспроизведение при сохранении пространственного расположения ее элементов во всех случаях производилось путем мозаичного дробления множества на простейшие компоненты и зрительного сопоставления вычлененных компонентов.

Этимологии числительных в самых различных языках показывают, что многие из них восходят к словам со значением «много». Так например, в нивхском языке таким образом этимологизируются собственно количественные обозначения в составе числительных «два», «шесть», «десять», «сто». Эти примеры из указанной работы В.З. Панфилова натолкнули на мысль о возможном происхождении числительного хы «шесть» в кабардино-черкесском языке от слова со значением «много». Дело в том, что в указанном языке созвучны слово хы «шесть» и грамматический показатель множественного числа - х. К ним примыкает еще и слово хы «море, океан». Вполне вероятно, что и это слово возникло с первоначальным значением «много» т.е. «много воды». Числительное «шесть» могли в древности соотнести со значением «много» в том смысле, что это уже больше количества пальцев на руке, т.е. первоначально существовали числительные до пяти, а все, что больше пяти, обозначали словом хы «много». Такое состояние числительных наблюдается и в настоящее время в некоторых африканских и американских языках. Очевидно, что слова, к которым восходят такого рода числительные, первоначально представляли собой названия каких-то конкретных множеств эквивалентов.

Хотя на втором этапе развития категории количества и возникли понятия об определенных количествах, они еще не мыслились в отрыве от понятий о конкретных предметах, составляющих это количество, и поэтому при счете числовые обозначения всегда сопровождались названиями предметов счета. Наличие во многих языках (индейские, нивхский и др.) числительных, которые включают в свой состав не только собственно обозначения, но и компоненты, возводимые к названиям предметов счета, а также суффиксов-классификаторов (китайский, японский и др.) обусловлено этим этапом развития категории количества. По-видимому, с этим этапом связано возникновение различных форм собирательности существительных, каждая из которых была приурочена к выражению собирательного множества определенного типа в соответствии с его качественными особенностями по сравнению с другими типами собирательных множеств.

Особый интерес представляет собой происхождение числового обозначения «один». По крайней мере, для некоторых языков обнаруживается связь этого обозначения с местоимениями. Числительное «один» ряда индоевропейских языков по своему происхождению связывается с местоимением в значении «сам» [5, с.180] . В кабардино-черкесском языке то же самое: ср. зы «один» и езы «сам». Понятие «один» формировалось на основе процесса выделения человека из окружающей его действительности, сознания им собственного «я» как нечто обособленного и противопоставляемого всем остальным предметам внешнего мира и остальным членам той человеческой общности, к которой он принадлежал.

На третьем этапе развития категории количества происходит полное абстрагирование от качественных особенностей предметов счета, что находит свое выражение в возникновении числительных, употребляющихся при абстрактном счете, в унификации их грамматических свойств в процессе их становления в качестве особой части речи и, наконец, в переходе от различных типов собирательной множественности, учитывающих качественные особенности их составляющих объектов, к абстрактной дистрибутивной множественности в сфере грамматической категории числа и к таким формам выражения собирательной множественности, между которыми в большинстве случаев уже трудно установить какое-либо различие, связанное с качественными особенностями объектов, входящих в состав соответствующих собирательных множеств. Категория количества является одной из наиболее абстрактных категорий мышления современного человека, и ее обусловленность объективной действительностью носит наиболее опосредованный характер.

Мы попытались проследить связь грамматических категорий с категориями мышления, показать, как характер частей речи определяется логической системой мышления. Однако нельзя обойти вниманием существующее в языкознании мнение, что характер частей речи определяется только формальными особенностями грамматического строя и что поэтому в разных языках могут быть только разные части речи. Так, известный лингвист Э. Сепир пишет: «Часть речи отражает не столько наш интуитивный анализ действительности, сколько нашу способность компоновать эту действительность во многообразие формальных шаблонов. Часть речи вне налагаемых синтаксической формой ограничений есть как бы блуждающий огонек. Поэтому никакая логическая схема частей речи, - их число, характер и разграничение, - не представляет ни малейшего интереса для лингвиста. У каждого языка своя схема. Все зависит от формальных размежеваний, наличествующих в нем» [7, с.44]. Э. Сепир сделал свой вывод на основании некоторых языков, отличающихся особо оригинальной структурой, и не обратил внимания на факты многих языков мира. Между тем в системах частей речи самых различных языков обнаруживается общая система. При всех глубоких различиях в грамматических структурах этих языков в них, несомненно, различаются существительные, прилагательные, числительные, глаголы, местоимения, наречия, служебные слова. Объяснить их нельзя общим происхождением языков, поскольку не все они имеют родственные связи. Причиной соответствия между системами частей речи неродственных языков могут быть только общечеловеческие свойства мышления, отражающиеся в разделении слов на части речи. Эти свойства должны быть в основном логического характера, что не дает возможности признать части речи чисто формальными классами, лишенными логического основания.

Литература

1. Грамматика кабардино-черкесского литературного языка. М., 1970.

2. Кумахов М.А. Словоизменение адыгских языков. М., 1971

3. Ломоносов М.В. Российская грамматика. Полное собр. соч., т. VII, М.-Л., 1952.

4. Меновщиков Г.А. Грамматика языка азиатских эскимосов, ч. 2. Л., 1967.

5. Панфилов В.З. Философские проблемы языкознания. М., 1977.

6. Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. Т.3, М., 1968.

7. Савченко А.Н. Части речи и категории мышления. Ростов-на-Дону, 1959. 8. Сравнительная грамматика германских языков, т. IV, М., 1960.

9. Энгельс Ф. Диалектика природы. - Маркс К., Энгельс Ф. Соч., М., 1961. т. 20.

Literature

1. Grammar Kabardino-Circassian language. M., 1970.

2. Kumakhov M.A. Inflection Circassian language. M., 1971

3. Lomonosov M.V. Russian grammar. Full cit. cit., t. VII, M.-L., 1952.

4. Menovshchikov G.A. Grammar Asian Eskimo language, p. 2. L., 1967.

5. Panfilov V.Z. Philosophical problems of linguistics. M., 1977.

6. Potebnya A.A. From the notes on Russian grammar. Vol.3, M., 1968.

7. Savchenko A.N. Parts of speech and categories of thought. Rostov-on-Don, 1959.

8. Comparative Grammar of the Germanic languages, Vol. IV. Moscow, 1960.

9. Engels F. Dialectics of Nature. - K. Marx and F. Engels, Compositions. M., 1961. Vol.20.

Размещено на Allbest.ru