Актуализация категориальной семантики в художественном тексте (на материале местоимений)

Размещено на http://www.allbest.ru/

УДК 811

Актуализация категориальной семантики в художественном тексте (на материале местоимений)

Макерова Сусанна Ращидовна кандидат филологических наук, доцент, заведующий кафедрой английской филологии

Адыгейского государственного университета

Milena.555@mail.ru

Аннотация

В статье анализируется актуализация категориальной семантики, в основе которой находится категориальное значение и свойства категорий. На примере местоимений, как особой части речи, рассматривается текстоообразующее функционирование грамматического класса слов как элементов, участвующих в когезии, используемых как заместителей табуированной лексики (и пр.) и актуализирующих разного рода "семантические приращения". Все это обусловлено "коммуникативной гибкостью" местоимений.

Ключевые слова: категории местоимений, актуализация категориальной семантики, когезия, текстообразующая функция, табуизмы, "семантическое приращение", коммуникативная гибкость.

семантика местоимение текстоообразующий грамматический

Makerova Susanna Rashidovna

candidate of philological sciences, associate professor,

head of the chair of english philology of the

Adygean state university

Milena.555@mail.ru

The actualization of categorial semantics in creative writing (based on pronouns)

Abstract. The article deals with the actualization of the categorial semantics which is based on the categorial meaning and specific categorial properties. Textforming functioning of pronouns as a peculiar part of speech that functions as elements of text cohesion, as replacement for taboos and different types of content transpositions is analyzed. These peculiarities are determined by the "communicative flexibility" of pronouns.

Key-words: categories of pronouns, actualization of categorial semantics, cohesion, text-forming function, taboo words, semantic transposition (dynamics), communicative flexibility.

Под частями речи, как правило, понимаются системы классов: части речи лишены конкретности и не воспроизводятся в тексте непосредственно; они обобщают разрозненные, изолированные явления действительности, отраженные в виде отдельных слов, передающих понятия. В основе европейской грамматической традиции осмысления частей речи лежит античное (древнегреческое, затем древнеримское) описание языка по акциденциям (грамматическим категориям). В трудах Аристотеля классификация частей речи, отражающая результаты познавательной деятельности человека и включающая элементы диалектики, была поставлена в зависимость от семантики и логики, требовавших такого членения классов слов, которое опиралось бы на выявление у них общих значений, в соответствии с которыми строятся правильные с точки зрения логики словосочетания.

Как известно, классические теории частей речи исходят из комплексности критериев, из «троякой» сущности частей речи, которые имеют смысловую основу (обобщенное, или категориальное, значение типа «предметность», «признаковость», «действие»), морфологические признаки (формоизменение) и синтаксические признаки (синтаксическая роль в предложении). Референциальные свойства частей речи определяются их отнесенностью к разным фрагментам реального мира, так как каждая часть речи фиксирует свою собственную область референции. Однако такой подход не обеспечивает единообразного решения вопроса о количестве и составе частей речи. Так, в современном английском языке грамматисты находят от 4 до 13 частей речи. К бесспорным частям речи относят существительное, прилагательное, глагол и наречие. С разной степенью категоричности предоставляется статус особых частей речи числительному, местоимению, предлогу, союзу, артиклю, междометиям, модальным словам и частицам.

Итак, местоимения, несмотря на давний интерес к ним, остаются «спорной» частью речи, поскольку не обладают единым категориальным значением и собственными грамматическими категориями (их грамматические признаки повторяют соответствующие категории существительных, прилагательных, числительных). В то же время существует длительная традиция (ведущая начало от александрийской школы грамматики) выделения местоимений в отдельную часть речи. В «Грамматике Пор-Рояля» А.Арно и К. Лансло [1 . с 45-46] местоимение выделяется в качестве самостоятельной части речи, причем смысл этой части речи определяется с позиций наивного рационализма: поскольку людям приходится часто говорить об одном и том же в одном и том же высказывании, было бы назойливым повторять всякий раз одни и те же имена. Таким образом, придуманы некие слова для замещения этих имен, которые и назвали местоимениями. Прежде всего, было признано неуместным и неуклюжим называть самого себя - так появились местоимения первого лица. Чтобы не называть по имени того, к кому обращена речь», были придуманы местоимения второго лица. Затем, «чтобы не требовалось повторять имена других лиц или других вещей, были придуманы местоимения третьего лица» [Там же].

Существуем мнение о том, что местоимение "возвышается" над другими частями речи и отражает последние в своих грамматических и функциональных особенностях [2. с 10]. Но эта же особенность, по мнению других исследователей, препятствует выделению местоимений в качестве отдельной части речи. Например, представители формальной грамматики (А.М. Пешковский1 и др.) не считали местоимение самостоятельной частью речи.

Наиболее характерными (прототипическими) для категории местоимений являются личные (1 и 2-го лица) и лично-указательные (3-го лица) местоимения. В содержательный план этих местоимений заложен коммуникативный конструкт: с одной стороны, корреляция с действительностью, а с другой - корреляция с мыслящим субъектом, причем эти корреляции не являются универсальными. Так, во многих языках и культурах понятие я мыслится как по существу гораздо более широкое, чем то, к которому привычны люди, говорящие на современных европейских языках. Я может включать не только сознание, душу, тело человека, но и связанные с ним предметы и даже других людей, от этого я неотъемлемых [3 . с 547].

Есть мнение, что контексту местоимений в большей мере соответствует понятие «узкого», «лингвистического» контекста, чем «широкого контекста ситуации» (как для нешифтерных единиц). А.А. Реформатский писал, что местоимения, как «вторичные» слова-заместители, представляют собой удобное звено в устройстве языка (позволяют избегать нудных повторов в речи, экономить место и время в высказывании), но они лишены «переливов красок» настоящего живого слова; без них не проживешь, но они не затрагивают огонь мысли, не они бередят чувства [4 .с 65]. Однако во многих трудах по поэтике, в том числе - в классических (например - у Р.О. Якобсона) представлена противоположная точка зрения. В статье «Поэзия грамматики и грамматика поэзии» Р.О. Якобсон обратил внимание на то, что в стихотворении А. Пушкина «Я вас любил» из 29 флективных слов 14 местоимений. При порождении поэтического текста «я» оказывается центром, определяющим все процессы референции и номинации.

Насыщенность поэтического текста местоимениями неразрывно связана со способом передачи лирического содержания. По Ю.М. Лотману, сюжетная основа лирического стихотворения строится как перевод всего разнообразия жизненных ситуаций на специфический художественный - местоименный - язык: «Если в повествовательных жанрах сюжетные ситуации моделируют некоторые реальные эпизоды на языке определенных идейно-художественных структур, то лирика добавляет еще одно звено - систему местоимений, которая становится универсальной моделью человеческих отношений. <…> Все лирические персонажи разделяются по схеме местоимений первого, второго и третьего лица. Устанавливая типы связей-отношений между этими семантическими центрами, мы можем получить основные сюжетные схемы лирики. Полученные таким образом сюжетные модели будут иметь наиболее общий, абстрактный характер». Любое высказывание в стихотворном тексте предстает как личное, принадлежащее конкретному субъекту, и авторское «я» становится центром притяжения языковой экспрессии, источником «самодвижения» данного произведения [5. с . 84].

Итак, личные местоимения играют важнейщую текстообразующую (и жанрообразующую) роль в поэтическом тексте. В прозаическом художественном тексте эту роль, как правило, выполняют транспозитивные местоимения. Так, в авторском повествовании обобщающее местоимение второго лица может иметь своим денотатом и первое, и второе лицо, объединять автора и читателя:

You kept from thinking and was all marvellous. You were equipped with good insides so that you did not go to pieces that way that most of them had, and you made an attitude that you cared nothing for the work you used to do now, that you could no longer do it. But, in yourself, you said that you would write about these people; about the very rich; that you were really not or them but a spy in their country; that you would leave it and write of it and for once it would be written by someone who knew what he was writing of. But he would never do it… (E. Hemingway “The Snows of Kilimanjaro”).

Транспозитивная форма 2-го лица (вместо 3-го) усиливает выразительность и повышает апеллятивность текста:

You feel ill at ease when your friend tells you that his books don't sell and that he can't place his short stories; the managers won't even read his plays, and when he compares them with some of the stuff that's put on (here he fixed you with an accusing eye) it really does seem a bit hard. You are embarrassed and you look away. You exaggerate the failures you have had in order that he may realize the life its hardship for you too. You refer to your work in the most disparaging way you can and a trifle taken aback to find that your host's opinion of it is the same as yours. You speak of the fickleness of the public so that he may comfort himself by thinking that your popularity cannot last (W.S. Maugham “The Cakes and Ale”).

Выразительностью и семантической емкостью обладают субстантивированные формы личных местоимений:

Теперь мне ясно: никакое «я», не получая питания из «мы»,… не может быть хотя бы только собой.

…не мое «я» мыслится чужим и чужеродным, непревратимым в «ты».

Люди-брызги не знают ни русла, ни течения. Для них меж «я» и «мы»: ямы (С. Кржижановский «Автобиография трупа»).

Поскольку местоимения играют важную роль в сфере речевого этикета, выбор местоименных форм может служить характерологической чертой, ср.: Тут Манилов с такою же любезностию рассказал дело кучеру и сказал ему даже один раз «вы» Н.Гоголь «Мертвые души»); Где вы теперь, почтенные созидатели - профессора, доктора, доценты - насельники дикого побережья земли татарской, близорукие, говорившие «вы» камням? (И. Шмелев «Солнце мертвых»).

Л.В. Лисоченко отметила, что одно из категориальных значений местоимения «мы» - значение совместности, совокупности лиц - эксплицирует в текстообразовании глубинные пласты коммуникативного смысла. В рассказе А.П. Чехова «Цветы запоздалые» категориальное значение совместности, заключенное в местоимении «мы», объединяет горничную с доктором Топорковым (в речи горничной) и отстраняет от него княжну Марусю. « - Мы сегодня не принимаем. Завтра!» - ответила горничная княжне Марусе на ее вопрос, дома ли доктор, и захлопнула перед ней дверь.

Ср. также: « - Вот, до чего мы дожили! - заговорила она. - Боже мой! Какойнибудь лекаришка, дрянь, вчерашний лакей делает нам предложение!» См. подробный комментарий в: [6 .с.140].

Лично-указательные местоимения являются важнейшим средством когезии текста. Они обеспечивают тесную, жесткую связь, при которой соотносятся два компонента - существительное и местоимение, имеющие одну референциальную отнесенность. По данным Е.И. Коваленко [7.с. 97], такая текстовая соотнесенность местоимений имеет место в 70% случаев. Местоимение 3-го лица сигнализирует о том, что его денотат определен, что он идентичен денотату антецедента. Когезия, обеспеченная соотношением антецедента с анафорическим местоимением, дает пример эксплицитного выражения связанности.

Лично-указательное местоимение мужского и женского рода может использоваться в функции табу. Как известно, табу - это запрет на употребление слов или выражений, который в древности сформировался под воздействием веры в магическую функцию языка. Табу связано с представлением о чем-то, требующем осторожности. Исторически табу не что иное, как религиозные или моральные запреты, причины табу всегда экстралингвистические - культурные, этические, социально-политические, эмоциональные, а цель табуирования состоит в том, чтобы исключить из обихода не понятие (которое остается необходимым), а слово, передающее это понятие. Основные функции табу - предохранительная, объяснительная и регламентирующая [8. с. 2007]. Ср., как с помощью местоимения она табуируется слово боль в рассказе Л.Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича»: он не мог избавиться от нее, он смотрел на нее, прямо ей в глаза, она проникла через все, и ничто не могло заслонить ее, вдруг она мелькнула через ширмы, он увидал ее, он надеялся, что она скроется, она явственно глядит на него из-за цветов, с глаза на глаз с нею, а делать с ней нечего, смотреть на нее и холодеть.

Особая значимость этого местоимения, выступающего как «контекстуальный аффектив» [9. с. 255], подчеркивается в рассказе с помощью графического выделения.

Отсутствие однозначной референции личного местоимения может стать основой текстообразования в случаях так называемого «обманутого ожидания». Именно этот прием лежит в основе рассказа А. П. Чехова «Моя «она»:

Она, как авторитетно утверждают мои родители, родилась раньше меня. Правы они или нет, но я знаю только, что я не помню ни одного дня в моей жизни, когда бы я не принадлежал ей и не чувствовал над собой ее власти… Я пишу эти строки, а она толкает меня под локоть и ежесекундно, как древняя Клеопатра не менее древнего Антония, манит меня к ложу… Хотите знать ее имя? Извольте… Оно поэтично и напоминает Лилю, Лелю, Нелли… Ее зовут - Лень.

Итак, категориальное своеобразие местоимения как части речи непосредственным образом влияет на его роль в тексте. Основой «коммуникативной гибкости» местоимений является «незавершенность» их смысловой структуры, которая актуализируется только в контексте. Наиболее насыщенными контекстными приращениями оказываются личные и личноуказательные местоимения, употребление которых зависит от результата взаимодействия семантического элемента «участие говорящего» и разнообразных прагматических ролей участников коммуникации.

Литература

1. Арно А., Лансло К. Всеобщая рациональная грамматика (Грамматика Пор-Рояля) / Пер. Ю.С. Маслова, Е.Д. Панфилова, М.В. Гординой. Л.: Наука, 1991.

2. Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. М.: Учпедгиз, 1938.

3. Иванов Вяч. Вс. Чет и нечет // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 1. М., Языки русской культуры, 1998.

4. Реформатский А.А. Местоимения // Очерки по фонологии, морфологии и морфонологии. М.: Наука, 1979.

5. Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Структура стиха. Л.: Просвещение, 1972.

6. Лисоченко Л.В. Функции категориальных значений в текстообразующем аспекте // Функционально- семантические категории: языковой и речевой аспекты. Ростов н/Д., 1999.

7. Коваленко Е.И. Семантико-грамматическая соотнесенность местоимений в предложении // Вопросы структуры предложения. - Днепропетровск, 1980.

8. Рутер О.А. Табу в фольклорных поэмах М. Цветаевой (лингвистический аспект). Автореф. дис. … канд. филол. наук. Ростов н/Д, 2007.

9. Шаховский В.И. Лингвистическая теория эмоций. Монография. - М.: Гнозис, 2008.

Literature

1. Arnauld A. Lanslo K. General rational grammar (Grammatika Por-Royalya) / Yu.S Lane. Maslov, E.D.Panfilov, M. V. Gordina. L. : Science, 1991.

2. . Peshkovsky A.M.Russky syntax in scientific lighting. M: Uchpedgiz, 1938.

3. . Ivanov Vyach. Вс. Couples and odd number//Ivanov Vyach. Вс. The chosen works on semiotics and cultural history. T. 1 . M, Languages of the Russian culture, 1998.

4. .Reformed A.A.Mestoimeniya//Sketches on phonology, morphology and morphonology. M: Science, 1979.

5. Lotman YU.M. Analysis of the poetic text. Verse structure. L. : Education, 1972. 6 . Lisochenko L.V. Functions of categorial values in tekstoobrazuyushchy aspect//Functional semantic categories: language and speech aspects. Rostov N/@, 1999.

6. . Kovalenko E.I. Semantical-grammatical correlation of pronouns in the offer//sentence structure Questions. - Dnepropetrovsk, 1980.

7. . Ruter O. A. Taboo in M. Tsvetaeva's folklore poems (linguistic aspect). Avtoref. yew. … edging. филол. sciences. Rostov N / Д, 2007. 9 . Shakhovsky Century. And. Linguistic theory of emotions. Monograph. - M: Gnozis, 2008.

Размещено на Allbest.ru