Аллюзии "иллюзиониста" Д.И. Хармса

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

Московский городской педагогический университет

Аллюзии «иллюзиониста» Д. И. Хармса

Саблина Е. Е.

Определяя границы текста, Лотман приходит к выводу о неизбежности связи любого текста с другими, неизбежности диалога и полилога между текстами не только одной эпохи, и не только принадлежащими к одному виду искусства, но и далеко отнесёнными друг от друга по временной, жанровой или иной шкале: "Текст вообще не существует сам по себе, он неизбежно включается в какой-либо (исторически реальный или условный) контекст: Та историко-культурная реальность, которую мы называем "художественное произведение", не исчерпывается текстом. Восприятие текста, оторванного от его внетекстового "фона" невозможно. Даже в тех случаях, когда для нас такого фона не существует (например, восприятие отдельного памятника совершенно чуждой, неизвестной нам культуры), мы на самом деле антиисторично проектируем текст на фон наших современных представлений, в отношении которой текст становится произведением" [Лотман 1970: 384].

Одной из наиболее известных работ, затрагивающих проблему интертекстуальности, стала работа французского культуролога-структуралиста Ролана Барта "Смерть автора":

"Ныне мы знаем, что текст представляет собой не линейную цепочку слов, но многомерное пространство, где сочетаются и спорят друг с другом различные виды письма, ни один из которых не является исходным; текст соткан из цитат, отсылающих к тысячам культурных источников: Если бы он [писатель] захотел выразить себя, ему следует знать, что "внутренняя сущность", которую он намерен "передать", есть не что иное, как уже готовый словарь, где слова объясняются лишь с помощью других слов, и так до бесконечности". Барт ссылается на то, что слово "текст" этимологически заведомо предполагает некую "ткань": "текст образуется из анонимных, неуловимых, и вместе с тем уже читаных цитат - из цитат без кавычек"; читатель же (или, по Барту, "читающий") сравнивается с праздно гуляющим человеком: "Его восприятия множественны, не сводятся в какое-либо единство, разнородны по происхождению; случайные детали наполовину опознаваемы - они отсылают к знакомым кодам, но сочетание их уникально".

Последователь Барта Л. Женни замечает:

"Свойство интертекстуальности - это введение нового способа чтения, который взрывает линеарность текста. Каждая интертекстуальная отсылка - это место альтернативы: либо продолжать чтение, видя в ней лишь фрагмент, не отличающийся от других, [...] или же вернуться к тексту-источнику, прибегая к своего рода интеллектуальному анамнезу, в котором интертекстуальная отсылка выступает как смещенный элемент".

Существует и ещё одна классификация интертекстуальных проявлений в тексте - разграничение между внешней и внутренней интертекстуальностью. Внешняя интертекстуальность подразумевает лишь припоминание источника читателем, примером такого рода явления может служить пародия; внутренняя интертекстуальность предполагает включения фрагмента источника - интекста - в данный текст.

В современном литературоведении термин «интертекстуальность» широко употребителен и весьма престижен. Им часто обозначается общая совокупность межтекстовых связей, в состав которых входят не только бессознательная, автоматическая или самодовлеющая игровая цитация, но и направленные, осмысленные, оценочные отсылки к предшествующим текстам и литературным фактам. (В область межтекстовых связей входят также соотношения между авторским словом и словами чужими, в частности - двуголосыми). Широко понятая интертекстуальность, как резонно заметил Г. К. Косиков, способна осуществлять «преображение всех тех культурных языков, которые он в себя впитывает», т.е. обогащать сферу речевой деятельности и арсенал художественно-речевых средств писателей.

Понятие межтекстовых связей («схождений») как явления многопланового, намного обогнав свою эпоху, наметил в 1920-е годы Б.В. Томашевский. Вопрос о воздействии одних писателей на других, с сожалением говорил ученый, «сводится к изысканию в текстах «заимствований» и «реминисценций». Он утверждал, что насущной задачей литературоведения является различение разных родов (типов) текстовых схождений. Это, во-первых, «сознательная цитация, намек, ссылка на творчество писателя», определенным образом освещающие (трактующие) ранее созданные произведения. Во-вторых, это «бессознательное воспроизведение литературного шаблона». И наконец, в-третьих, это «случайное совпадение». Без разграничений такого рода, полагал Томашевский, «параллели носят характер сырого материала, небесполезного для исследования, но мало говорящего уму и сердцу». И замечал, что «выискивание этих параллелей» вне уяснения их характера, сути, функции «напоминает некий род литературного коллекционерства» [Томашевский 1923: 210-213].

Добавим, что присутствующие в словесно-художественном произведении, но не всецело принадлежащие автору речевые единицы (как бы их ни называть: неавторскими словами и реминисценциями, или фактами интертекстуальности, или осуществлением межтекстовых связей) естественно рассматривать прежде всего как звенья содержательно значимой формы.

У Д.И. Хармса в текстах достаточно много отсылок к литературе не только классической, но и к его современникам. Мы предлагаем разделить цитаты из произведений на два типа: отсылающие нас, во-первых, к классическим текстам, во-вторых, к современному Д.И. Хармсу культурному контексту.

Так в пьесе «Елизавета Бам» [Хармс 2000: 7-40] находим слова: «Свои люди сочтемся» и «Говорю, чтобы мыслить». Первая фраза - это название пьесы Островского, а вторая - одно из основополагающих философских суждений Рене Декарта. Но стоит заметить, что оно не является цитатой, а скорее «переделанным» выражением. В оригинале звучит так: «Cogito ergo sum» («Мыслю, значит существую»).

Стоит также обратить внимание на множество прозаических текстов о русских классиках: А.С. Пушкине, Н.В. Гоголе, Л.Н. Толстом, Ф.М. Достоевском, которые мы будем называть «анекдотами». Д.И. Хармс не воспроизводит жизнеописания писателей, а придумывает свои комические истории, тем самым разжигая интерес у читателя познакомиться с перечисленными авторами.

Кажется небезынтересным отметить, что эта книга А. Крученых (500 новых острот и каламбуров Пушкина) ряду его работ по "сдвигологии русского стиха" была знакома обэриутам. Без сомнения, сама идея "звукового сдвига, образующего слово, не бывшее в тексте" актуальна для их поэтики. Приведем лишь один пример, заслуживающий внимания в контексте штудий "О львах" [Крученых 1924: 31,40], в строке "то знали ль вы не знали вы" в монологе Грекова из произведения А. И. Введенского "Минин и Пожарский", где был напечатан монолог, былa допущена ошибка и звуковой сдвиг оказался эксплицированным: "то - знали львы - не знали львы". (Ср. также основной пример Крученых из "Евгения Онегина" - "со сна садится в ванну со льдом" [Крученых 1924: 7,53], и ремарку Хармса в "Лапе" - "Мария Ивановна со сна", когда о сне не идет и речи).

Также стоит отметить, что заумь Хармса - это не столько фонетические, сколько семантические стихи, таким образом, читатель реконструирует какой-либо предмет (явление, происшествие), которое подразумевает писатель. В дневнике Хармса находим рецензию на поэму А.В. Туфанова «Домой в Заволочье», где он полемизирует с главой "Ордена заумников DSO", избравшим в качестве "Материала для своего искусства" "произносительно-слуховые единицы языка, фонемы", для него важно не слово, а "звуковой жест", и, соответственно, вывод - понимать, "что делают заумные стихи, а не что изображено в них" [Туфанов 1923: 9]. В соответствии с этим для него неважно, какой язык выбирается в качестве исходного для фонемного анализа. Национальная принадлежность зауми для Хармса чрезвычайно важна в рамках идеи, что язык - это собрание звуков, организованное определенным образом и, когда "слово идет на службу разуму, звук перестает быть всевеликим и самодержавным, звук становится "именем" и покорно исполняет приказы разума" [Хлебников 1985: 632]. Это движение от звука к смыслу характерно прежде всего для самой хлебниковской вещи Хармса "Лапа" [Хармс 2000: 76-95]. «Лапа» - реминисценция на В. Хлебникова, он даже является персонажем данного произведения.

Вместе с тем, в качестве примера поэтического диалога, можно сопоставить стихотворение Хармса "Летят по небу шарики" и стихотворение Е. Шварца "Шарики", которые не только лексически, но и тематически очень близки друг другу, несмотря на разницу жанров - стихотворение Е. Шварца написано для детей. О близости Шварца обэриутам свидетельствуют его дневники, где он, в частности дает ценное определение поэтике Обэриу: "… они не искали новой формы, они не могли писать иначе, чем пишут. Хармс говорил: хочу писать так, чтобы было чисто. У них было отвращение ко всему, что стало литературой" [Шварц: 508].

Отметим, что тема восприятия Хармсом творчества Белого ждет своего пристального исследования. В архиве Хармса сохранилась его заметка 1927 г., где Хармс обращается к петербургской тематике, очевидно, во время работы над "Комедией города Петербурга": «Прием А. Белого, встречающийся в его прозе - долгождан. Я говорю о том приеме, который не врывается как сквозняк, не треплет скрытый в душе волос милого читателя. О приеме говорю я таком же естественным, как. Достаточно. Уразумение наступит в тот именно момент, когда не ждет того читатель. До тех пор он правильно догадывается, но трусит. Он трусит. Об авторе думает он. Автор мог предвидеть все - как? За этим следует слово, одно (много два) - и читатель говорит в пыль забившись, скучных метафор, длинных периодов, тупых времен - пыль. Тут говорит он себе, так же просто как до начала чтения, - мысль его прояснилась …» (18 июля 1927 года).

В данной статье мы попытались наметить основные направления в рассмотрении проблемы интертекстуальности в творчестве Хармса, которая еще требует пристального и разностороннего исследования.

Список использованной литературы

Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994.

Введенский А.И. Костер Л., 1926.

Косиков К.Г. Вопр. литературы. 1993. Вып. 3. С. 42.

Крученых А.В. 500 новых острот и каламбуров Пушкина. М., 1924.

Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.

Смирнов И.П. Порождение интертекста (Элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б.Л. Пастернака). СПб., 1997.

Томашевский Б.В. Пушкин-читатель французских поэтов//Пушкинский сборник памяти С.А. Венгерова. М. - Пг., 1923. С. 210--213.

Туфанов А. Освобождение жизни и искусства от литературы //Красный студент. 1923. N 7/8. С. 7 - 12. интертекстуальность хармс межтекстовый

Хармс Д.И. Избранное. СПб., 2000.

Хлебников В. О современной поэзии. // Творения. M., 1985. С. 632.

Шварц Е. Л. Живу беспокойно. М., 1970.

Ямпольский И.Б. Память Тиресия: Интертекстуальность и кинематограф. М., 1993.

Размещено на Allbest.ru