Языковая игра в некодифицированных социолектах

Размещено на http://www.allbest.ru/

186

Языковая игра в некодифицированных социолектах

Распопова Т. А.

Социально-политические катаклизмы, переживаемые нашим обществом, неизменно находят свое непосредственное отражение в языке как «зеркале общественных отношений». Это воплощается в процессах варваризации (массивное вторжение заимствований, прежде всего американизмов в русский язык), вульгаризации (всеобщее огрубление не только устной, но и письменной, кодифицированной формы речи), языковой игры (карнавализации). В связи с активизацией последнего процесса в современной лингвистике усилился интерес к проявлениям творческой функции языка, одной из которых, несомненно, и выступает языковая игра [Арутюнова 1987; Гридина 1996; Булыгина, Шмелева 1997; Николина, Агеева 2000; Санников 2002 и др.].

Целостно-операциональная концепция языковой игры была создана Т. А. Гридиной. С точки зрения Т. А. Гридиной, основополагающим принципом языковой игры является соотношение стереотипного и творческого начал в речевой деятельности говорящих, в соответствии с которым языковая игра рассматривается как форма лингвокреативного (осуществляемого по законам ассоциативных сближений) мышления. Языковая игра реализует установку говорящего на творчество, эксперимент над знаком на основе различных лингвистических приемов его трансформации и интерпретации. Достижение эффекта языковой игры обусловлено, по мнению автора концепции, включением знака в новый (нестереотипный, нестандартный) ассоциативный контекст. Стратегия языковой игры направлена на моделирование (конструирование) языкового парадокса, игровой трансформы, «игремы» с обнаруживаемыми чертами (признаками) системного языкового прототипа [Гридина 1996: 11]. язык варваризация вульгаризация

Таким образом, языковая игра принципиально отличается от языковой неправильности, аномалии, речевой ошибки, поскольку эта «неправильность», намеренно допускаемая, сознательно творимая и всегда осознаваемая говорящим, направлена на самовыражение, создание собственного «антимира», противопоставленного привычному и устоявшемуся миру общепринятых культурных ценностей. Поэтому языковая игра как форма лингвокреативного мышления, проявления творческого самосознания воплощается в литературном языке и прежде всего в художественной речи прежде всего в экспрессивно-репрезентирующих целях - привлечение внимания к тем или иным аспектам содержания текста.

Однако если в кодифицированном, литературном языке она является преимущественно механизмом экспрессивизации высказывания, то в некодифицированных социолектах языковая игра выступает конституирующим, основополагающим приемом их создания. В основе самих некодифицированных подсистем лежит принцип «отстранения», ухода от строго официального, нормированного языка, идеологических речевых штампов и лозунгов. Языковая игра лежит в основе так называемого «ерничества», или «стеба», получившего широкое распространение в современной публицистике, художественной литературе, а также в повседневном бытовом общении [Бахтин 1990; Елистратов 1994; Лихачев 1984; Саляев 2007].

При этом языковая игра конструирует не только так называемые «экспрессивные» некодифицированные социолекты (общий жаргон, молодежный сленг и др.), но и выступает ведущим принципом деривационных процессов в социально-профессиональных жаргонах, в основе которых, как известно, лежит специальный язык, профессиональный код, предназначенный для коммуникации внутри данного сообщества. Материалы словарей современных социально-профессиональных жаргонов позволяют это наглядно проиллюстрировать.

Языковая игра в некодифицированных социолектах, как и в литературном языке, реализуется в двух смыслах, которые можно интерпретировать как: 1) балагурство, не связанное с передачей содержания, уходящее корнями в явления народной смеховой культуры; 2) острословие, когда необычная форма выражения связана с более глубоким выражением мысли говорящего и с более образной, экспрессивной передачей содержания [Земская, Китайгородская, Розанова 1983; Найдич 1995, 164].

В первом случае имеет место автономная, самодостаточная языковая игра, игра ради игры, развиваемая с целью «развлечься, подурачиться», отойти от привычных схем и моделей поведения. Во втором - языковая игра, в результате которой происходит приращение внутреннего смысла, усложнение внутренней формы той или иной языковой единицы. Результатом такой языковой игры может служить переосмысление значений языковой единицы, приводящее к появлению новых лексико-семантических вариантов и в конечном итоге к обогащению языка.

Реализацией языковой игры первого типа являются различные случаи фонетических и графических деформаций стандартных, кодифицированных языковых единиц, которые происходят в результате случайных, окказиональных манипуляций с языковыми структурами. Это всевозможные перестановки, выпадения, добавления звуков по типу Гелл Бейтс - «перестановка звуков в фамилии и имени главы фирмы «Microsoft» Билла Гейтса»; хытымыэль - «от англ. аббревиатуры HTML - Hyper Text Markup Language (язык разметки гипер-текста)» (компьютерный жаргон).

Самой яркой иллюстрацией подобных случаев языковой игры является хорошо описанный в современной лингвистической литературе «албанский язык» (сетевой «язык падонкафф»), основанный не просто на безграмотности, а на сознательном нарушении языковых правил и норм. Как справедливо указывает В. А. Саляев, «конституирующими для «языка падонкафф» являются два приема эрратизации русской орфографии, которые моделируют в карнавально-смеховом аспекте речевой портрет школьника-двоечника, не владеющего правилами правописания, не принимающего их, но при этом опасающегося и учителя русского языка, и родителей: это гипертрофированная фонографичность («песшу как слышу») и орфографическая гиперкоррекция («баюсь ашибицца») [Саляев 2007: 18-19]. Можно полностью согласиться с мнением лингвистов о том, что этот анти-язык предоставляет возможность творческому, грамотному человеку на время изменить своей привычной социальной роли, выйти за рамки общепринятого, шаблонного речевого поведения, надев смеховую маску «двоечника». Кстати, подобные «эксперименты с языком» использовались и раньше. Вспомним хотя бы шутливые написания в письмах А. Чехова к брату Александру: «Братт! Долг порядочного чеаэка успокоить ее». Очевидно, что «языку падонкафф» суждена недолгая жизнь» именно потому, что он не обогащают общенародный язык, не вносит в его систему каких-либо новых, дополнительных смыслов, оставаясь всего лишь ярким, выразительным средством самовыражения и идентификации с определенной социокультурной средой.

Гораздо более интересны приемы и принципы языковой игры, результатом которой является развитие новых значений у той или иной единицы, что приводит в конечном итоге к пополнению лексического фонда национального языка. Таковы многочисленные случаи лексико-семантических трансформаций узуальных языковых единиц (метафорическое, метонимическое переосмысление кодифицированных лексем, основанное на звуковых уподоблениях некодифицированному слову).

К таким приемам языковой игры на фонетическом уровне относится, в частности, «фонетическая мимикрия» - звуковое уподобление слова или его искаженного варианта другим словам. Прием основан на частичной морфо-фонетической трансформации компонента, приводящей к полному изменению семантики компонента и всего оборота. Во всех случаях фонетической мимикрии создается стилистический эффект.

Многочленные примеры фонетической мимикрии, имеющие место, например, в компьютерном жаргоне, подтверждают мысль о том, что подобные новообразования являются средством мобилизации процесса передачи информации, усиления экспрессивности коммуникации: гусь (от англ. «Gravis Ultra Sound») - «звуковая карта»; оля (от англ. «Object Linking and Embedding») - «технология, позволяющая редактировать данные, созданные в другой программе, не выходя из основного редактора». В данном случае происходит контаминация (уподобление) семантически несхожих общеупотребительных слов и английских компьютерных терминов. Таким образом происходит трансформация английской лексемы Error в жаргонную Егор («ошибка»), Button - в батон («клавиша»), Shareware - в шаровары («испытательная версия программ») и т. д.

Слово, которое переходит в социолект, приобретает совершенно новое значение, никаким образом не связанное с общеупотребительным. Так, литературные антропонимы Лазарь, Федя в социолектах приобрели совершенно новое содержание - «лазерный принтер» (компьютерный жаргон) и «паровоз серии ФД» (железнодорожный жаргон); узуальные номинации овечка, щука трансформируются в «паровоз серии Ов» и «паровоз серии Щ» (железнодорожный жаргон) соответственно.

Если говорить о специфических номинациях компьютерного жаргона, то возможны как случаи, основанные на фонетическом совпадении всего английского и стандартного слов, так и случаи, основанные на совпадении части слов. В этом случае жаргонная номинация создается оставшейся частью слова, заимствованной у английского оригинала: мыло (англ. Elektronic mail) - «электронная почта», хомяк (англ. Home page) - «домашняя страница», виндовоз (англ. Windows ), король дров (англ. Corel Draw (программа редактирования); голый дед (англ. Gold Ed - «редактор сообщений») и др. Очевидно, что ассоциативные связи, обеспечивающие процесс подобной номинации, могут быть совершенно случайными.

Еще один активный прием языковой игры в некодифицированных подсистемах - игровая апеллятивизация и зооморфизация (возникновение номинаций на базе общенародных узуальных собственных имен или метафорически переосмысленных обозначений животных), при которых в лексеме происходят разнообразные семантические преобразования, актуализирующие тот или иной признак, характеризующий когнитивную или прагматическую сферу языковой единицы.

Интересны в этом плане апеллятивы, представленные в железнодорожном социолекте, - номинации, созданные на основе ассоциативных преобразований наиболее семантически значимого компонента: безжопая Татьянка - «паровоз серии Т (танковый, т. е. без тендера), используется в депо для маневров с холодными локомотивами (постановка на поворотный круг, загонка в стойло)», Двойная Машка - «тепловоз 2М62», Машка, муха - «тепловоз М62», Умная Машка - «тепловоз серии М62У», Элка - «паровоз серии Л», Федя - «паровоз серии ФД». В данном случае инициальные обозначения денотатов становятся источниками лингвокреативного мышления, в результате которого включается механизм ассоциативных связей с наиболее распространенными в речевом сознании носителя языка антропонимами (Татьяна, Маша, Федя).

Они и становятся источниками новообразований.

При этом важно отметить, что благодаря эмоционально-оценочным атрибутивам детализируются качественные характеристики денотата: в номинации безжопая Татьянка актуализируется дифференциальный признак денотата (отсутствие тендера), отличающий его от других, ему подобных; в номинации Умная Машка, по всей видимости, воплощаются аксиологические характеристики предмета речи (положительная оценка денотата).

Стремление к эмоциональности, выразительности коммуникации приводит к использованию в социолектах метафорически переосмысленных обозначений животных. В большинстве случаев они аккумулируют наиболее значимые семы узуальной языковой единицы: динозавр - «тепловоз 2ТЭ116» (актуализируются семы большого размера и мощности), жаба - «грязный, подменный тепловоз без условий к существованию» (актуализируются семы нечистоплотности); кенгуру - «поезд 35/36 Санкт-Петербург-Хельсинки (отражает ощущения при переезде избалованными финнами границы России; после трех часов ровной езды поезд начинает прыгать)» (семы характера движения); крокодил - «тепловоз 3ТЭ10М (длинный и зеленый)» (семы размера и цвета), лягушка - «приспособление для заезда обратно сошедшей с рельса колесной пары» (семы характера движения) и др.

Очевидно, что чисто прагматические потребности в создании номинации осложняются в данном случае эмоционально-экспрессивными и аксиологическими коннотациями, с помощью которых выражается индивидуально-авторское отношение к обозначаемой реалии. За счет вытеснения когнитивного содержания прагматическим все вышеприведенные номинации обладают большой обобщающей силой. Признаки, составляющие основу образной проекции, разнообразны и многочисленны (внешние признаки - размер, цвет, качественные характеристики и свойства). Эти признаки и составляют семантическое ядро того или иного образа. Справедливо отметить условность подобного разграничения смыслов.

Интересны случаи фразеологической комбинаторики в некодифицированных социолектах: «синий экран смерти» (текст сообщения об ошибке Windows на синем фоне перед зависанием); «комбинация из трех пальцев» или «послать на три пальца» (Ctrl-alt-delete - экстренное снятие любой запущенной программы). В последнем случае мы имеем дело с яркой аллюзийной формой речи, опирающейся на знание узуальной пресуппозиции «послать на три буквы», в результате чего создается комический эффект.

Грамматическая языковая игра как осознанная модификации грамматических структур и моделей, также весьма распространенная в некодифицированных социолектах, отражает стремление к сознательному речетворчеству и направлена в конечном итоге на создание дополнительных, более экспрессивных и выразительных средств коммуникации. Таковы например многочисленные случаи словосложения: машинищенствовать - «работать машинистом»; снегогрызка - «снегоуборочная машина СМ-2»; снегодрака - «работа со снегоуборочной машиной»; снегодуй - «снегоуборочная машина СМ-2» (железнодорожный жаргон) или комического переосмысления частей слова: банщик - «человек, занимающийся баннерами» (компьютерный жаргон). В основе подобных деривационных процессов лежат кодифицированные узуальные лексемы, однако при их контаминации возникает яркий, экспрессивный семантический образ, позволяющий носителям жаргона произвести впечатление, позабавиться и развлечься.

Понимание лингвокреативного характера некодифицированных социолектов позволяет по-новому взглянуть на проблему культурноречевой оценки и интерпретации этих языковых подсистем. По мнению В. С. Елистратова, «можно говорить о двух полярных оценочных блоках «обывательского» восприятия: 1) сниженный русский язык является свидетельством крайне низкой культуры основной массы его носителей, их грубости и цинизма; 2) сниженный язык есть показатель неиссякаемой творческой энергии народа, его здоровой реакции на тяготы жизни; русский язык в данном отношении… не имеет аналогов в мировой культуре…» [Елистратов 1998: 60].

Очевидно, что сущность языковой игры как сознательной установки на своеобразное речетворчество, эксперимент с языком, ограниченный рамками повседневного, неофициально-бытового общения, следует расценивать не как вульгарность и невоспитанность, а как оригинальное проявление комического, смешного, дающее яркую эмоционально-экспрессивную характеристику тому или иному явлению.

Список использованной литературы

1. Арутюнова Н. Д. Аномалии и язык: К проблеме языковой картины мира // Вопросы языкознания. - 1987. - № 3.

2. Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. - М., 1990.

3. Гридина Т. А. Языковая игра: стереотип и творчество. - Екатеринбург, 1996.

4. Елистратов В. С. Арго и культура // Словарь московского арго. - М., 1994.

5. Елистратов В. С. «Сниженный язык» и «национальный характер» // Вопросы философии. - 1998. - № 10.

6. Земская Е. А., Китайгородская М. А., Розанова Н. Н. Языковая игра // Русская разговорная речь. - М., 1983.

7. Лихачев Д. С. Смех в Древней Руси. - Л., 1984.

8. Найдич Л. Э. След на песке: Очерки о русском языковом узусе. - СПб., 1995.

9. Николина Н. А., Агеева Е. А. Языковая игра в современной русской прозе // Русский язык сегодня: Сборник статей. - М., 2000. - Вып. 1.

10. Саляев В. А. О карнавальных основах современного субстандартного речетворчества // Язык в современных общественных структурах. - С. 18-19.

11. Санников В. З. Русский язык в зеркале языковой игры. - М., 2002.

Размещено на Allbest.ru