Размещено на http://www.allbest.ru/

118

Г.Л. БРАЙКО - ПЕРЕВОДЧИК «ВЕРТЕРА» И.В. ГЁТЕ

Лобачёва Д.В. Томский государственный университет

перевод брайко роман вертер

Перевод Г. Л. Брайко из романа И. В. Гёте «Страдания юного Вертера» до сих пор не заслужил должного внимания исследователей. Так, в книге В. М. Жирмунского «Гёте в русской литературе» его имя отсутствует; а З. В. Житомирская в библиографическом указателе русских переводов произведений И. В. Гёте называет его «анонимным критиком» [Житомирская 1972: 193]. Брайко не упомянут и в библиографии первых переводов «Вертера» на русский язык, опубликованной в качестве дополнения к последнему изданию романа в юбилейном выпуске серии «Литературные памятники» в 1999 г.

Тем не менее, перевод Брайко занимает особое место в истории рецепции «Вертера» в России, поскольку синоптическое рассмотрение и сравнение с первым переводом романа на русский язык дает возможность сопоставить переводческие стратегии, и следовательно, точнее реконструировать горизонт ожидания читателя конца XVIII в.

Сразу после выхода в свет в 1781 г. первый перевод «Вертера», выполненный студентом Академического университета Ф. Галченковым, получил негативную оценку «Санкт-Петербургского вестника». Рецензентом журнала являлся Г. Л. Брайко. Он активно работал над переводами для издания и отличался серьезным отношением к переводческому делу. Критик не только заявил о низком качестве перевода, но и, руководствуясь установкой, что задача хорошего переводчика «стараться изобразить мысли сочинителя и сохранить простоту его выражений» [Санкт-Петербургский вестник 1781: 139], привел параллельно собственный вариант перевода соответствующих писем гетевского романа, обозначив его как «перевод журнала».

При этом оба варианта перевода были даны параллельно и не сопровождались никакими критическими комментариями со стороны рецензента, также отсутствовал и немецкий оригинал. Таким образом, российскому читателю, уповая на авторитетность журнала, только и оставалось, что сравнивать оба русских перевода, считая каждое «несовпадение» галченковского варианта с переводом журнала за ошибку первого. Ф. Галченков. Письмо II мая 10:

Непонятная радость объемлет мое сердце; душа моя спокойна, как тихое утро весны. В уединении моем восхищаюсь жилищем, приличным моему расположению, и наслаждаюсь в нем блаженством жизни. Друг мой! Я так счастлив, так упоен сладостью моего бытия, что и знания мои забываю. Я не в состоянии ничего изобразить, ни провести ни единой черты; но никогда не был столь искусным живописцем, как теперь. Ибо когда легчайший пар покрывает веселые долины; когда солнце средь своего течения отдыхает на вершинах густо сплетенных деревьев, ограждающих меня непроницаемою тенью, пропуская оные только слабые свои лучи во внутрь моего святилища; когда возлежа на густой мураве при быстро текущем источнике, утешаюсь различием злаков, приобщаюсь тварям, меня окружающим, кои журчат на классах, прыгают или пресмыкаются на траве; тогда ощущаю присутствие Всемогущего, Создавшего нас; тогда исполняюсь вдохновением Предвечного, коего беспримерным милосердием движемся и живем, словом, друг мой, когда взор мой омрачается; когда небо и земля совокупно в душе моей успокаиваются, подобно как образ возлюбленной моей; тогда пришёл в себя помышляю: ах! Если б ты возмог изъяснить сии приятства с таким совершенством, с такою силою, с каковою они в тебе впечатлеваются; сие было бы зерцалом души твоей, как душа твоя есть зерцало беспредельного Существа. Друг мой, но величественность сих воображений меня смущает и разит [Страсти молодого Вертера 1781: 5].

Перевод журнала (Г. Л. Брайко): Удивительная веселость овладела всею моею душою, подобно аки сладкие весны утра, которых я всем сердцем наслаждаюсь. Я один, и веселюсь жизнью моею в сей стороне, которая для подобных душ, какова моя, сотворена. Я столь счастлив, лучший друг! столь совсем погружен в чувствование спокойного бытия, что искусство мое от того терпит. Ныне я не в состоянии рисовать, хотя никогда совершеннейший живописец не был, как в сии минуты. Когда приятная долина около меня дымится и высокое солнце покоится на поверхности непроницаемой леса моего темноты, и только некоторые его лучи вкрадываются во внутренность сего святилища, тогда я лежу в высокой траве при вниз падающем потоке, и на теле земли рассматриваю разнообразные примечания достойные травки. Когда я всем сердцем чувствую движение малого света между классами, несчетные и непостижимые виды всех червячков, мушек, и чувствую присутствие всемогущего, который в вечной благости любовию своею нас содержит; друг мой! когда около очей моих смеркает, и свет около меня и небо в моей душе покоятся, аки вид возлюбленной, тогда я часто желаю и думаю: ах! если бы ты мог паки то изобразить, если бы ты мог в хартию то вдохнуть, что во всей своей полноте и в тебе живет, дабы оное было зерцалом твоей души, подобно аки душа твоя, есть зерцало бесконечного бога! друг мой! сие меня губит, я изнемогаю под силою величия сих явлений [Санкт-Петербургский вестник 1781: 140144].

Первое замечание Брайко полемически касалось самого названия романа в переводе Галченкова. «Переводчик страсти употребил вместо страданий; - писал он в примечании, - правда, страсти в славянском языке значат то же, что страдания, однако в российском языке, в сем смысле, сколько кажется, сие слово не употребляется» [Санкт-Петербургский вестник 1781: 138]. Можно предположить, что в конце XVIII в. семантическая разница между двумя этими словами в русском языке не была еще явной и однозначной. Однако Галченков не был первым, кто обратился к переводу названия романа Гете; он мог воспользоваться найденным О. Козодавлевым словом «страдания» с его секулярными коннотациями. В этом смысле выбранное Галченковым (возможно, и неосознанно) слово «страсти» стирало различие между понятиями «die Leiden», употребленным Гете, и «das Leiden», употребляемым по отношению к Христу, усиливая христологические коннотации образа Вертера и делая их эксплицитными.

Несмотря на старания Галченкова, ему не всегда удается отразить концептуальные особенности оригинала. Так, глагол «leiden» (страдать) он заменяет на «забывать»: «<…> meine Kunst darunter leidet» (мое искусство от этого страдает), - при этом мысль фразы заметно искажается в его переводе: «знания мои забываю». Принципиальная важность точного перевода связана здесь, с одной стороны, с тем, что глагол «leiden» (страдать) выступает в символико-смысловой оппозиции «страдание» - «счастье», которая проходит через весь роман, с другой стороны, в нем сливаются мирская и духовная области, что является характерной чертой пиетизма и, как следствие этого, индивидуального стиля Вертера. В своем переводе Брайко сохраняет и характерную стилистическую особенность гётевского романа - комплекс условных сложноподчиненных и сложносочиненных предложений (Wenn-Periode), являющихся выражением стремительного усиления интенсивности чувств героя и его эмоционального напряжения. В придаточных предложениях отражаются наблюдения Вертера над явлениями окружающей действительности, его размышления и философские раздумья, а в главном предложении («dann sehne ich mich oft und denke <…>» / тогда я часто тоскую и думаю <…>) определяется собственная точка зрения героя и выражается его умозаключение, резюме [Фомина 1972: 12]. У него Вертер, переполненный чувством божественной гармонии всего окружающего мира (о чем и свидетельствует длинный ряд неоднородных второстепенных предложений с повторяющимися союзами «когда» и «и»), ощущает себя одной из его органичных частей и приходит к выводу о невозможности «вдохнуть» свои чувства в лист бумаги. Галченков разбивает синтаксический комплекс на две части, в результате чего сдвигаются и смысловые акценты: герой чувствует свою неспособность «изъяснить сии приятства» только тогда, «когда небо и земля совокупно в душе <…> успокаиваются, подобно как образ возлюбленной».

В отличие от Галченкова, который часто не улавливает смысловых оттенков подлинника, Брайко с большей тщательностью подбирает словесные эквиваленты. Так, например, выражение «nдher an der Erde» (близко на земле / к земле) он удачно переводит метафорой «на теле земли», подчеркивая тем самым единство всего животного и природного мира. Вместе с тем перевод Брайко характеризуется частым использованием славянизмов: «аки» в сравнительном значении «как», «паки» в значении «опять, еще» [Даль 1994: 14], «хартия» в значении «бумага», «зерцало» в значении «зеркало». Это придает переводному тексту архаистический оттенок литературного языка начала XVIII в. Слог гетевского романа, напротив, даже в самых пафосных речах Вертера передает живую речь, вовлекает в ритмику взволнованного лирического повествования.

В своем переводе Галченков приводит также лишь небольшой отрывок из песен Оссиана, которые, по замечанию Брайко, он «в рассуждениях их трудности», сократил до нескольких строк. Брайко восстановил начало этой цитаты в своем переводе. Данный отрывок из песен Оссиана впервые появился в России именно в составе романа о Вертере и затем интерпретировался в его контексте [Левин 1980: 18-23]. Здесь, как и в двух ранее приведенных письмах Вертера, Брайко стремится к точной передаче немецкого оригинала: он сохраняет повтор притяжательного местоимения «твой» («твою главу» / «твоего облака» / «твоему холму») в следующих друг за другом предложениях, который отражает стилистическую манеру гетевского героя.

Однако Брайко не всегда последователен в своих переводческих решениях. Например, он добавляет эпитеты в тех местах, где в оригинале они отсутствуют: «бесплодную степь» («die Heide»), «небесные волны» («die Wellen»). Иногда он допускает неточности: ошибается в управлении немецких глаголов, заменяет строчные буквы на прописные, и наоборот.

Несмотря на подмеченные Брайко недостатки в переводе Галченкова, он не только не был откорректирован и переработан, но в 1794 г. без изменений вышел вторым изданием. Этот факт свидетельствует об авторитетности академических изданий и общей «адаптирующей» стратегии переводов конца XVIII в. Для историков литературы и критиков перевода представленный Брайко прецедент синоптического рассмотрения двух вариантов перевода при отсутствии оригинала указывает на смещении акцента с дихотомии «исходный текст / переводной текст» на отношения «перевод / принимающая культура» и подчеркивает важность изучения той роли, которую переводной текст начинает играть, вводя новые вариации в принимающую культуру.

Список использованной литературы

1. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. - М., 1994.

2. Житомирская З. В. Иоганн Вольфганг Гете. Библиографический указатель русских переводов и литературы на русском языке. 1780-1971. - М., 1972.

3. Известия о новых книгах: страсти молодого Вертера // Санкт-Петербургский вестник. - 1781. - Ч. 7.

4. Левин Ю. Д. Оссиан в русской литературе: Конец XVIII - первая треть XIX века. - Л., 1980.

5. Страсти молодого Вертера / Пер. с немецкого. - СПб.: Имп. акад. наук, 1781. - Ч. 1-2.

6. Фомина Н. П. Структура предложений и порядок слов в романе И. В. Гете «Страдания молодого Вертера» // Учен. зап. Ленингр. гос. пед. инст. им. А. И. Герцена. - Псков, 1972. - Т. 513.

Размещено на Allbest.ru