Отображения базовых культурологических концептов в языковой картине мира вызывает сегодня значительный интерес как в лингвистике, так и в ряде смежных гуманитарных дисциплин, поэтому междисциплинарный подход к исследованию отвечает одной из актуальных тенденций в современной науке. Категория "концепт" стала сегодня ключевой для значительной части филологических наук - от мифологии до когнитивной лингвистики. Учитывая множество определений концепта, для исследований междисциплинарного направления, которое представляет данная статья, наиболее результативным, на наш взгляд, является обобщенное понимание Ю.С. Степанова, согласно которому концепт функционирует как "сгусток культуры в сознании человека, то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт - это то, посредством чего человек - рядовой, обычный человек, а не "творец культурных ценностей" - сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на неё" [16, с.41].

Структуру концепта образуют три основных смысловых пласта: (1) основной, актуальный признак; (2) дополнительные, "пассивные" признаки, неактуальные, исторические; (3) внутренняя форма, как правило, зафиксированная в словесной форме [16, с.43].

Концепт движение относится к числу базовых языковых универсалий, которые, по утверждению А. Вежбицкой, образуют ядро языка и основу картины мира, предоставляя возможность сопоставления концептуальных систем, закодированных в языке [4]. Вместе с тем концепт движения, наряду с другими ключевыми бытийными концептами (времени, пространства, причины, следствия, вечности), является одним из самых загадочных и непостижимых для логического анализа.

Это обусловлено, в первую очередь, многоаспектностью исследуемого концепта: переплетением материального (движение комет, уличное движение, Броуновское движение и т.д.) и абстрактного компонентов значения; функционированием как понятия нравственной (движение души, мысли), так и социальной сферы (революционное, стахановское и т.д.). Смысловой дуализм прослеживается и в видовых разновидностях этого концепта. Так, движение человека характеризуется органическим единством "телесного" и "духовного" аспектов: "Любое, даже простейшее материальное действие (движение - И. К.) человека имеет духовное основание - намерение, план, внутренний импульс к действию, мотив и т.д.", - отмечает Ю.С. Степанов [16, с.340-341].

Ведущая роль в формировании концепта движения в научно-философском дискурсе принадлежит, безусловно, философам (Архимед, Платон, Аристотель, стоики, Декарт, Гегель и др.) и физикам (Лейбниц, Ньютон, Эйнштейн и др.). На первичном этапе научных взглядов наблюдается единство в философской и естественно-научной трактовке: движение рассматривается как "первичный факт, не нуждающийся в доказательстве" [11, с.12]. Дарвиновская эволюционная теория ввела категорию движения в картину живой природы; В.И. Вернадский рассмотрел понятие движения в контексте симметрии всего живого, придав ему значение биологического вектора. Вместе с идеей И. Канта о постоянной изменчивости солнечной системы фактор эволюционного движения проникает во все теории неорганического мира, астрономию и палеонтологию. Чрезвычайно плодотворным стал философско-антропологический подход М. Хайдеггера, Э. Гуссерля, А. Бергсона и др., апеллирующий к особенностям переживаний и восприятия переживаемого явления конкретной личностью, породивший аксиологическое осмысление культурологических концептов.

На фоне относительной полноты и относительно высокой степени исследования движения в философии и естествознании, можно утверждать, что изучение концепта движение как лингвокультурологической бытийной категории пребывает в начальной стадии.

концепт движение лексема русский украинский

Отражение наивного языкового сознания в картине мира представлено в исследованиях Ю.Д. Апресяна, Е.С. Яковлевой, И.Б. Левонтиной, А.Д. Шмелёва и др. Структурированию картины мира в рамках культурологического подхода посвящены работы В.В. Иванова, В.Н. Топорова, В.В. Колесова, С.М. Толстой и др. Языковая картина мира в зеркале метафоры и фразеологии исследуется в работах В.Н. Телия, Н.Д. Арутюновой, В.А. Масловой и др. Для когнитивной лингвистики сегодня чрезвычайно важным является исследование закономерностей как первичной концептуализации культурологических понятий в языковой картине мира, так и эволюционных процессов в семантической структуре концептов. Проблема мировосприятия изучается в контексте реконструкции структуры архаического коллективного сознания преимущественно на материале мифологии и фольклора.

Категория "языковой картины мира" представлена в современных исследованиях, например у Л.А. Лисиченко, как "характер отображения в языке концептуальной картины мира и языковое выражение знаний о ней" [8, с.38]. Совокупность предшествующих этому отображению первичных психологических реакций образуют "доязыковую картину". Эволюция знаний о мире в системе "доязыковая" - "концептуальная" - "языковая" картины мира происходит в соответствующей последовательности как в одном, так и в противоположном направлении. Семантика слова в этом контексте является важнейшей когнитивной структурой, базирующейся на концептуальной основе и усложненной, с одной стороны, динамикой соответственного концепта в языковом сознании носителей, с другой - внутренними синтагматическими и парадигматическими связями соответствующей лексемы в структуре языковой системы.

Первичная концептуализация бытийных представлений происходит в контексте взаимодействия в архаическом сознании различных знаний: наивно-мифологического, формирующегося на базе практического опыта, религиозного, базирующегося на приоритете духовного начала мира, и языкового, воплощенного во внутренней форме слова.

Несмотря на чрезвычайную аморфность иконического оформления абстрактных бытийных концептов в славянской мифологии (в отличие от греко-римской), идея движения воплощена как в целом ряде персонифицированных культов славянской мифологии, так и в сказочных образах (ковёр-самолёт, сапоги-скороходы, сивка-бурка и др.). Многочисленные божества: Авсень (Овсень, Говсень, Таусень), катящий солнечное колесо и приводящий утро и весну, Белобог приносящий тепло, Велес, приводящий дожди, Девы судени - цы, беспрестанно раскручивающие нить жизни, и др. [15, с.21-31, с.81] - сливаются в вечный стремительный круговорот жизни. Мифологическая персонификация идеи движения неразрывно связана с жизненно необходимыми реалиями: движением небесных светил, сменой времен года и суток, полевыми работами и охотой, возрастными и физиологическими изменениями здоровья человека.

На этом эволюционном этапе происходит формирование архаической символики. Раскрывая онтологическую природу символизации в мифологическом сознании, Э. Нойман отмечает: "Процесс осознания заключается в том, что вокруг объекта группируются символы, ограничивающие и описывающие неизвестное с различных сторон. Каждый символ раскрывает определённую особенность предмета, предложенную для понимания, указывает на определенную грань его значения" [12, с.24]. Рамки нашей работы позволяют рассмотреть лишь наиболее общие символы восточнославянской культурной традиции, существующие в ней на уровне мифов, общих понятий и архетипов. Архетип понимается нами, вслед за К.Г. Юнгом, как генетически фиксированные древние образы и идеи, являющиеся достоянием "коллективного бессознательного", - это бессознательные устремления, изначальные образы, повторяющиеся в виде мотивов.

Идея движения в мировой культуре воплощена в многозначных архетипических символах круга (колеса, Уробороса, венка, хоровода и т.д.), дерева, горы, огня, воздуха (ветра) и др., - представленных в широких парадигмах фольклорных мотивов и образов. При этом в восточнославянской традиции исключительное место среди этих символов - архетипов принадлежит воде и производным - рекам, озерам, колодцам, питью, омовению и т.д. Реки у древних славян были объектом поклонения и служили местом проведения многочисленных обрядов. Разнообразные варианты - реки с живой и мертвой водой, молочные и огненные, жизни и забвения - служат воплощению инвариативного образа реки как символа передвижения в иной мир или перехода в иную ипостась [19, с.446].

Архетипические символы воды и огня в восточнославянской мифологической картине мира, являющиеся прежде всего воплощением идеи жизни, характеризуются наличием смыслового компонента (в дальнейшем - СК) скорости, быстроты движения. Заметим, что данные СК входят в значительное количество других бытийных концептов, в частности, этических и рациональных. Так, слова восхищение (укр. захоплення), достижение (укр. досягнення) и др. этимологически связаны со значением быстрого захвата, стремительного преследования, охоты и т.д. СК быстроты и скорости объективизируются в целом ряде фразеологических оборотов с позитивной стилистической маркировкой: с быстротой молнии (ветра, вихря), быстр на ногу, быстрые руки, быстр в работе (делах), быстрый ум (разум) (укр. бистрий на розум, слово), быстрый взгляд (взор) [17, 1, с.93], скор на руку, до скорого свидания, скорая помощь [17, 2, с.352], стремиться душой, сердцем, стремить полёт (шаг) [17, 2, с.460] и др., - напротив, выражения медленным шагом, медленной стопой и др. несут негативный оттенок значения: Как тяжко медленной стопой Всходить на чуждые ступени (А. Пушкин).

А.А. Потебня писал: "От огня и света исходят красота и любовь; От того же огня и света идут сила, ловкость, ум, но только через представление быстроты (выделено нами - И. К.) [14, с.318].Н. Гоголь в "Мертвых душах" восклицает: "Какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: чёрт побери всё! Его ли душе не любить её?.".

Органическая связь движения со скоростью, быстротой иллюстрируется современными синтагматическими связями соответствующей лексемы. Так, слово движение в значении "физического явления" чаще всего сочетается в русском языке с определениями вечное, постоянное, непрерывное, быстрое, стремительное, в значении "действие человека" - с определениями быстрое, стремительное, сильное энергичное и т.д. [6, с.121]. Н.О. Лосский связывает стремление к быстроте со страстностью, максимализмом и экстремизмом, присущими русскому характеру в целом [9, с.74-75.]. Известный историк России Ключевский утверждал связь этнического характера с климатическими особенностями проживания и труда: "В одном уверен великоросс - что надобно дорожить ясным летним рабочим днём, что природа отпускает ему мало удобного времени для земледельческого труда и что короткое великорусское лето умеет ещё укорачиваться безвременным нежданным ненастьем. Это заставляет великорусского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать много за короткое время." [Цит. по 9, с.82-83.]. Влияние климата и территории проживания на формирование этнического характера не вызывает сомнения, однако это не является единственным фактором народной ментальности. Н.О. Лосский утверждает, что территория и климат - это всего лишь фон для проявления свободы воли. В русской ментальности представлены и ленность, и пассивность, превосходно воплощенные в "обломовщине" [9, с.84-85]. "Лбом стены не прошибешь"; "Плетью обуха не перебьёшь", - гласят русские поговорки. Хотя и в этой внешней пассивности можно увидеть и глубокие мировоззренческие корни, сформировавшиеся в мифологическом сознании.

В архаических идеях начала мира, культа предков и старейшин, в осознании жизни человека как пути от начала до конца представлен базовый смысловой компонент концепта движения - обязательность начальной точки отсчета движения, духовного исхода, порождающего и обусловливающего движение. Объективизация этого СК ощутима в ряде русских фразеологических клише: приходить/прийти в движение, приводить/привести в движение, быть/находиться в движении [17, 1, с.308], где движение представляется внешним по отношению к субъекту состоянием, в которое можно прийти или привести. Максимального уровня эта объективизация достигает в евангельском фразеологизме чающие движения воды (устар.) - "ожидающие выздоровления, исцеления или какого-нибудь улучшения, облегчения (от евангельской притчи о Силоамской купели в Иерусалиме, к которой якобы стекались больные и калеки и ждали, когда в неё войдет ангел и возмутит воду)" [17, 2, с.739].

Присутствие СК духовного начала движения подтверждается и данными грамматики, хранящей, как известно, архаичные прототипы. Анализируя трёхфазовую модель балто-славянских глаголов группы "движения человеческого тела", Ю.С. Степанов пишет: "В свете того, что человек и его тело производят специфические, только им свойственные действия ("садиться", "ложиться", "вставать"), можно объяснить одну особенность протоиндоевропейской грамматики.: явное родство флексий глагола действия в "среднем залоге" (медия) и в перфекте, категории состояния. Предложенное нами объяснение заключается в следующем: перекрещивание двух рядов флексий имело место первоначально в указанной группе глаголов, обозначающих движение человеческого тела; в этой группе глагол действия (это глагол, спрягающийся по парадигме медия, поскольку он означает действие человека и действие человека для себя - основные семантические признаки медия) означает человека как "тело и дух" неразрывно, как инициатора действия; глагол же состояния, спрягающийся по парадигме перфекта, означает состояние, точнее - положение, только "тела" человека: человек как "тело и дух" заставляет принять определённую позу "тело человека"; поэтому глагол, соответствующий результату этого процесса, состоянию "сидения", "лежания", "стояния" должен быть в перфекте, но иметь общий показатель с глаголом, обозначающим само действие - "сажать себя, садиться", "класть себя, ложиться", "ставить себя, вставать", - этой общности и соответствует общность флексий" [16, с.359-360].

Сопоставляя грамматический строй русского и английского языков в целом, А. Вежбицкая отметила, что "русская грамматика изобилует конструкциями, в которых действительный мир предстаёт как противопоставленный человеческим желаниям и волевым устремлениям или как, по крайней мере, независимый от них" [4, с.70-71]. Это подтверждается частотностью синтаксических элементов, в которых субъект выражен дательным падежом (ему не спалось, не гулялось, не сидится, не пишется и т.д.), инфинитивных конструкций без модальных слов (Не догнать тебе бешеной тройки (Некрасов)), обилием безличных предложений (Его отнесло течением, переехало трамваем и т.д.). Конкретные явления (течение и трамвай) представлены при этом как репрезентанты какой-то неведомой и непостижимой силы. СК "бесконтрольность движения" присутствует в группе глаголов со значением невольности (оступиться, споткнуться, ошибиться, ушибиться и др.), а также в использование партитивов - соматизмов в качестве субъекта действия (ноги несут, руки не держат, кровь бросилась в лицо и т.д.). А. Вежбицкая считает, что природу этих грамматических явлений обусловливает значимая для русской ментальности имплицитная категория "неконтролируемости" движения субъектом, которая интерпретируется как реализация свойственных русскому национальному характеру иррациональности и отсутствия ответственности за происходящее [4].

Первичное состояние духа этноса, выражение мировоззренческих праоснов языкового сознания выражается во внутренней форме слова. Русский глагол двигать - "пере - мещать по горизонтали, толкая или таща", "приводить в движение", перен. "содействовать подъёму, развитию" восходит к праславянскому корню *dvigati - "поднимать" (ср. болг. дигам - "поднимаю", схв. дигнути - "поднять", чеш. zdvigati - "поднимать"). Согласно этимологическим данным, праславянский глагольный корень образован от основы индоевр. существительного *dvigb, восходящего к корню *duig-os, производного от *dvuo - "два", имевшего значение "рассоха", "разветвленная палка". Таким образом, глагол *dvigati первоначально имел значение "поднимать с помощью разветвленной ветки, палки", т.е. "двигать вверх". Впоследствии семантическая структура глагола двигать подверглась семантической транспозиции ("двигать вверх" - "двигать горизонтально") и затем - генерализации ("двигать горизонтально" - "двигать вообще", "приводить в движение"). От существительного двигъ "развилка" был образован глагол движити, утраченный в современном русском языке, но давший производные движимый, движимость "движимое имущество" [18, с.101-102].

Укр. рушати "начать движение", "тронуть" восходит к праславянскому *rusiti - "двигать, разрушать" (ср. польск. ruszyc "двигать", схв. рушити "разрушать"). В русских диалектах рушать - "нарушать" и "делить, кроить, резать". В словаре В. Даля находим иллюстрации: Рушать хлеб, пирог, жаркое. Рушать крупу - драть, молоть, дробить, откуда и рушалка - крупчатка, круподирня, крупорушка. Изрушать говядину - покрошить для подачи [5, с.571]. Праславянское существительное *гихъ, в свою очередь восходящее к индоевропейскому корню *rou ("рыть, копать, отбрасывать в стороны" - "сдвигать с места" - "двигать, разрушать", дало в русском языке производные нарушить ("прервать"), обрушить ("заставить упасть"), рушиться ("разваливаться, падать"), рухнуть ("упасть, распасться на части") и др. [18, с. З63]. У В. Даля читаем: "РУХ - общая тревога, беспокойство, движенье, когда народ сильно о чем-то заговорит или зашевелится. Как поляк опять поднялся было, так по всей земле русской рух пошел. Рух - набат, тревога, сполох, подъём" [5, с.571].

Таким образом, внутренняя форма лексем движение/рух характеризуется наличием дифференцирующих СК, соответственно, позитивно и негативно окрашенным оценочным компонентом значения, во многом обуславливающих современные синтагматические и парадигматические связи этих лексем в структуре языка. Так, русские фразеологические обороты горы двигать, любовь движет (кем-то), двигать пером (резцом, кистью), двигать по служебной лестнице, двигать вперед, двигать науку, двигаться вперёд, двигаться по служебной лестнице, дело двигается и др. [17,1, с.307-308] характеризуются наличием интегрального СК "созидательности, поступательности". Для украинских фразеологизмов с компонентом рушити показательна частотность отрицательных частиц: ані руш!, вусом ні рушити, не рушити з місця, пальцем не рушити [2, с.362]. Парадигматика синонимического ряда двигать - подвигать - продвигать - развивать [1, с.116], антонимических пар движение-неподвижность, движение-застой [10, 96-92] также объективизирует в концепте движения СК "прогрессивных изменений": "Неподвижность - это уваженье, уваженье к небу и земле. Неподвижность - тайное движенье внутрь себя и значит, что к себе", - писал Е. Евтушенко. А у А. Чехова в "Палате №6" читаем: "Судя по всему в наших столицах нет умственного застоя, есть движение" [Цит. по 10, с.96-92].

Таким образом, первичная концептуализация идеи движения в восточнославянской языковой картине мира, формирующаяся на базе архетипических смысловых составляющих, представлена следующей смысловой парадигмой: движение - это временные изменения жизни, скорость, духовная сила, непостижимая для человека. В результате взаимодействия этих СК, концепт движение объективируется как выражение основного жизненного закона. Такое понимание пронизывающее всю европейскую культуру, прекрасно отражено у А.И. Куприна: "Над жизнью, то есть над миллионами сцепившихся случаев, господствует - я в этом твёрдо уверен - непреложный закон. Всё проходит и опять возвращается, рождается из малого, из ничего, разгорается, мучит, радует, доходит до вершины и падает вниз, и опять приходит, и опять, и опять, точно обвиваясь спирально вокруг бега времени. А этот спиральный путь, сделав в свою очередь многолетний оборот, возвращается назад и проходит над прежним местом и делает новый завиток - спираль спиралей. И так без конца" [7, с.257-258].

Список использованных источников