О статусе сослагательного наклонения в английском языке в свете когнитивной лингвистики

Размещено на http://www.allbest.ru/

О СТАТУСЕ СОСЛАГАТЕЛЬНОГО НАКЛОНЕНИЯ В АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ В СВЕТЕ КОГНИТИВНОЙ ЛИНГВИСТИКИ

Андрей Сергеевич Дружинин

Исследовав хотя бы незначительную часть научных работ, посвященных теоретической грамматике английского языка, можно придти к выводу, что проблема сослагательного наклонения как грамматической категории у каждого лингвиста находит свое собственное решение. Одни склонны предлагать все новые модели классификаций внутри категории, основываясь на формальных признаках грамматических конструкций (конъюнктив, субъюнктив, кондиционалис и т.д.), другие стремятся выделить как можно больше семантических характеристик, создавая разветвленную цепь описаний того, что значат эти конструкции (гипотетическое желание, возможность, нереальное условие и т.д.).

Следует отметить, что подобные подходы к описанию языковых явлений складываются из «ортодоксального» (традиционного) понимания языка как системы, функционирующей в речи [1, с. 72], состоящей из единиц, которые уже имеют или под влиянием различных факторов приобретают определенные значения. Тем не менее, выдвинутая У. Матураной теория познания и сложившиеся на ее основе учения когнитивистов последних лет успешно развенчали сложившийся миф, доказав, что все классификационные схемы, какой бы изощренный вид они не принимали, останутся «безжизненными до тех пор, пока не наполнятся дыханием конкретных участников акта коммуникации» [Там же, с. 23]. Введенные в научный оборот понятия наблюдателя (У. Матурана, А. В. Кравченко) и языковой личности (Ю. Н. Караулов, И. К. Архипов) стали отправной точкой в разработке радикально нового теоретического видения языковой системы и процесса речевой коммуникации. Теперь в центре всего человек, а точнее его сознание, которое позволяет накапливать опыт взаимодействия с окружающей средой, что выражается в определенном знании (о явлениях, отношениях, объектах и т.д.). Исторически (а вернее, филогенетически), как и все живые существа, координацию собственных действий человек производил с помощью коммуникации, прежде всего трактуемой как реакция на изменение состояния окружающей среды. Будучи существом социальным, человек имел способность к лингвистическому взаимодействию («обмену» знаками), что, благодаря особенностям нервной системы, породило новый круг явлений, а именно язык. Использование его происходит по следующей схеме:

*определенный знак (образ графической и/ли звуковой формы) закреплен в сознании человека за определенным содержанием (как результат знания, опыта, т.е. сложившегося в процессе взаимодействия с окружающим миром и другими людьми);

*чтобы достигнуть отдельной прагматической цели (донесения смысла до адресата), человек формирует замысел, а затем знаки, которые ассоциируются в его сознании с тем или иным понятием;

*получившийся результат данной работы сознания (процесса психического) с помощью процесса биологического (моторные сигналы, приводящие в действие артикуляционные органы или движение кисти руки) приобретает вид языковой формы (письменной или звуковой);

*адресат, воспринимая произведенный «речевой материал», посредством подобных психических процессов сопоставляет его со своим знанием (где понятия так же привязаны к знакам), формирует мысль, схожую или отличающуюся от той, что была рождена в сознании отправителя (это, в свою очередь, зависит от того, насколько общим для обоих коммуникантов был опыт, накопленный в процессе взаимодействия с окружающей средой).

Таким образом, постулаты био-социо-культурного подхода, описанного выше, довольно убедительно определяют нашу научную позицию в исследовании языкового феномена: мы прежде всего говорим о том, что не формы имеют значение, а о том, что человек сам его создает, лишь оперируя данными формами, которые по сути дела носят сугубо материальный характер. Не форма может изменить значение, а различные индивидуальные параметры знания индивида, который интерпретирует (использует) формы, чтобы понять (донести) содержание. Другими словами, задача, которую мы ставим перед собой в данной статье - попытаться определить, о чем и как мыслит человек, выбирая в своей коммуникации формы, называемые в традиционной лингвистике (большинством ученых) грамматическими маркерами (показателями категории) сослагательного наклонения.

Прежде всего стоит напомнить, что понятие категории сослагательного наклонения, как и самого наклонения, в английской грамматике остается предметом нерешенных научных споров. Однако известные теории лингвистов, какого бы взгляда на данную проблему они ни придерживались, можно привести к «общему знаменателю», отметив, что:

*формы сослагательного наклонения (как явление морфологическое по А. И. Сминцкому, Л. С. Бархударову, М. Я. Блоху, И. Б. Хлебниковой и др. или же синтаксическое по О. Есперсену) омонимичны уже существующим в английском языке грамматическим средствам передачи других значений (прошедшего времени, предпрошедшего времени, модальности);

*это обусловливает (или обусловливается тем), что данные формы имеют характер позиционной зависимости: они встречаются только в определенном лингвистическом окружении;

*все формы имеют семантику нереального, или, как это чаще всего обозначается в научном дискурсе, ирреального действия.

Подобное обозначение, выбранное лингвистами, не случайно и не является очередной попыткой усложнить терминологический аппарат современной науки. Термин ирреалис активно используется в настоящее время для наименования отдельной глагольной категории, маркеры которой относят «описываемую ситуацию не к реальному, а к гипотетическому миру» [5, с. 28], имеющему место «в поле мысленного или воображаемого развития событий» [6, с. 1]. Как отмечает Ф. Пальмер, оппозиция реалис-ирреалис приобретает очевидный «технический» характер, поскольку с ее помощью мы не сталкиваемся с проблемными понятиями модальности, наклонения, повествовательности [Там же]. Недаром в словаре лингвистических терминов под ред. О. С. Ахмановой термин ирреальное наклонение используется как противопоставление изъявительному («категориальная форма косвенного наклонения, указывающая не только на то, что данного действия (состояния, процесса) нет в действительности, но что оно и не может произойти»). Действительно, даже несмотря на некоторые разногласия среди ученых в определении четкого статуса ирреалиса (некоторые называют его понятийной категорией, другие склоняются к тому, что это категория морфологическая), его положительная роль, на первый взгляд, не вызывает сомнений. Типологические исследования Дж. Эллиотт, проведенные на материале 16 языков мира, доказывают верность этого утверждения: семы ирреалиса в той или иной мере присутствуют в контекстах прошедшего времени (в особой его разновидности - хабитуалисе ), отрицания, императива, будущего времени и т.п., что даже в самом общем смысле никак нельзя сгруппировать с помощью термина наклонение или модальность [5, c. 29].

Тем не менее, само понятие реальности, заложенное в основу оппозиции реалис-ирреалис, требует не только лингвистического обоснования, но и логической, и что более значимо для данного исследования, когнитивной трактовки. Что касается логической составляющей, то нереальный мир, к которому ирреалис относит описываемую ситуацию, может пониматься с позиции простого противопоставления истина - неистина: высказывание pigs can fly по логике нереально (ведь данный факт относится к «нереальному миру», к «воображаемому развитию событий», и к действительности не имеет никакого отношения), хотя грамматически вполне «реалистично», т.е. правильно. Логические упущения подобного характера привели к тому, что некоторые ученые пытались переосмыслить категорию ирреалиса на функциональной основе. В своей работе “Irrealis and the Subjunctive” (1994) Т. Гивон рассматривает ирреалис как коммуникативный эквивалент вероятной истины, т.е. когда пропозиция становится «вероятной, желаемой, реализация ее находится под сомнением» [7, р. 267-269], в то время как вероятная (фактическая) истина приобретает у Т. Гивона коммуникативный облик реального утверждения, а не-истина - отрицания. Как кажется, предлагаемый подход еще больше усложняет решение вопроса о статусе ирреалиса в языке (и речи), поскольку включает его в слишком широкий и неоднозначный комплекс оппозиций. Например, не ясно, к какому типу логическо-коммуникативных эквивалентов можно отнести фразу «He doesn't usually come» - реального утверждения (вероятная истина) или отрицания (не-истина). На наш взгляд, ключ к разгадке скрывается в анализе того, что есть реальность для человека, вернее для его сознания, а чтобы это определить, мы еще раз обратимся к теории познания У. Матураны и основам био-социо-культурного подхода.

Чтобы понять особенности восприятия реальности человеком, необходимо заглянуть в его биологическую сущность. Как известно, будучи существом метаклеточным, человек обладает развитой нервной системой. Ее в свою очередь стоит рассматривать как замкнутое структурное единство, т.е. такую организацию, которая функционирует с целью обеспечивать ориентацию организма в постоянно меняющейся окружающей среде, будучи при этом подчиненной самой себе (от ее строения зависит вся координация организма и его общее восприятие окружающего мира). Иными словами, «нервную систему стоит понимать как единство, определяемое своими внутренними отношениями, <…> для ее функционирования не существует ни внешнего, ни внутреннего мира, она всецело сосредоточена на поддержании корреляций, которые непрерывно меняются» [3, c. 149]. Корреляции эти меняются здесь и сейчас, таким образом, все живые существа всегда функционируют в своем структурном настоящем, что и следует считать непосредственной реальностью. «Прошлое как ссылка на взаимодействия и будущее как ссылка на взаимодействия грядущие служат для нас как наблюдателей (тех, кто воспринимает - прим. автора) системой координат для взаимного общения, но они не являются действующим началом для организма в каждый момент» [Там же, c. 110].

Соответственно, из этого суждения следует, что реальность, так, как мы ее воспринимаем, понимается нами в неразрывной связи с актуальным настоящим (ибо мы существуем только в нем), а учитывая его бесконечно изменчивый характер и нашу необходимость ориентироваться в нем, мы научились мыслить и говорить о всяких «до» и «после» как компонентах реальности. Однако возникает вопрос: что же значит нереальность для нас? Можем ли мы понять нереальное и уж тем более говорить о нем? Ответ на эти вопросы кроется в незамысловатой логической цепочке:

1)нереальность - это то, чего нет;

2)мы не воспринимаем того, чего не существует (мы не в состоянии это сделать);

3)мы не можем мыслить и говорить о том, что мы не воспринимаем (все наши догадки о так называемом «другом мире» в различных вариациях построены на тех мыслительных образах, которые мы воспринимали в реальности и переработали воображением).

Все это говорит о том, что в нашем исследовании термин ирреалис, основанный на понятии нереальность, не способен дать адекватное объяснение когнитивных особенностей языковых форм сослагательного наклонения (в традиционном обозначении). Но как же эти формы соотносятся с реальностью в нашем ее восприятии и понимании?

Не вызывает сомнения тот факт, что высказывания типа if I were you и it would have happened весьма отдаленно отражают единственную реальность, то структурное настоящее, в котором мы непосредственно существуем, но по-прежнему бесспорным остается то, что не отражать эту реальность вообще они не могут. Если проанализировать накопленные научные данные (пусть даже и формалистического характера) о «ирреальных» формах на предмет обнаружения здравого «когнитивного» зерна, то можно проследить следующее:

-используя данные формы в общении, человек так или иначе создает систему координат, однако отличающуюся от той, что формируется им для ориентирования в актуальном настоящем (временная соотнесенность, система «зависимых», относительных времен, напр.: If I did / had done - I would do / have done);

-(прагматическая) цель употребления подобных форм более чем очевидно связана с передачей различных оттенков отношения человека к действительности (желание, возможность, гипотетичность, предположительность).

Из этого всего следует вывод о том, что подобные формы все же координируют участников общения в реальности, но эта реальность иного характера, и координирование не является главной целью, которую преследует в данном случае коммуникант. Предположим, что здесь мы имеем дело с еще одной реальностью, теперь уже не непосредственной (актуальной, понимаемой как структурное настоящее), напрямую отражающейся в сознании из окружающей действительности, а опосредованной, переработанной мышлением, реальностью, т.е. новой действительностью, которая создается самим человеком (его сознанием) как проекция «основной», существующей.

То, что происходит и уже произошло, проходит «вторичную мыслительную обработку» в человеческом сознании и предстает в нем в виде супрареальности (определим ее так), надстраиваемой над тем, что человек воспринимает непосредственно в настоящем. Возникает супрареальность в мыслях индивида оттого, что существует потребность сравнить ее (как другую, новую реальность) с актуальной, что выражается в различных прагматических целях: подчеркнуть, что первая лучше и «он хочет туда», а во второй чего-то не хватает (отсюда разные оттенки желания, сожаления, упрека, возможности, предположения и т.д. - If only it didn't rain! I wish it had happened. It would happen if you didn't take care) или наоборот (Imagine, what would have become of you if you hadn't done this); оттого, что общее мироощущение языковой личности не позволяет ей ссылаться на актуальную реальность в данный момент (неуверенность, стремление быть вежливым, некатегоричным и т.д.).

Обобщим полученные выводы в следующей таблице:

Введенный термин фактивные и контрафактивные формы, как представляется, наилучшим образом способен определить те языковые средства, которые используются для вербализации описываемых понятий реальности и супрареальности (контрфактивный - противоречащий, не соответствующий актуальной реальности, но не являющийся ирреальным, нереальным).

В завершение стоит отметить, что предпринятая попытка исследовать когнитивный механизм функционирования языковых форм со значением контрафактивности (в традиционной литературе - нереальности) оставляет пространство для дальнейшего научного изучения. В первую очередь, требуется раскрыть знаковую природу данного явления, т.е. определить, какие именно языковые средства и каким образом служат указателями супрареальности в сознании человека. Во-вторых, представляется необходимым ответить на вопрос: может ли понятие супрареальности считаться прототипическим грамматическим значением контрафактивных форм? В-третьих, следует глубже рассмотреть прагматическую сторону явления (для каких конкретных целей и в каких ситуациях говорящий ссылается на подобную супрареальность).

английский язык сослагательный наклонение

Список литературы

1.Архипов И. К. Язык и языковая личность: учебное пособие. СПб.: ООО «Книжный дом», 2008. 248 с.

2.Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов [Электронный ресурс]. URL: http://www.classes.ru/grammar/174.Akhmanova/ (дата обращения: 27.02.2012).

3.Матурана У., Франциско В. Древо познания / пер. с англ. Ю. А. Данилова. М.: Прогресс-Традиция, 2001. 224 с.

4.Плунгян В. А. Вид и типология глагольных систем // Труды аспектологического семинара Филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. М.: Издательство Московского университета, 1997. Т. 1 / ред. М. Ю. Черткова.

5.Урманчиева А. Ю. Седьмое доказательство ирреалиса // Исследования по теории грамматики. М.: Гнозис, 2004. Вып. 3. Ирреалис и ирреальность / ред. Ю. А. Ландер, В. А. Плунгян, А. Ю. Урманчиева. С. 28-75.

6.Худяков А. А. Теоретическая грамматика английского языка. М.: Издательский центр «Академия», 2005. 256 с.

7.Givуn T. Irrealis and the Subjunctive // Studies in Language. Amsterdam, 1994. № 18 (2). P. 265-337.

8.Palmer F. R. Mood and Modality. Cambridge: Cambridge University Press, 2001. 234 p.

Размещено на Allbest.ru