Падежная форма: соотношение падежных флексий, предлогов и послелогов

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Падежная форма: соотношение падежных флексий, предлогов и послелогов

Вследствие своей неоднозначности категория падежа является предметом пристального внимания лингвистов, представителей различных школ и направлений.

Принципиальное различие падежных теорий предопределено разнонаправленным подходом при анализе категории падежа: « от формы к значению» или « от значения к форме».

До недавнего времени существовало два подхода к изучению данной категории: так называемый « формальный» подход и « семантический», или « функциональный» подход. При выделении падежа с точки зрения « формального» подхода ученые ориентируются на определенные внешние различия, соответствующие смысловым различиям хотя бы в части рассматриваемых случаев. Кроме того, существует так называемое « узкоформальное» понимание падежа [10, c. 53], которое требует, чтобы внешние различия между падежами выражались морфологическими средствами в пределах самой словоформы. В данном случае падеж представляет собой категорию словоизменительную. С другой стороны, есть ряд языковедов [2, c. 355], считающих возможным выделять так называемые аналитические падежи. В этом случае падежными формами признаются сочетания имени с предлогом, послелогом, а также имена, стоящие в определенной синтаксической позиции.

« Семантический», или « функциональный» подход, в отличие от « формального», допускает существование двух разных падежей, которые могут внешне никак не различаться. В большинстве своем данный подход понимается как « подход со стороны означаемого, содержания, или Їназначения?, данной языковой единицы, с ее внутренней стороны» [4, c. 566].

Очевидно, направление анализа выбирается в зависимости от цели, которую ставит перед собой ученый, изучая категорию падежа в конкретном языке. Форма играет ведущую роль в том случае, когда необходимо выяснить, что есть в исследуемом языке специфического, отличающего его от других. Особенно если изучается язык со сравнительно богатой морфологией, такой как, например, русский язык. Вторая точка зрения - это точка зрения ученых, считающих, что центральное место в грамматике занимает не морфология, а синтаксис. Анализ от значения к форме предполагает поиск того общего, что есть в исследуемом языке сравнительно с другими. Этот подход выбирается чаще всего при изучении языков с очень бедной морфологией, например английского [7, c. 262-263].

Однако в последнее время в связи с поиском « новых проблем, новых направлений и новых решений» [11, c. 107] в грамматической науке появился комплексный подход, при котором каждая грамматическая единица рассматривается с точки зрения трех компонентов: форма, значение, функция. Плодотворность данного подхода к изучению грамматических категорий (в том числе и категории падежа) отмечена в работах таких ученых, как А. В. Бондарко [1], С. Д. Кацнельсона [14], А. Е. Кибрика [16]. В одной из своих работ профессор Г. Т. Поленова пишет, что соотношение « значение, функция, форма», пришедшее на смену дихотомии « форма/значение», примерно соответствует соотношению семантики, синтаксиса и морфологии [20, c. 172].

Рассматриваемый подход восходит к генеративной лингвистике (от ср.-лат. generativus - рождающий, порождающий), возникшей под влиянием идей Н. Хомского. Исходным типом генеративной лингвистики являются трансформационные порождающие грамматики, структура которых имеет три основных компонента: синтаксический, семантический и фонологический (последний применительно к данной работе соответствует форме). Основным компонентом является синтаксис, а семантика и фонология выполняют по отношению к нему интерпретирующие функции [15, c. 98-99]. Следует отметить, что порождающая грамматика неоднократно подвергалась критике [13, c. 142], и в первую очередь из-за того, что синтаксис понимается ею как чисто формальная сфера, регулирующая многофазовый процесс порождения предложения. Последовательно трансформирующиеся синтаксические структуры являются в таком понимании « чистыми» структурами, непосредственно лишенными смыслового содержания. Однако именно в рамках порождающей грамматики была проведена дифференциация между поверхностными и глубинными структурами. Мы полагаем, что при изучении диахронии категории падежа обнаружение и описание падежных форм не является самоцелью, но, напротив, анализ поверхностного проявления категории падежа в языке помогает вскрыть глубинную структуру данной грамматической категории.

В рамках « формального» подхода остановимся на дискуссионности самого понятия формы. Термин « форма» обозначает внешнюю, наблюдаемую, связанную со слуховым или зрительным восприятием сторону языка [3, c. 557]. Обозначая материальные средства, служащие для передачи языковых значений вообще, форма противопоставляется плану содержания, семантике, смысловой стороне языка.

Понятие « форма» связано, прежде всего, с именем Ф. Ф. Фортунатова, ключевым грамматическим тезисом которого было утверждение: « Грамматика… есть учение о формах языка…» [19, c. 9]. Форма, по Ф. Ф. Фортунатову, неразрывно связана со специальным морфологическим показателем, а поэтому допускалось существование слов, не имеющих формы. Он выводил форму из наличия в языке соотносительных рядов форм, сходных и различающихся по формальным признакам. Таким образом, форма слова в понимании Ф. Ф. Фортунатова - это результат « живых соотношений», « сосуществующих в данном языке в данную эпоху» [9, c. 317-318].

Рассматривая падеж прежде всего как категорию морфологическую, одни ученые являются сторонниками внешних различий между падежами, которые должны выражаться морфологическими средствами в пределах самих словоформ. Так, например, известно высказывание А. А. Реформатского, полагавшего, что о категории падежа в языке можно говорить только в том случае, если в нем есть хотя бы два противопоставленных падежа; если же такого противопоставления нет, а существует только одна форма, то в данном языке этой категории вообще нет [22, c. 250]. Другие языковеды, например С. Д. Кацнельсон, к грамматической форме относят наряду с разного рода флективными показателями и такие средства, как словопорядок, словосложение или ударение, чередование форм [12, c. 121].

Даже такое понятие, как « морфологические средства», может иметь более широкое толкование и не ограничиваться лишь флективными формами. А. М. Пешковский, размышляя на тему морфологических категорий, приводит в пример китайский язык, морфология которого признана крайне бедной, и отмечает, что « если к числу морфологических показателей отнести не только аффиксы, но и интонационно-мелодические моменты, и служебные слова, и словопорядок, и словосложение и т.д., если морфологию понимать как учение о грамматических формах вообще, а не только как флективную морфологию, то китайский язык окажется отнюдь не бесформенным языком, а, наоборот, языком с чрезвычайно богатой и сложной морфологией, хотя и нефлективного типа…» [18, c. 114]. Однако подчеркнем в связи с этим, что на первый план в такого рода исследованиях всегда выступает язык, материал которого изучается, и именно он вносит свои коррективы во все теоретические размышления ученых. Так, например, сам А. М. Пешковский, говоря о форме применительно к русскому языку, отмечает, что не следует интонацию и порядок слов по их роли в русском языке « ставить на одну доску с формами слов». При всей их важности, интонация и порядок слов остаются в большинстве случаев « только вспомогательными средствами», в то время как формы слов являются « основными» [Там же, c. 74].

Понятие « форма», на наш взгляд, непосредственно связано с вопросом о сочетании имени с предлогом или послелогом. Этот вопрос, как будет показано далее, также является достаточно дискуссионным.

Важным фактором, влияющим на понимание различными лингвистами падежной формы, как, собственно, и самого падежа, является цель лингвистического анализа. В том случае, когда исследование направлено на значение категории падежа, обнаруживается, что флексия и предлог находятся в одном и том же грамматическом отношении со словом, от которого они зависят. Например, академик В. В. Виноградов, размышляя об утрате некоторыми русскими предлогами своего лексического значения, писал о почти полном превращении их в « падежные префиксы». Наличие в современном русском языке предложного падежа также свидетельствует в пользу этого [6, c. 152].

Однако те ученые, для которых падежная форма - это обязательно флективная форма, рассматривают русский предложный падеж как словосочетание, каждая часть которого обладает своим собственным значением. Неоднократно предпринимались попытки показать « синтаксическую неадекватность» (т.е. неравноценность) флективного и аналитического способов передачи падежных значений. Основным возражением против отождествления предлога и флексии является то, что между предлогом и флексией можно вставить какие-либо слова. Например: на берегу, на крутом берегу, на высоком крутом берегу. Следовательно, предлог нельзя рассматривать как формальный элемент наряду с аффиксальной морфемой: между смыслонесущими и формальными элементами вставить ничего нельзя. Предлог, безусловно, обладает некоторой свободой по сравнению с аффиксом. Но, по мнению Е. Куриловича, « с функциональной точки зрения оба способа выражения находятся на одном уровне» [Цит. по: 7, c. 269].

Изучив различные мнения о соотношении падежа и предлога, мы склонны рассматривать понятие формы более широко, не ограничиваясь лишь флективными различиями. На недопустимость фетишизации флективной формы указывали еще младограмматики, которые высказывались за принципиальную равноценность разных приемов выражения грамматической мысли. В пользу более широкого взгляда на падежную форму говорит и тот факт, что не существует чисто флективных или агглютинативных языков. Каждый язык в своем грамматическом строе сочетает различные грамматические техники. Известно, что, по мнению В. В. Виноградова, современный русский язык относится к языкам переходного аналитико-синтетического строя, а « одни и те же отношения могут выражаться формами падежей беспредложно и с предлогами» [6, с. 144]. Более того, важной для понимания сущности категории падежа является, на наш взгляд, его мысль о том, что сочетания падежной формы, « переобремененной значениями», с предлогом расширяют и обогащают разнообразными смысловыми оттенками круг значений падежной формы [Там же, с. 555], предлоги также конкретизируют значение падежной формы, что наиболее ярко представлено в многопадежных языках, например в табасаранском языке (до 46 членов в парадигме) [8, с. 51], который относится к нахскодагестанской группе. Подтверждение мысли о соотносимости предлогов с падежной формой мы находим в « Русской грамматике - 80»: « Падеж с предлогом представляет собою целостную единицу значения: предлог вместе с падежной формой образует такое единство, которое своим синтаксическим поведением в предложении и характером своего значения в принципе не отличается от беспредложного падежа» [23, c. 476].

Важным аргументом в защиту излагаемой точки зрения мы считаем предположение, высказываемое некоторыми лингвистами, о том, что синтетические (флективные) формы связаны с так называемыми аналитическими формами (предлогами, послелогами и словопорядком) не только в функциональном смысле, но и генетически. Ведь, как справедливо отмечает О. П. Суник, « ни один из падежных суффиксов-окончаний не возник и не мог возникнуть как изначально падежный - один или путем слияния двух или нескольких уже Їготовых? падежных показателей» [24, c. 151]. Вопрос этот непосредственно связан с процессом становления и развития падежных форм из непадежных (словообразовательных суффиксов, некоторых служебных слов).

Сказанное в равной мере касается и вопроса соотношения падежа и послелога. В языках, в которых отмечается наличие послелогов (например, енисейские языки, коми), исследователи обращают внимание на трудность их отграничения от падежных показателей. Проблема заключается в том, что послелоги и падежные показатели выполняют равнозначные функции, т.е. выражают отношения между словами в словосочетаниях и предложениях. Так, например, в кетском языке причинные отношения выражаются как с помощью послелога, так и падежного показателя исходного падежа [5, c. 210].

Сходство падежных показателей и послелогов подтверждается генетически. На материале енисейских языков мы доказали тот факт, что послелоги произошли от имен [Там же, c. 211]. На это также указывают ученые, исследовавшие другие языки. Так, например, Н. М. Терещенко, изучавший самодийские языки, писал: « …послелоги восходят генетически к падежным формам имен, причем в некоторых из них сохраняется показатель множественного числа, а также лично-притяжательные форманты и др.» [26, с. 293].

С другой стороны, известно предположение, что большинство падежных показателей также генетически восходит к именам. На происхождение падежных показателей от знаменательных слов указывает О. П. Суник: « История возникновения форм склонения, в частности история падежных суффиксов тунгусоманьчжурских имен, схематически такова: знаменательное (Їкорневое?) слово > служебное слово > послелог > суффикс (сначала только словообразующий, а затем и словоизменяющий)» [25, с. 158].

Однако также убедительной, на наш взгляд, является мысль о том, что падежные формы представляют собой аналитическое слияние знаменательного слова с дейктической частицей (или « партикулой» в понимании Т. М. Николаевой) [17, с. 9; 20]. По нашему мнению, обе точки зрения, касающиеся падежных показателей, являются справедливыми. Следует единственно отметить, что они отражают разные периоды развития категории падежа.

Несмотря на то, что падежные показатели и послелоги по своей функции в какой-то степени синонимичны, эта синонимичность не является абсолютной. Более существенно различие между ними. Важным отличием является то, что падежные показатели, как правило, многозначны, в то время как послелоги имеют обычно одно основное значение. Кроме того, послелоги выражают целый ряд оттенков, значений, которые не могут быть переданы падежными показателями. Так, например, в енисейских языках засвидетельствованы временные, объектные, причинные, целевые послелоги, послелоги замещения, сравнения и совместности. Пространственные послелоги, однако, отличаются наименьшей абстракцией, временные послелоги более абстрактны и самые абстрактные из них - послелоги, выражающие логические отношения.

Таким образом, выражая более частные типы отношений, послелоги выполняют роль уточнителей, конкретизаторов этих отношений. И это естественно, поскольку в любом языке, как известно, существует тенденция к совершенствованию языка как средства общения. Язык, таким образом, становится точнее, конкретнее, и не последнюю роль в этом процессе играют послелоги.

Итак, как мы убедились, понятие формы в изучении языка многоаспектно. Мы склонны руководствоваться представлением о форме как о выражении и воплощении мысли. Изучая сущность такой многоплановой грамматической категории как категория падежа, мы принимаем за основу тезис о том, что языковая форма небезразлична к означаемой ею когнитивной структуре, а значит, форма должна рассматриваться как исходный пункт для реконструкции мысли, кодируемой ею.

С другой стороны, направление « от значения к средствам выражения этого значения в языке», которое призвано выявить разновидности и варианты данного значения и связать их с определенными средствами формального выражения, также должно быть, по нашему мнению, принято во внимание, ибо именно данное направление предполагает поиск того общего, что есть в изучаемом языке по сравнению с другими. Сочетание разнонаправленных подходов к исследованию категории падежа предопределяется также и сложной природой самой категории падежа.

Список литературы

падежный форма когнитивный

1. Бондарко А. В. Принципы функциональной грамматики и вопросы аспектологии. 3-е изд. М.: УРСС, 2003. 207 с.

2. Булыгина Т. В., Крылов С. А. Падеж // Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В. Н. Ярцева. М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 355-357.

3. Булыгина Т. В., Крылов С. А. Форма // Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В. Н. Ярцева. М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 557-558.

4. Булыгина Т. В., Крылов С. А. Функциональная лингвистика // Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В. Н. Ярцева. М.: Советская энциклопедия, 1990.

5. Буренко Л. В. Выражение пространственных отношений и гипотеза происхождения категории падежа (на материале енисейских языков) // European Social Science Journal (Европейский журнал социальных наук). М.: Международный исследовательский институт, 2013. № 4 (32). С. 208-219.

6. Виноградов В. В. Русский язык (грамматическое учение о слове). М.: Русский язык, 2001. 720 с.

7. Володин А. П. Падеж: форма и значение или значение и форма? // Склонение в палеоазиатских и самодийских языках. Л.: Наука, 1974. С. 261-291.

8. Гаджиева Н. А., Ярова Я. Р. Морфологические особенности имени существительного нитрикского диалекта табасаранского языка // Альманах современной науки и образования. Тамбов: Грамота, 2014. № 7 (85). С. 50-55. 9. Журавлев В. К. Московская фортунатовская школа // Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В. Н. Ярцева. М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 317-318.

10. Зализняк А. А. О понимании термина « падеж» в лингвистических описаниях // Проблемы грамматического моделирования. М.: Наука, 1973. С. 53-87.

11. Золотова Г. А. Грамматика как наука о человеке // Русский язык в научном освещении. М., 2001. № 1. С. 107-113.

12. Кацнельсон С. Д. Категории языка и мышления. М.: Языки славянской культуры, 2001. 800 с.

13. Кацнельсон С. Д. Общее и типологическое языкознание. Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1986. 297 с.

14. Кацнельсон С. Д. Типология языка и речевое мышление. 4-е изд. М.: ЛИБРОКОМ, 2009. 218 с.

15. Кибрик А. Е. Генеративная лингвистика // Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В. Н. Ярцева. М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 98-99.

16. Кибрик А. Е. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания (универсальное, типовое и специфичное в языке). М.: Едиториал УРСС, 2005. 336 с.

17. Николаева Т. М. Непарадигматическая лингвистика (история « блуждающих частиц»). М.: Языки славянских культур, 2008. 376 с.

18. Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 6-е изд. М.: Учпедгиз, 1938. 452 с.

19. Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 8-е изд. М.: Едиториал УРСС, 2001. 432 с.

20. Поленова Г. Т. Диахроническая типология немецкого номинатива // Известия ЮФУ. Филологические науки. 2007. № 1-2. С. 172-180.

21. Поленова Г. Т. Происхождение грамматических категорий глагола: на материале енисейских языков. Таганрог: Изд-во Таганрогского государственного педагогического ин-та, 2002. 201с.

22. Реформатский А. А. Введение в языкознание: учебник для вузов / под ред. В. А. Виноградова. 5-е изд., испр. М.: Аспект Пресс, 2004. 534 с.

23. Русская грамматика: в 2-х т. / под ред. Н. Ю. Шведовой. М.: Наука, 1980. Т. 1. 789 с.

24. Суник О. П. Именные основы и окончания в языках тунгусо-маньчжурской группы // Вопросы грамматики: сб. статей к 75-летию акад. И. И. Мещанинова. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1960. C. 151-167. 25. Суник О. П. Существительное в тунгусо-маньчжурских языках (в сравнении с другими алтайскими языками). Л.: Наука, 1982. 247 с.

26. Терещенко Н. М. К генезису частей речи (на материале самодийских языков) // Вопросы теории частей речи (на материале языков различных типов). Л., 1968. С. 292-300.

Размещено на Allbest.ru