Размещено на http://www.allbest.ru/

Синтаксические средства выражения авторской модальности в романе И.А. Бунина "Жизнь Арсеньева"

Чумакова Татьяна Викторовна

Аннотация

В статье рассматривается проблема модальности как категории художественного текста на материале романа И.А. Бунина. С позиции жанрового своеобразия произведения анализируются синтаксические средства выражения авторской модальности: монологичность повествования; конструкции, связанные с концептом "память"; семантическая контрастность хронотопа; интертекстуальность; риторические, медитативные вопросы, восклицательные предложения как речевые сигналы субъективности суждений и оценок повествователя. Адрес статьи: www.gramota.net/materials/2/2014/12-1/54.html

Ключевые слова и фразы: авторская модальность; жанр; темпоральная и локальная детерминация; интертекстуальность; субъективность.

Роман "Жизнь Арсеньева. Юность" (1927-1929, 1933) занимает особое место в творчестве И.А. Бунина. С одной стороны, его относят к ряду художественных автобиографий из жизни русского поместного дворянства, включающему такие классические произведения, как "Семейная хроника" С.Т. Аксакова, "Детство", "Отрочество", "Юность" Л.Н. Толстого. С другой стороны, роман близок к прозе мемуарного характера писателей русской эмиграции: "Юнкера" (1928-1932) А.И. Куприна, "Богомолье" (1931) И.С. Шмелева, "Другие берега" (1954) В.В. Набокова.

Это произведение давно находится в поле зрения филологов: подводя итог многолетней истории изучения романа, Е.М. Болдырева отмечает, что "Жизнь Арсеньева" исследуется и литературоведами, и лингвистами, "попадая на перекрестье самых различных теоретических концепций и методов" [2, с. 8]. Сложной продолжает оставаться проблема жанровой идентификации романа. Разные определения жанра характеризуют "какую-то одну сторону произведения, но никогда - целое: "автобиография", "лирический дневник", "философская поэма", "мозаика впечатлений", "автобиография вымышленного лица", "симфоническая картина", "феноменологический роман". Это свидетельствует о принципиальной новизне бунинского повествования, аналогов которому нет" [14, с. 16-17]. По словам К. Паустовского, в романе "проза сливается в одно <…> неразделимое целое с поэзией, когда нельзя уже отличить поэзию от прозы и когда каждое слово ложится на душу, как раскаленная печать" [13, с. 620].

Жанровое своеобразие обусловливает такие особенности организации текста романа, которые связаны "с авторской позицией, или авторской модальностью" [12, с. 167]. Модальность, будучи многоаспектной семантической категорией, является предметом лингвистических исследований не только единиц разных уровней системы языка, но и текста, в том числе художественного [7]. Модальность текста - это "выражение в тексте отношения автора к сообщаемому, его концепции, точки зрения, позиции, его ценностных ориентаций…" [5, с. 96-97].

Как отмечается в исследованиях творчества И.А. Бунина, авторское видение мира и человека - монологическое [10]. Наиболее законченную и отточенную форму оно получило в "Жизни Арсеньева" ? романе, итоговом для И.А. Бунина [14, с. 14]. Монологичность автобиографической прозы реализуется в ряде устойчивых приемов построения текста: установка на воспоминание как основной текстообразующий принцип; взаимосвязь двух временных и пространственных планов; субъективность повествования [12, с. 32-33]. В данной статье анализируются некоторые из таких приемов, связанные с выражением авторской модальности: 1) синтаксические приметы "вспоминательности" повествования; 2) интертекстуальность; 3) способы передачи субъективного отношения автора к предмету речи.

Речевыми сигналами "вспоминательной" манеры повествования выступают многократно повторяющиеся конструкции с глаголом помнить, употребляющиеся как самостоятельно, так и в составе сложного целого: Помню поездки к обедне, в Рождество [4, с. 23]. Они частотны в первой и второй книгах романа, но реже встречаются дальше. Очевидно, это оправдано психологически: в сознании ребенка воспоминания как бы "вспыхивают" отдельными картинами-впечатлениями, почти не связанными между собой. Синтаксическое значение первого лица здесь в большей степени относится к герою, Алеше Арсеньеву, чем к автору. В то же время, в силу сложности лирического героя произведения (автор - персонаж), подобные предложения являются средством стилизации "дневниковости", намеренной фрагментарности текста.

Ассоциативность художественного повествования в романе связана с проблемой открытости границ между миром реальности и миром авторского восприятия прошлого, что может являться результатом одновременной работы памяти и воображения. Оперируя образами (воображение, образы памяти), они оказываются сближенными по характеру ментальной деятельности [3, с. 624]. Речевым сигналом авторской избирательности этого процесса и одновременно "стереоскопичности" [12, с. 230] описания выступает конструкция с глаголом вижу: Я мысленно вижу, осматриваю город. Там, при въезде в него, ? древний мужской монастырь <…> времен Алексея Михайловича [4, с. 64]. Предложения с глаголами помню, вижу "аккумулируют в себе сему "память"" [8, с. 67] и приобретают концептуальный характер, отражая результат авторского осмысления того или иного факта жизни, глубоко затронувшего душу писателя.

Аналогичную функцию приметы обращения к прошлому, но более актуализированному, выполняют предложения с частицей вот, с которых начинаются своеобразные "изображения - фотографии" героя в усадьбе, городе, гимназии и т.п.: Вот я за усадьбой, в поле… [4, с. 11]; Вот сентябрь, вечер. Я брожу по городу… [Там же, с. 66].

Это создает эффект присутствия прошлого в настоящем, придает воспоминаниям "резкость", четкость.

В романе события изображаются с пространственно-временной позиции повествователя [8]. Эти характеристики оформляются предложениями с темпоральными и локальными детерминантами, служащими "вехами" развития авторского монолога. В первой книге преобладают конструкции с пространственными детерминантами, организующими текст, то есть с них начинаются сложные синтаксические целые, описывающие то, как "мир все расширялся перед нами" [4, с. 19]: Всюду была свою прелесть!.. [Там же]; В Харькове я сразу попал в совершенно новый для меня мир… [Там же, с. 163].

В других книгах чаще используется темпоральная детерминация, что, по-видимому, можно объяснить взрослением героя: течение времени почти не заметно в детстве и проявляется в сознании позже. Как правило, такие структуры употребляются в начале глав или связывают фрагменты повествования, повторяясь в тексте: В ту весну мне шел всего шестнадцатый год [Там же, с. 116]; В ту осень пусто, тихо было в нашем доме [Там же, с. 155]. текст художественный синтаксический

Повествование-монолог приобретает характер живописания, усиливается композиционность воспоминаний, картин, описывающих природу, интерьер, внешность персонажей, при употреблении номинативных, эллиптических конструкций: В долинах под Белгородом милая скромность празднично-цветущих вишневых садов, мелом белеющих хат [Там же, с. 255]. Номинативы и эллипсисы позволяют свободно смещать временной и персональный планы воспоминаний: детство, отрочество (героя-автора), эмиграция (автора), поездка с Ликой на юг России (героя-автора). Кроме того, они расширяют перспективу повествования: изображаемое, представленное "крупным планом", актуально и для героя, непосредственно воспринимающего его, и для автора, которому важны не столько реалии действительности, сколько чувства, вызванные картинами-впечатлениями: Целая жизнь прошла с тех пор. Россия, Орел, весна... И вот, Франция, юг, средиземные зимние дни [Там же, с. 186]. В этом отрывке лаконично, философски глубоко раскрыта контрастность хронотопа [1, с. 234] жизни повествователя: Россия весна (подзаголовок романа "Юность"), Франция зима. Бунин ""конструирует" себя - прошлого, юного, но уже в соответствии с представлениями зрелого периода жизни" [10, с. 50].

Авторская модальность воплощается и в интертекстуальности романа, включающего цитаты из древнерусских летописей, библейских текстов, произведений русской литературы XIX в. Использование "чужого слова" [12, с. 223] создает новые ракурсы повествования, раскрывает авторские интенции, направленные на осознание времени, пространства, нации, рода, духа, творчества. Роман начинается с цитаты из древнего текста, которая служит своеобразным эпиграфом, заключающим в себе цель автора, ? не быть преданным "гробу беспамятства". Мотивы непрерывности жизни, памяти о своих предках звучат в молитвах, описаниях "святых мистерий", укрепляющих душу героя: "Слава святей, единосущней", слышу я знакомый милый голос, слабо долетающий из алтаря, и уже всю службу стою я зачарованный [4, с. 75].

Подробное и эмоциональное цитирование Лермонтова, Никитина, Гоголя и особенно Пушкина раскрывает глубокую впечатлительность героя, его упоение красотой и богатством слова, жажду "встречи с музой": Что же до моей юности, то вся она прошла с Пушкиным. ... "Как привидение, за рощею сосновой луна туманная взошла", и душа моя полна несказанными мечтами о той, неведомой, созданной им и навеки пленившей меня... [Там же, с. 126-127].

Не случайно и обращение к тексту "Слова о полку Игореве": странствия героя (Донец, Киев, Курск, Путивль) вызывают внутреннее ощущение связи времен, пленительности древней и современной южной Руси, великого и богатого края, "колыбели славянства": …и как рассказать, что пело тогда во мне вместе с этой весной и песней об Игоре? "Солнце светится на небеси, Игорь Князь в Русьской земли!" [Там же, с. 180-181]. Интертекстуальность, выступая важной структурно-семантической составляющей повествования в "Жизни Арсеньева", раскрывает "глубоко национальный" характер произведения [14, с. 20] и является одним из средств выражения авторской лирической экспрессии.

Субъективный аспект авторской модальности, отражающий "отношение говорящего к содержанию высказывания" [6, с. 87], реализуется в таких синтаксических конструкциях, как риторические, рефлексивные вопросы, восклицания. Они встречаются на протяжении всего романа, с первой и до последней страницы. Это закономерно, так как они служат не для передачи информации, а для выражения чувств лирического героя.

Основная функция риторических вопросов - "так или иначе воздействовать на собеседника или читателя", то есть "эмотивно-прагматическая" [11, с. 236]. Коннотативный характер этих структур обусловлен наличием субъективно-модального значения уверенности в противоположном [9]. Собственно риторические вопросы входят в синонимические парадигмы с повествовательными предложениями: О роде Арсеньевых, о его происхождении мне почти ничего не известно. Что мы вообще знаем! [4, с. 7]. Ср.: Ничего мы вообще не знаем!

Чаще, чем собственно риторические, в тексте встречаются "авторские" вопросы, обращенные к читателю, к самому себе или в равной степени к читателю и автору. Они имитируют ход внутреннего размышления, представляющего собой "диалогизацию монологической речи" [9, с. 36]. Таким вопросам не свойственна синонимическая трансформация в повествовательные предложения. Накладываясь на внутреннюю и внешнюю монологичность романа, они стилистически подчеркивают субъективное, эмоциональное отношение автора к сообщаемому: Чем вообще были созданы "хождения в народ" дворянских детей, их восстание на самих себя, их сборища, споры, подполье, кровавые слова и действия? В сущности, дети были плоть от плоти, кость от кости своих отцов, тоже всячески прожигавших свою жизнь [4, с. 84]. Такого рода диалоги-рассуждения характеризуют прежде всего автора, а не героя, так как раскрывают философскоэтические, историко-политические взгляды и оценки, сложившиеся в результате многолетних раздумий о неизбежности течения времени и смерти, о причинах трагического пути России.

Наряду с "авторскими" и собственно риторическими в романе функционируют медитативные (или рефлексивные) вопросы, "воссоздающие особое интеллектуально-эмоциональное состояние лирического героя ? состояние лирического размышления (сфера лирической медитации)" [9, с. 55]. Их специфика заключается в незнании говорящим ответа на выдвигаемые перед самим собой вопросы, поэтому они принципиально безответны. Семантика "незнания" обычно осложнена субъективно-модальными оттенками негативного отношения к предмету речи (неодобрением, неприятием, недоумением, сожалением и др.): И почему вообще случилось то, что случилось с Россией, погибшей на наших глазах в такой волшебно краткий срок? [4, с. 41]. Безответность выражает неотступность и мучительную неразрешимость подобных вопросов для лирического героя романа, их "открытость", обращенность к читателю актуализирует содержательную сторону, заставляет задуматься над ответами на них.

Субъективность, интонационная напряженность монологического повествования акцентируется предложениями-восклицаниями, раскрывающими склад характера автора и лирического героя: И все-таки больше всего был я с Пушкиным. Сколько чувств рождал он во мне! И как часто сопровождал я им свои собственные чувства и все то, среди чего и чем я жил! [Там же, с. 126]. Такие конструкции, включающие местоимения и наречия какой, сколько, как, очень часто употребляются в первых двух книгах романа и значительно реже ? в других. Очевидно это обусловлено возрастными, психологическими изменениями героя, постепенным переходом от горячо-непосредственной внешней впечатлительности к внутренне-сосредоточенному созерцанию.

Отмеченные особенности построения текста: "вспоминательная" манера повествования, связанная с концептом "память"; семантическая контрастность хронотопа; интертекстуальность, развивающая "тему России во времени и пространстве" [14, с. 20]; необычайная субъективность, эмоциональность, выраженная в высокой частотности риторических, медитативных вопросов и восклицаний, ? синтаксически оформляют авторскую модальность и усиливают синкретизм жанра романа, сближая прозу с поэзией.

Список литературы

1. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975. 504 с.

2. Болдырева Е.М. Автобиографический метатекст И.А. Бунина в контексте русского и западноевропейского модернизма: автореф. дисс. … д. филол. н. Ярославль, 2007. 48 с.

3. Брагина Н.Г. "И к былям небылиц без счету прилыгал". О границах между памятью и воображением // Логический анализ языка. Между ложью и фантазией / отв. ред. Н.Д. Арутюнова. М.: Индрик, 2008. С. 624-636.

4. Бунин И.А. Собрание сочинений: в 9-ти т. М.: Художественная литература, 1966. Т. 6. 339 с.

5. Валгина Н.С. Теория текста: учебное пособие. М.: Логос, 2003. 280 с.

6. Вольф Е.М. Субъективная модальность и семантика пропозиции // Логический анализ языка. Избранное. М.: Индрик, 2003. С. 87-101.

7. Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. Изд-е 3-е, стереотип. М.: Эдиториал УРСС, 2005. 144 с.

8. Гаршина Е.А. Лексика с пространственно-временной семантикой в романе И.А. Бунина "Жизнь Арсеньева" // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2013. № 12 (30). Ч. 1. С. 67-69.

9. Калинина А.А. Структурные и семантические свойства синкретичных предложений, выделяемых по цели высказывания: дисс. ... к. филол. н. М., 1989. 207 с.

10. Карпов И.П. Проблемы типологии авторства в русской прозе конца XIX - начала XX века (И. Бунин, Л. Андреев, А. Ремизов): дисс. … д. филол. н. М., 1998. 418 с.

11. Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В.Н. Ярцева. М.: Советская энциклопедия, 1990. 685 с.

12. Николина Н.А. Филологический анализ текста: учебное пособие. М.: Академия, 2003. 256 с.

13. Паустовский К.Г. Иван Бунин // Паустовский К.Г. Собрание сочинений: в 6-ти т. М.: Художественная литература, 1958. Т. 5. С. 618-621.

14. Переверзева Н.А. Мифосимволический контекст романа Бунина "Жизнь Арсеньева" // Филологические науки. 2010. № 3. С. 14-22.

Размещено на Allbest.ru