Калькирование как часть стилистического приема перевода с несуществующего языка в романе Урсулы К. Ле Гуин "Always coming home"/"Всегда возвращаясь домой"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Калькирование как часть стилистического приема перевода с несуществующего языка в романе Урсулы К. Ле Гуин «Always coming home»/«Всегда возвращаясь домой»

Урсула К. Ле Гуин - выдающийся автор произведений в жанрах фэнтези и философской фантастики («soft science fiction»). Ее прозу отличает тонкий психологизм и обращение к противоречивым темам [5, p. 522], в связи с чем большинство исследований ее творчества рассматривают такие аспекты, как гендерный, социальнопсихологический, философский и т.п. Со стилистической точки зрения ее тексты также демонстрируют несомненную эстетическую ценность, однако работы, посвященные лингвостилистическому аспекту ее индивидуально-авторского стиля, встречаются гораздо реже [10].

Роман «Всегда возвращаясь домой» (1985) имитирует собрание текстов, представляющих устную и письменную культуру вымышленного народа Кеш, с комментариями исследователя-антрополога по имени Пандора. Как известно, родители писательницы Альфред и Теодора Крёбер немало времени посвятили исследованию культуры коренных народов Америки. Хотя Ле Гуин в интервью «признается, что прочла работы своего отца довольно поздно» [5, p. 522], все же, создавая свою личную утопию, народ, который, «возможно, будет населять территорию Северной Калифорнии в далеком-далеком будущем» [8, p. 9], она взяла в качестве прототипа именно индейскую культуру.

Язык играет в мировоззрении народа Кеш первостепенную роль, поскольку в основе его лежит Метафора [Ibidem, p. 55]. Интервью Ле Гуин отчетливо демонстрируют ее восприятие языка в духе доисторических культур: «Если вам известно имя вещи, вам известна ее сущность» [6, p. 96]. В рассматриваемом романе Ле Гуин использует прием перевода с несуществующего языка, который включает в себя ряд языковых средств различных уровней. Описаний аналогичных стилистических явлений на основе других текстов в исследовательской практике не обнаружено.

В жанрах фэнтези и фантастики вымышленный язык применяется с целью создать экзотический колорит, придать правдоподобие вымышленному миру, заинтриговать читателя и т.п. Ле Гуин всегда интересовала возможность отражения в языке менталитета фантастического народа или психологических особенностей конфликта (см., в частности [10, p. 306]). Однако рассматриваемый случай уникален тем, что здесь вымышленный язык «пока еще не существует» [8, p. 9] даже в рамках самого романа. Автор дает о нем немало сведений, но, в первую очередь, опосредовано: читатель имеет дело с тем, как его особенности отражаются в уже «переведенных» текстах.

По этой же причине роман нельзя ставить в один ряд с псевдопереводами, разновидностью литературной мистификации, «когда оригинальные художественные произведения выдаются за переводы с иностранных языков» [3, с. 476], а истинный автор выступает якобы в роли переводчика или редактора. Цели создания псевдоперевода всегда достигаются за счет категорического «отчуждения» текста от истинного автора [1], в то время как у Ле Гуин элемент мистификации полностью исключается: «переводимые» тексты, собственно, еще не написаны. Автор утверждает, что такой перевод «не так уж и отличается от обычного» [8, p. 9], тем не менее языковые особенности ее текста свидетельствуют об обратном.

Автор выдвигает «переводческие» трудности и приемы на первый план, что обыкновенно не приветствуется в качественном художественном переводе [9, p. 29]. Исключением являются переводы антропологически значимых текстов, изобилующие сносками и экзотизмами [11]. В романе есть разделы, которые можно считать литературной имитацией ритмизованных поэтических импровизаций американских индейцев, которые «по ошибке записывались как прозаические тексты» [9, p. 29]. А стилистическое своеобразие обнаруживается в основном в прозаических разделах: «Камень говорит» и «Опасные люди». Автобиографическая проза также характерна для литературного наследия коренных американцев, «начиная с автопереводов современных индейцев Лакота <…> и заканчивая переводами-интерпретациями…» [Ibidem, p. 28]. Примечательно, что «тексты коренных американцев часто <…> используют перевод как стилистический троп для выявления противоречий и путей примирения “доминирующих” и “маргинальных” культур и языков» [4, p. 39]. Однако даже особенности передачи в таких переводах имен собственных и создания экзотизмов как результата «транскрибирования» обозначений культурных реалий у Ле Гуин демонстрируют значимые отличия (cм. подробнее [2]), вызывая эффект «глубокого погружения» читателя в иную культуру, создания у него ощущения сопричастности миру романа.

Уникальной является в романе имитация приема калькирования, т.е. использование целого ряда морфологических, грамматических и синтагматических отклонений от нормы литературного английского языка, приобретающих ярко выраженную стилистическую функцию. Акцент смещается на язык «перевода», позволяющий или не позволяющий отразить те или иные категории языка Кеш, и далее - на специфику современной «западной» культуры, для критики которой, по мнению Ле Гуин, жанр фантастики подходит как нельзя лучше [6, p. 7]. Целью данного исследования являются анализ указанных языковых явлений и интерпретация их стилистических функций, т.е. тех особенностей менталитета народа Кеш, которые они призваны отражать.

Наиболее ярко выражено в романе одушевление окружающего мира (анимизм), которое преподносится как более естественное и адекватное мировосприятие. Для этого используется олицетворение, которое является в «оригинале» языковой нормой. Регулярно употребляются личные местоимения he/she по отношению к животным, не только домашним, но и диким: «Our cat was black <…> We traded her kittens for himpi» / «У нас была черная кошка <…> Мы обменивали ее котят на химпи» Все переводы примеров из текста являются буквальными и близкими к тексту для передачи точных значений слов. Автор статьи не ставил перед собой задачу сделать художественный перевод. , «…the green-tailed cock frightened me. He knew it» [8, p. 16] / «…я боялась нашего зеленохвостого петуха. И он это знал»; «I had not seen her (the coyote) in her House» [Ibidem, p. 27] / «Я не встречала ее (койота) в ее Доме». В то же время к ребенку может относиться местоимение it, даже если он уже не младенец [Ibidem, p. 69], но недостаточно индивидуален как личность. В начале раздела «Камень говорит» обращает на себя внимание тавтология «human people» [Ibidem, p. 16] / «человеческий народ» (другой трудно переводимый пример: «she (coyote) <…> had never seen a human person» [Ibidem, p. 27] / «она (койот) <…> никогда не видела никого из человеческого народа»), которая затем превращается в «people died of hunger, human and animal» [Ibidem, p. 70] / «люди гибли от голода: и человек, и животное». Выражение «wild and domestic people» [Ibidem, p. 122] / «дикие и домашние люди» должно восприниматься читателем уже совершенно естественно, а внутритекстовый комментарий «редакторапереводчика», что слово «people» / «люди» включает животных, растения, сновидения, скалы [Ibidem, p. 158] оказывается уже во многом избыточным.

С представлением о равной одушевленности и разумности целого ряда сущностей, помимо человека, связаны появление авторских неологизмов «woman-cat» Здесь и далее наличие и частотность употребления слов и словосочетаний в английском языке проверялись с помощью Corpus of Contemporary American English [7]. [Ibidem, p. 275], «woman-dog» [Ibidem, p. 289], «kept alone even in dogtown» [Ibidem] / «одинокая даже в собачьем городе (среди других собак)» с ярким элементом олицетворения, а также контекстуальная деметафоризация (буквализация) сочетаний неодушевленных существительных с глаголом speak: «I could not speak to a dog» [Ibidem, p. 16] / «Я не могла говорить с собакой»; «I was going to stop and speak to it (rock)…» [Ibidem, p. 26] / «Я собиралась остановиться и заговорить с камнем».

В кальках, представляющих собой метафоры с использованием частей человеческого тела, в качестве объекта встречаются не только те существа, которых и современная западная культура признает «живыми» (как, например, птиц: «feather-fingers» [Ibidem, p. 30] / «перья-пальцы»), но и неодушевленные предметы: «in the skin of the water» [Ibidem, p. 28] / «на коже воды», «skin of the red bolder» [Ibidem, p. 102] / «кожа красного валуна». Базовый схематический символ мироустройства в представлении Кеш, изображаемый в виде двух «рукавов», расходящихся из единого центра и закрученных по спирали, также содержит в себе такую метафору: «walked in the arm of life» [Ibidem, p. 17] / «шли вдоль руки жизни». В отношении любых «людей, народов» (people) используются глаголы говорения («no bird spoke» [Ibidem, p. 101] / «ни одна птица не говорила», «it (rock) was speaking to me» [Ibidem, p. 26] / «камень заговорил со мной») и активного действия и волеизъявления (в достаточно фактографическом тексте встречаем: «mountains let go the sun's edge» [Ibidem, p. 18] / «горы отпустили край солнца»; «the earth's curve and the sun's curve parted» [Ibidem, p. 26] / «изгиб земли расстался с изгибом солнца»), что переворачивает наше представление о доминирующей позиции человека по отношению к природе: «before a spring let me find it» [Ibidem] / «прежде чем источник позволил мне себя найти», о добытом на охоте олене: «that Blue Clay person who gave himself to you» [Ibidem, p. 286] / «этот человек дома Голубой глины, который отдал себя тебе», «he came, and died on my arrow» [Ibidem] / «он пришел и умер на моей стреле».

Метафорический перенос возникает и в обратном направлении: о людях говорится как о деревьях («Are they all gingkos?» [Ibidem, p. 43] / «Они что, все гинкго?»), чтобы отметить некоторые качества, которые они разделяют (в данном случае, вынужденную гомосексуальность), или как о животных: «What if I went there and smelled the air?» [Ibidem, p. 103] / «Что если я пойду и разнюхаю, что там?».

Равнозначность взаимоотношений между людьми и «другими народами» проявляется в необычном употреблении предлогов, которое в предложении «I learned <…> with his mother's brother <…> and with orchard trees» / «Я учился <…> с братом матери <…> и с садовыми деревьями» «переводчик» даже счел нужным отметить сноской [Ibidem, p. 235], объясняя, что в Кеш используется некий суффикс -oud, означающий равноценные взаимоотношения («reciprocal relationships») в процессе обучения, и потому в «переводе» появляется with, вместо стандартных from (у кого-то) и about (о чем-то). Фразеологизмы «things go my way, go out of her way, go my way», где речь идет о том, чтобы поступать по-своему при поддержке или препятствии внешнего мира, трансформируются в «I could not go her way» [Ibidem, p. 27] / «Я не могла идти ее путем», где героиня пытается, блуждая в горах, «следовать пути койота», т.е. стать частью природного мира.

В разделе «The Back of the Book» (комментарии антропологического характера, подкрепляющие интуитивные догадки читателя) «редактор-переводчик» поясняет появление олицетворений в переводе с Кеш: «Называть оливковое дерево бабушкой или овцу - сестрой, обращаться к полю величиной в полакра, которое вспахиваешь для посева, “мой брат” - такое поведение легко с пренебрежением счесть примитивным, или символическим. Для Кеш, напротив, тот, кто не понимает и не принимает таких взаимоотношений, - человек, примитивный по своему развитию, а восприятие его далеко от реальности вещей» [Ibidem, p. 362].

Появление в «переводе» несуществующих в английском языке сложных слов нередко связано с обозначением объектов материальной культуры: «hearthseat» - место у очага [Ibidem, p. 45], «steep street-path-steps» - улица-тропа-лестница [Ibidem, p. 158]. Такие кальки можно встретить и в переводах индейских текстов. Однако у Ле Гуин они чаще соотносятся с культурой нематериальной: «side-grandfather» - представитель категории «родства по выбору» [Ibidem, p. 29, 365]; «half-person» - человек, имеющий родственников только с одной стороны [Ibidem, p. 17]; «unmarried, singlesexed» - предположительно, обозначение гомосексуальности [Ibidem, p. 42]; «death-words» - ритуальные похоронные формулы [Ibidem, p. 88]; «the work of handmind» - творческая ручная работа [Ibidem, p. 161]; «the mind-soul» - ум-душа [Ibidem, p. 164]; «my breath-soul» - дыхание-душа [Ibidem, p. 173]. Уже этот ряд сложных авторских неологизмов характеризует представления Кеш о душе и ее проявлениях, о родственных взаимоотношениях. Далее эта характеристика подкрепляется лексико-грамматическими изменениями - с более тонкой игрой смыслов. Например, употребление сочетания «моя мать» во множественном числе («My mothers were not enthusiastic about that» [Ibidem, p. 240]) невозможно как в русском, так и в английском языке. Контекст дает понять, что речь идет о маме и бабушке, которые у Кеш воспитывают детей и оказывают на них равно значимое влияние. Слово «душа» появляется в «устойчивых» выражениях с элементами олицетворения («the child is feeding her soul» [Ibidem, p. 17] / «ребенок кормит свою душу») и в качестве «дополнения» к уже существующему фразеологизму: «I was cold to the bone and cold to the soul» [Ibidem, p. 44] / «Я промерзла до костей и до глубины души», что свидетельствует о закрепленной в языке Кеш значимости души, в отличие от языка английского, отражающего материалистичность современного человека. Сходная идея встречается в текстах легенд североамериканских индейцев: «Extreme cold of the winters froze away their humanity» / «Зимний холод выстудил их человечность» [11, р. 43] - выражение образное, но не устойчивое.

Целый ряд любопытных языковых явлений связан с нашим пониманием фундаментальных процессов в жизни человека. О рождении ребенка говорится исключительно в активном залоге, причем с использованием глагола make, имеющего коннотации мягкого принуждения: «A boy made Adsevin and her husband his parents» [8, p. 104] / «Мальчик сделал Адсевин и ее мужа своими родителями». Выражение с глаголом состояния «to be ill» превращается в действие, требующее определенного навыка: «learning how to be ill» [Ibidem, p. 234] / «обучаясь, как болеть», у глагола die активируется сема длительности (он начинает употребляться вместе с begin) и волевого, сознательного действия - в сочетании с модальным глаголом: «I have to begin dying» [Ibidem, p. 228] / «Я вынужден начать умирание». В «The Back of the Book» говорится о восприятии народом Кеш как деятельности многого из того, что мы привыкли считать происходящим без нашего активного участия, в частности, болезни и смерть («больной человек здесь не пациент, а деятель» [Ibidem, p. 412-413]).

Обращает на себя внимание последовательное использование метонимической перифразы, когда речь идет о возрасте человека. Например, о детях: «все еще носили неокрашенную одежду» [Ibidem, p. 65, 97]; «большинство из нас еще с первыми именами» [Ibidem, p. 33]. Встречается также метафорическое оформление упоминаний перехода из детства во взрослое состояние: «your clearwater years» [Ibidem, p. 25] / «твои годы прозрачной воды»; «when she came inland» [Ibidem, p. 66] / «когда она ушла от берега моря» (это же выражение употребляется и по отношению к мужчине [Ibidem, p. 124]). Это типично в целом для традиционных обществ в связи с ритуальными табу. Культура Кеш, однако, ведет счет лет и не табуирует сведения о рождении человека, но значительно смещает ценностные акценты, во-первых, говоря, что человек «живет» в таком-то «доме» (клане) какоето количество лет («Сколько он уже прожил в Доме Луны?» [Ibidem, p. 280]; «К тому времени Дьюх прожил в Третьем Доме уже сорок лет» [Ibidem, p. 275]), во-вторых, отсчитывая жизненный цикл с зачатия, а не рождения, в связи с чем в качестве начальной точки может фигурировать праздник Луны, связанный с сексуальными практиками: «Я живу в Третьем Доме Земли с Танца Луны семь лет назад» [Ibidem, p. 227]. Такая перифраза свидетельствует о наличии представлений о метемпсихозе, о жизни на земле как временном состоянии и о внутриутробном развитии плода как важной составляющей жизни человека. Возможно, здесь же можно найти объяснение неожиданной традиции отсчитывать этажи дома сверху вниз: «…на первом этаже под крышей <…> на втором этаже над погребами» [Ibidem, p. 111] - как направление «нисхождения» мира и души.

Большинство грамматических изменений наблюдаются в словах и выражениях, обозначающих ментальные и речевые процессы, так как мысль и язык связываются в представлении Кеш (в полном соответствии с убеждениями автора) с активным воздействием на окружающий мир. Дополнения, обозначающие события, для современного человека напрямую с ментальной или речевой деятельностью не связанные, в сочетании с глаголами think, tell, sing, dance вместо предложных становятся прямыми: «She thought_an earthquake» [Ibidem, p. 227] / «Она подумала землетрясение»; «I will tell_that journey» [Ibidem, p. 17] / «Я расскажу это путешествие»; «we danced the Rain down to the sea…» [Ibidem, p. 29] / «Мы танцевали дождь вниз, в море»; «it was spoken to you» [Ibidem, p. 33] / «его сказали тебе» - о найденном символическом предмете. Эти процессы приобретают характер ритуала, формирующего действительность: «They dance their life» [Ibidem, p. 389] / «Они танцуют свою жизнь». Данное представление характерно для многих традиционных культур, в том числе и североамериканских индейцев, но в переводах не принято нарушать нормы языка ради его передачи. Явно привычные для рассказчика действия облекаются в «переводе» в тропы, тесно связывающие мысль и слово с вещами или физическими действиями: «песня, которую я получила» [Ibidem, p. 24], «we were drumming up their courage» [Ibidem, p. 30] / «наши барабаны поднимали их храбрость»; «корзина <…> чтобы помнить в ней вещи» [Ibidem, p. 32]; «to take a pebble <…> to hang your knowledge on» / «взять гальку <…> чтобы повесить на нее свое знание».

Статус вещи, предмета в культуре Кеш вообще довольно высок. Так, в «переводе» встречаются причастия прошедшего времени, образованные от вербализованных существительных («feet shod» [Ibidem, p. 18] / «обутые ноги»; «bannered dancing place» [Ibidem, p. 19] / «площадь, увешанная флагами»; «terraced with vine» [Ibidem, p. 21] / «превращенный в террасу лозами»; «lidded basket» [Ibidem, p. 32] / «корзина с крышкой», и даже «felt awed» [Ibidem, p. 18] / «чувствовал трепет»), где транспозиция существительного (одновременно и адъектвирующего, и вербализующего характера) явно передает воздействие одного предмета на другой, изменение его состояния или даже сущности.

Пристальное чтение выявляет также случаи использования неличной формы глагола со значением существительного (Gerund) там, где в английском более естественным было бы употребление личной формы: «because the going was easy alongside it» [Ibidem, p. 28] / «потому что идти вдоль нее было легче»; «with a wanting that is powerful» [Ibidem, p. 36] / «с сильным желанием»; «The Train's direction of going was…» [Ibidem, p. 227] / «Направление следования поезда было…». Построение высказывания в английском языке вокруг глагольной формы можно интерпретировать как отражение самоценности действия в западной культуре, для которой, по мнению автора, характерна суета и вечная спешка (см. комментарий о длинных названиях домов [Ibidem, p. 346]), в то время как в Кеш действие «овеществляется», кристаллизуется в объект, сущность и назначение которого может оцениваться беспристрастно. Пожалуй, наиболее ярким примером можно считать «we all die it (dying)» [Ibidem, p. 107] / «мы все умираем свою смерть», хотя он и появляется в стихотворном тексте, где языковые трансформации более привычны, но в целом стиль стихотворений в романе не намного сложнее прозаических частей.

Значимость вещи, овеществленного действия для Кеш прослеживается и в использовании суффикса -ness как продуктивной модели c эффектом абстрактивации значения: «when the rockness of you ends» [Ibidem, p. 222] / «когда истощается твоя каменность»; «you manifest / many-quailness» [Ibidem, p. 110] - обращение к перепелке в стихотворении, как к воплощению сущности «перепелиности». В комментариях подробно описывается специфическая грамматическая категория Кеш: Earth and Sky Modes (модальности земли и неба) - «основополагающее грамматическое явление» [Ibidem, p. 50]. «Переводчик» утверждает, что для письменных текстов оно не существенно, т.к. модальность земли появляется только в устной речи, и в повествовательных текстах лишь один раз в диалоге дается транскрипция двух форм - для различения мысленного образа и реального человека: «Whettez-Whette?» (интерпретация: «Это был реальный человек или тебе привиделось?»). Однако в записи устной ритуальной формулы слово deer в модальности неба «переведено» как «deerness» [Ibidem, p. 88], т.е. эта модальность, очень часто используемая, в то же время выражает абстрактную сущность вещи. Наличие такой грамматической категории свидетельствует, что высокий статус вещи связывается с восприятием ее как материальной реализации идеальной сущности.

Подтверждение этому можно также наблюдать в ряде метонимических словосочетаний, где абстрактное существительное death с определенным артиклем используется для обозначения трупа, туши - т.е. конкретного проявления смерти: «Я спал рядом с этой смертью <…> Сейчас я несу эту смерть в хейимас» [Ibidem, p. 286] (охотник рассказывает об убитом олене); «Мухи слетелись на кровь в шерсти оленьей смерти» [Ibidem, p. 287]; «не было смерти, чтобы нести ее» [Ibidem, p. 85] (о человеке, пропавшем без вести, чье тело нельзя похоронить); «Они пели песни для этой смерти, и кремировали ее на следующий день на месте сожжения» [Ibidem, p. 64-65].

Ментальные процессы описываются в языке Кеш в категориях пространства, что встречается во многих языках, т.к. пространственные отношения более реальны для восприятия. Об этом свидетельствует специфическое переносное употребление в тексте романа наречия backwards и прилагательного reversal, семантически связанных с представлением о направлении движения. Авторские неологизмы «reversal-words», «reversal-language» неоднократно употребляются в значении «бессмыслица», «нечто, недоступное пониманию», хотя слова не произносятся буквально задом наперед: «How am I to write all this story in reversal-words?» [Ibidem, p. 176] / «Как могу я писать эту историю обратными словами?» - т.е. все в ней слишком непривычно; «…and all that may be reversallanguage» [Ibidem, p. 125] / «…и все это может быть обратная речь» (бессмыслица). Сходным образом употребляется backwards: «I had it all backwards» [Ibidem, p. 239] / «Я все понимала в обратную сторону» - я ошибалась; «we talked backwards for a while» [Ibidem, p. 175] / «мы некоторое время говорили, не понимая друг друга». Причем в «оригинале» это не перенос, а совпадение данных категорий. Так, героиня, впервые побывав вдали от дома и вернувшись, описывает свои ощущения как «Я видела все в обратную сторону <…> Никогда после со мной такого не случалось» [Ibidem, p. 25]. Т.е. она одновременно и видела привычный пейзаж «с другой стороны», и ощущала произошедшие с ней внутренние перемены, смотрела «другими глазами».

Категория времени, не менее абстрактная, чем ментальные процессы, в свою очередь, приобретает эмоционально-субъективный характер, заставляя «переводчика» «жонглировать» грамматическими временами там, где речь идет о необычном и запоминающемся опыте. Так, повествование в Past Simple может завершаться яркой картинкой-воспоминанием, где используется Dramatic Present: «Так идет (walks) она в неподвижном воздухе, залитая солнцем» [Ibidem, p. 22]; «картинка в моей памяти <…> как настенная роспись <…> и колеса на повозке не вращаются (do not turn)» [Ibidem, p. 33]. В короткой автобиографической зарисовке о необычном опыте все действия приводятся в Past Simple, а описания, даже те, которые относятся исключительно к моменту события в прошлом, - в Present Simple: «…мы пришли (came) к Линии. Она пахнет (smells) как мыло <…> Дар сказал (said), посмотрите, и мы посмотрели (looked), и шум стал (got) очень громким. Поезд пришел

(came)! Шум становится (is) сильнее, когда ты (are) стоишь близко» [Ibidem, p. 227]. В другом случае героиня описывает свой эмоционально насыщенный опыт из далекого детства. Внезапно стройная последовательность событий в Past Simple прерывается, и все, что она делала дальше, описывается в Past Perfect: «Сумерки поднялись (had come up) на гору прежде, чем я нашла (had found) место, которое я не могла найти (couldn't find), и я остановилась (had stayed), где была (was), в нише под корнями деревьев манзанита (толокнянка)» [Ibidem, p. 26]. Страшный для ребенка момент, когда он не мог найти ночлег в лесу, описывается ретроспективно, словно уже из укрытия под корнями дерева. Мы видим, что для народа Кеш прошлое не является оторванным от настоящего, но существует в настоящем человека как часть его внутреннего опыта.

Нерешительный «переводчик», впрочем, не всегда осмеливается прибегать к калькированию. Например, в примечаниях она описывает некое время «timeless present», которое «используется для мифов, снов, рассказов об умерших и церемоний» и «лучше всего передается с помощью английского причастия настоящего времени» [Ibidem, p. 47]. Однако в самой ткани текста стихотворение, в оригинале использующее «timeless present», приводится в Present Simple и в языковом плане ничем особенно не выделяется [Ibidem, p. 15].

Таким образом, культурные особенности и специфика менталитета народа Кеш искусно передаются автором «Всегда возвращаясь домой» в языковой ткани и воспринимаются читателем без дополнительных пояснений благодаря имитации приема калькирования. В «переводе» появляются многочисленные стилистические средства (олицетворения, метонимии, метафоры), деформации устойчивых словосочетаний и фразеологизмов английского языка, авторские неологизмы, нестандартные сочетания грамматических времен и т.д., отражающие восприятие животных и растений как равных человеку существ, с которыми он неразрывно связан узами родства, убежденность в силе слова и мысли, их вещественности, значимости вещи как конкретного проявления идеальной сущности, метемпсихозе и реальности прошлого опыта как неотъемлемой составляющей настоящего внутреннего мира человека.

Список литературы

калькирование роман ле гуин

1. Вульф В., Чеботарь С. История литературных мистификаций: от Гомера до Интернета [Электронный ресурс] // Сетевая поэзия. 2003. № 2 (2). URL: http://www.litafisha.ru/periodica/?id=21&t=t&n_id=8 (дата обращения: 16.02.2016).

2. Приходько В. С. Имена собственные и экзотизмы как элементы стилистического приема перевода с несуществующего языка в романе Урсулы К. Ле Гуин «Всегда возвращаясь домой» // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2016. № 6 (60): в 3-х ч. Ч. 1. С. 144-149.

3. Чупринин С. И. Русская литература сегодня: жизнь по понятиям. М.: Время, 2007. 768 с.

4. Bolaki S. “It Translated Well”: The Promise and the Perils of Translation in Maxine Hong Kingston's “The Woman Warrior” [Электронный ресурс] // MELUS. 2009. Vol. 34. № 4. Р. 39-60. URL: http://www.jstor.org/stable/20618099 (дата обращения: 12.02.2016).

5. Collins S. G. Review: Fiddling with Le Guin: Making New Connections with Science Fiction's Anthropologist [Электронный ресурс] // Science Fiction Studies. 2009. Vol. 36. № 3. P. 522-528. URL: http://www.jstor.org/stable/40649553 (дата обращения: 12.02.2016).

6. Conversations with Ursula K. Le Guin / ed. by Carl Freedman. Jackson: University Press of Mississippi, 2008. 182 p.

7. Corpus of Contemporary American English [Электронный ресурс]. URL: http://corpus.byu.edu/coca/ (дата обращения:

19.10.2016).

8. Le Guin U. K. Always Coming Home. Berkley: University of California Press, 2001. 470 p.

9. Lincoln K. Native American Renaissance. Berkley: University of California Press, 1983. 313 p. 10. Myers V., R. M. P. Conversational Technique in Ursula Le Guin: A Speech-Act Analysis [Электронный ресурс] // Science Fiction Studies. 1983. Vol. 10. № 3. P. 306-316. URL: http://www.jstor.org/stable/4239569 (дата обращения: 12.02.2016).

10. The Portable North American Indian Reader / ed. by Frederick Turner. N. Y.: Penguin Books, 1977. 628 p.

Размещено на Allbest.ru