Символика и номинология повести Х.И. Теунова "Аслан"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Символика и номинология повести Х.И. Теунова "Аслан"

Шетова Римма Адибовна,

Урусов Руслан Хаталиевич

Аннотация

В статье исследуется символический и связанный с ним номинологический план повести Х.И. Теунова "Аслан". Основное внимание сосредоточено на проблеме толкования и соотношения имен персонажей повести в их связи с ее лейтмотивом. Прослеживается предопределенность духовной трансформации главного героя семантикой его имени, также посредством интерпретации имен выявляются функции отдельных персонажей, скрытые в подтексте произведения.

Ключевые слова и фразы: символ; образ; номинологический аспект; повесть; лейтмотив; трансформация.

Одна из очевидных и наиболее актуальных мировоззренческих задач, стоявших перед национальными литературами 1930-40-х годов, - воссоздание процесса становления нового человека; и жанр повести в этом смысле не был исключением. Идеал нового человека "не имеет собственных корней в кабардинской культуре, зато вступает в нее с собственной незамысловатой эстетикой и собственным мировоззренческим обоснованием" [3, с. 156]. В свете этого значимой в своей неординарности вехой кабардинской литературы тех лет представляется повесть "Аслан", принадлежащая перу в то время молодого еще автора Х.И. Теунова (1912-1984). Работа над повестью была завершена предположительно в 1939 году, а в 1941 г. состоялось ее первое книжное издание в сборнике произведений с одноименным названием [8]. Как указывает А.Х. Хакуашев, судя по черновым записям писателя, она долго перерабатывалась и имела несколько вариантов [10, с. 65-67]. Русскоязычному читателю повесть стала известна в переводе М. Киреева, также она была переведена на иностранные языки - английский, немецкий, французский, испанский, польский. Это первое произведение кабардинской литературы советского периода, опубликованное за рубежом. Интересно, что сюжет опубликованного в 1941 году варианта в дальнейшем также подвергался сокращениям и переработке. В послевоенной версии были устранены фрагменты, изображавшие революционную будущность главного героя [Там же, с. 71-72]. После подобных сокращений, в особенности после изменения финала, многие мотивы, прогрессивные для времени написания повести, отошли, зато явственнее зазвучала вневременная составляющая произведения - мотив поиска счастья. Вероятно, этим и объясняется устойчивый интерес литературоведов к повести "Аслан", ведь смысл данного произведения не замыкается в рамках эпохи и дает каждому поколению возможность для нового прочтения. До настоящего времени символический и тесно связанный с ним номинологический планы повести Х. Теунова не рассматривались. В данной статье будет сосредоточено внимание на проблеме толкования и соотношения имен персонажей повести в их связи с ее лейтмотивом.

Уже первые строки произведения сосредотачивают внимание читателя на номинологическом аспекте образа. Автор подробно разъясняет значение прозвища, приставшего к его герою: "Мишаж - старый матерый медведь, - это прозвище как нельзя лучше подходило к Аслану. Был он огромный, широкоплечий, с лицом, густо заросшим косматой черной бородой. Сильная походка вразвалку, изношенная, побуревшая от солнца черкеска, войлочная шляпа, излохматившаяся по краям, стоптанные чувяки из грубой сыромятины дополняли его сходство с косматым обитателем лесов" [7, с. 319]. Семантика силы изначально заложена уже в имени собственном героя: Аслан - имя тюркского происхождения, означающее "лев". Мишаж и Аслан символически маркируют мощь физическую и, вероятно, духовную. И если первое показано наглядно, то второе пока лишь сокрыто в потенциале, который либо будет реализован, либо останется невостребованным. Ведь, как пишет Э. Афанасьева, "имя в литературном тексте является маркером реализации/нереализации личностного потенциала героя, потенциально находящегося между полюсами славы и бесславия, жизни и смерти, памяти и забвения" [1, с. 23]. Примечательно в этой связи указание А.Х. Хакуашева [10, с. 66] на то, что в набросках к повести значится название "Пшихоф", при этом в одном из вариантов имеется также подзаголовок "Несостоявшееся счастье". Пшихоф - имя собственное, имя, в котором зашифровано социальное амплуа, дословно в переводе с адыгского можно истолковать как "хорошо относящийся к князю". Отказ Х. Теунова от имени Пшихоф и выбор его в пользу Аслана объясняет многое. Автор отказывается от "страдательного" и подчиненного начала, заложенного в имени. В потенциале и Аслан, и Мишаж содержат в себе неизбежный бросок вперед, кульминацию заложенной в них природой мощи. В этом смысле не может быть незначимым и то, что судьба сталкивает Мишажа с другим "медведем" - печником Михаилом. "За Михаилами прочно установилось сопоставление их с медведем, как и, наоборот, общеусвоено имя этого последнего - Мишка. Это уравнивание Михаила и косматого зверя делается по признаку неповоротливости, неуклюжести, некоторой растрепанности" [9, с. 616]. В силу драматических обстоятельств с особой ясностью открывается родство, социальное и духовное, двух "медведей". С момента их встречи в повествование привходит предчувствие неизбежных перемен если не в жизни, то в сознании Мишажа. "Медведь - добродушный увалень, но он же и весьма ловок и яростен, когда придет время. Характерна для него не просто его неповоротливость и тяжеловесность, а двойственность его природы, окружившей внутреннюю яростность тяжелым мохнатым обличием. Так же и в Михаиле: было бы крайней ошибкой думать о вялости его темперамента, о внутренней медлительности и заторможенности душевных движений" [Там же]. Главный герой отвечает этой двойственности. Дремлющий потенциал Мишажа раскрывается в эпизоде его столкновения с князем Кушуком и его свитой. Духовная трансформация, совершающаяся в этот момент с Асланом, особенно интересно определяется в сопоставлении с именем князя - Кушук. Здесь уже оказывается задействованным прием скрытого контраста, ибо имя Кушук вызывает прямые ассоциации с легендарными личностями адыгской истории: Кушук Джанхотов - последний верховный князь Кабарды, и доблестный князь Кушук Ажгериев - герой историко-героических песен. В конкретном случае имя, воскрешающее память о легендарных героях, выступает тем фоном, на котором обрисовывается измельчавший и недостойный их тезка. Нынешний носитель этого имени распивает вино в станционном буфете, а дух героизма и доблести, как показывает Х. Теунов, транслируется через человека более достойного - крестьянина Аслана: " - Если вздумаешь ползти в мою сторону, Кушук, - грозно шептал он, - то берегись: скоро в твое горло заглянет солнце! - Молчаливый, угрюмый, он теперь легко вспоминал гордые, как заклятье, слова старинных воинов, слова, унаследованные от самих нартов, и смело бросал их в лица врагов" [7, с. 332]. Образ разгневанного героя наделяется ореолом доблести и неуязвимости, духовно роднящим его с национальными героями давно минувшей старины. Это и есть момент кульминации природной силы Мишажа-Аслана.

Но у героя есть еще одно прозвище, и оно непосредственно перекликается с лейтмотивом повести, маркируя устойчивую беспросветность судьбы Аслана: "Угрюмо шла одинокая жизнь этого батрака-силача. Недаром носил он и второе прозвище - "Надоевший аллаху человек"" [Там же, с. 319]. Вряд ли писатель мог сознательно индуцировать подобный подтекст, но столкновение "надоевшего аллаху" героя с печником Михаилом обнаруживает в связи со вторым прозвищем мистический план прочтения, ведь "имя Михаил в переводе с древнеиудейского языка означает "равный, подобный Богу", также существует вариант перевода - "испрошенный у Бога"" [2]. Таким образом, печник Михаил предстает как символ просветления судьбы Мишажа.

До того как обстоятельства свели Мишажа с Михаилом, на короткий миг его жизни указующим ориентиром счастья стала для него Нисааф - в переводе с адыгского толкуется как "приятная невестка" или же "ласковая невестка". Имя полностью дублирует ту роль, которая отведена этой героине в повести. Это ласковая, приветливая и кроткая хозяйка, женщина с милым обликом - воплощение мечты Аслана о семейном очаге, о тихом островке личного счастья. После падения в пропасть коровы Нисааф по вине княжеского объездчика Ибрагима мечты о семейном счастье Аслана терпят крах. Примечательно, что параллельно появлению именно этих двух персонажей - Нисааф и Михаила - возникает и образ мерцающей звезды. Как известно, "звезда - символ многозначный. Это символ вечности, света, высоких устремлений, идеалов" [6]. Здесь мерцающая в небе звезда символизирует надежду на лучшее. Впервые образ звезды нарушает сумрак его жизни по дороге к дому Нисааф. Звезды робко мерцают над тополем, растущим возле ее домика, затем - крупная ласковая звезда, которая мигает над ним, когда Аслан, скрываясь от погони, прячется в доме печника Михаила, ярко загорается она и в конце повествования, когда герой, несколько просветленный после общения с Михаилом, отправляется в путь. Примечательно упоминание о том, что это зеленоватая звезда (цвет исламской религии), и ей, как оказывается, не раз молился Аслан. В этом образе сходится искание праведного, богоугодного счастья (зеленый цвет) и символ новой социалистической эпохи - звезда. Так осуществляется "неосознанный способ маркировки "правильного героя" - нового человека - посредством устойчивой интерпретации правильного как праведного" [3, с. 48]. Ведь и сам себя герой оценивал как проклятого богом человека, поэтому мотив поиска счастья определяется и через возвращение к Богу, через богоугодность. Именно сокращения некоторых фрагментов повести сделали героя если не более многоплановым, то менее предсказуемым. Можно сказать, отказ от революционных мотивов равнозначен здесь отказу от следования схеме в пользу изображения личности, а "что касается идеала в мире личностном, субъективном, то с ним все обстояло гораздо сложнее, и далеко не всегда он дублировал идеал общественный" [4, с. 85]. Как видим, у Аслана свои самобытные представления о добре и зле, о благополучии, пусть иногда ошибочные, неуклюжие и пока что лишенные зачатков прогрессивности. Ранее мы уже подчеркивали нестереотипность этого героя, резко проступившую на фоне новых реалий, которые "выдвинули новые требования к человеку, повлияли на его психику, поведенческие стереотипы, подвергая сложившиеся веками нормы подчас резкой ломке, подвластной не каждому. <…> ломалось индивидуальное начало, подверстывая человека под коллективистские представления и "общий", хотя где-то в идеальной перспективе, возможно, и заманчивый уклад. А Аслан сохранял это начало, он, собственно, и боролся за него" [5, с. 34].

Целесообразно обратить внимание на еще одно имя. Роковую роль в судьбе героя сыграл персонаж по имени Ибрагим. Это княжеский объездчик, столкнувший в пропасть корову Нисааф. Имя кажется вполне нейтральным, между тем и оно оказывается внедренным в контекст религиозности: "Да, молился он плохо, редко посещал мечеть, грешил и не каялся в грехах. "Аллах больше не мог терпеть мои грехи. Вот и послал злобного пса Ибрагима… Вот и не будет никогда мне счастья… Проклятый я, проклятый!" С ненавистью перебирал Аслан дни своей жизни и не находил ни одного дня, достойного доброго мусульманина" [7, с. 326]. Выходит, что отрицательный персонаж, наделенный, однако, именем из Священного Писания - Ибрагим, выступает как символ кары героя за его неправедную жизнь. Так выявляется устойчивый религиозный подтекст повествования, и в этой связи "резонно предположить, что ценностные установки художника, определяющие, в конечном счете, его идеологический выбор, не могут всегда пребывать в полной гармонии с идеалами общественными и общезначимыми" [4, с. 84]. Таким образом, мы можем констатировать предопределенность духовной трансформации главного героя семантикой его имени, а также раскрытие посредством интерпретации имен отдельных персонажей их функций, скрытых в подтексте произведения. повесть семантика имя

Список литературы

1. Афанасьева Э.М. Онтология имени в творчестве русских писателей начала XIX века. М.: ЛЕНАНД, 2013. 264 с.

2. Значение имени Михаил [Электронный ресурс]. URL: http://www.kakzovut.ru/names/mihail.html (дата обращения: 12.03.2016).

3. Кажарова И.А. Кабардинская поэзия ХХ века: актуализация идеала. Нальчик: Печатный двор, 2014. 176 с.

4. Кажарова И.А. Противоречивость идеала в эстетической рефлексии 1940-50-х гг. // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2012. № 12. Ч. 2. С. 84-88.

5. Мусукаева А.Х., Шетова Р.А. Художественный мир Хачима Теунова. Нальчик: Эльбрус, 2002. 89 с.

6. Символы и знаки [Электронный ресурс]. URL: http://sigils.ru/symbols/zvez.html (дата обращения: 10.03.2016).

7. Теунов Х.И. Избранное. М.: Художественная литература, 1976. 429 с.

8. Теунэ Хь. Аслъэн. Нальчик: Кабардино-Балкарское издательство, 1941. 72 с.

9. Флоренский П.А. Имена. М.: Эксмо, 2006. 896 с. 10. ХьэкЙуащэ А. Хь. Теунэ Хьэчим. Нальчик: Эльбрус, 2013. 268 с.

Размещено на Allbest.ru