Размещено на http://www.allbest.ru/

Антропоцентрический аспект семантико-мотивационной реконструкции региональной исторической антропонимии Исследование выполнено при финансовой поддержке Минобрнауки России в рамках проектной части государственного задания в сфере научной деятельности, № 33.1162.2014/К.

Кюршунова Ирина Алексеевна

Аннотация

Рассматриваются вопросы семантико-мотивационной реконструкции исторической антропонимии Карелии. Статья выполнена на большом фактологическом материале, извлеченном из русскоязычных делопроизводственных памятников письменности XV--XVII веков. Поднимается вопрос об информативности мотива именования у разных антропонимических единиц: календарных и некалендарных личных имен, прозвищ, патронимов, фамильных прозваний, посессивных ойконимов. Определены способы извлечения такой информации и особенности анализа мотивов именования у разных видов антропонимической лексики. Установлена их этнолингвистическая, когнитивная, культуроносная иерархия. Показано, что наибольшим антропоцентрическим потенциалом в представлении языковой картины мира и духовных ценностей человека обладают некалендарные личные имена и прозвища. У данных видов онимов в мотиве именования наблюдаются диффузные процессы. Особое внимание уделено мотивационным критериям у прозвищ, еще не становившихся основой такого исследования. При этом учитывается не только семантика омонимичного антропониму апеллятива, но и географический аспект, сходство мотивационной базы, структурные особенности имени собственного, культурно-исторический, этнографический фон, стоящий как за онимом, так и за соответствующим ему апеллятивом. Доказано, что историческая антропонимия является одним из источников антропоцентрического подхода в исследовании языкового материала.

Ключевые слова: историческая антропонимия; ономастика; семантическая реконструкция; мотив именования; антропоцентризм; этнолингвистика. семантический мотивационный антропонимия

Сокращения

баб. - бабаевские говоры русского языка

белом. - беломорские говоры русского языка болг. - болгарский язык

в.-луж. - верхнелужицкий язык вят. - вятские говоры русского языка др.-русск. - древнерусский язык кад. волог. - кадниковские говоры Вологодской области

кирил. - кирилловские говоры русского языка кириш. - киришские говоры русского языка кондоп. - кондопожские говоры русского языка медв. - медвежьегорские говоры русского языка

н.-луж. - нижнелужицкий язык олон. - олонецкие говоры русского языка онеж. - онежские говоры русского языка

онеж. КАССР - онежские говоры (территория Карелии) орл. - орловские говоры русского языка пенз. - пензенские говоры русского языка перм. - пермские говоры русского языка

подп. - подпорожские говоры русско го языка прион. - прионежские говоры русского языка пск. - псковские говоры русского языка пуд. - пудожские говоры русского языка разг. - разговорное сев.-двин. - северо-двинские говоры русского языка сербохорв. - сербохорватский язык словен. - словенский язык смол. - смоленские говоры русского языка твер. - тверские говоры русского языка

тобол. - тобольские говоры русского языка

ярос. - ярославские говоры русского языка

Вводные замечания

Когнитивно-антропоцентрический подход к исследованию языкового материала, актуализированный в конце 80-х гг. ХХ века, продолжает сохранять научную востребованность, поскольку в центре изучения находится человек, особенности его отношения к себе, социуму и - шире - к миру, что, согласно В. фон Гумбольдту, "служит высшей и общей цели совместных устремлений человеческого духа, цели познания человечеством самого себя и своего отношения ко всему видимому и скрытому вокруг себя" [Гумбольдт, 1985, с. 383]. Такой подход позволяет выделить универсальные (стереотипные) и специфические (самобытные) черты духовного мира человека, отдельного социума, народа, а также "рисовать" различные области языковой картины мира и связанных с нею явлений.

Для данного исследования наибольший интерес представляют работы, в которых в аспекте антропоцентризма репрезентированы ономастические единицы (прежде всего антропонимы). Как отмечает М.В. Голомидова, "антропоним представляет собой тот языковой знак, который можно назвать предельно антропоцентрическим, максимально приближенным к человеку" [Голомидова, 1988, с. 64]. Доказано, что имя собственное занимает особое место в языковой картине мира любого народа, несет определенный культурный потенциал, в них - именах собственных, - по словам Е.Л. Березович, "кодируются <…> наиболее социально значимые и устойчивые кванты этнокультурной информации" [Березович, 2009, с. 11]. Поэтому следует признать правомерным поставленный вопрос о разработке когнитивной ономатологии, которая даст ответ на вопрос: как информация закрепляется и передается в онимах? См.: [Васильева, 2009, с. 47--48; Робустова, 2014, с. 41, 42].

Наиболее существенный вклад в разработку данной проблемы внесен этнолингвистическими изысканиями Е.Л. Березович, результаты которых апробированы ею при разработке методики извлечения этнокультурной информации, а затем применены к реконструкции мифопоэтического образа пространства на материале топонимов, зафиксированных на Русском Севере [Березович, 2007, 2009, 2010, 2014]. Заявленный этнолингвистический подход пересекается с другими антропоцентрическими способами и приемами описания мира через языковой материал: когнитивным, эпистемологическим, аксиологическим, и имеет сотни цитирований при исследовании не только топонимов, но и других разрядов онимов, в частности, антропонимов, прежде всего прозвищ и фамилий, восходящих к прозвищам самой разной семантики, функционирующих в современном социуме, художественных текстах, см., например: [Боброва, 2016; Боброва и др., 2007; Бойко, 2016; Захарова и др., 2013; Новико ва, 2009, 2012; Рыгалина, 2013; Скребнева, 2011; Сурикова, 2013; Феоктистова, 2016 и др.].

Опора на теоретические постулаты Е.Л. Березович, а также Н.И. Толстого и С.М. Толстой, М.Э. Рут, М.В. Голомидовой [Толстой, 1995; Толстой и др., 1998, 2013; Толстая, 2010; Рут, 2001, 2008; Голомидова, 1998 и др.] позволила подключить к подобным исследованиям антропонимические данные, представленные в памятниках письменности одного из удаленных регионов Древней Руси - Карелии XV--XVII вв. Обращение к такому материалу более чем актуально уже потому, что исторический антропонимикон для целей подобного исследования привлекался эпизодически. Антропоцентрическая информативность именований лиц, отмеченных в русском языке донационального периода, обсуждалась в работах Л.А. Захаровой, А.Ю. Кведер [2013], Н.В. Комлевой \ [2005], И.А. Кюршуновой [2012, 2013, 2015], С.Н. Смольникова [2005, 2011,], Ю.К. Юркенаса [1979] и др. Несмотря на ряд интересных и значимых наблюдений своеобразие антропонимов в отражении культурно-исторических особенностей духовного мира, изучение ценностных ориентиров человека средневекового общества и под. представлены редуцированно, а в некоторых исследованиях подменяются распределением некалендарных имен по лексико-семантическим группам.

В данной статье мы обратимся к одному из методических приемов антропоцентрического исследования - семантико-мотивационной реконструкции (в терминологии Е.Л. Березович), которая предполагает выявление мотива именования у разных групп антропонимической лексики, несущей когнитивную, этнолингвистическую информацию о языковой картине мира, духовных и материальных ценностях средневековой Руси.

Для анализа привлекаются все виды антропонимических единиц: некалендарные личные имена, календарные личные имена, прозвища, патронимы, фамильные прозвания, посессивные ойконимы, извлеченные из официально-деловых русскоязычных документов (около 66000 антропонимических единиц). Такое широкое включение разных видов онимов в новую исследовательскую парадигму объясняется тем, что антропоцентрическая составляющая выявляется у каждой названной единицы через мотив именования, но степень насыщенности информацией и способы ее извлечения различны у разных видов антропонимов.

Если ранжировать антропонимические единицы с данных позиций, то наиболее содержательными в культурно-языковом плане являются прозвища и некалендарные личные имена, поскольку их вторичность к лексической системе языка очевидна. Далее следуют патронимы и ойконимы, сформировавшиеся на их основе, затем календарные имена и различные ономастические образования от них. Кроме семантики основы, должны анализироваться формальные показатели - особенности модифицированных форм, форманты, участвующие в их создании. Здесь первенство делят некалендарные и календарные личные имена.

Некалендарные личные имена как база семантико-мотивационной реконструкции

Что касается некалендарных личных имен, их когнитивный потенциал уже описан в предыдущих работах автора [Кюршунова, 2012а, 2012б]. В статье тезисно укажем их когнитивно-антропоцентрическое наполнение, обусловленное выявлением мотивационной базы.

Будучи представителями дохристианской ономастической традиции, некалендарные личные имена, как показывает семантико-мотивационная реконструкция их внутренней формы, демонстрировали систему семейных ценностей, отражающих порядок, время рождения, внешние и внутренние качества новорожденного, отношение родителей к нему (ср. в порядке убывания: Нечай, Третьяк, Поздей, Истома, Первуша, Меньшой. Ушак, Ждан, Малой, Невзор, Молчан, Негодяй, Неклюд, Некрас, Одинец, Томило и т.д.)1. Подтверждением особого отношения к ребенку со стороны семьи в средневековом обществе является также включение таких имен в деривационный процесс, связанный с образованием различных модификатов (к перечисленным выше добавим Нечайко, Нечаец, Третьячко, Первушка, Первыша, Первышка, Меньшак, Меньшик, Меньшичко, Ушачко, Жданко, Жданец и т. д.). Статистика показывает, что в мотивационном плане наиболее востребованными были индивидуальные номинации по внешним данным ребенка, а самыми частотными - имена, указывающие на порядок рождения и все ту же внешность именуемого. При этом в семантическом плане все некалендарные личные имена контаминировались с охранным или пожелательным мотивом именования. Покажем на примере. Одно из самых частотных имен ономастикона Карелии XV--XVII вв. - Третьяк - указывает на (1) реальную действительность - порядок рождения, (2) скрытое пожелание иметь большую семью, как признак других имплицитных составляющих мотива: сила, удача и, возможно, богатство (семья с большим количеством лиц мужского пола - богатая семья), которые логически связаны с третьим мотивом, а именно (3) народной магией числа три. Выявлено: число три - это развитие и завершенность процесса, полнота некоторой последовательности (начало - середина - конец или нижний - сред ний - верхний уровни и под.). Третий член некоего ряда трактуется как высший, совершенный (в фольклоре: третий сын, третья дочь и т.п.), см.: [СД, т. 5, с. 544--545; Толстая, 2010, с. 215 (со ссылкой на Лукiнова)]. Практически за каждым некалендарным именем выстраивается подобная мотивационная база, состоящая из 2-х и более предполагаемых мотивов именования. Насколько они были связаны между собой и были ли связаны, точный ответ дать невозможно. Но временной отрыв от ситуации номинации лица дает возможность для контрастных допущений о семантико-мотивационной реконструкции некалендарного личного имени: (1) каждый выявленный мотив именования в сознании номинатора лица некалендарным личным именем являлся дискретным; (2) между мотивами номинации могла действовать диффузия, когда при наречении все возможные мотивы номинации переносились на именуемого.

Мотивационная составляющая календарных имен

О когнитивном потенциале календарных личных имен, рассматриваемом через интерпретацию статистических показателей полных и модифицированных форм имен, анализ их этноязыковой и социальной маркированности, см. в работе [Кюршунова, 2013]. Что касается мотивационного аспекта, то справедливым будет сказать, что календарные личные имена также имеют мотивационную базу, но иного рода, нежели некалендарные личные имена, у которых, как это было показано выше, причина появления именования сопряжена с семантикой базового апеллятива, а в некоторых случаях - с различными культурными смыслами, которые можно выявить при изучении жизни слова в контексте устного народного творчества, обрядах, ритуалах, верованиях. Календарное имя - это тоже ритуал, но ритуал христианский. Его появление в донациональный период мотивировано христианскими обычаями, связано с обрядом крещения 2. Насколько известен был этимологический и церковный (духовный) смысл имени самому носителю календарного имени, ответить сложно. Любопытно отметить, что были отдельные отступления при наречении календарным именем (которые мы намеренно опускаем в статье), но в целом признано - календарное имя было призвано включить нового члена общества в круг христиан 3. Уже то, что эти имена к XV--XVII вв. адаптировались на всех языковых уровнях русской ономастической системы и функционально превосходили дохристианский антропонимикон, ярко свидетельствует о смене парадигмы верований, изменении сознания и системы культурных ценностей многоэтнического народа Руси.

Мотивационный аспект исследования патронимов, фамильных прозваний, отчеств, посессивных ойконимов

Функционирование патронимов, фамильных прозваний, отчеств в деловой письменности - это еще одна косвенная характерная примета изменения культурного сознания и признак смещающихся центров в антропонимической системе. Несмотря на то, что индивидуализирующим ядром продолжает оставаться личное имя, представление человека через другие дополнительные единицы номинации становится достаточно устойчивым. Возможно, эта черта проявлялась не только в деловой письменности, но и речевом узусе старорусской языковой системы. Причина, безусловно, экстралингвистическая, связанная с социально-экономическим устройством общества: закреплением собственности за лицом, когда наряду с ответами на вопросы: ты кто? (Иван, Иванко); кто владелец? (владелец Иван), появляются вопросы ты чей? (Иванов, Иванов сын); чье владение? (владение Ивана, Иванова, Ивановского).

Таким образом, патронимы, фамильные прозвания, отчества отмечали принадлежность человека к семейному социуму, а посессивный ойконим - к определенной территории. Отсюда выстраиваемые мотивы номинации: у патронимов, фамильных прозваний и отчеств - `именование по отцу (деду или реже другому родственнику)', то есть Баженов, Вешняков, Иванов, Некрасов, Юшков = сын (или внук) Бажена, Вешняка, Ивана, Некраса, Юшки; у посессивных ойконимов - `название места по имени или прозвищу, патрониму владельца, первопоселенца', ср. дер. Созоново (Созоновская), поч. Софоново (Софоновской), пуст. Тучковская, Шесниковская, Юрчаковская = деревня Созона или Созонова, починок Софона или Софонова, пустошь Тучки или Тучкова, Шесника или Шесникова, Юрчака или Юрчакова. При этом патронимы и ойконимы дополнительно репрезентируют ту ономастическую единицу, которая лежит в их основе: патроним представляет некалендарное или календарное имя, а ойконимы соответственно - имя или патроним. Поэтому они обрастают теми же мотивационными сведениями, которые уже описаны нами и которые будут рассмотрены далее.

Ценность этого материала заключается еще и в том, что данные ономастические единицы могут содержать в своей основе различные модификаты календарных имен, некалендарные имена, прозвища, которые по какой-либо причине не отмечены в именной и прозвищной системе, а, следовательно, это дополнительный источник наших представлений о картине мира донационального периода. Только один пример. Пока в исторических документах не зафиксированы ни прозвище Варлыга (или модификат от Варлаам), ни патроним Варлыгин, зато отмечено название деревни Варлыгино в Сакульском погосте 1568 г. [ПКВП, с. 140], которое является пред ставителем не только всех связанных с ним названных единиц, но, возможно, и апеллятива варлым га `ленивый человек, лентяй, лентяйка' (волог., вят., твер.. барнаул.) [СРНГ, вып. 4, с. 55].

Особенности выявления внутренней формы у прозвищ

Перейдем к семантико-мотивационной реконструкции прозвищ. Мотивировочный признак, легший в их основу, может устанавливаться несколькими способами. Во-первых, если принять во внимание лексическое значение омонимичного антропониму апеллятива, семантика последнего признается возможным мотивом именования, для определения которого используется комплекс сопоставительных материалов: данные диалектных, исторических, этимологических словарей. Во-вторых, может анализироваться культурно-историческая аура апеллятива, позволяющая предполагать, что антропонимы - рефлексы существовавших верований, обычаев определенного этноса. В этом случае привлекаются исследования этнолингвистов, этнографистов, фольклористов, культурологов и т. д. В-третьих, можно обратиться к виртуальным ситуациям, обусловившим номинацию лица определенным именем собственным апеллятивного характера.

Во всех случаях мотивы именования следует считать гипотетическими, поскольку истинный мотив именования остается скрытым от нас временем, Информация о причинах получения конкретным лицом имени собственного в памятниках письменности фиксируется редко, ср.: Князь велики Василей Ивановичь … прислалъ во Псковъ князя Ивана Михайловича Найдена, а потому его назвали Найденомъ … нашли его псковичи на Загорском двор?, Псков. лет., XV--XVII вв. [СлРЯ XI--XVII, вып. 10, с. 101]; … отец ево Бахты Фрянца выехал из Шведы, а во крещении имя ему Анания … и он, Василей … кн. Дмитрия побил … и убил под ним, князем, коня и привез того коня часть кожи, да лук, да палаш кн. Дмитрия Шемяки ко мне, великому князю, и аз, великий князь, пожаловал … велел ево Василья писать Василей Кожа, 1430 г. [АСЭИ, III, с. 178-а].

Поскольку такие записи единичны, то следует за прозвищем, зафиксированным в памятниках письменности, видеть не один мотив, а комплекс мотивов именования, и, более того, как и у некалендарных личных имен, у прозвищ следует учитывать возможную диффузию мотива именования.

Рассмотрим это на примерах.

Сначала обратимся к анализу антропонимов, для которых видится определенный (конкретный) мотив именования. Ср.: Федосейко Бочевник, 1563 [ПКОП, 83] и др.-русск. бочевник `то же, что бочар (мастер по изготовлению бочек)' [СлРЯ XI--XVII, вып. 1, с. 304]. Такое соотношение говорит о том, что лексическое значение апеллятива - это мотив именования. Его объективность подтверждена данными исторических словарей, а также серией подобных соотношений (ср.: Винокур ~ винокур, Глинник ~ глинник, Гончар ~ гончар, Горшечник ~ горшечник, Котельник ~ котельник и под.; всего 46 подобных примеров), равно как и отображением таких названий лиц в других группах антропонимов (патронимах, фамильных прозваниях: Ведерников, Драничников, Жерновников, Мельничников, Овчинников и проч., всего 82 примера), где за каждым конкретным именованием лица видится конкретный мотив именования: Винокур `тот, кто занимается винокурением' [СлРЯ XI--XVII, вып. 2, с. 186], *Ведерник `мастер, делающий ведра' [Там же, с. 45], Глинник, ср. глинщик `гончар' [Там же, вып. 4, с. 33] и т. д. Вхождение антропонима в ряд подобных в семантико-мотивационном плане именований позволяет их не только включить их в группу, интегрированную семой, как, например, в нашем случае - `название лица по роду деятельности', но и, сопоставив мотивы именований, предположить у них наличие дополнительных сем и, как следствие, мотивационных компонентов. Так, рассмотренные выше случаи сравним с теми, в которых общий мотив номинации осложнен дополнительными дифференциальными признаками в выполняемой работе, ср.: Горшечник и горшечник `тот, кто занимался изготовлением и продажей горшков' [Там же, вып. 4, с. 97--98], Котельник и котельник `ремесленник, изготовляющий и чинящий котлы и медную посуду; медник' [Там же, вып. 7, с. 380]. Фиксация историческими словарями таких компонентов дает возможность видеть их и у других антропонимов общего ряда, то есть Ведерник - это не только `тот, кто изготавливал ведра', но и, возможно, тот, кто `продавал, ремонтировал их' и т. п. (по аналогии с Горшечник, Котельник). За данной гипотезой подразумевается то, что исторический контекст, представленный в словарях и прочих документах, нарративах, не включал по разным причинам некоторые существенные или несущественные компоненты значения.

В любом случае стоящий за прозвищем мотив именования позволяет говорить о фрагменте языковой картины мира, обозначенном темой "Номинация лица по роду деятельности", и более того - о пересечении (пусть неявном) с семантическим множеством `отношение человека к труду'.

Подобным образом можно говорить о катойконимах, этнонимах, сохранившихся в основах именований (Белозер, Двинянин, Москвитинов, Кареленик, Мордвинко, Немчин), у которых, предполагаем, мотив именования контаминировался с семой `чужой', `не свой'.

Теперь о семантико-мотивационной реконструкции антропонимов, восходящих к экспрессивным названиям лица. Их отличает невысокая гипотетичность, или высокая релятивность, обусловленная тем, что антропонимический материал соотносится с апеллятивным, отделенным от него значительным временным промежутком (в несколько столетий), что переводит мотив именования в субъективную для исследователя плоскость. Для выяснения мотивов именования в данном случае следует учесть ряд критериев: (1) поиск омонимичных или однокоренных апеллятивов в русских говорах, литературном языке, славянских языках, связанных с экспрессивным названием человека; (2) учет географии функционирования антропонима и апеллятива; (3) регистрация сходных мотивов именования, позволяющих поставить имя в ономастический семантический ряд; (4) внимание к структурным особенностям антропонима, допускающих связать именование с другими языковыми фактами; (5) поиск культурно-исторической информации об основе именования.

Дадим обозначенным критериям комментарий.

Так, кажется, нет сомнений, что антропоним Бобоша (Никонко Бобоша, 1563, [ПКОП, с. 160]) восходит к апеллятиву бобоша, и сохранившийся в современных говорах апеллятив семантически связан с представленным в документах прозвищем. Но насколько лексическое значение диалектного бобоша - `человек, который говорит без умолку' (перм.) [СРНГ, т. 3, с. 38] - отражает действительный мотив именования, зафиксированного в Карелии в XVI веке, ответить сложно. Однако, реконструируя для донационального периода нарицательную единицу (*бобоша), мы все же должны сделать предположение и о ее лексическом значении, и о возможном мотиве именования лица и в дальнейшем подключить предполагаемый мотив именования к более широкому мотивационному контексту, чтобы проследить вероятность действия модели.

В рассматриваемом нами примере (Бобоша ~ бобоша) однозначно признаем проявление через именование таких семантических компонентов, как `человек', поскольку именно человек является носителем такой номинации, и такого компонента, как `говорить, издавать звук'. Последнее восстанавливается на основе сравнения славянских апеллятивных однокоренных параллелей: болг. бобут? `шуметь, издавать гул', бобутим `шуметь, бубнить', сербохорв. бобутати `бубнить, говорить глухим голосом', словен. bobotati `глухо греметь, грохотать', `шуметь', `стучать', `болтать', в.луж. bobotaж `гудеть, греметь', н.-луж. bobotaњ `гудеть, греметь, стучать', `трястись, дрожать, трепетать, болтать' [ЭССЯ, т. 2, с. 143], и наиболее близкий к нам по времени факт: боботбть `невнятно говорить (напр. от холода)' (сев.-двинск., перм.), `о звуках, издаваемых зайцем' (сев.-двинск., перм.) [СРНГ, вып. 3, с. 37]. Как видим, идентифицируются (пусть и неоднозначно) характер звука и особенности говорения. Поэтому при общем (интеграционном) семантическом компоненте - `тот, кто издает звуки, говорит', или проще `болтливый человек', - считаем, следует учитывать бульшую часть всевозможных (дополнительных) сем, которые могли повлиять на мотив именования человека в прошлом: `шуметь', `бубнить', `глухой', `болтать', `невнятно', извлеченных из представленных выше материалов.

Значимым фактом является совпадающая география антропонима и омонимичного ему апеллятива. Так, отметим, что именование Бобоша - это не ономастический раритет, оно несколько раз отмечено не только в документах Карелии (см. [Кюршунова, 2010, с. 50]), а также на Урале, в Вологде, Перми [Мосин, 2001, с. 49; Чайкина, 1995, с. 16; Полякова, 2005, с. 52]. Наблюдаемое географическое совпадение - Пермь - показатель, что именно для пермского ономастикона реконструкция мотива является релевантной. Хотя широкая география апеллятивной основы - косвенное свидетельство возможного существования такого мотива и на других территориях. Она косвенно отражена в следующих фактах: боботэнчик - эпитет зайца в орл., вят. говорах, боботэшка - `удод' (тобол.) [СРНГ, вып. 3, с. 37], компонентный анализ значения которых также позволяет дойти до семы `говорить, издавать звуки'.

Можно было бы принять без оговорок реконструированный мотив именования и для прозвища Бобоша из памятников Карелии. Тем более что именований, в которых основа отражает мотив `болтливый человек', в документах Карелии более 20 (Байко, Бакака, Балака, Балакша, Бахарь, Бубен, Бутора, Гундора, Звяга, Колокол, Лопот, Луста, Ляпа, Слота, Рагоза и т. д.), а если учитывать семантическую связь между `болтливый' и `сварливый', то количество таких именований увеличится больше чем вдвое (+ Базыка, Бунда, Верещага, Вязга, Галбач, Грызло, Карза и т. д.), что совершенно не случайно для картины мира жителей Карелии, где данные качества людей были особенно заметны на фоне характеристик спокойного, малоразговорчивого прибалтийско-финского этноса.

Но для объективного анализа следует обратить внимание на структуру именования Бобоша, в котором можно выделить формант -ша. Он мог присоединяться не только к глагольной основе боботать с различными морфонологическими изменениями, но и к именной основе боб- со значением `носитель признака', ср.: левша, правша, юноша, святоша [Русская грамматика…, т. 1, с. 177]4. В этом случае следует обратить внимание на такие языковые факты, связанные с территорией Карелии, как бубка `детская игрушка' (олон., онеж. КАССР, а также новг., пск., твер.) [СРНГ, вып. 3, с. 35]; (пуд., онеж., медв., кирил., подп., прион.) [СРГК, вып. 1, c. 80], а также бубка `осколок от разбитой посуды, черепок' (медв., кондоп., кириш.), `осколок, черепок, используемый детьми для игры' (медв., баб.), `любой предмет, используемый детьми для игры' (кирил., белом., прион.) [Там же].

Взятые для сопоставления примеры позволяют перевести мотив именования в другие регистры, который мог быть (1) обусловлен переносным значением или метафорическим по модели `предмет' > `человек', или даже, возможно, метонимическим (подобных примеру Кожа, описанному выше); (2) связан с мифологическими представлениями древности, когда с предметом связывался некий обряд или предмет наделялся определенной символикой. В первом случае подразумевается характеристика именуемого субъекта и следует искать или предполагать именно такие мотивационные признаки номинаций, где сравнивается человек с внешними или в отдельных случаях внутренними качествами объекта, во втором случае потенциальными становится охранный или пожелательный мотив именования.

Рассмотрим выдвинутые гипотезы на примере антропонимов с таким "двойным дном", типа Медведь (Офромейко Медведь, 1496 [ПКОП, с. 48]), Горшок (Ондрейко Горшок, 1582/83 [КЗПОП, с. 198]), Рука (Гридкя Рука Терешкин, 1496 [ПКОП, с. 39]), Каша (Каша Минин, 1563 [ПКОП, с. 224]), Кисель (Кисель Игнатьев, 1563 [ПКОП, с. 184]) и под. Уже одно использование апеллятивов медведь, горшок, рука, каша, кисель в качестве антропонимов Средневековья предполагает для них неоднозначную мотивировку. С одной стороны, выделяется характеризующий блок информации, подобный той, которая была рассмотрена выше у прозвища Бобоша, с другой - апотропеиче ский и пожелательный.

Характеризующий мотив именования лица можно определить практически у каждого из вышеперечисленных именований. Так, в современном литературном языке и в говорах такие слова развивают переносные (метафорические) значения, детерминированные сравнением с внешними и внутренними особенностями объектов, ср. разг. медведь `неуклюжий, неповоротливый человек' [БТС]; кад. волог. каша `простак, простофиля, трус' [СРНГ, вып. 13, с. 148]; пск., твер. кисель `слабый, беспомощный, не имеющий силы стоять на ногах человек' [СРНГ, вып. 13, с. 228]. Следует учесть, что в отдельных случаях лексическое значение апеллятива могло быть привязано к другой деривационной схеме. Так, кисель в говорах - это еще и `плакса' (пск., твер.) [СРНГ, вып. 13, с. 227], которое семантически восходит к кислъться `иметь недовольный, унылый вид', `плакать' (ярос.) [ЯОС, т. 5, с. 31]. Дополнительных размышлений требуют такие данные, как кисйль - `кривляка, ломака, зазнайка' (смол.) [СРНГ, вып. 13, с. 227] и, возможно, однокоренные: киселъть - `льстить, улещать' (твер., пенз.) [Там же, с. 226] и кисйлиться - `важничать, таять от лести' (пск.) [Там же], киселъться `горячиться, задираться, петушиться' (пск., твер.) [СРНГ, вып. 13, с. 227].

Как видим, они стоят в одном ряду с уже рассмотренным именем Бобоша от бобоша `болтливый человек'. Добавим, таким именованиям, обидным с точки зрения современного человека, вероятно, позволила сохраняться в ономастиконе в течение длительного периода профилактическая функция. Не исключено, что со временем происходило забвение внутренней формы именования. Следует помнить, что "понятия древних людей могли не совпадать полностью со сходными понятиями современных людей" [Серебренников, 1973, с. 63]. Однако в любом случае региональный средневековый именник свидетельствует о различных важных сторонах жизни средневекового общества, еще раз подтверждая возможность исследования ономастикона в антропоцентрическом ключе, см. [Кюршунова, 2015].

Апотропеический мотив именования лица в большей степени обращен к этнолингвистической информации. Если в первом случае мы не нашли переносных значений - названий лиц по внешности или качествам характера - для слов горшок и рука, то предположение об охранной и пожелательной функциях подтверждается для каждого из этих именований, поскольку в фольклорных текстах (сказках, пословицах, поговорках, заговорах), фразеологии, записях обрядов, символике присутствуют свидетельства (с разным объемом информации) значимости указанных объектов в культуре, в народном сознании. И, таким образом, можно говорить о существовании в системе антропонимии донационального периода зоонимического кода: Медведь, а также Баран, Бык, Волк, Заяц, Жеребец, Корова, Курица, Лебедь, Лиса и т. д. (всего 177 случаев); пищевого кода: Кисель, Каша, а также Блин, Брага, Коровай, Пирог, Рыбник, Сырник, Шаньга и т. д. (всего 58); соматического кода: Рука, а также Глазок, Голова, Губа, Зуб, Кожа, Моклок, Нос, Пакуля. Рожа и т.д. (всего 108); бытового (или материального) кода: Горшок, а также Игла, Кережа, Кляпик, Корыто, Костыга, Кубас, Спица, Чурак, Шабала и т. д. (всего 200).

Рассмотрим только один пример из перечисленного ряда имен собственных, в котором отражена культурная составляющая антропонима. Именование Горшок соотносится с апеллятивом горшок, который, по данным словаря "Славянские древности", обозначает вещь, являющуюся одним из наиболее ритуализированных предметов домашней утвари, осмысляемым как вместилище души и духов. Устойчиво отождествляется с головой человека. Используется в свадебном и похоронном обрядах, например, в Олонецкой губернии горшок с углями - непременный атрибут похоронной процессии и т. д., см. [СД, т. 1, с. 526--531]5.

Символами обрастают и различные артефакты, связанные с горшком, например, черепки - утраченная девственность [Толстая, 2010, с 134]. Если принять во внимание признак кода, позволяющего поставить в один ряд именования, то рядом с Горшком, Черепком будет находиться уже рассмотренный антропоним Бобоша, ср. уже представленное в иллюстрации бубка `осколок от разбитой посуды, черепок' (медв., кондоп., кириш.) [СРГК, вып. 1, с. 80], а следовательно, есть возможность видеть за антропонимом культуроносный мотив именования. Однако апотропеический и пожелательный мотивы именования, скорее всего, следует считать свойствами личного имени, а не прозвища.

Заключение

Семантико-мотивационная реконструкция исторической антропонимии свидетельствует о том, что систематизация мотивов именования в соответствии с видами антропонимической лексики сопряжена с антропоцентрическим подходом к исследованию ономастической системы региона, в которой каждый вид антропонимических единиц в совокупности и отдельно может использоваться для изучения языковой картины мира прошлого, определения системы ценностей человека и общества в целом. Отметим, что настоящее обращение к данной проблеме - это лишь промежуточный этап, в котором рано ставить точку и продолжением которого могут быть подобные изыскания с подключением материалов различных языков разного времени разной локализации, их сопоставление, определение специфических и универсальных черт, где центральным объектом и субъектом изучения является человек.

Примечания

1. Здесь и далее все примеры взяты из памятников письменности Карелии XV--XVII вв.

2. См. интересные наблюдения об особенностях наречения календарным именем при крещении у разных славянских народов [Толстой и др., 1998, с. 88--125].

3. В условиях Карелии XV--XVII веков это не всегда был новорожденный, ср. следующие показательные примеры: "И в Ладоги жил сирота у стрелца з год времяни и в Ладоги меня сироту крестили в православную христианскую веру", челобитная, 1663 [Мюллер, c. 153]; "… как де он Васка крестил мужеска полу и женска лет в 5 и в 10 и в 20", отписка олонецкого воеводы, 1693 [Там же, с. 344].

4. Более того, формант -ша - один из продуктивных именных формантов, который мог присоединяться к основе на ономастическом уровне, минуя апеллятив, как это происходит до настоящего времени, ср.: Саша, Паша, Алеша, Маша, Даша и под.

5. Отмечается, что в Вытегорском уезде Олонецкой губернии горшок с угольями был непременным атрибутом похоронной процессии; после похорон горшок ставили на могиле вверх дном, и угли рассыпались. Благодаря этому обстоятельству кладбище имеет необычный и оригинальный вид: крестов почти нет, но зато на каждой могиле лежит лопата и стоит кверху дном обыкновенный печной горшок [Толстая, 2010, с. 216 (со ссылкой на Куликовского)].

Источники и принятые сокращения

1. АСЭИ - Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XI--начала XVI в. / ред. Б.Д. Греков; Л.П. Черепнин. - Москва: Академия наук СССР, 1964. - Т. 3. - 689 с.

2. БТС - Большой толковый словарь русского языка [Электронный ресурс] / ред. С.А. Кузнецов. - Санкт-Петербург: Норинт, 1998. - Режим доступа: http:// www.gramota.ru/slovari/info/bts.

3. КЗПОП - Писцовая книга Заонежской половины Обонежской пятины 1582/83 гг. : заонежские погосты // История Карелии XVI--XVII вв. в документах. Т. 3. Ч. 3 : Asiakirjoja Karjalan Hictoriasta 1500-ja 1600-luvuilta / ред. И.А. Чернякова, К. Катаяла. - Петрозаводск: Йоэнсуу, 1993. - С. 35--341.

4. Кюршунова - Кюршунова И.А. Словарь некалендарных личных имен, прозвищ и фамильных прозваний Севоро-Западной Руси XV--XVII вв. / И.А. Кюршунова. - Санкт-Петербург: Дмитрий Буланин, 2010. - 672 с.

5. Мосин - Мосин А.Г. Уральский исторический ономастикон / А.Г. Мосин. - Екатеринбург: Изд-во Екатеринбург, 2001. - 516 с.

6. Мюллер - Карелия в XVII веке: сборник документов / сост. Р.Б. Мюллер; ред. А.И. Андреев. - Петрозаводск: Гос. изд-во Карело-Финской ССР, 1948. - 441 с.

7. ПКВП 1568 - Писцовая книга Водской пятины 1568 г. // История Карелии XVI--XVII вв. в документах. Т. 1. Ч. 1 : Asiakirjoja Karjalan Hictoriasta 1500ja 1600-luvuilta / ред. И.А. Чернякова, Г.М. Коваленко, В. Салохеймо. - Петрозаводск: Йоэнсуу, 1987. - С. 52--178.

8. ПКОП - Писцовые книги Обонежской Пятины: 1496 и 1563 гг. / ред. М.Н. Покровского. - Ленинград: Академия наук СССР, 1930. - Вып. IV. - 268 с.

9. Полякова - Полякова Е.Н. Словарь пермских фамилий / Е.Н. Полякова. - Пермь: Книжный мир, 2005. - 464 с.

10. СД - Славянские древности: этнолингвистический словарь. В 5 т. Т. 2 : Д-К / ред. Н.И. Толстой. - Москва: Международные отношения, 1999. - 702 с.

11. СлРЯ XI--XVII - Словарь русского языка XI--XVII веков / ред. Ф.П. Фи лин. - Москва: Наука, 1980--1981. - Вып. 7--8.

12. СРГК - Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей / ред. А.С. Герд. - Санкт-Петербург: Санкт-Петербургский университет, 1994-- 2005. - Вып. 1--6.

13. СРНГ - Словарь русских народных говоров / ред. Ф.П. Филин, Ф.П. Сорокалетов, С.А. Мызников. - Москва; Ленинград, 1965--2013. - Вып. 1--46.

14. ЭССЯ - Этимологический словарь славянских языков: Праславянский лексический фонд / ред. О.Н. Трубачев. - Москва: Наука, 1974--2014. - Вып. 1--39.

15. ЯОС - Ярославский областной словарь: учебное пособие / ред. Г.Г. Мельниченко. - Ярославль: ЯГПИ им. К.Д. Ушинского, 1986. - 131 с.

Литература

1. Березович Е.Л. Русская лексика на общеславянском фоне: семантико-мотивационная реконструкция / Е.Л. Березович. - Москва: Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2014. - 488 с.

2. Березович Е.Л. Русская топонимия в этнолингвистическом аспекте: мифопоэтический образ пространства / Е.Л. Березович. - Москва: КомКнига, 2010. - 240 с.

3. Березович Е.Л. Русская топонимия в этнолингвистическом аспекте: пространство и человек / Е.Л. Березович. - Москва: Либроком, 2009. - 328 с.

4. Березович Е.Л. Язык и традиционная культура: этнолингвистические исследования / Е.Л. Березович. - Москва: Индрик, 2007. - 600 с.

5. Боброва М.В. Репрезентация семантической группы "животные" в диалектной лексике тематической группы "болезнь" и в современных прозвищах Пермского края / М.В. Боброва, Л.С. Нечаева // Филология в XXI веке: методы, проблемы, идеи: материалы III Всероссийской научной конференции. - Пермь: Пермский государственный национальный исследовательский университет, 2015. - С. 196--206.

6. Боброва М.В. Языковая игра в современных прозвищах жителей Пермского края / М.В. Боброва // Уральский филологический вестник. Серия, Язык. Система. Личность: Лингвистика креатива. - 2016. - № 2. - С. 38--50.

7. Бойко Л.Б. Когнитивный потенциал антропонима и идентичность личности / Л.Б. Бойко // Седьмая международная конференция по когнитивной науке: тезисы докладов / ред. Ю.И. Александров, К.В. Анохин. - Светлогорск, 2016. - С. 161--163.

8. Васильева Н.В. Имена собственные в ассоциативно-вербальной сети / Н.В. Васильева // Этнолингвистика. Ономастика. Этомология: материалы Международной научной конференции - Екатеринбург: Уральский университет, 2009. - C. 47--48.

9. Голомидова М.В. Искусственная номинация в русской ономастике / М.В. Голомидова. - Екатеринбург: Уральский государственный педагогический университет, 1998. - 232 с.

10. Гумбольдт В. Язык и философия культуры / В. Гумбольдт. - Москва: Про гресс, 1985. - 452 с.

11. Захарова Л.А. Лексическое поле "человек" в историко-культурном аспекте (на материале Словаря древнерусских личных собственных имен Н.М. Тупикова) / Л.А. Захарова, А.Ю. Кведер // Язык и культура: сборник статей ХХIII Международной научной конференции. - Томск: Томский государственный университет. - 2013. - С. 56--59.

12. Карпенко О.Ю. Проблематика когнiтивноп ономастики: монографiя / О.Ю. Карпенко. - Одеса: Астропринт, 2006. - 325 с.

13. Комлева Н.В. К изучению старорусской антропосистемы города и села в контексте когнитивной и этнологической лингвистики / Н.В. Комлева // Ономастика в кругу гуманитарных наук: материалы Международной научной конференции. - Екатеринбург: Уральский университет, 2005. - С. 135--138.

14. Кюршунова И.А. Календарные имена средневековой Карелии в когнитивном аспекте / И.А. Кюршунова // Вопросы ономастики. - 2013. - № 2 (15). - С. 108--127.

15. Кюршунова И.А. К проблеме внутренней формы некалендарных личных имён (по памятникам русского средневековья) / И.А. Кюршунова // Вестник ДГУ. - 2012. - Вып. 3. - С. 75--79.

16. Кюршунова И.А. Некалендарные личные имена и их когнитивный потенциал в средневековом региональном ономастиконе / И.А. Кюршунова // Вестник СПбГУ. Серия, 9. - 2012. - Вып. 3. - С. 103--108.

17. Кюршунова И.А. Ценностные ориентиры русского человека сквозь призму имени собственного (по материалам региональной антропонимии XV--XVII вв.) / И.А. Кюршунова // Jezikoslovni zapiski. - 2015. - № 21/1. - C. 153--176.

18. Новикова О.Н. Изменение ценностных установок личности как основа динамики национального антропонимикона / О.Н. Новикова // Вестник Башкирского университета. - 2009. - Т. 14, № 2. - С. 429--431.

19. Новикова О.Н. Тенденции развития британского антропонимикона: диссертация... доктора филологических наук / О.Н. Новикова. - Уфа, 2012. - 435 с.

20. Общее языкознание: методы лингвистических исследований / ред. Б.А. Серебренников. - Москва: Наука, 1973. - 318 с.

21. Робустова В.В. К когнитивной ономастике / В.В. Робустова // Вестник Московского университета. Серия, 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. - 2014. - № 1. - С. 41--49.

22. Русская грамматика. - Москва: Наука, 1980. - Т. 1. - 784 с.

23. Рут М.Э. Антропонимы: размышления о семантике / М.Э. Рут // Известия Уральского государственного университета. Серия, 2. Гуманитарные науки. 2001. - Вып. 4, № 20. - С. 59--64.

24. Рут М.Э. Образная номинация в русской ономастике / М.Э. Рут. - Москва: Издательство ЛКИ, 2008. - 192 с.

25. Рыгалина М.Г. О методе экспликации историко-культурной информации в антропонимике (на материале русских фамилий Колывано-воскресенского горного округа конца XVIII в.) / М.Г. Рыгалина // Филология и культура в межре гиональном пространстве: материалы III Международной научно-практической конференции, посвященной памяти проф. И.А. Воробьевой. - Барнаул, 2013. - С. 276--279.

26. Скребнева Т.В. Историография, основные направления изучения личного имени в восточнославянской антропонимике / Т.В. Скребнева // Вестник Полоцкого государственного университета. Серия, A. Гуманитарные науки. - 2011. - № 2. - С. 103--107.

27. Смольников С.Н. Антропонимия в деловой письменности Русского Севера XVI--XVII вв. : функциональные категории и модальные отношения / С.Н. Смольников. - Санкт-Петербург: Санкт-Петербургский университет, 2005. - 256 с.

28. Смольников С.Н. Русские личные имена в ономастическом поле / С.Н. Смольников // Слово и текст в культурном сознании эпохи: сборник научных трудов. - Вологда, 2011. - С. 114--117.

29. Сурикова О.Д. Отсоматические образования с приставкой без в русском и украинском антропонимиконе / О.Д. Сурикова // Вопросы ономастики. - 2013. - № 1 (14). - С. 58--78.

30. Толстой Н.И. Имя в контексте народной культуры / Н.И. Толстой, С.М. Толстая // Проблемы славянского языкознания: три доклада к XII Международному съезду славистов. - Москва, 1998.

31. Толстой Н.И. Славянская этнолингвистика: вопросы теории / Н.И. Толстой, С.М. Толстая. - Москва: Институт славяноведения РАН, 2013. - 240 с.

32. Толстой Н.И. Язык и народная культура: очерки по славянской мифологии и этнолингвистике / Н.И. Толстой. - Москва: Индрик, 1995. - 512 с.

33. Толстая С.М. Семантические категории языка культуры: очерки по славянской этнолингвистике / С.М. Толстая. - Москва: Либроком, 2010. - 368 с.

34. Унбегаун Б.О. Русские фамилии / Б.О. Унбергаун. - Москва: Прогресс, 1989. - 443 с.

35. Феоктистова Л.А. К методике анализа ассоциативно-деривационной семантика личного имени / Л.А. Феоктистова // Вопросы ономастики. - 2016. - Т. 13, № 1. - С. 85--116.

36. Чайкина Ю.И. Вологодские фамилии: этимологический словарь / Ю.И. Чайкина. - Вологда: Русь, 1995. - 112 с.

37. Юркенас Ю.К. Онимизация апеллятивов и развитие индоевропейских антропонимических систем: диссертация … доктора филологических наук / Ю.К. Юркенас. - Шауляй, 1979.

Размещено на Allbest.ru