Игровой прием интертекстуальности в книге рассказов Юрия Буйды "Прусская невеста"

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

В самом широком смысле суть понятия интертекстуальности раскрывает признак взаимодействия текстов, или присутствия текста в тексте [Бахтин, 1979; Кристева, 2004; Лотман, 1992; Фатеева, 2000]. Н.А. Фатеева иллюстрирует свойство интертекстуальности, заключающееся в игровом взаимодействии текстов, через музыкальную метафору: «Когда в тексте встречаются, по крайней мере, два текста, один из которых во времени предшествует вновь создаваемому, то происходит включение двух авторских голосов в разных темпоральных срезах, при этом “старший” голос как бы обгоняет “младший”, совмещаясь с ним в своей новой семантической фазе» [Фатеева, 2000, c. 5]. Интертекст может обладать игровыми возможностями. Об этом писали Ю.М. Лотман [1992, с. 110--111], М.А. Дмитровская [2003; 2004], А. Люксембург [Люксембург и др., 1996] и др.

Рассматривая прием интертекстуальности у Ю. Буйды, мы будем делать акцент на одной из игровых функций приема -- на функции создания комического эффекта. Комический эффект приема базируется на способности интертекстуальных отсылок создавать второй план, контрастирующий с планом принимающего текста, или текста-реципиента. По словам Ю.М. Лотмана, вторжение «обломка» текста генерирует новые смыслы [Лотман, 1992, с. 110]. У Ю. Буйды генерируемые смыслы, как правило, контрастируют по признаку «высокое» -- «низкое» / «бытовое» или смещены к сфере материально-телесного низа, что является основой создания комического эффекта.

Близость сферы комического в творчестве писателя к области низовой народной телесной комики мотивировано стремлением Ю. Буйды к архаическому прошлому. Согласно архаическим представлениям, смех объединяет жизнь и смерть, что основано на связи смеха с землей -- она одновременно рождает и умертвляет, через смерть дает новую жизнь. Земля в архаике отождествлялась с другим созидающим началом -- производительным и рождающим низом человека, или материально-телесным низом [Бахтин 1990; Фрейденберг, 1997]. В творчестве Юрия Буйды смех обладает, как и в архаике, свойством амбивалентности. Это определяет специфику комического у Юрия Буйды: смех, комическое неразрывно граничат с трагическим. Нерасторжимое двуединство комического и трагического в рассказах Юрия Буйды представляет собой один из репрезентативных приемов, который уходит своими корнями в архаическое прошлое, где хоронили и умирали под звуки смеха.

В текстах Ю. Буйды степень проявленности интертекстуальной связи между исходным (прецедентным) текстом и принимающим проявляется по-разному: от явных, очевидных отсылок до скрытых, игровым образом завуалированных, требующих специальных изысканий [Дмитровская, 2004, с. 147]. Максимального обнажения прием интертекстуальности достигает в случаях прямой номинации героев именами или прозвищами. Наиболее сложным выявление приема оказывается при аллюзивном способе заимствования элементов претекста. В основу структуры настоящего исследования нами положен признак «имплицитности -- эксплицитности» интертекстуальных связей. Рассмотрение приема начнем с анализа более явных случаев. интертекстуальность литературный буйда окказиональный

Интертекстуальные связи на уровне номинации героев у Ю. Буйды наиболее явно проявляются через прозвища. К обыгрываемым прозвищам относятся следующие: Синдбад Мореход, Тарзаниха, Вилипут, Тётя Лошадь, Чарли Чаплин и др. Обращаясь к приему интертекстуальности, автор комически обыгрывает прозвища, которые принадлежат героям с трагической судьбой. Рассмотрим ряд прозвищ.

В рассказе «Чарли Чаплин» прозвище одной из главных героинь, «крупной, широкой в кости» женщины, -- Тётя Лошадь. Это прозвище получает в тексте следующую открыто заявленную мотивировку: Крупная, широкая в кости жена его [Голубева] получила прозвище Тетя Лошадь. Она работала на бумажной фабрике, из смены в смену таская на животе тяжеленные кипы целлюлозы, которые бросала в жерло жутко гудящего размольного колодца [Буйда, 1998, с. 184]. Однако одновременно на скрытом уровне прозвище Тётя Лошадь является отсылкой к детской «Сказке о глупом мышонке» С.Я. Маршака. Комический эффект использования прецедентного имени строится в данном случае на контрасте прямого и метафорического значений лексемы лошадь. В детской сказке Тётей Лошадью маленький мышонок называет лошадь. Сочетание лексем тётя и лошадь, в котором происходит пересечение двух понятийных областей «человек» и «животное», не является аномальным для детей, чье мышление глубоко мифологично. Для взрослых, однако, возникает комический эффект в силу смешения сфер человека и животного.

У Ю. Буйды номинация имени Тётя Лошадь представляет собой метафору. Образ лошади используется по отношению к `крупной и нескладной женщине'. Ю. Буйда усиливает метафору, привлекая в скрытой форме фразеологизированный сравнительный оборот работать как лошадь. В тексте рассказа сообщается о тяжелых, изнуряющих условиях труда героини. Одновременно метафорическое использование онима Тётя Лошадь обнажает экспрессивно-эмоциональную полярность составляющих его лексем, что является основой создания комического эффекта. Для носителя русского языка использование обращения тётя в сочетании с именем собственным, как правило, выражает уважительное отношение или представляет собой ласковое обращение. В.С. Виноградов называет подобные слова, такие как тётя и другие, указывающие на титул, родство, профессию, «словами-поручителями» [Виноградов, 2001, с. 171]. Ученый отмечает, что «слова-поручители» могут превратить любое слово в смысловое имя собственное, вызывая комический эффект [Виноградов, 2001, с. 171]. Ю. Буйда усиливает комизм прозвища путем присоединения к лексеме тётя слова с совершенно иной, полярной семантикой лошадь. Отношение человека, называющего кого-либо лошадью, скорее всего, будет неодобрительным, презрительным или пренебрежительным. Комизм прозвища также возникает в силу нарушения канонической предикативной позиции образной метафоры -- у Ю. Буйды метафорическое имя выполняет функцию подлежащего и дополнения.

Обнаружение интертекстуальной параллели со сказкой С.Я. Маршака приводит к буквализации метафорического онима Тётя Лошадь в тексте Ю. Буйды. В результате актуализируется весь семантический объем лексемы лошадь, что провоцирует создание комического эффекта. Итак, в целях создания комического эффекта Ю. Буйда не только обыгрывает интертекстуальную связь прозвища с широко известным произведением детской литературы, но и активно использует возможности русского языка. В данном случае использование приема интертекстуальности переводит трагический тон рассказа, в котором сообщается о тяжелой судьбе героини и ее семьи, в комический.

Прозвище другого персонажа книги -- старухи Синдбад Мореход -- актуализирует образ легендарного моряка, героя книги «Тысяча и одна ночь». Стереотипное представление, связанное с носителем прецедентного имени Синдбад Мореход, подвергается в рассказе Ю. Буйды трансформации. У Ю. Буйды мужской персонаж заменяется на пожилую женщину. Автор комически обыгрывает мотивировку прозвища, которое героиня получила за свои походы за пустыми бутылками. Старуха Синдбад Мореход появляется в ряде рассказов: «Чёрт и аптекарь», «По Имени Лев», «Седьмой холм», «Синдбад Мореход», -- в которых упоминание о героине каждый раз сопровождается указанием на мотивировку ее прозвища: С утра пораньше с мешком за плечами она отправлялась за город в поисках бутылок, валявшихся по кюветам да в придорожном лесу [Буйда, 1998, с. 231].

Старуха Синдбад Мореход ходит по дорогам, то есть посуху. Тем не менее в рассказе в скрытой форме содержится отсылка к морю (воде). О старухе сообщается, что после многокилометровых походов за пустыми бутылками она крошила в глубокую миску хлеб, заливала его водкой и хлебала ложкой [Буйда, 1998, с. 231]. Старуха пьет водку, что позволяет игровым образом связать ее с водной стихией. Через игровое отождествление воды и водки восстанавливается исходная связь этих однокоренных лексем (данная параллель прослеживается и в испанском языке, где вода -- это agua, а водка -- aguardiente). Кроме того, она ходит на протезе (которые раньше имели форму бутылки), по бывшей профессии -- прачка, ее сын утонул, а дочь вышла за пьяницу. Таким образом, такая комическая деталь, как сбор пустых бутылок, вызывающая смех при соположении с прецедентным именем, резко контрастирует с трагической судьбой старухи и ее семьи.

Итак, контекст рассказов Ю. Буйды высвечивает интертекстуальную связь прозвищ с прототекстом, внося ряд семантических преобразований, рассчитанных на создание комического эффекта.

В текстах Ю. Буйды присутствуют интертекстуальные параллели на уровне цитации, которые могут подвергаться комическому обыгрыванию. В рассказе «Красная столовая» описывается помещение столовой: там было жарко от топившейся березой круглой железной печки, на которую натыкался всяк входивший [Буйда, 1998, с. 149]. Через словосочетание всяк входивший заявлена интертекстуальная преемственность по отношению к надписи на вратах ада «Оставь надежду всяк сюда входящий» из «Божественной комедии» А. Данте. В тексте рассказа эта цитата преобразована при помощи ряда структурных и семантических приемов: редуцирования состава, изменения вида причастия, а также введения нового обозначаемого печка, не входящего, как кажется на первый взгляд, в сферу понятийной отнесенности изречения. На самом же деле это не так: в древних культурах ад и печка отождествлялись, что находит отражение в лексической номинации ада -- пекло [Фасмер, 2007, т. 3, с. 226; Аверинцев, 1980, т. 1, с. 36--37]. Это слово значит `огонь в печи', `горячие угли' и одновременно `углубление в шестке печи, куда сгребаются угли' [Черных 1999, т. 2, с. 30]. В тексте рассказа мифопоэтическое тождество воплощается через эпитет к слову печка -- круглая. Семантика круга тесно связана с адом, преисподней. Так, в «Божественной комедии» А. Данте ад представляет собой девять кругов: чем ниже круг, тем серьезней грехи, совершенные человеком при жизни.

Значимым является и место расположения печки у Ю. Буйды -- в Красной столовой. Красный цвет -- это цвет огня, раскаленных углей -- основных атрибутов преисподней. Столовая -- место, связанное с поглощением пищи. Согласно древним представлениям, ад располагался в чреве или раскрытой пасти живого организма.

Итак, в целях создания комического эффекта Ю. Буйда использует прием интертекстуальной преемственности на уровне цитации. Цитата подвергается трансформации, что является мотивированным с точки зрения мифопоэтических представлений. Выявление этой глубинной мотивации позволяет обнаружить скрытый источник создания комического эффекта.

В рассказе «Чудо о Буянихе» Ю. Буйда с помощью приема скрытой игры вводит аллюзивную параллель к повести А. С. Пушкина «Пиковая дама». После разговора с Буяном, мужем Буянихи, Прокурор долго сидел в кабинете. Наутро он сделал предложение той, которая стала его женой. <…> Доктор Шеберстов насмешливо спросил, с чего бы это «достоуважаемый правовед так скоропалительно забыл даму сердца и обзавелся дамой желудка [Буйда, 1998, с. 107]. Во фразеологизмах дама сердца и дама желудка в имплицитной форме обыгрывается тема карт: изображение на игральных картах. Дама сердца соответствует масти черви, имеющей условное обозначение в виде сердца. Дама желудка игровым способом отсылает к этимологически родственному слову жлуди [Даль 1998, т. 1, с. 531], то есть жёлуди, означающему карточную масть: кресты, трефы [Даль 1998, т. 1, с. 545]. Получается, что дама желудка -- это дама треф, или дама крестей. Соположение с «Пиковой дамой» А.С. Пушкина производится также на основе сходства портретных характеристик главных героинь двух произведений: дамы червей (дамы сердца), Буянихи (Ю. Буйда), и дамы пик, графини (А.С. Пушкин). Обе дамы в преклонном возрасте, однако, отмечается, в молодости отличались красотой и имели множество поклонников. Таким образом, в рассмотренном случае интертекстуальные связи выявляются косвенным образом. Исходным пунктом анализа послужили два каламбурно обыгрываемых фразеологизма дама сердца и дама желудка, в которых на ассоциативно-образном уровне репрезентирована основная тема «Пиковой дамы» -- игра в карты.

В том же рассказе Ю. Буйда обращается к сказке А.С. Пушкина «Сказка о золотом петушке». Интертекстуальная связь с пушкинским петушком обыгрывается комически. В рассказе Ю. Буйды петушок на крыше школы ржавый. Соположение окраски двух петушков является основой создания комического эффекта. Об интертекстуальной параллели со сказкой А.С. Пушкина позволяет говорить и общность функций двух петушков. В сказке А.С. Пушкина петушок был подарен царю Дадону для предупреждения войны, иль набега силы бранной, иль другой беды незваной [Пушкин, 2008, с. 119]. В этих случаях петушок приподымет гребешок, закричит и встрепенется и в то место обернется [Пушкин, 2008, с. 119]. У Ю. Буйды петушок оборачивается в сторону героини по прозвищу Буяниха. При появлении Буянихи в городке железный петух на школьных часах, этот ржавый золотой петушок, выскочил из своего домика да так и замер навеки -- с открытым клювом, вытянутой шеей, распахнутыми крыльями и застрявшим в глотке «кукареку» [Буйда, 1998, с. 102]. Смысл застрявшего в глотке «кукареку» раскрывается при обращении к контексту рассказа, где тема войны заявлена в истории жизни Буянихи. Семантика войны актуализируется и при обращении к характеру героини -- автор использует такие номинации, как возмутительница спокойствия, вихрь, смерч, ураган, характеризующие ее как бой-бабу. Нрав и характер героини мотивируют ее прозвище Буяниха, обладающее прозрачной внутренней формой -- оно образовано от слова буянить, то есть `буйствовать, скандалить'. Интересно, что при переводе прозвища Буяниха на английский язык особенно акцентируется тема войны. В качестве английского эквивалента используется лексема Battle-Axe, которая означает `боевой топор' и `бойбаба'. Оба значения -- прямое и переносное -- связаны с войной, битвой. Таким образом, пушкинская тема -- война, сражение -- в скрытой форме присутствует у Ю. Буйды. Ее выявление требует обращения к широкому контексту рассказа.

Рассматривая фигуру петушка, нельзя не обратиться к другим персонажам Ю. Буйды, в именах и прозвищах которых репрезентирована тема птиц. Это эпизодический герой по прозвищу Васька Петух и конь по имени Птица. Рассмотрим здесь фигуру коня по имени Птица в контексте приема интертекстуальности. Конь Птица появляется в рассказе во время похорон Буянихи -- с ассенизаторской бочкой, к которой были приделаны огромные крылья. Широко расставив ноги на верхнем люке, багровый от натуги Буян нещадно погонял Птицу -- ветхий конь никак не мог сообразить, он ли это скачет или некая чудесная сила увлекает его вперед, и мчался с закрытыми от ужаса глазами, хватая воздух широко открытым ртом [Буйда, 1998, с. 115]. Данный пассаж отсылает нас к образу птицы-тройки, связывающему рассказ Ю. Буйды с поэмой Н. В. Гоголя «Мертвые души». Интертекстуальные параллели между двумя произведениями проявляются также на лексико-семантическом уровне в пассаже, описывающем полет коня. У Гоголя: Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит… [Гоголь, 1960, т. 5, с. 248]; что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? [Гоголь, 1960, c. 249]; …летит вся дорога невесть куда в пропадающую даль, и что-то страшное заключено в сем быстром мельканье… [Гоголь, 1960, c. 248]. Гоголевская неведомая, страшная сила и наводящее ужас движение соотносятся с буйдовской некой чудесной силой, увлекающей вперед, с закрытыми от ужаса глазами. Мотив страха и ужаса звучит у обоих авторов. Однако у Буйды неведомое, страшное и ужасное побеждается смехом -- смехом телесным: конь мчался с ассенизаторской бочкой [Буйда, 1998, с. 115]. По словам М. М. Бахтина, народная смеховая культура знает страшное только «в форме смешных страшилищ, то есть только уже побежденное смехом страшное» [Бахтин, 1990, с. 47]. Страшное всегда оборачивается здесь смешным и веселым, поскольку «приближает мир к человеку и отелеснивает его, ородняет его через тело и телесную жизнь» [Бахтин, 1990, с. 47]. Итак, в тексте Ю. Буйды образ коня по имени Птица связан с комическим началом. Это достигается за счет сближения с областью телесного низа.

В рассматриваемом случае интертекстуальная преемственность по отношению к гоголевской поэме выражается также в совпадении жанров двух произведений. У Ю. Буйды рассказ «Чудо о Буянихе» единственный во всем сборнике назван автором «поэмой». Эта особенность сближает рассказ Ю. Буйды с поэмой Н. В. Гоголя. Данное совпадение обусловлено не только интертекстуальными связями произведений, но и их общим пафосом.

Таким образом, в произведениях Ю. Буйды интертекстуальность неразрывно связана с языковой игрой. Интертекстуальные параллели присутствуют в творчестве писателя в явной или в скрытой, завуалированной форме. В последнем случае выявление интертекста требует знаний языкового и экстралингвистического характера, этимологии, познаний в области мифологии и фольклора, знания мировой литературы. Анализ книги Ю. Буйды позволил выявить ряд маркеров, связывающих текст писателя с претекстом. Это номинации героев, система персонажей, портретные детали, цитаты, фразеологические обороты (языковые и индивидуально-авторские), сюжетные схождения, мотивы. Максимального обнажения прием интертекстуальности достигает в случаях прямой номинации героев именами или прозвищами. Наиболее сложен анализ при аллюзивном способе заимствования элементов претекста.

Интертекстуальные связи у Ю. Буйды служат средством актуализации окказиональных смыслов и их развертывания до многоуровневой и многослойной игры. Генерируемые смыслы, как правило, контрастируют по признаку «высокое» -- «низкое» / «бытовое» или смещены к сфере материально-телесного низа, что является основой создания комического эффекта.

Сложная структура такого игрового приема, как интертекстуальность, подтверждает тот факт, что игра в творчестве Ю. Буйды -- не формальный прием, а содержательный, поскольку через обращение к интертексту можно достигнуть более глубокого уровня вложения смыслов и, соответственно, интерпретации.

Литература

1. Буйда Ю. Прусская невеста / Ю. Буйда. -- Москва: Новое литературное обозрение, 1998. -- 320 с.

2. Гоголь Н.В. Собрание сочинений: в 5 томах / Н.В. Гоголь. -- Москва: Издательство Академии наук СССР, 1960. -- Т. 5. -- 568 с.

3. Пушкин А.С. Сказка о золотом петушке / А.С. Пушкин // Сказки. -- Москва: РОСМЭН, 2008. -- C. 115--133.

4. Аверинцев С.С. Ад / С. С. Аверинцев // Мифы народов мира: в 2 томах. -- Москва: Советская энциклопедия, 1980. -- Т. 1. -- C. 36--37.

5. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин. -- Москва: Искусство, 1979. -- 424 с.

6. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья / М.М. Бахтин. -- Москва: художественная литература, 1990. -- 543 с.

7. Виноградов В.С. Введение в переводоведение (общие и лексические вопросы) / В.С. Виноградов. -- Москва: Издательство института общего среднего образования РАО, 2001. -- 224 с.

8. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 томах / В.И. Даль. -- Москва: Русский язык, 1998. -- Т. 1. -- 700 с.

9. Дмитровская М.А. Интертекстуальные источники «кастрационного» сюжета в произведениях Ю. Буйды / М.А. Дмитровская // Балтийский филологический курьер. -- 2003. -- № 3. -- С. 153--162.

10. Дмитровская М.А. Об отношении искусства и действительности, или Почему майор Лавренов убил Элизу Прево: рассказ Юрия Буйды «Чужая кость» / М.А. Дмитровская // Балтийский филологический курьер. -- 2004. -- № 4. -- С. 145--178.

11. Кристева Ю. Избранные труды: разрушение поэтики / Ю. Кристева. -- Москва: Российская политическая энциклопедия , 2004. -- 656 с.

12. Лотман Ю.М. Культура и взрыв / Ю.М. Лотман. -- Москва: Гнозис; Прогресс, 1992. -- 272 с.

13. Люксембург А.М. Магистр игры Вивиан Ван Бок: игра слов в прозе Владимира Набокова в свете теории каламбура / А.М. Люксембург, Г.Ф. Рахимкулова. -- Ростов-на-Дону: Рост ГУ, 1996. -- 202 с.

14. Фасмер М. Этимологический словарь: в 4 томах / М. Фасмер. -- Москва: Астрель -- АСТ, 2007. -- Т. 3. -- С. 226.

15. Фатеева Н. А. Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире текста / Н. А. Фатеева. -- Москва: Агар, 2000. -- 282 с.

16. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра / О.М. Фрейденберг. -- Москва: Лабиринт, 1997. -- 448 с.

17. Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: в 2 томах / П.Я. Черных. -- Москва: Русский язык, 1999. -- Т. 2. -- С. 30.

Размещено на Allbest.ru