"В суставах вывихнутое время" (о художественных идеологемах в прозе Ю. Полякова)

Размещено на http://www.allbest.ru/

"В суставах вывихнутое время" (о художественных идеологемах в прозе Ю. Полякова)

А.Ю. Большакова

Аннотация

Предметом исследования являются принципы и средства воплощения замысла писателя, поставившего перед собой задачу очертить идеологию эпохи в художественном тексте. Признавая необходимость сопряжения литературоведческого и лингвистического анализа художественной прозы, автор статьи анализирует языковые формы с точки зрения особенностей передачи ими идеологического содержания. Идеологемы в прозе известного современного писателя Ю. Полякова рассматриваются как "свернутые смыслы", указатели, ориентиры, по которым читатель может составить представление о "духе времени", описываемого в произведениях, и одновременно понять саркастическую трактовку событий эпохи писателем. Автор останавливается на таких средствах, как прием семантической актуализации, нагнетание отрицательных местоимений и частиц, насыщенность текста сложносокращенными словами. Подчеркивается, что аббревиатуры в повестях Ю. Полякова не ограничены номинативной функцией, они изобличают суть господствующей идеологии, передают состояние бездуховности. По мнению автора статьи, процесс аббревиации раскрывается в повестях как нездоровая речевая мутация, обусловленная эпохой. Особенности изображения Ю. Поляковым идеологической составляющей времени сопоставляются с характерными приемами и чертами художественного повествования, которые обнаруживаются в произведениях В. Дёгтева, В. Шукшина, М. Салтыкова-Щедрина.

Ключевые слова: идеологема; семантическая актуализация; аббревиатура; Ю. Поляков. идеологема художественный текст

Актуальность исследования идеологем в прозе известного современного писателя Юрия Полякова обусловлена необходимостью сопряжения литературоведческого и лингвистического анализа современной прозы, что позволяет глубже понять особенности ее "художественной идеологии" (термин И. Анненского).

Начнем с очевидного: первые повести Юрия Полякова "Сто дней до приказа" (1979-1980), "ЧП районного масштаба" (1981-1984), "Работа над ошибками" (1985-1986), "Апофегей" (1988-1989) усыпаны советизмами, идеологемами, свернутыми в аббревиатуры: ЦК ВЛКСМ, ЧП, КВН, РК, КПСС, ОБХСС, РУВД, БАМ, ЖЭК, ДЭЗ, КПП, - даже выдуманными, типа СМТ (Союз музыки и танца), СМЖ (Союз матерей и жен), СОД (Союз одиноких девушек). На первый взгляд их функция ограничена номинативностью, простым называнием без какой-либо попытки придать обозначаемому эмоциональную окраску. Между тем эти аббревиатуры несут у Полякова дух недовоплощённого времени - двойственного, массово-безликого, героического, циничного, аскетичного и по-своему грандиозного и виртуального, как готические шпили сталинских высоток. Так, в повести "ЧП районного масштаба" авторский комментарий к словам работающей в ДЭЗе матери Шумилина завершается задумчивой репликой (по-видимому, самого автора): "А странно: как ни сокращай, всё равно получается нечто, похожее на имена (курсив мой. - А. Б.) гриновских героев, которых абсолютно не волновали жилищно-бытовые проблемы" [Поляков, 2001, т. I, с. 142]. Языком аббревиатур передается и феноменальность идеологии (выносящей за скобки все "лишнее" - звуки, краски, чувства), и ее переход в стадию фразеологического развеществления, когда изъясняющиеся на идеологическом эсперанто люди перестают воспринимать живое слово. Оно для них подобно отторгаемым в какой-то иной мир "вульгарно-материальным" проблемам, поскольку обнажает уязвимость оторванных от земной почвы идеалов.

Впрочем, речевые знаки (а где знак - там и идеология) советской ментальности, скажем, в "Апофегее" - повести о (не)состыковке советского периода с горбачевской перестройкой - это не только "священные аббревиатуры" [Поляков, 2001., т. I, с. 334], но и коды обманутого ожидания. В изображении встречи двух некогда пылко влюбленных на фоне партконференции, должной, по задумке БМП Михаила Петровича Бусыгина, первого секретаря Краснопролетарского райкома партии, за гротескными чертами которого проступают узнаваемые очертания известной фигуры горбачевского, а затем постсоветского периода. "О прототипе БМП и говорить нечего, его сразу все расшифровали, - отмечал сам писатель в предисловии "Как я писал "Апофегей"". - Это был тогдашний народный любимец Борис Ельцин, заступивший на должность первого секретаря МГК КПСС и наводивший ужас на функционеров своим тонко продуманным жестоким хамством… Он в своей карьерной устремленности напоминал огромную сенокосилку, срезающую любую голову на своем пути. Так оно впоследствии и оказалось" [Поляков, 2001, т. I, с. 310-322]., "продемонстрировать небывалое единение краснопролетарского лидера с широкими народными массами" [Поляков, 2001, т. I, с. 319], используемая автором аббревиатура ХПН, кажется, обещает хэппиэнд: и в отношениях бывших влюбленных, и в развитии другой "любовной" линии "власть и народ". Увы, под странным буквенным сочетанием скрывается едва ли излечимая болезнь сына главных персонажей: Хроническая Почечная Недостаточность. Процесс аббревиации, в частности, образования от ФИО партийного лидера Бусыгина Михаила Петровича, "просвещенным" словом заигрывающего с народом, аббревиатуры БМП - с полной перекодировкой семантического ядра (Боевая Машина Пехоты) - раскрывается как нездоровая речевая мутация: признак затяжной болезни страны, сначала переименованной из Российской империи в СССР, а потом и вовсе в усеченное РФ, знаменующее упрощение, разуподобление, утрату национальной идентичности.

В повести-памфлете "Демгородок" (1991-1993) аббревиатуры маскируют не только подлинную суть событий, организаций, должностей, вторичность и преемственность установленного адмиралом Рыком тоталитарного режима с прежним псевдодемократическим строем, но и сам факт подмены действительной реальности - мнимой, полную отчужденность последней от естественных чувств и норм человеческого поведения: "Конечно, Курылев знал, что "Принцесса и свинопас" - сложнейшая многоходовая операция, в которой задействовано более полутора тысяч опытнейших сотрудников, включая резидентов, а курирует ее лично помощник Избавителя Отечества по национальной безопасности - "помнацбес". Иногда у Мишки возникало чувство нереальности происходящего: неужели вся эта высококвалифицированная орава уродуется лишь для того, чтобы он, вышибленный из армии подпоручик, мог благополучно завлечь на предусмотрительно раскладывающийся диван эту трогательную кембриджскую уайльдовку и в обстановке страстной неги выведать у нее тайный счет, на котором ее хитроумный папаша хранит денежки, уворованные у доверчивого русского народа?" [Поляков, 2001, т. I, с. 101-102].

В романе "Замыслил я побег…" (1995-1999) аббревиатурный метаязык вырождающейся Системы окончательно превращается в пустой, лишенный содержания, знак. Означающее отрывается от означаемого, словно уже не существующего. Так, должный знаменовать эру демсвобод Комитет научно-технической интеллигенции в поддержку перестройки и ускорения носит уродливое название КНТИППУ [Поляков, 2001, т. III, с. 168]. Как тут не вспомнить о не менее феерическом средстве ускорения - "Антилопе-Гну" из романа Ильфа и Петрова! Так и есть: организация, название которой рифмуется с "Антилопой-Гну", оказывается очередным мыльным пузырем смутных времен, а ее донкихотствующий руководитель Каракозин - "рыцарь Джедай" - гибнет в "раскуроченном из танковых пушек" Белом доме Поляков, 2001, т. III, с. 291]. Брошенный в массы лозунг "техническая интеллигенция - движущая сила нашей революции" [Поляков, 2001, т. III, с. 143] обнаруживает свои подлинные смыслы в сопоставлении с репликой того же Джедая. "Откуда ты взял этих козлов?" - спрашивает Каракозина Башмаков при виде активистов Народного фронта. "А в революции всегда бывают только козлы и бараны", - отвечает Джедай, не подозревая, что вскоре сам окажется в рядах "козлов и баранов" [Поляков, 2001, т. III, с. 145].

Тень от такого "снижения" романтизированных клише падает и на постперестроечную фразеологию, отражающую и самоиронию, реакцию "масс" на "демократические" новшества, и распад идеологического пространства как пространства национально-речевого: космическая секретная организация НПО "Старт" переименовывается (самими же ее сотрудниками) в "Альдебаран" Образовано от искаженного лат. аl(cohol) `алкоголь' + баран; то есть "пьяный (одурманенный) баран"., Лосиноостровское отделение банка - в "Лосьбанк", широкую асфальтовую дорогу "изолянты" (политзаключенные) в "Демгородке" с ностальгическим юмором именуют Бродвеем. Последний (топографический) образ вбирает в себя и подразумеваемую соцреалистическую идеологему "светлый путь". Американизмы выступают наследниками советизмов. Вербальные знаки идеологической суррогатности и химерических сращений ("господарищи" Иронический неологизм, образованный от внутренне оппозиционных: господа + товарищи., "благоворот" "Был даже придуман новый термин "благоворот" - государственный переворот, совершённый во благо народу" [Поляков, 2001, т. II, c. 30]. ⁴ Национальный помощник беса., "нацпомбес"4) знаменуют, может, последнюю стадию духовно-нравственной деформации, начавшейся еще в советские времена.

В суставах вывихнутое время…

В повести "ЧП районного масштаба" есть сцена комсомольского собрания на майонезном заводике - обычный идеологический спектакль с заранее отрепетированными ролями и "давно составленным и даже отрепетированным текстом" решения [Поляков, 2001, т. I, с. 171]. Несостыковка означающего (идеологических трафаретов) и означаемого (реальной деятельности заводского комитета ВЛКСМ) вскрывает зазор между словом и делом; к примеру, в изображении идущего к трибуне оратора и воспроизведении парадного зачина его речи: "Деревянным шагом он подошел к трибуне, ухватился руками за микрофон и, тряся от волнения ногой, начал: - Товарищи! Победным шагом идет комсомол…" [Поляков, 2001, т. I, с.170].

Куда?

Заготовленное впрок комсомольским функционером "торжественное слово… о больших задачах" [Поляков, 2001, т. I, с.172] майонезного завода, да и все собрание "майонезной комсомолии" [Поляков, 2001, т. I, с.174], вызывает ассоциации с шукшинским рассказом "Крыша над головой", точнее, с обсуждаемой в нем самодеятельными актерами одноименной пьесой о "героическом" сожжении своего дома сельским жителем. С одной только разницей: в повести Полякова отрепетированный спектакль прерывается вздремнувшим было заводским наладчиком:

" - Это - трепология какая-то, а не собрание… Отчетный доклад - фигня! "Мы подхватим! Мы опередим! Мы ещё выше поднимем!.." Чего же не поднять? От слов не надорвешься. Ноздряков (секретарь заводского комитета ВЛКСМ. - А. Б.) целый день по делам бегал, кудахтал: из райкома приедут, из райкома приедут! Вот и хорошо, что приехали, - пусть послушают. У нас половина молодежи в общаге живет, прямо за воротами. Занимается комитет общагой? Не занимается…

- Правильно! Крышу (курсив наш. - А. Б.) в общаге почините! - вскочил парень из дальнего угла" [Поляков, 2001, т. I, с. 173].

У Шукшина персонажи "пьесы" корят главного героя за то, что он, "возводя над собой так называемую крышу, тем самым отгораживается от коллектива". То есть "под крышей надо понимать забор. Крыша - тире -забор" [Шукшин, 1973, с. 117], - разъясняет плохо соображающим актерам идею будущего спектакля худрук. Вдохновленный перспективами получения наград, премий в случае успешной постановки спектакля, он не чувствует, как в его истолковании образ крыши-забора обретает все более условный и даже пародийный смысл: "И только тут, на собрании (продолжает вещать руководитель самодеятельности. - А. Б.) Иван осознает, в какое болото затащили его тесть с тещей. Он срывается и бежит к недостроенному дому… Дом он уже подвел под крышу. Он подбегает к дому, трясущимися руками достает спички… И - поджигает дом!" [Шукшин, 1973, с. 117-118].

Перестроечная ситуация сожжения недостроенного дома, предсказанная русской прозой в 1970-х годах В названии обсуждаемой самодеятельными актерами пьесы слово "крыша" взято в кавычки. То есть "крыша" как верхняя часть дома, должная защищать человека от непогоды - дождя, снегопада, обретает в семантике шукшинского рассказа прямо противоположный смысл: отгороженности правящей верхушки от действительных нужд страны и недоступности абсурдной партийно-бюрократической логики народному сознанию: ""Крыша" - тире - забор. Это понятно?"., в повести Полякова раскрывается в несколько ином ракурсе. Протекающая крыша "цивилизационной общаги" - мета беспечного, изживающего себя времени бумажно-словесных деяний. Еще не у черты. Но уже и не в пространстве районного масштаба: "Он встал, шагнул из-за стола и увидел вокруг окаменевшую и накренившуюся (здесь и далее - курсив наш. - А. Б.) зыбь моря. Вверху, на фоне безоблачного, цвета густой грозовой тучи неба сияло зеленое с кровавым ободком солнце" [Поляков, 2001, т. I, с. 202].

Фабула завязана, казалось бы, на сугубо локальном событии - краже в райкомовском здании, совершенной, как потом выясняется, неким Семеновым, не принятым в свое время в ВЛКСМ. Собственно, и ситуация нелепа, да и говорить не о чем. Шумилин, секретарь райкома комсомола, "охарактеризовал происшествие как досадную случайность" [Поляков, 2001, т. I, с. 137]. Можно, конечно (с высоты нынешнего исторического опыта), определить её как отражение - "в малой капле" - грядущего ЧП в масштабе всей Страны Советов. Однако важнее другое: взаимосвязь между песчинкой и пустыней омертвелых слов и дел, "пустячным" небрежением к человеку и сбоем Системы, его отторгнувшей. Шумилин все-таки не случайно полагает, что "досадная случайность" "бросает тень на славные дела райкома (курсив наш. - А. Б.)" [Поляков, 2001, т. I, с.137]. "За свое преступление… (говорит он пойманному злоумышленнику. - А. Б.) ты ответишь по закону, но сегодня тебе придется отвечать перед членами бюро, перед работниками аппарата, перед всеми краснопролетарцами, на которых ты бросил тень (курсив наш. - А. Б.) своей выходкой" [Поляков, 2001, т. I, с.194]. Справедливости ради отметим, что этот пафосно-казённый тон задан не Шумилиным, пытавшимся както "гнуть свою (курсив наш. - А. Б.), воспитательную линию" [Поляков, 2001, т. I, с.124], а третьим секретарем райкома со знаковой фамилией "Комиссарова": "это тень (курсив наш. - А. Б.) на всю районную организацию" [Поляков, 2001, т. I, с. 129]. Шумилин лишь повторяет семантически стертое клише, которое, уже в силу присущей самому языку антонимии, подразумевает существование некоей образцовой, озаряемой светом непогрешимости Системы.

Так прочерчивается след от "комиссаров в пыльных шлемах" 20-30-х годов, героически отправлявших в мир иной сотни тысяч "необразцово-показательных людей", к комиссарам брежневской эпохи с их формальным отношением к человеку, оказавшемуся в положении изгоя, отщепенца, а потом - оппозиционера, мстителя.

А поводом-то послужила вроде бы малость: когда-то Семенов не смог объяснить, почему вступает в комсомол: всем в анкетах продиктовали ответ "под копирку", ему же захотелось своего, личного. Попытка закончилась слезами "исповедующегося" и недоверием секретариата. "Что же получается! Прокатили парня за то, что он честно ответил… Правду говорить себе дороже?" - возмущается один из противников бездушного решения [Поляков, 2001, т. I, с. 200].

Говоря о "недопустимости формального подхода к подготовке вступающих" в комсомол [Поляков, 2001, т. I, с. 199], райкомовские вожди сами же его культивируют. "Тень", отброшенная таким подходом за относительно краткий период в десять-пятнадцать лет,- не только теневая экономика: это - не видимая правящей верхушке жизнь страны и ее народа. "Какой там школьник! Перед ним, откинувшись на стуле, сидел здоровенный мужик, зачем-то одетый в ученическую форму" [Поляков, 2001, т. I, с.194].

Пока лишь угадывающаяся в "ЧП" участь выросшего из навязанных ему форм, рано заматеревшего парня развернется потом в судьбах персонажей новейшей прозы 2000-х. В рассказе В. Дегтева "Коцаный" герой становится вором-рецидивистом тоже из-за формального подхода к одному-единственному проступку: "Мишка сдуру спёр у одного пьяного сумку, где лежало мыло, полотенце и мочалка. И за это-то он и получил свой первый срок - три года общего режима. Адвокат просил судью дать условный срок, мол, парень исправится, да и в армию ему скоро. Нет! А после суда судья даже бросил вполголоса (но Мишка услыхал), что нечего, мол, жалеть этот человеческий мусор. Из этого паразитического материала, дескать, ничего не получится, сорняк он и есть сорняк. Мишка запомнил эти слова на всю жизнь. И поклялся отомстить" [Дегтев, 2003, с. 49].

Дихотомия лексико-семантических пластов в "Коцаном" несет обоюдоснижающую функцию: "Козел!" - это о судье, "том самом человеке, который упек Мишку по первой ходке" [Дегтев, 2003, с. 49]. Именно к этому экспрессивно окрашенному ряду "суд - козел", высвечивающему вытеснение казенных идиом фразеологией былых отверженных (или новых хозяев жизни?), стягиваются семантические смыслы и в романе Полякова "Козленок в молоке" (1993-1995). Стягиваются как к ключевой лексеме, заключающей в себе идею высшего суда и истину библейского табу: "Не варите козленка в молоке матери его".

Среди других важных моментов отметим также обозначившееся уже в "ЧП районного масштаба" сращение идеологических ориентиров (официально-партийных и теневых) и, главное, объединяющий их эффект "крыши". В "Апофегее" герой, облаченный автором в "говорящее" БМП, став первым секретарем райкома партии, сразу заявляет: "Я очищу (курсив наш. - А. Б.) район от всей коррумпированной дряни!" [Поляков, 2001, т. I, с. 338]. Актуализируемая на уровне читательского бессознательного параллель "новая власть - новая метла" ("очищу - метла") изнутри взрывает популистскую фразеологию "защитника" народных интересов. "Умеет столица жировать. Всю страну прожрёт и не заметит…" [Поляков, 2001, т. I, с. 340].

Вслушайтесь, вслушайтесь в эти замечательные слова "скромного партийного функционера" [Поляков, 2001, т. I, с. 402] с барскими замашками! А ведь в них зависть властолюбца, который и сам не прочь прожрать всю страну. И прожрал! - как засвидетельствовал дефолт 1998-го, но не финал повести, написанной десятью годами раньше. Тогда более искушенные борцы за идею "ушли" БМП. Его кресло занял гибкий Чистяков, умеющий пожертвовать единственной в своей жизни любовью, "ободряющей улыбкой выпроводить" секретаршу из кабинета [Поляков, 2001, т. I, с. 408]. Но уже тогда финал этот, несмотря на относительно благополучную для героев развязку, оставлял чувство какой-то незавершенности, недосказанности, временности что ли. "Это плохо кончится…" [Поляков, 2001, т. I, с.403], - говорит Надя Печерникова. Не хочу записывать задним числом автора в пророки, но факт остается фактом: в безумной эйфории тех лет он оказался одним из немногих писателей, связавших изменение правил политической борьбы с глубинными процессами духовно-нравственной деградации. Кончилось действительно плохо. Тайная, подковёрная борьба за власть вылилась в циничный мордобой на глазах у всего народа - Купряшиных ("Сто дней до приказа"), Шумилиных ("ЧП районного масштаба"), Печерниковых ("Апофегей"), Гуманковых ("Парижская любовь Кости Гуманкова"), Курылёвых ("Демгородок"), Акашиных ("Козлёнок в молоке"), Каракозиных, Башмаковых ("Замыслил я побег…") и других Трудовичей Трудович - отчество Олега Башмакова, главного героя романа "Замыслил я побег"., забывших старинную мудрость: когда баре дерутся, у мужиков чубы трещат.

Прием семантической актуализации, т. е. превращения (воображением самого читателя) отдельного слова, фразы, фрагмента в художественную развёрнутую картину, виртуозно использован писателем и в "Козленке" - романе о метаморфозах творческого мышления в период горбачевской перестройки. "Хватит ходить в коротких штанишках. Партия доверяет нам. <…> Всё будем печатать! Плюрализм…", - "мужественно" обещает Н.Н. Горынин, секретарь правления Союза писателей, страждущей руководящих указаний литературной общественности.

"Толпа некоторое время молча обдумывала сказанное, стараясь понять тайный смысл этих слов и особенно - последнего, незнакомого, подозрительно оканчивающегося на "изм"" [Поляков, 2001, т. II, с.329].

"Толпа", масса как живое воплощение таинственного "плюрализма" с немым изумлением встречает странное, непривычно-опасное слово "перестроечного" дня. Слово все чаще подменяется паузой, пауза - немотой. Пустоты агонизирующих смыслов заполняются речевыми фантомами - означающими без означаемого: новое мышление, плюрализм, гласность… Да и вся завязка романа фиксирует прохождение обществом некоей стадии (само)отрицания - и стадии нуля: замирания слова в поисках смысла.

В романе "Замыслил я побег…" рассказывается, как в НПО "Старт" (потом - в "Альдебаране"), занимавшемся космическими разработками, срезали финансирование:

"…Научную работу свернули, а зарплату не повышали, хотя тех денег, на которые раньше можно было жить месяц, теперь хватало на несколько дней. <...>

Докукин поначалу регулярно проводил собрания трудового коллектива...

– Надо, надо, товарищи, думать над смелыми конверсионными проектами! Не мы с вами этот рынок придумали... Но в рынке жить...

– По-рыночьи выть! (здесь и далее - курсив наш. - А. Б.) - подсказал из зала Джедай.

– Вот именно. Надо прорываться!.. Например, очень перспективная идея производства биотуалетов для дачных домиков, а также фильтра для водопроводной воды... <...>

И действительно, вскоре были разработаны и изготовлены фильтр "Супер-роса", а также образец биотуалета "Ветерок-I"- изящное обтекаемое изделие из мраморного пластика. Оба приспособления хранились в директорском кабинете. И Докукин во время переговоров с предполагаемыми партнерами и инвесторами торжественно указывал пальцем на "Ветерок-I" и говорил:

– Это - наше будущее!" [Поляков, 2001, т. III, с. 164-165].

С точки зрения проходимца Докукина, "наше будущее" (читай: будущее страны, нации) - изящный биотуалет. Понятно, что такое будущее вовсе не прельщает "автора" Здесь под закавыченным термином подразумевается не реальный создатель произведения, а образ автора - центр, фокус, в котором скрещиваются и синтезируются все стилистические и композиционные приемы, используемые писателем (В.В. Виноградов), а также "мораль формы" (М. Фуко), "этос поэтического языка" (Р. Барт) - то есть система идей и нравственно-эстетических представлений, выраженная в "словесном поведении" писателя. Можно сказать и так: "автор" - это овеществленная в общем речевом стиле незримая фигура спутника героев и персонажей произведения. В приведенном отрывке подлинный лик автора обнаруживает себя на пересечении субъектноречевых сфер Докукина, Джедая и эксплицитного автора - свидетеля и комментатора увиденного, гаранта подлинности изображаемых событий.. Неслучайно в процитированном отрывке императив "Надо прорываться!" (результат то ли намеренно непонятой, то ли плохо расслышанной реплики Джедая) рассыпается на амбивалентные жить и выть, причем последнее - выть - омоним др.-рус. выть `участь, доля, рок, судьба', сохранившегося в рязанском и ярославском диалектах, выстраивает звуковую оболочку джедаевской реплики как парадигму слов пора (синоним слова время), ночь (цветообозначение второй половины суток) и выть (не зависящее от воли человека стечение жизненных обстоятельств, предопределяющее его жизненный путь): "по-рыночьи выть" = "поры ночь и выть (рок, судьба)". Звуковая парадигма этого смыслообразования выводит на первый план идею иллюзорного времени как времени, зашедшего в тупик. Утратив духовно-нравственное содержание, оно превратилось в Кроноса, пожирающего своих же детей. Елин из "Ста дней до приказа", Семенов из "ЧП районного масштаба", Курылев и Лена из "Демгородка", Каракозин из "Замыслил я побег..." - судьба их одинакова: все они лишние на празднике черного цвета. Даже удачливый Шарманов из повести "Небо падших" (1997-1998), "урвавший свою сосиску у рассеянного и вечно пьющего дяди Вани" [Поляков, 2001, т. II, с. 404], и тот признается: "Нас всех обманули. Всех!" [Там же, т. II, с. 463].

Башмаков после увольнения из НПО оказывается в неожиданной для него ситуации: "Поначалу ему казалось, новая работа найдется легко и сама собой, как это случалось (здесь и далее - курсив наш. - А. Б.) прежде. Но потом вдруг выяснилось: никто нигде не нужен" [Поляков, 2001, т. III, с. 170].

Нагнетание отрицательных местоимений и частиц идентифицирует иллюзорное время как пространство, в котором каждый только за самого себя. Распад советской эпистемы порождает опустошение, пустоту - и в сугубо человеческом, и в ситуативно-социальном и функциональном планах. Характерна, однако, живучесть прежних мифоидеологем уже в сознании (пост)советских граждан: "...Он бездействовал, и бездействовал по идейным соображениям, ощущая себя жертвой какой-то чудовищной несправедливости… Несправедливость эта была настолько подлой и умонепостижимой, что такое мироустройство просто не имело права на существование и не могло продержаться сколько-нибудь долго. Оно должно было непременно рухнуть, а из его обломков сложиться светлый и справедливый мир (здесь и далее - курсив наш. - А. Б.), в котором Олег Трудович снова мгновенно обретет годами заработанное достоинство. Только нужна обломовская неколебимость..." [Поляков, 2001, т. III, с. 172].

Герой, ощущая себя обломком былой цивилизации, сохраняет всё те же революционные упования на возможность создания - на руинах прежней жизни - другого, лучшего мира. Ясно, что в рамках такого (гипотетического) мышления отправной точкой становится не поддающееся рациональному объяснению чувство неудовлетворенности, необходимости перемен - и на этой почве строятся зыбкие очертания радужного грядущего ("Кто был никем, тот станет всем"), которое должно возникнуть в результате решительного и мгновенного слома уже существующего общественного уклада. Слово не только изобличает антигуманный смысл подобных умонастроений (изображая, указывает), но и самораскрывается как поэтический феномен, не тождественный самому себе. В "Демгородке" в образе адмирала Рыка, пришедшего к власти в результате подавления "Демократической смуты", как и в облике БМП, выделяются черты временщика и временности. Сведение почетного звания героя ("Избавитель Отечества") к аббревиатуре ИО не только не исключает иной расшифровки (Исполняющий Обязанности), но, наоборот, утверждает подтекстовое содержание на единственно верное. Если мы проследим соотношение "говорящей" фамилии адмирала Рыка ("рык - рычание"), ее сопутствующих значений (пожирания, поглощения, поедания, кусания), а также иноязычного слова амнистия - с просторечным "ам-ам": "ходят слухи… Об ам…. Об амнистии. Ведь И.О. - великодушная (курсив наш. - А. Б.) личность…" [Поляков, 2001, т. III, с. 10], то убедимся, что ряды усекновения, свертывания (слов - к слогам, буквам, аббревиатурам) передают состояние бездуховности, даже биологизации неототалитарного существования. На то указывает другое возможное свертывание почетного прозвища Рыка (в главе о приходе И.О. к власти):

"Будущий Избавитель Отечества" - БИО.

Вывернутое в свою противоположность время - это время хищников и прохвостов, регресса от цивилизованных и цивильных методов управления к псевдодемократии и даже самодержавию в самых уродливых, выморочных формах. Мысль об их укорененности в российской почве не нова. Она относит читателя к образчикам отечественной сатиры ХIХ века. Так, "особое, нелинейное ощущение времени" [Дмитриенко, 1998, с. 26] в "Истории одного города" обусловлено у Салтыкова-Щедрина представлениями о параноидальной сущности любой власти как топтании (даже не злодея, а обычного властителя-временщика) на одном и том же, как бы уже внеисторическом месте. Но когда меняются лишь внешние атрибуты, даже благие намерения приводят к разрушению: "Весь мир насилья мы разрушим..." и т. д. В "Описи градоначальников" города Глупова дана замечательная характеристика "Угрюм-Бурчеева, бывого прохвоста" Прохвост, стар. профус - надзиратель; заимств. из ст.-франц. prйvost. и его поистине титанических усилий по разрушению старого мира и построению нового: "Разрушил старый город и построил другой на новом месте" [Салтыков-Щедрин, 2003, т. 2, с. 133]. На гиблом месте, добавим мы, имея в виду реформаторский задор БМП и подобных ему "градостроителей".

Рассмотренные в настоящей статье повторяющиеся языковые особенности и композиционные приемы организации текста в прозе Юрия Полякова позволяют истолковывать их как своего рода художественные идеологемы, вбирающие в себя не только ориентиры, по которым читатель может (должен) судить о духе изображенного писателем времени, но и о его, самого писателя, иерархии нравственно-эстетических ценностей. В этом смысле семантическая актуализация письма, нагнетание в нём отрицательных частиц, использование аббревиатур (нередко толкуемых в духе народной этимологии) несут в себе не только отображающую (фиксирующую), но и оценивающую функцию, определяющую в равной степени как лирическую, так и сатирическую тональность произведений.

Литература

1. Дёгтев В.И. Азбука выживания: рассказы / В.И. Дегтев // Романгазета. - Москва, 2003. - № 22 (1460). - 96 с.

2. Дмитриенко С.Ф. Щедрин: незнакомый мир знакомых книг: литературная критика / С.Ф. Дмитренко; ред. Л.В. Кутукова. - Москва: Издательство МГУ, 1998. - 96 с.

3. Поляков Ю.М. Собрание сочинений: в 4 томах / Ю.М. Поляков; примеч. О. Ярикова. - Москва: Молодая гвардия, 2001. - Т. I : Сто дней до приказа. ЧП районного масштаба. Работа над ошибками. Апофегей. Парижская любовь Кости Гуманкова: повести. - 531 с. - Т. II : Демгородок. Козленок в молоке. Небо падших: Повести. Роман. - 526 с. - Т. III : Замыслил я побег: Романы. Рассказы. Апофегмы. - 522 с. - Т. IV : Стихи. Пьесы. Публицистика. - 553 с.

4. Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений: в 8 томах. - Москва: Терра, 2003. - Т. 2 : Губернские очерки (Окончание). История одного города. - 304 с.

5. Шукшин В.М. Характеры: рассказы / В.М. Шукшин. - Москва: Современник, 1973. - 221 с.

Размещено на Allbest.ru