О взаимосвязи концептов (на примере анализа фрагмента русской картины мира "суд")

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

О взаимосвязи концептов (на примере анализа фрагмента русской картины мира “суд”)

Нестеренко К. В.,

кандидат филологических наук

Развитие теории и практическое описание различных концептов - широко распространенная и популярная область лингвистических исследований когнитивной лингвистики и лингвокультурологии последнего времени (Ю. Н. Караулов, В. И. Карасик, А. Вежбицка, Ю. С. Степанов, Е. С. Кубрякова, И. А. Стернин и др.). Концепты, ментальные образования, содержащие в себе рефлексию в отношении важных культурных и мировоззренческих составляющих, таких как добро, зло, истина, любовь и т.п., фиксируются с помощью языка, и являются национально специфичными и общечеловечными одновременно. Называя, к примеру, слово “правда”, в сознании человека могут возникать различные ассоциации, связанные как с его житейским опытом (областью предметной действительности), так и ассоциации, связанные с языковой сочетаемостью - искать правду, добиваться правды, нет правды на земле, своя правда и др. [см., например, 2, 519]. Культурно-исторические, социальные и национально-специфические особенности, связанные с определенным словом и стоящим за ним понятием и комплексом ассоциаций, словом, являющимся, по определению Ю. Степанова, “сгустком культуры в сознании человека” [3, 43], определяют его значимость как концепта и являются маркерами культуры. Исследуя их, можно составить представление об определенном мировидении и мировосприятии, как-то индивидуальном, социальном, культурно-историческом, так и национальном.

Концепты обладают дуализмом - они соотносятся как с миром языка, так и с миром мышления. Переплетаясь, взаимодополняя друг друга, ассоциации как языкового, так и неязыкового характера формируют в сознании человека представления, содержащие рефлексию по отношению к называемому, то есть, того, что называется термином “концепт” в его лингвокогнитивном содержании.

Будучи ментальным образованием, в мыслительной деятельности человека концепт существует не сам по себе, как не существует отдельных мыслей или не существует постоянного фиксированного значения слова в индивидуальном сознании. Все в нашем мышлении находится во взаимосвязи, и какое представление, либо какое из значений слова актуализируется в данный момент, зависит от множества факторов, как экстралингвистических, так и лингвистических. Психолингвистика подчеркивает индивидуальный и динамический характер человеческого сознания: “Сознание представляет собой моделирующую систему, способную к развитию и саморазвитию”, - пишет И. А. Бубнова [1].

Цель данной работы - описать взаимосвязь концептов, соотносящихся с концептом “суд” в русской картине мира на основе анализа некоторых произведений художественной литературы второй половины ХІХ - начала ХХ века.

В русской литературе второй половины ХІХ - начала ХХ века во множестве произведений разных жанров описаны сцены суда, обрисованы портреты судейских чиновников, показаны условия и результаты работы судебной системы, и все это в той или иной степени, влияет на судьбы главных героев. Сцены суда и работа системы правосудия описаны в крупных произведениях классиков русской литературы - Л. Н. Толстого, и Ф. М. Достоевского, и в произведениях малых форм - повестях, очерках и рассказах Л. Андреева, А. Куприна, И. Бунина, а также в публицистических произведениях В. Короленко и А. Чехова.

Изображение сцен суда может выполнять в произведении множество функций - быть самостоятельным объектом изображения, быть моментом, во время которого заостряется или происходит разрешение конфликта, проявляются характеры героев. Учитывая, что текст является сложным целым, состоящим из множества структурных элементов, представление о концептах формируется на основе множества факторов - композиции, сюжета, идеи, характеров, их поведения, речи, но в первую очередь, на основе авторских оценок, от которых, собственно и зависит вся архитектоника произведений. Следует также учитывать и коммуникативные и культурологические особенности текста.

Прежде чем обратиться к анализу, заметим, что в обыденном сознании концепт “суд” связан с такими концептами, как “правосудие”, “преступление”, “процесс суда”, “наказание”, “судья”, “вина” и пр. Все названные концепты оказываются взаимосвязанными друг с другом тем или иным способом и в произведениях художественной литературы. Проанализируем, как эти взаимосвязи проявляются в текстах разных форм и жанров.

Процессуальным вопросам судопроизводства посвящены, например, главы романа Л. Н. Толстого “Воскресение” и рассказы Л. Андреева “Защита” и “Христиане”. Сюжет рассказа “Христиане” взят из реальной жизни. В одном из судебных очерков, опубликованном в “Русских ведомостях”, автор рассказывал, как во время судебного слушания одна из свидетельниц отказалась присягнуть, заявив, что она проститутка, нечистая, и поэтому не достойна целовать Евангелие. Л. Андреев использует данный сюжет и показывает, как судебная рутина превращается в фарс, когда и глава, и члены суда забыли, для чего они собственно собрались. “В здании суда было тепло, оживленно и весело для тех, кто уже привык ежедневно, по службе, посещать этот большой дом, встречать знакомые лица, раскрывать все ту же чернильницу и макать в нее все то же перо. Перед глазами разыгрывались драмы, - они так и назывались "судебные драмы" - и приятно было видеть публику, и слушать живой шум в коридорах, и играть самому”.

В понимании Андреева - суд - это действо, схожее на актерское. Слово “драма” в данном случае становится объемным, объединяющим все свои значения, - и как сценическое действо, и как несчастье, тяжкое событие, приносящее глубокие моральные страдания.

Рутина суда предана автором с помощью слова “привычный”. И все, что до этого казалось настолько привычным, внезапно наталкивается на отказ женщины присягнуть. Теперь весь суд занят лишь тем, чтобы заставить женщину сделать это, напрочь забыв о рассматриваемом преступлении. Иронично, даже гротескно описано поведение участников суда, их высказывания, позы, ораторские приемы. Например, о стараниях адвоката читаем: “Затем он снова поворачивается к присяжным, окидывает их светлым и открытым взором и внезапно глубоко задумывается, опустив голову. Обе руки его подняты на высоту груди, глаза крепко закрыты, брови сморщены, и весь он имеет вид не то смертельно влюбленного, не то собирающегося чихнуть. И присяжные и публика смотрят на него с большим интересом, ожидая, что из этого может выйти, и только судьи, привыкшие к его ораторским приемам, остаются равнодушны. Из состояния задумчивости защитник выходит очень медленно, по частям: сперва упали бессильно руки, потом слегка приоткрылись глаза, потом медленно приподнялась голова, и только тогда, словно против его воли, из уст выпали проникновенные слова: - Господа судьи и господа присяжные заседатели!”.

Образ судьи может быть охарактеризован в момент исполнения им его обязанностей, поэтому данный концепт связан с вопросами процессуального характера, ведения суда, вынесения решений, то есть, концепт “судья” связан с концептами “судебный процесс”, “участники суда”. Например, в романе Л. Н. Толстого “Воскресение” система правосудия изображена как глубоко формальный механизм, внешне презентабельный, а изнутри подчиняющийся своим собственным устоям. Четкость и реализм описания автором всех этапов процедуры, эпизодов допросов свидетелей, чтения врачебных заключений, обвинительного акта, перемежаются в романе с эпизодами, сводящими на нет внешне помпезную торжественность происходящего, вскрывая его подлинную сущность. Это - один из приемов, используемых Толстым в своем произведении для формирования соответствующего представления. Например, перечисляя положенные председателю суда действия, писатель вводит элемент, который стилистически или концептуально не вписывается в ход происходящего: “Началась обычная процедура: перечисление присяжных заседателей, рассуждение о неявившихся, наложение на них штрафов и решение о тех, которые отпрашивались, и пополнение неявившихся запасными. Потом председатель сложил билетики, вложил их в стеклянную вазу и стал, немного засучив шитые рукава мундира и обнажив сильно поросшие волосами руки, с жестами фокусника, вынимать по одному билетику, раскатывать и читать их. Потом председатель спустил рукава и предложил священнику привести заседателей к присяге”. Обратим внимание, что необходимые председателю суда действия выражены рядом однородных отглагольных существительных, а не глаголов, он выполняет их как рутину, без интереса. Глаголы, как непосредственные выражение действия, появляются, когда необходимо сделать совсем не относящееся к суду - сложить билетики, развернуть билетики и пр. Кроме того, дополнительные ассоциации формируются и на основе игры слов с соответствующими образными выражениями “засучить рукава” (активно заняться работой) и “спустить рукава” (отклоняться от работы). Внимание читателей обращено на то, чем в действительности занят председатель.

Еще один прием Толстого, который нам хотелось бы прокомментировать - это акцентирование явного противоречия между внешними поступками людей и побуждениями к ним, объяснение их мотивации. Такой прием демонстрирует сущность явления, а не его внешние признаки. Например, говоря о товарище прокурора, Толстой замечает: “И товарищ прокурора тотчас же снял локоть с конторки и стал записывать что-то. В действительности он ничего не записывал, а только обводил пером буквы своей записки, но он видал, как прокуроры и адвокаты это делают: после ловкого вопроса вписывают в свою речь ремарку, которая должна сокрушить противника”.

Толстой также предлагает авторский комментарий к словам и действиям персонажей, который показывает их истинную причину. Так, во время допроса Масловой на суде, председатель не слушал все то, о чем говорила обвиняемая, он “шептался в это время с членом налево”, “но для того, чтобы показать, что он все слышал, он повторил ее последние слова” в форме вопроса. Использование подобных приемов способствуют формированию у читателей соответствующего отношения к системе правосудия, представляющей собой бездушный и формальный механизм, а его действия - это “никому не нужная комедия”. Даже ее представители выглядят безлично, в романе они названы не по именам, а просто “председатель”, “товарищ прокурора”, “член налево”, “мрачный член суда” и пр., а также иногда названы фигурами. Образы обвиняемых, показанные Толстым, подтверждают такой вывод. Мы видим, к примеру, людей, предстающих перед судом за ничтожные провинности и правонарушения - мальчика, укравшего никому не нужные половики, крестьян с просроченными документами, мужика, срубившего в лесу Нехлюдова две березы. Против таких людей направлена вся мощь судебно-исполнительного аппарата России указанного периода. У читателя формируется соответствующее отношение - система правосудия, учрежденная и поддерживаемая людьми высшего класса, а именно такие люди ее представляют (вспомним перечисление присяжных и их социального статуса перед судом Масловой), является противоестественной. Толстой с помощью размышлений Нехлюдова ведет к выводу о нецелесообразности и неэффективности суда одних людей над другими: “То же, что теперь делается, и жестоко, и не только нецелесообразно, но до такой степени глупо, что нельзя понять, как могут душевно здоровые люди участвовать в таком нелепом и жестоком деле как уголовный суд”, - пишет он.

Честность и моральность людей, занятых в системе правосудия, также подвергается сомнению. В романе, например, из уст некоторых героев передаются восторженные слова о “гениальном” адвокате, сумевшем провернуть дело так, что одна старая барыня, хоть и была совершенно права, должна заплатить противной стороне большие деньги. Честным считается человек, не берущий мелких взяток, но выбивающий для себя льготные аренды, прогоны, подъемные (образ сенатора Вольфа). В уста адвоката Фанарина Толстой вкладывает циничные, но очень похожие на правду слова о том, что люди, работающие в суде, думают лишь о возможности набивать карманы, благодаря своей должности.

И если учрежденная в государстве система правосудия неэффективна и безнравственна, то, как же, по Толстому, должен вершиться суд над человеком, совершившим преступление? Что или кто вынесет справедливую и законную оценку его деянию, каким будет его наказание? На эти вопросы предлагает ответ само развитие романа, в котором изображен процесс нравственного преображения его главного героя - Нехлюдова. Процесс этот проходил постепенно, начинаясь с неприятных воспоминаний о совершенном и безнаказанно прошедшем проступке, продолжаясь в сомнениях, прерываемых просветленным чувством и сознанием правильности принятого решения добровольно понести заслуженное наказание. Этот процесс назван писателем воскресением, духовным возрождением, и в данном случае его переживают и сам преступник, и его жертва. Толстой прибегает к приему описания душевного состояния Нехлюдова, объятого вначале чувством неловкости, вины, страха быть уличенным. Затем им овладевают противоречивые чувства - желание искупить вину и сомнения в целесообразности этого (взаимосвязь с концептом “вина”). И далее процесс переходит в стадию, когда Нехлюдов все более и более убеждается в правильности выбранного решения идти до конца по пути искупления. Катюша Маслова также возрождается к новой духовной жизни, несмотря на условия каторги. Описание жизни, условий содержания каторжан, отношения к ним, приводит к мысли, что такой способ исправления также неэффективен. Люди живут в скотских условиях, запертые, лишенные свободы и возможности работать. Все это, по Толстому, аморально, совершенно не способствует исправлению и не порождает ничего, кроме зла и разврата. Он демонстрирует это на примерах судеб многих каторжан, рассказывая вкратце об их жизни, либо с помощью описания отдельных характерных эпизодов. Подобные размышления проходят и в голове Нехлюдова, увидевшего систему воочию. На основе мучительных, постоянных переживаний и мыслей, поисков ответа о разумности лишения человека свободы, Нехлюдов приходит к выводу о справедливости евангельских постулатов о великой мощи прощения и любви: “Нехлюдов понял теперь, что общество и порядок вообще существуют не потому, что есть эти узаконенные преступники, судящие и наказывающие других людей, а потому, что несмотря на такое развращение, люди все-таки жалеют и любят друг друга”. Не могут одни аморальные люди, а такие в основном и составляют систему, судить других аморальных людей: “Ответ, который он не мог найти, - пишет Толстой о Нехлюдове, - был тот самый, который дал Христос Петру: он состоял в том, чтобы прощать всегда, все, бесконечное число раз прощать, потому что нет таких людей, которые бы сами не были виновны и потому могли бы наказывать или исправлять”. Отрицая сам, убедительно подводя читателя к отрицанию системы правосудия, Толстой делает вывод о единственной справедливости и законности, т.е., о правосудии, которое в руках Бога. Вследствие этого, нам представляется, что обе составляющие значения слова “правосудие” и соответствующего концепта одинаково важны в идейнохудожественной структуре романа. Правосудия невозможно добиться среди людей. Правым судом может быть только Божий суд.

В структуре романа Ф. М. Достоевского “Преступление и наказание” из его шести частей лишь первая посвящена преступлению Раскольникова. В эпилоге мы узнаем о судьбе главного героя, отбывающего 8 лет каторги за совершенное преступление. Основная часть романа - развитие сюжета, описание мыслей и душевных терзаний героев свидетельствует о наказании внутреннем, душевном, нравственном. Слова, с помощью которых передано то, как понимают наказание герои романа - казнь, кара, страдание, искупление. В этих словах, по- видимому, заключена и сама концепция романа Достоевского - наказание через внутреннее страдание и искупление через страдание. Приведем несколько примеров из романа. Совершив убийство, мучаясь бредом, еще в самом начале Раскольников думает про себя: “Что, неужели это уж казнь наступает? Вон, вон, так и есть!”. Когда Соня в разговоре с Раскольниковым пытается убедить его призваться, она говорит о необходимости принять страдание, то есть, именно так она видит истинное наказание и избавление от греха. “Страдание принять и искупить себя им, вот, что надо”. Так же, только несколько цинично, рассматривает наказание для Раскольникова и Порфирий Петрович, который, видя его внутреннюю сущность, убеждая его прийти с повинной, говорит: “Сами еще за час знать не будете, что придете с повинной. Я даже вот уверен, что вы страдание надумаете принять <...>. Потому страдание, Родион Романович, великая вещь”. Суд, наказание, как видно из романа “Преступление и наказание”, должно происходить внутри самого человека. Самонаказание, самопокарание и страдание, по Достоевскому, выходит более действенным, ведущим к исправлению человека через внутреннее осознание им вины, чем суд и наказание юридическое.

Концепт “наказание”, в свою очередь, связан с представлением об исполнении наказания. Многие произведения русской литературы поднимают эту тему, формируя гуманистическое ее понимание (“Воскресение”, “После бала” и “Не могу молчать!” Л. Н. Толстого, “Записки из Мертвого дома” Ф. М. Достоевского, “Механическое правосудие” А. И. Куприна, “Рассказ о семи повешенных” Л. Андреева, “Остров Сахалин” А. П. Чехова, “История моего современника” В. Г. Короленко и др.). Исполнение наказания, состоящее в лишении свободы, насильственная работа, содержание человека в нечеловеческих условиях, как следует из этих произведений, не исправляют преступника. Они “не исправляют преступника; они только его наказывают и обеспечивают общество от дальнейших покушений злодея на его спокойствие”, - пишет Достоевский в “Записках из Мертвого дома”. Эмоционально гневно выступил Л. Н. Толстой и против массового применения смертной казни в своей статье “Не могу молчать!”. Массовые казни простого населения, по мнению писателя, это “злодейства”, “развращение”, “мучительство” и пр. Смертная казнь, применяемая властями в массовом порядке, несоизмеримы с преступлениями казнимых, как несоизмеримы они с человечностью, нравственностью и простой юридической достаточностью. Даже говоря о террористах, Толстой заявляет, что “как ни гадки их убийства, они все-таки не так холодно-систематически жестоки, как ваши Шлиссельбургу каторги, виселицы, расстрелы”. Наказывать других смертной казнью, по Толстому, также преступно, как и неправильно одним людям судить других людей.

Важной представляется и взаимосвязь концептов исполнения наказания и личности палача. Ситуация, когда исполнение наказания дает власть одному человеку над другим, как следует из произведений русской литературы, нравственно уродует их обоих. В “Записках из Мертвого дома” через образы майора Смекалкина и поручика Жеребятникова Достоевский ясно выражает свое отношение к возможности одного человека наказывать другого. Садистские проявления этих типов автор саркастически называет “искусством”, “наслаждением”, а их любимые реплики “Не я наказую, закон!” доказывают крайнюю степень их цинизма.

Описание преступлений, следствием которых стал суд, в принципе, в анализируемых произведениях занимает незначительное место. Как правило, происходит констатация факта преступления, за исключением, пожалуй, рассказа И. Бунина “Дело корнета Елагина”, в котором преступление - убийство артистки - воссоздано в подробностях, как требует избранная писателем форма рассказа. Подробно описано и преступление Раскольникова. В целом же, преступления лишь названы, более подробно описаны суд, внутренняя жизнь героев, из действия и пр. Умышленное убийство Раскольникова, сомнительное ограбление Катюши Масловой, терроризм в “Рассказе о семи повешенных” Л. Андреева о казни пятерых молодых террористов скорее вызывают у читателя чувство сочувствия к ним, нежели желания справедливого им наказания. При этом обращает на себя внимание преступность представителей власти, которых юридически нельзя привлечь к ответственности за судебную ошибку (“Воскресение”), массовые казни (“Не могу молчать!”), преступные приказы расстреливать демонстрацию (“Губернатор” Л. Андреева) и пр. При этом многие герои этих произведений терпят наказание внутри себя, а многие потеряли человеческий облик настолько, что вряд ли законы гуманизма применимы к ним.

Проанализировав взаимосвязи концепта “суд” и логически связанных с ним концептов, проявляющиеся в произведениях художественной литературы конца ХіХ - начала ХХ века, проходим к выводу о том, что такая взаимосвязь в русской литературе имеет свою специфику. Помимо привычных, характерных для традиционного представления связей “суд”, “преступление”, “наказание” и пр., в произведениях русских писателей отчетливо прослеживаются связи концептов “суд” и “страдание”, “вина”; “личность исполняющего наказание, палача”, “искупление”. Можно утверждать, что такие обнаруженные связи и составляют национальную специфику концепта “суд” в его взаимосвязях с другими концептами. Учитывая богатство и разнообразие художественной литературы, посвященной данной теме, перспективы дальнейшего изучения подобных взаимосвязей концептов являются весьма плодотворными.

Литература

концепт суд наказание

Бубнова И. А. Значение слова как единица индивидуального сознания : психолингвистический аспект / И. А. Бубнова // Вопросы психолингвистики. - 2007. - № 5. - С. 13-20.

Даль В. И. Толковый словарь русского языка / В. И. Даль. - М. : Эксмо, 2005. - 736 с.

Степанов Ю. С. Константы : словарь русской культуры / Ю. С. Степанов. - 2-е изд. испр. и доп. - М. : Академический Проект, 2001. - 990 с.

Размещено на Allbest.ru