Языковой знак как основная семиотическая единица

Размещено на http://www.allbest.ru/

Языковой знак как основная семиотическая единица

знак гипотеза семантический

1. Основные подходы к определению знака

Правилом является, что многочисленные дефиниции знака содержат логические ошибки «слишком узкого» или «слишком широкого» определения, а приводимые признаки пересекаются или перекрывают друг друга; это справедливо и в отношении собственно семиотических и философских определений. Например, в удачном рабочем определении, данном в свое время Б.В. Бирюковым, знаком называется «материальный предмет (явление, событие), выступающий в качестве представителя некоторого другого предмета, свойства или отношения и используемый для приобретения, хранения, переработки и передачи сообщений (информации, знаний)». Здесь перечислены, как в характеристике, собственные (материальность, коммуникативность) и акцидентальные признаки знака, но не назван дефинитивный признак; какой именно это представитель? Ведь и идеальный образ представляет нечто, и не только как вторичное отражение в сознании уже существовавшего знака, но и как таковой. Да само гносеологическое представление (Vorstellung) есть именно вид презентации!

Еще более дробными и нелогичными являются определения, даваемые иностранными словарями (см. словарь Вебстера): знак есть движение или жест, выражающие мысль, приказ или желание; сигнал; единица языка, имеющая чисто синтаксическую функцию.

Знак есть метка, имеющая конвенциональное значение и используемая вместо слов или сложных понятий.

Знак есть диакритика (нота или математический символ).

Знак есть таблица или доска объявлений.

Знак есть знамение.

Знак есть предсказание или симптом и т.п.

В этом словаре понятие «сигнал» объясняется как знак; индикатор; побуждение; приказ; звук или образ, несущий изображение в теле- н радиопередаче.

Понятие «символ» эксплицируется как воплощение веры; как нечто, имеющее способность «замещать» или «представлять» другое нечто на основании сродства, ассоциативной связи, конвенции или случайного сходства; как нечто, могущее вызвать или обусловить реакцию. Последнее ведет к смешению символа с сигналом.

Среди английских толковых словарей выделяется также словарь Чеймберса. В нем знак определен как «жест, выражающий значение; сигнал; метка; символ; эмблема; знамение... индикатор; вывеска» и т.д. Без особых комментариев видна бессистемность отбора признаков и подмена определения разнородными синонимическими рядами со спутанной родовидовой зависимостью. Фактически это неправильно проведенное деление, а не определение, - хотя и достаточно информативное.

Правильное общее определение знака должно (вспомним Боэция): назвать род, к которому принадлежит дефиниендум, - и притом это должен быть ближайший род; назвать вид самого дефиниендума; включить собственные признаки, т.е. те, которые по объему совпадают с видом, но отличаются тем, что говорят не о его субстанции, а о его свойствах, и являются неотъемлемыми, т.е. отделение такого признака влечет за собой разрушение вида; (из них в определение, строго говоря, можно включить только «наиболее собственные», дефинитивные: это те, что предшествуют «подчиненному виду и достраивают его субстанцию, сказываясь о субстанциональном», а не акцидентальном качестве, остальные же propria входят в описание и характеристику); включить привходящие, акцидентальные признаки.

Дефинитивный признак - решающий; его, как считал Аристотель, не может быть «больше или меньше», он только есть (или его нет; тогда нет дефиниендума). Таким образом, предварительно познакомившись с имеющимися типами определений и проанализировав их, мы сможем дать адекватное общее определение знака.

В зависимости от подхода автора во множестве дефиниций можно различать некоторые закономерности. На одной «линии» в крайних точках располагаются определения субстанциональные (в том числе атрибутивные) versus функциональные (в том числе релятивистские, прагматические и др.); на другой «линии» в крайних точках - определения материалистические (знак как предмет или явление реальной действительности) versus идеалистические (знак как психическая сущность). Промежуточное положение занимают дуалистические трактовки знака как билатеральной сущности, некоего единства материальной формы (выражения) и идеального содержания. Точка их совмещения - сущность. Если к этим двум линиям «пристроить» еще одну «координатную ось», подымающуюся от нуля (который есть не настоящий нуль, nihil, а обозначение для «сущности» и для «материального»), то на ее крайних точках расположатся: вверху - род, наиболее общее; внизу - признак, т.е. менее общее, чем индивид. В этом воображаемом «общем нуле» знака еще нет; он появляется при некоторых положительных значениях, откладываемых на этих «осях».

Этот построенный с нарушением правил график (нарушена однозначность точек каждой оси) не претендует ни на что, кроме некоторой наглядности в изображении «полюсов», между которыми протекает «жизнь» определений знаков.

Ход мысли к генерализации категории нередко деонтизирует, лишает качества знаковую субстанцию, растворяя ее в максимально общем роде («осел есть... материя» или «человек есть физическое тело в ряду других физических тел»). Напротив, ход мысли к индивидуальному признаку может привести к суммарному списку знаковых функций и лишить определение строгости (логическая ошибка: кто слишком много доказывает, тот ничего не доказывает).

Попытка зафиксировать сущность знака как некую субстанцию нередко приводит к архаически звучащим определениям и к тавтологиям; попытка зафиксировать многоликость проявлений знака - к растворению его сущности в функциях, отношениях, в правилах употребления, оперативности, инструментальности и пр., несамостоятельному и несвободному его существованию. Определения «всецело материалистические», так же как и «всецело идеалистические», мистифицируют сущность обозначения; дуалистические же «повинны» в механицизме - агрегатном рядополагании «плана выражения» и «плана содержания» в знаке.

Примеры. В Collected Papers Ч.С. Пирса содержится знаменитое определение знака: «Something which stands for somebody or some thing in some respect or capacity».

Структурно непревзойденное, оно нуждается в объяснении: что же стоит за всеми неопределенными местоимениями? (Забегая вперед, скажем, что у Пирса имеется незаменимый термин для уточнения большинства признаков знака - prescission, пресциссия, отсечение). Под подобное определение подпадает вся действительность, ибо что же не «стоит» для кого-то или, по крайней мере, чего-то в некотором отношении или способности? Тогда и предмет семиотики неоправданно расширяется до «науки вообще». Такой проект для семиотики, как охват всей человеческой культуры и рассмотрение неисчислимого ряда объектов и явлений в качестве знаков, У. Эко назвал arrogant imperialism on the part of the semioticians высокомерным (надменным, самонадеянным) империализмом со стороны семиологов. Он предупреждает: «Когда дисциплина определяет «все» как свой собственный объект и таким образом объявляет, что занимается всей Вселенной (и больше ничем), она играет в рискованную игру».

Сам У. Эко дает определение знака, опираясь на Ч.У. Морриса, который считал: нечто является знаком лишь потому, что может быть интерпретировано как знак чего-то каким-то интерпретатором. Отсюда у Эко: «Все, что на основе ранее установленного соглашения может быть взято как нечто, стоящее вместо другого нечто», с одним примечанием (или комментарием): это надо понимать как потенциальную интерпретацию социальным интерпретатором. (С. 16).

С другой стороны, в поисках видовых отличий можно получить, например, следующее: «Знак можно определить в наиболее общем плане (наоборот! - в наименее общем, ибо «общее» не значит «все»! - Э.Т.) как чувственно воспринимаемую вещь, элемент или процесс, который используется в человеческой теоретической и практической деятельности путем исполнения разнообразных представляющих, замещающих, информативных, познавательных, коммуникативных, стимулирующих, оперативных, комбинирующих, ассоциативных и других задач, которые отличаются от непосредственной его материальной природы, возможности и существования». Это перечисление Стефаном Василевым всех возможных «и других» функций знака служит емкой характеристикой, но не определением, хотя сама его статья интересна и в целом важна.

Теперь о другой дилемме. Идеалистические определения знака относят его целиком в психику (например, определение знака в качестве первичного и нематериального феномена у Ж. Пиаже, Э. Кассирера, А.А. Потебни, де Соссюра, Ч. Морриса). А.А. Потебня считал, например, что первая ступень существования знака - психическая сущность, представление; вторая ступень - выявление его при помощи жеста или звука, то есть звук в слове - это знак знака. У Фердинанда де Соссюра как означающее, так и означаемое равным образом являются психическими образованиями; такова же «фонема» в философии А.Ф. Лосева; у Ж. Пиаже знак - психическое явление и, наоборот, психический образ является у него индивидуальным символом, функция его - образовать соединительный мост между первой и второй ступенями познания.

Материалистическая тенденция позволила рассмотреть язык со стороны его системы и построить, что очень важно, сеть универсальных фонетических признаков всех языков мира (А. Шлейхер); описать его структуру дедуктивными методами (И.А. Бодуэн де Куртенэ); знаковая концепция А.А. Потебни была воспринята и развита Ф.Ф. Фортунатовым, на которого также оказали влияние работы Бехтерева, Сеченова, Павлова. Это привело к созданию учения о звуковой форме как о семиотической природе языка.

Дуалистические определения восходят к В. Гумбольдту, рассматривавшему знак как оболочку, вместилище значения.

Эта дилемма в целом хорошо изучена, и мы не будем на ней дольше останавливаться. Сделаем лишь два замечания - относительно идеалистических формулировок можно привести вполне справедливое мнение А.И. Смирницкого, крупного отечественного лингвиста: «Если под языковым знаком понимать... психологические образования, то говорить о «выражении идей» в них нельзя, так как эти знаки, при таком их понимании, оставляют идеи в пределах индивидуального сознания, то есть именно не выраженными». Язык лишается тогда всех основных своих функций. Забегая вперед, скажем, что действительно субстанция языка есть смысл, и знак без него на знак. Другое дело - «знак» ли сам смысл?

Относительно материалистических дефиниций необходимо отметить, что самые крайние из них вообще выводят всякую ментальность за рамки языка и знака, превращая, скажем, слово в акустико-артикуляционный комплекс, как, например, у Бодуэна де Куртенэ: «Знак есть слышимый результат правильного действия мускулов и нервов».

Эта тенденция, корни которой при желании можно усмотреть у Порфирия (который, не смея определить род, вид, и т.д., ибо они есть наиболее общие и потому неопределяемые, называл их просто [цпнбй], звуки), сохранилась в отечественной науке и породила многочисленные атаки на «ментализм», ибо существовало также опасение признать за представлением, ощущением, понятием и т.д. статус знака. Это означало бы отход от теории отражения, т.е. от материализма в гносеологии, и автоматическое причисление к «теории символов» Г. Гельмгольца. (Кстати, сам Гельмгольц употреблял термин Zeichen - знак, а не символ).

Осторожные же ссылки на то, что лингвистическим знаком «самим по себе» является не звуковая сторона и не фонема, а текст, по нашему мнению, отбрасывают лингвистику назад, к до-соссюровскому времени неразличения между langue и parole, синхронией и диахронией языка и опасны тем, чем вообще опасна потеря строгости науки.

Дуализм тяготеет к идеализму, поэтому почти все, что относится ко второму, можно отнести и к первому. В целом же некритическое заимствование Л. Ельмслевым терминов Э. Гуссерля «выражение» и «содержание» по поводу языкового знака упускает из виду, что все есть форма и все есть содержание. Следовательно, кроме механицизма, такие определения грешат неопределенностью.

Понятно поэтому, почему в качестве реакции возникает попытка вводить знак как нечто интуитивно понимаемое, относительно которого здравый рассудок никогда не ошибется (так считают В.В. Налимов, Ю.А. Шрейдер и другие), либо отбросить его как наивное, не определять, а заменить каким-то более широким и гибким понятием. Так считают Умберто Эко (Теория семиотики), Харли Шандс (Война со словами) и другие.

Более интересной для анализа является дилемма субстанциональных и функциональных определений.

Встречаются как материалистические, так и идеалистические субстанциональные определения; в них общим является указание на то, что знак представляет собой некую целостность и сущность, обладающую субстанциональными (наиболее устойчивыми) и акцидентальными свойствами; знак - сторона отношения, а не само отношение, не функция, не совокупность правил употребления (как у Рассела) и т.п. Надо признать, что операционные, инструменталистские, прагматические определения выглядят современнее, так как воплощают новые подходы к знаковым системам, коммуникации и познанию. В XX в. обнаружилась множественность логик (Б.Б. Бирюков); казалось, что нельзя догматически «застревать» на каком-либо известном, обычно семантическом определении знака, а если и следует давать некое универсальное, то надо уйти от наивного онтологизма и осознать, что функциональное бытие знака «поглощает его натуральное бытие» (Маркс).

Субстанциональные определения часто тавтологичны и не несут нового знания по сравнению с трудами античных и средневековых мыслителей или тем более философов Нового времени. Ведь и у Секста Эмпирика знак - пропозиция, конституируемая прочной и явной связью (valid and revealing connection) с консеквентом; у Гоббса - антецедент консеквента или консеквент антецедента при условиях, сходных с наблюдавшимися («Левиафан»), у Вольфа - сущность, по которой можно судить о настоящем, будущем или прошлом существовании другой сущности («Онтология»). Думается все же, что перспектива у субстанционального направления есть.

Для анализа, повторяем, интереснее (и современнее) функциональные теории знака и соответствующие определения.

Общая методологическая установка этих теорий, разделяемая нами: знаком может стать все, потому что «по природе» им не является ничто; «по установлению» же можно репрезентировать что угодно. Значит, проблема состоит в том, чтобы разобрать это «по установлению».

Э. Сепир, один из творцов гипотезы «языкового существования», справедливо писал: «Слово «дом» не является лингвистическим фактом, если под этим понимается только акустический эффект, производимый на ухо... не является и моторными процессами или тактильными ощущениями... ни внутренним восприятием артикуляции со стороны слушателя; ни зрительным восприятием слова «дом», написанного или напечатанного... ни воспоминанием какого-либо из этих моментов опыта. Только когда эти и возможные другие объединенные элементы опыта автоматически ассоциируются с образом дома, они начинают приобретать природу символа, слова, элементы языка».

Э. Сепир в 30-е годы, лингвисты Копенгагенской школы в 40-е - 50-е годы, философы Тартуской семиотической школы в 60-е - 70-е годы ХХ в пришли к радикальным решениям относительно субстанции знака. Борьба с субстанционализмом проявляется не только в перенесении знака, включая его материальное «тело», целиком в область идеального, но и в растворении семантики знака в функции репрезентации, то есть в «десубстанционализации» не только знака, но и значения. Так, Л. Ельмслев, а за ним Х. Ульдалль в поисках элементарных языковых единиц стали понимать знаки только как термы функций. Распредмечиванию подверглись все элементы семиозиса. Ельмслев предложил называть их просто фигурами, а Серенсен - неопределяемыми знаками, семантически простейшими. «Элемент» существует не как обозначение «чего-то», а лишь в силу того, что он - начальная или конечная точка какой-либо функции. Лучше всего изучены эти вопросы тонким знатоком философии языка и семиотики А.Н. Портновым. Однако мы здесь приведем лишь одно ключевое высказывание Л. Ельмслева: «Анализ на фигуры в плане выражения... практически состоит в сведении сущностей, входящих в неограниченные инвентари... к сущностям, входящим в ограниченные инвентари..., пока не получится самый ограниченный инвентарь. Таким же путем проходит и анализ на фигуры в плане содержания».

Подобным же образом рассматривает выражение и содержание Ю.М. Лотман, патриарх Тартуской школы.

Аналогично мыслил и М. Полани, выдвигавший «принцип бедности» и «принцип грамматики», или закон постоянства языка.

Своеобразным апофеозом растворения субстанции знаково-символического средства (каковой является смысл) в функциях и отношениях знака явилась поистине блестящая семантическая теория Туллио де Мауро (70-е г.г. ХХ в., пер. на рус. 2000 г.). Глубокий анализ сочетается в ней с масштабным полотном истории исследования проблемы взаимосвязи языка, сознания и действительности, начиная с Аристотеля и заканчивая трудами Б. Кроче, Ф. Де Соссюра и «Логико-философским трактатом» Л. Витгенштейна. Автору удается убедить читателя в том, что основной ошибкой, повлекшей субстанциализацию знака и в особенности значения, является ошибка Стагирита, повторенная потом много раз философами и лингвистами, относительно образного (изоморфного, когерентного, конгруэнтного и пр.) характера языка по отношению к внешнему миру. В следующей главе мы еще раз обратимся к теории Т. де Мауро. Однако, при всем уважении к этому выдающемуся мыслителю современности, отметим, что при подобных подходах утрачивается качество и содержание знака, демонстрирует свои слабые стороны и количественная их характеристика, и потому более правильным для построения философской семиотики является субстанциональный, или эссенциалистский, подход к знаку. Разумеется, необходимо осознавать, что это «ввод» в семиотику «от логики», и при этом обрываются многие жизненно важные связи знака, однако если это допущение оговорить и правильно обосновать, оно поможет делу, предохранив от радикального релятивизма. Мы вернемся к обсуждению этого вопроса в Ш главе.

Между тем в отечественной науке существовали интересные количественные подходы к анализу знака. Познакомимся лишь с одним из них.

Выделение необходимых дифференциальных признаков семиотического образования не всегда является очевидным и бесспорным. Число их не должно быть слишком большим, дабы не сделать классификацию чересчур громоздкой и бессистемной. Поэтому логически легко прийти ко взгляду, что наилучший принцип выделения этих признаков - удовлетворение двум условиям: а) принимать лишь два значения - плюс или минус; б) быть равно-необходимыми. Тогда можно сделать вывод, что «оптимальное число таких признаков [N] для системы из [М] объектов укладывается в формулу [log2 M = N]», которая означает, что наилучшим будет в два раза большее количество признаков по сравнению с количеством знаков.

Однако это умозрительное правило не всегда является удовлетворительным: часто приходится изобретать специальные признаки для различения ничтожного числа единиц. Это является затруднением, обусловленным синтаксическими связями знака.

Со стороны же сигматических связей (имеется в виду соотношение между знаками и репрезентатами) в ряде случаев экспериментально доказано, что знаки плана выражения не должны быть слишком простыми - в целях наилучшего восприятия и запоминания. Это означает, что очень важен оптимальный выбор кодирующей знаковой системы. Выяснилось, что в процессе формирования образа знака на первый план выступает восприятие контура и наружных деталей, с ним связанных. Детали не должны располагаться слишком близко или перерезать контур. «Простые знаки вызвали наибольшие трудности при декодировании из-за несоответствия между информационной нагрузкой и количеством опознавательных элементов».

Как и следовало ожидать, соотношение этих признаков и кодируемых характеристик репрезентата стремится к совпадению. Однако по многим причинам это невозможно. Существуют два тенденции в формировании знаков: стремление к унификации их производства (с целью получить возможно большее число знаков при наименьшем количестве дифференциальных признаков) и к неповторимости, уникальности каждого из них. Различие между этими тенденциями представляется принципиальным и преодолевается весьма редко. В практических целях можно принять рациональное требование Ч.У. Морриса описывать материал в отдельных случаях через фрагменты системы (или подсистемы), упорядоченные по одинаковому числу признаков, в отличие от сложных «больших систем».

В целом этот подход предполагает, что знаки существуют, лишь объединяясь в системы. Однако это не так. Элементом какой системы является метка «птичка» на полях? А личный талисман?

Частью нашей семиотической концепции является признание того, что знак может быть строго определен, и при этом не только как элемент системы, но и самостоятельно. Определение это будет материалистическим, субстанциональным, логико-гносеологическим. Мы не называем его просто формально-логическим, потому что в него включены категории гносеологии - «материальное» и «идеальное».

2. Определение знака

Род: представитель, презентант. (Могут существовать и идеальные презентанты, т.е. знак не исчерпывает свой род).

Вид: Репрезентант (знак).

Собственные признаки: знак материален; это фиксатор, «оцепенитель», экстериоризатор. (Эти признаки по объему совпадают с видом).

Дефинитивный признак: знак репрезентирует только через идеальный образ, т.е. в разной степени осмыслен.

Акцидентальные признаки: 1) знак - терминатор (отсекает все свойства объекта, вплоть до того, что передается лишь сущность); 2) знак - генерализатор (отсекает все свойства объекта, вплоть до того, что передается лишь общее); 3) знак - симплификатор (отсекает часть, передает часть: структуры, организации; отдельное свойство или отношение; может передавать форму или содержание, любую его часть).

Описание знака

Знак - организатор (формирует элементы сознания, разворачивает мысль линейно, придает ей пространственное воплощение); знак - медиатор (связывает члены знаковой ситуации); знак - феномен, а некоторые его разновидности - и ноумены (символы). Знак сужает, специфицирует идеальный образ, составляющий ядро смысла, до случайного признака (напр., «звездчатка»), до мельчайших деталей, функционируя как анализатор; и наоборот, сгущает, уплотняет знание или восприятие, действуя, как синтезатор: таковы символы, сигналы, симптомы.

Не существует «прирожденных», «урожденных» знаков. Правда, в природе мы находим то, что называем признаками, в логике они позволяют сравнивать предметы, отыскивая подобие и различие; частью природы (живого организма) являются и такие виды знака, как симптомы. Но признак, как и симптом, - не знак без интерпретатора, «сам по себе» он ничего не репрезентирует. В произвольно созданном, искусственном знаке смысл присутствует «агрегатно», как сцепление, признаваемое конвенцией; в языке (и симптомах) - органически. Чем «ближе» к сигналу, тем биологически релевантнее знак, тем он органичнее; чем «ближе» к символу, тем «искусственнее», биологически инертнее.

Символ трижды, четырежды субъективен. Это значит, что в символической знаковой ситуации он участвует во всех возможных ролях. Ниже мы подробнее будем анализировать символ; здесь же предложим следующее его определение.

Род: репрезентант.

Вид: символ.

Собственные признаки: конвенционален; имеет искусственное происхождение; сходство с репрезентатом; самостоятельную ценность формы.

Дефинитивный признак: синкретичность содержания (целокупность, предельная полнота, наиболее широкий интервал содержания вплоть до притчи и мифа).

Акцидентальные признаки: манифестирует идею, событие, состояние или действие; в абстрактных знаковых системах идеален («символический» гносеологический образ, абстрактный объект). Свертывает, сгущает, уплотняет знание.

Символ часто имеет нуминозное значение, легко фетишизируется в силу утраты первоначального условного смысла. Общая закономерная трансформация содержания символа - понижение и утрата таинственного, обычно религиозного значения, переход из домена «алтарь» в домен «жизнь», а затем превращение символа в бытовую вещь. В момент возникновения самого термина «сим-балло» (греч.: здесь+сбрасываю, связываю воедино) этот вещественный значок, как пароль, сигнифицировал тайную связь «знающих», посвященных людей - поклонников Цереры (Кибелы). В сферах религиозного, художественно-эстетического и этического сознания символ самое древнее средство освоения действительности; он всегда включен в систему человеческих отношений на условиях договора (хотя бы с самим собой, в случае талисмана).

Еще более древний знак - сигнал. Как и выражаемые им основные эмоции, сигнал генетически «старше» человека. Он транспортирует порядок, организацию вещи, повторяющиеся связи, необходимое (биологически-релевантное необходимое). В сигнальной ситуации субъект участвует лишь как коммуникант. Сигнал существен, он не фиксирует случайного, мимолетного, неважного для жизни.

Что есть субстанция, что под-лежит знаку? Смысл. Дефинитивный признак, по определению, должен быть для знака составляющим (а для его рода он же - разделительный). Это репрезентация через идеальное, через гносеологический образ любого рода. Говорить «идеальная репрезентация» можно лишь метафорически.

А сигналы животных?

В этом случае коррелят смысла - биологически релевантные состояния психики.

Знаковая ситуация как бессубъектная не складывается. С этим условием (или с этой оговоркой) мы можем допустить абстракцию персонализации знака в определении, т.е. говорить, что он нечто совершает: «репрезентирует» объект, «имеет» смысл, «транспортирует» значение, «хранит» информацию, «отсекает» часть содержания и т.д.

Гносеологические образы потому и сопоставляют со знаками, что вводит в искушение их способность презентации, представления. Но знак - не просто презентант, он - репрезентант. Биологические же, нейрофизиологические и иные «коды» часто также именуют знаками sui generis; здесь к этому подводит их упорядоченность и способность матричного моделирования. Вообще говоря, считать их знаковыми информационными системами - вид метафоры, который носит название «перенос по функции»; он допустим в качестве научного сленга.

3. Основные свойства знака

Необходимо теперь глубже разобраться в основных свойствах семиотических объектов, которые выступают в роли знаков.

Проблема состоит в том, чтобы выяснить, какие свойства позволяют некоторому объекту стать знаком и какие раскрываются в итоге такого включения. Нужно указать также на свойства, нейтральные для самого процесса символизации, но актуальные как основа, на которой он только и может разворачиваться. Например: является ли материальность знака его отличительным свойством? Являются ли таковыми системность и повторяемость знака? Или его медиативность, способность быть посредником? Любой ли посредник - знак? Любая ли система знакова?

Частично мы уже решали эти вопросы. Знаками могут служить разные по природе объекты - и материальные, и идеальные. Знак в строгом, узком смысле материален, ибо так только и возможны экстериоризация созерцания, коммуникация, манипулирование и т.д. Однако нет никакого запрета на мысленное оперирование знаками, их отражениями. Поэтому материальность - не то свойство, которое отличает знаки. С одной стороны, оно является у него общим с вещами и явлениями, а с другой - элементы сознания тоже могут служить знаками. Понятно, что они могут также быть и обозначаемыми, сигнификатами, и знак действительно может целиком уйти в психику.

По поводу системности знака нужно сказать почти то же самое: это не преимущественное, хотя широко встречающееся свойство. Дело в том, что упорядоченность, организация - свойство самого мира, оно характеризует как взаимоотношения целого и части, иерархию вещей, свойств и отношений, так и структурность самих объектов, материальных и идеальных, ибо последние отражают реальный порядок явлений и процессов.

Не организация сама по себе делает нечто знаком, так же как не делает объект знаком повторяемость или редупликация. Повторяемость вообще характеризует закономерную связь в природе и обществе; знаки лишь включаются в нее. Дублирование же как повторяемость вообще не является обозначением: У. Эко пишет, что два новеньких «Фиат-124» не являются знаками друг друга.

Знак не дублирует (и не замещает объект в точном смысле этого слова; иначе не осталось бы в живых ни одного актера, талантливо сыгравшего Яго).

Наконец, медиативность - тоже не прерогатива знака: орудие, например, - посредник, но не знак (хотя при желании его можно рассматривать как «знак» какой-нибудь культуры; скажем, определять Именьковскую культуру по типу наконечников стрел и т.д.).

Часто, стремясь к полноте картины, семиологи перечисляют в списке функций все, на что «способен» знак (выше приводилось определение С. Васильева). О.С. Уварова, например, считает, что знак обладает познавательной, регулятивной, поэтической, эмотивной, металингвистической, презентивной, фатической и конативной функциями. А ведь функция есть проявление свойства.

Думается, что путем тривиального обобщения невозможно назвать действительно ведущие свойства, только и делающие знаковую ситуацию реальной, и главные функции - деривативы этих свойств. Скажем, двоичный код не обладает коннотацией; не обладает он и поэтической функцией; зато обладает денотацией: о ней почему-то в указанном определении не упоминается. «Презентивная» функция принадлежит не только знакам, но и, например, представлениям - Vor-stellungen, и т.д. Именно свойство презентации, присущее сознанию вообще, делает возможной последующую репрезентацию фрагмента действительности знаком. Знак, как уже говорилось, - объект из рода представителей. Его видовой признак - двойная презентация, представление представления, проходящее через стадию идеальной «небулы». Дело, конечно, нельзя представлять как гегелевскую триаду, лишенную диалектики самого Гегеля: будто некие идеальные смыслы витают вне объективного мира неопределенное время в небулярном виде и, лишь будучи материально воплощенными, обретают структуру и действительное существование.

Речь идет о познавательной деятельности человека. Если гносеологический образ вторичен по отношению к своему оригиналу, тем не менее он первичен по отношению к своей знаковой закрепленности. Он становится архетипом своих знаковых реплик и первой ступенью акта семиозиса. Без существования этой представленности вещи в мысли невозможен и поиск знакового эталона для ее фиксации и транспортации. Правда, в знаково-символических системах высших порядков наблюдается такая степень опосредованности, что они приобретают относительную самостоятельность; человек начинает оперировать ими по закону «схождения сторон» (описанному Ю.С. Степановым, Ю.А. Шрейдером и др.), отвлекаясь от денотатов и руководствуясь лишь десигнатами (смыслами), которые тогда совпадают с правилами оперирования. Так, В.В. Налимов подчеркивает, что в математической логике и в теории так называемых контекстно свободных языков символам никакого специального смысла вообще не приписывается. Однако и математический символ при всем своеобразии остается репрезентантом и принципиально может быть интерпретирован.

Термин «репрезентация» у нас привычно смешивается, отождествляется с термином «представление». Для многих познавательных ситуаций это допустимо, да и просто широко используется. Например, словарь Вебстера дает такую экспликацию: to represent - 1.2) служить в качестве знака или символа чего-то; 1.6) занимать или действовать на чьем-то месте по легальному праву; 1.10) формировать имидж или представление в уме; и самое важное для нас - 1.11) воспринимать (объект) средствами идеи. Здесь, как видим, связаны воедино дезигнация (главное значение) и чувственное восприятие («хвостовое» значение).

Мюллеровский словарь дает такие переводы: to represent: 1) изображать (все-таки «образ!»-Э.Т.); 2) олицетворять; 3) символизировать (!). Representation: изображение, образ; representative: 2.2) представляющий, изображающий, символизирующий. Именно в последнем случае ясно выступает смешение, отождествление образа и знака, представления и репрезентации. Безобидное во множестве случаев, оно не должно иметь места в строгом гносео-семиологическом анализе. Например, это должно было быть учтено в превосходной новой работе Л.А. Микешиной «Философия познания».

Разъяснение можно начать с того, чем опасно такое отождествление. Репрезентация, и об этом уже было заявлено, признается основным отличительным свойством знака и приравнивается к представлению. А что такое представление в философско-психологической номенклатуре? Чувственный образ высшей ступени. Он может в сознании возникать в отсутствие объекта, «замещает» его, вызывая сенсорную реакцию по памяти. Сущность его - не дезигнация, а рефлексия, отражение.

Это не знак, а образ (с элементами знаковости и т.д., как показали И.С. Нарский, Д.И. Дубровский, Н.И. Губанов и другие). Точная калька на латынь - не representation (re - !), но presentation, презентация. [Re-] - повтор, двойная презентация; это адекватный термин для характеристики дезигнации.

Так и следует эксплицировать то, что мы в гносеологии, психологии и т.д. именуем представлением. На английский, например, оно переводится не как re-presentation, а как presentation, performance, и главное - как notion (or idea): от note - метка. По-немецки эта форма сознания называется Vorstellung. Представление.

Словарь Вебстера дает такие толкования: главное - акт (идентично нашему); следующее - символ или имидж (образ), который репрезентирует нечто (как и в Мюллеровском, все смешалось); но, что очень важно, среди «хвостовых» значений - объект восприятия, познания или памяти; а с пометкой specific - объект чувства, абстрагированный от осознанности (the object of sensation abstracted from conscious awareness).

Необходимость этих разъяснений объективно назрела. Подобную ситуацию в отношении другой гносеологической категории хорошо описывает А.М. Ахтямов: «Идеализация - это объективная необходимость на пути к научной истине; она упрощает... выделяет существенное и отбрасывает несущественное, вскрывает закономерности. И в этом ее позитивные качества. Этим она привлекательна. Но в развитии науки наступает такая пора, когда... отброшенное ранее несущественное вдруг оказывается ведущим фактором по отношению к тому, что было выделено как существенное».

Главные словарные определения некритично объединяют всю прагматику указанных терминов; для наших же целей важнейшими являются «последние», неглавные значения. Их анализ дает возможность выйти из лингвистического тупика, когда мы в силу «морфологической глухоты» перестаем дифференцировать образы и знаки, поскольку перестали замечать разницу между однократным и повторным действием, выраженным префиксом «re-», а это вовсе не означает диалектического решения проблемы. Это только эклектика, неразборчивость вследствие слабого понимания сущности познания, которое проще всего объявить единством отражения и дезигнации, как будто эта антиномия объясняет суть дела.

Итак, презентация - образ - первичное отражение объекта и его замещение; репрезентация - знак (символ, сигнал и т.д.) - вторичное фиксирование объекта, обозначение (дезигнация).

Другое отличительное свойство знаков (не всех!) - условность. Вернемся ненадолго к истории семиотики. В диалогах Платона, трудах Аристотеля, стоиков находим описание столкновения двух основных точек зрения на эту проблему. Так, например, в «Кратиле» устами Гермогена высказана совершенно соссюровская идея полной произвольности имени: «Ни разу меня не убедили, будто правильность имени есть что-то другое, нежели договор и соглашение. Ведь мне кажется, какое имя кто чему-либо установит, такое и будет правильным. Правда, если он потом установит другое, а тем, прежним, именем больше не станет это называть, то новое имя будет ничуть не менее правильным, нежели старое... Но одно имя никому не врождено от природы, оно зависит от закона и обычая тех, кто привык что-либо так называть» (384д. 484е; с. 416). Эту позицию, противостоящую старым мифологическим представлениям о значении имени как самостоятельного объекта, отстаивали Демокрит («имена - по установлению») и Эпикур.

На другой точке зрения стоит Кратил, последователь Гераклита. «Кратил вот здесь говорит, Сократ, что существует правильность имен, присущая каждой вещи от природы...» (383в, с. 415). Сократ: «Бесценнейший мой, законодатель... должен уметь воплощать в звуках и слогах имя, причем то самое, какое в каждом случае назначено от природы. И Кратил прав, говоря, что имена у вещей от природы и что не всякий - мастер имен, а только тот, кто обращает внимание на определенное каждой вещи природой имя и может воплотить этот образ в буквах и слогах» (390е, с. 425).

И далее на шестидесяти страницах устами Сократа Платон доказывает, что имя - это некое орудие распределения сущностей: «Имя есть подражание с помощью голоса тому, чему подражают, и имя тому, чему подражают, дается при помощи голоса» (423в, с. 468). Имя не произвольно, а подчинено идее самой вещи. В доказательство дается необычайный анализ субъективных ассоциаций звучания несравнимых с точки зрения традиционной логики слов с целью обнаружения «первичных» имен и их начал - звуков, выступающих в качестве простейших частиц (первоначал) для других имен. Например, Сократ объясняет имя Тантал от tantaleia - болтание камня (?) в ручье (?!) и talantaton - бесталанный; слово soma (тело) от sema: 1) надгробная плита и 2) знак, с помощью которого «душа обозначает то, что ей нужно выразить» (400с, с. 438).

Эти первичные имена, как уже говорилось, во-первых, «обозначают сущность вещей так, как если бы все сущее шествовало, неслось и текло» (436е), т.е. изменялось; во-вторых, многие другие первичные имена показывают, «что присвоитель имен обозначал не идущие или несущиеся, но пребывающие в покое вещи» (437с), Пример: «А вот воздух, Гермоген, [aer], разве не от того, что он воздымается [airei] от земли, называется воздухом? Или, может быть, от того, что он всегда и везде течет, или ходит [aei rei]? Или потому, что от его течения возникают ветры, а ветры поэты называют дуновениями [aetai]? (410в, 410с. С. 450-451). Другой пример: «Наука [historia] обозначает некоторым образом то, что замыкает течение реки [histesi ton royn]. И «достоверное», [piston], судя по всему, означает стояние [histan]. Затем память [mneme], скорее всего, указывает на то, что в душе «унялись [mone esti] какие-то порывы» (437в, 437с. С. 486).

Далее Сократ (без особого перехода) заявляет Кратилу: «Затем, милейший мой, - если тебе угодно обратиться к числу, - откуда, думаешь ты, взяты имена, подобающие каждому из чисел, если ты не допустишь, что условие и договор имеют значение для правильности имен?», - поддержав тем позицию Гермогена. «Необходимо воспользоваться и этим досадным способом - договором - ради правильности имен» (435в, с. 484). Затем следует важнейшая сентенция: «Ты сделал не что иное, как договорился с самим собой, и правильность (имен) для тебя оказывается договором, коль скоро выражать вещи могут и подобные, и неподобные буквы, случайные, по привычке и договору... Ведь по привычке, видимо, можно выражать вещи как с помощью подобного, так и с помощью не подобного» (435а, 435в).

Противоречивые итоги рассуждений (имя и конвенционально, и, прирождено вещи; первичные имена - и идеи, и звуки; имя и подобно, и не, подобно своему объекту в качестве его образа [(eikon)] или отображения (см. 432б); конвенциональность - и интерсубъективна, и субъективна и др.) не смущают Сократа. Они служат поводом для предположения о том, что постижение вещей возможно и без помощи имен, из них самих. Сократ с величавой скромностью говорит, что узнать, каким образом следует изучить и исследовать вещи, выше его сил. Но важно и согласие в том, что никакое постижение вещей не было бы возможным, если бы они не обладали устойчивой сущностью, а тем более не была бы возможна номинация. Значит, имя выполняет познавательную функцию, фиксируя вещь в ее общем [eidos] и существенном [oysia]; или, как говорит Сократ в диалоге «Менон», связывает мнение (суждением о причинах) и превращает его в знание (98а, с. 407).

Нетрудно убедиться в приоритете Платона перед признанным авторитетом в области исследования свойства условности языкового знака Ф. де Соссюром.

Часто на де Соссюра ссылаются, когда хотят доказать произвольность знака. Он действительно признавал таковую в плане синхронии; но в «Курсе общей лингвистики» минимум в трех местах упомянуто, что лингвистические знаки являются немотивированными и мотивированными: в языке детерминация осознается или переживается как зависимость гнезда родственных слов от корневого слова. Если обычный путь развития символа - от относительно более мотивированного к относительно менее мотивированному, то языковые знаки, развиваясь от простых к сложным, составным и производным, демонстрируют, наряду с повышением условности, и переход от немотивированности к обусловленности, мотивированности. Де Соссюр писал, что «существует непрерывный переход от произвольного к мотивированному и от мотивированного к произвольному» в языковом знаке. Отечественные лингвисты считают, что знак немотивирован лишь в низших формах (звуках, морфемах), а в высших проявлениях он стремится к мотивированности (А.И. Смирницкий, Р.А. Будагов, В.А. Звегинцев и другие).

1) В генетическом плане: когда первые «пра-люди» смогли произнести первые «пра-слова», эти знаки были обусловлены строением неразвитой гортани, способной комбинировать лишь немногие звуки. Кроме того, определенные знаки порождались лишь определенным, достигнутым на тот период уровнем развития общества.

2) В диахроническом плане: знаки языка обусловлены лингвистической непрерывностью своего употребления. Языку как бы говорят: «Выбирай!», но прибавляют: «Ты выберешь вот этот знак, а не другой!» (Ф. де Соссюр).

3) В синхроническом плане: все производные слова - сложные, составные, аналитические - полностью мотивированы, а таких слов в любом языке большинство.

Блестящий анализ способности знаков условно репрезентировать нечто был дан Марксом в «Капитале». Полновесная золотая или серебряная монета как знак стоимости товара в обращении неминуемо стирается, ее металл расходуется. Однако она продолжает символизировать определенную стоимость, несмотря на то, что ее материальное содержание уже изменилось. Это ранний этап генезиса символа: стертая монета идеализируется, принимается за полновесную (разумеется, условно!). Отсюда не так далеко до следующего этапа; монета из драгоценного металла заменяется знаками из других металлов или «простыми символами» - бумажными деньгами. Как звук в слове, так и бумажная банкнота - знак знака.

Термин «условность» понимается в литературе неоднозначно. Иногда знак фигурирует в качестве условного сигнала-раздражителя (как у И.П. Павлова). Так считает, например, швейцарский семантик П. Гиро: «Знак - это раздражитель, условно связанный с другим раздражителем, образ которого он пробуждает».

Сюзанна Катарина Лангер в работе «Философия в новом ключе» подчеркивает: «Использование знаков - это первое проявление (манифестация) разума. Оно проявляется так же рано в биологической истории, как и знаменитый «условный рефлекс»... Человек, в отличие от других животных, использует знаки не только для того, чтобы указывать на вещи, но и чтобы репрезентировать их». Здесь знак отделен от условного рефлекса, и с этим можно согласиться.

Во многих явлениях сигнальное значение по-разному проявляется у условных и безусловных рефлексов, но сходства между ними больше, чем различий. По данным акад. П.К. Анохина, сигналом может служить и такой раздражитель, на которые у данной особи еще не выработан условный рефлекс. Например, появление взрослой птицы перед новорожденным птенцом заставляет его раскрывать клюв. То же самое относятся к явлению импринтинга и у некоторых других живых существ. Симптоматичное поведение может быть сигналом и может им не быть; смещение происходит из-за того, что симптом можно дешифровать, т.е. рассмотреть как сигнал. Но все же сигнал - лишь вид знака, и не все, что верно в отношении сигнала, верно в отношении знака вообще.

Другое затруднение: термин «условный» - перевод с латинского «конвенциональный». Но очень часто он фигурирует в противоположных смыслах - и в смысле конвенции (у-словия), и в смысле обусловленности условиями (точнее, обстоятельствами). То есть налицо понимание условности как привязки к субъекту (субъектам) и как привязки к объекту (объектам). Примечательно высказывание английского ученого Уильяма Нила: «Каждый сейчас согласен с тем, что лингвистические правила являются конвенциональными, по крайней мере, в широком смысле этого слова, не сводимом к высказыванию, что они были приняты произвольным путем, как правила игры в крокет или бридж». (Он употребляет термин deliberately, т.е. «умышленно».-Э.Т.). Здесь условность = обусловленности. «У некоторых людей может возникнуть впечатление, что мы можем изменять правила использования символов по своему желанию, не изменяя значения этих символов». Против такого понимания он возражает: «Звуки и формы приобретают значение только тогда, когда они испытывают зависимость от ограничивающих правил использования, и изменение этих правил должно изменить значение». (Там же).

Итак, знак обусловлен, детерминирован заданными правилами. Но не являются ли эти правила сами конвенциональными? Существует мнение, что нет: У. Нил указывает, что если кто-то придет к мысли, что взаимоисключающие знаки не взаимоисключают друг друга, то это просто будет значить, что он сменил использовавшийся код. Сами же правила первого кода остались без изменения и просто перестали применяться.

Думается, что: 1) знаки в разной степени мотивированы, выключая крайние случаи - полностью детерминированные (междометия, звукоподражательные слова, схемы, признаки, индексы, «иконические знаки») и полностью произвольные (искусственные слова типа «газ» или «кодак», личные шифры, талисманы и мн. др.); 2) сама условность не сводится ни к сознательной конвенции, ни к детерминированности определенными обстоятельствами, диалектически сочетая то и другое. Генетический подход позволяет выявить детерминацию, но это не отменяет существования вполне произвольных знаков. Они появляются в результате либо свободного решения, либо забвения старого смысла символа или знака и трансформации его содержания, приводящей в синхроническом срезе к видимой утрате связи между обозначаемым и обозначающим.

Размещено на Allbest.ru