Метаязык как средство спекулятивной интерпретации

Размещено на http: //www. allbest. ru/

Ульяновский государственный университет

Метаязык как средство спекулятивной интерпретации

А.И. Фефилов

Основная часть

В научной и в научно-критической литературе о языке (его строении и функциях) речь идет, на первый взгляд, об одном и том же - о языковых знаках, отражении, обозначении, выражении и т.п. Однако в данный метаязык интерпретации вкладывается различное понимание или, как ни странно, осознанно или неосознанно не вкладывается никакого понимания в надежде на то, что читатель сам домыслит. Приходится соглашаться с мнением Дж. Локка, что «слова часто употребляются без значения» и что «каковы бы ни были последствия употребления слов, отличного от обычного смысла или от особого понимания со стороны лица, к которому они обращены, одно достоверно, что значение слов при употреблении их человеком ограничено его идеями и что слова не могут быть знаками чего-то другого» (Локк, 1960: 407, 408). Принцип общепринятости терминологического значения в лингвистике нарушается сплошь и рядом. Особенно это касается таких понятий как «язык», «структура языка», «языковая система», «инструментальная функция языка», «лексическое значение».

Метаязыковые и методологические ошибки в толковании лингвистических аксиом продолжают повторяться, перекочевывают из одного издания в другое. Критики повторяют ошибки авторов или ошибки переводчиков, вводя в заблуждение, прежде всего, неискушенных, начинающих лингвистов. Обратимся к фактам. Так, например, в кратком слове от редакции к книге «Языки как образ мира» (2003) встречаются следующие, вроде бы, безобидные суждения о языке: «Каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и кодировки мира» (Королев, 2003: 5) (Выделено нами - А.Ф).

Все, кто знаком с основами теории отражения, понимают, что язык не может отражать действительность. Ср.: «Язык вообще не отражает действительность» (Витгенштейн, 1958: 26). «Язык отражает мир только косвенным образом. Он отражает непосредственно нашу концептуализацию мира» (А. Вежбицка, цит. по: Булыгина, 1982: 10). «Языку приписывается не свойственная ему отражательная функция» (Мальцев, 1969: 99). «Само слово не есть отражение действительности. Слово... обозначает объект и фиксирует понятие о нем, но само это обозначение совершается через и посредством значения слова...» (Востоков, 1963: 26-27).

Действительность отражается сознанием. Мир не может напрямую кодироваться языком. Нельзя приписывать языку отражательную функцию. Это прерогатива сознания. В противном случае мы вольно или невольно отождествляем сознание и язык, ср.: «Язык вторичен по отношению к реальности, как вторично и сознание по отношению к материи» (Будагов, 1983: 12). Язык не вторичен, он третичен по отношению к внешнему, объективному миру. Он может лишь соотносится с результатами отражения, т.е. с мыслительными понятиями, т.е., выражаясь на более точном метаязыке, с явлениями мира, или идеальными мыслительными образами действительности в нашем сознании. Способ восприятия и кодировки следовало бы искать опять-таки в первую очередь в концептуальном сознании человека и только потом - в его языке, при условии, что под языком, точнее под его семантической системой, понимается объективированная ретроспективная историческая действительность.

Не целесообразно «способ мировосприятия» приписывать одному языку, подразумевая при этом известную «языковую картину мира». Вторичным по природе «способом мировосприятия» является концептуальное, а не языковое сознание. И, вообще, язык не «способ восприятия мира», а способ его воплощения, опосредованного через сознание. Одновременно язык - способ обозначения и средство выражения мира, отраженного в концептуальном сознании. Таким образом, воспринимать мир через язык - это известное методологическое заблуждение. Мир воспринимается посредством своего аналога - концептуального мира в сознании человека. Язык лишь помогает обозначить и выразить его. метаязыковой вербальный язык спекулятивный

Незнание или непонимание билатеральной концепции или неосознанная приверженность к унилатеральной концепции языкового знака побуждает авторов предисловия строить такие псевдонаучные высказывания, как «Выражаемые в языке значения складываются в единую систему взглядов…» (Королев, 2003: 5). Если значения выражаются, то это уже не значения, а понятия. Значение языковой единицы, как ее компонент, неотъемлемый от акустической формы, участвует в экстралингвистической функции - в функции обозначения или репрезентации. Ср.: «Не форма знака должна соотноситься с объектом, а знак в целом, включая его значение» (Колшанский, 1976: 9). На основании этого, значение не выражается, но совыражается и то только тогда, когда оно в значительной степени этимологизировано, т.е. потеряло свою первичную мотивацию и когда его собственное значение получает статус мотивационного признака. На самом деле значение языковой единицы вступает в активное взаимодействие с обозначаемым мыслительным понятием.

Авторы предисловия восторженно сообщают, что «реальность опосредуется языком…». «Отношение человека и предмета всецело обусловлено языком» (там же, с. 6). Данные заявления можно оценить лишь как следствие методологического голода в лингвистике после скоропостижного прощания с диалектическим материализмом. Это отголосок известной неогумбольдтианской концепции языка, согласно которой язык представляет промежуточное звено между сознанием и действительностью. Действительность опосредуется не языком, а сознанием. И действительность здесь не одна. Их целых три. Первые две идеальны. Третья реальна. Первая объективирована в языковой системе в виде значений и категорий. Вторая действительность имеет когнитивный характер. Это действительность, которая отражена в актуальном сознании в виде понятий и их отношений. Третья действительность предстает как динамическая, находящаяся в процессе отражения нашим концептуальным сознанием. Результаты столкновения потенциального мыслительного концепта с актуальными образами реально-онтологической действительности и обозначается с помощью языка, т.е. экстериоризуется для целей общения и познания. Таким образом, отношение человека и предмета обусловлено не языком, а концептуальной картиной мира. Язык обусловливает обозначение и выражение этого отношения.

Авторы предисловия без каких-либо дополнительных объяснений или оговорок цитируют излюбленное высказывание Л. Витгенштейна: «Границы моего языка определяют границы моего мира» (там же, с. 5). Это привычная демонстрация любви к непонятному, тайному. Не питая «вражеских» чувств к автору данного, хотя и привлекательного, но спекулятивного изречения, хочется уточнить, что границы моего мира определяет не язык, а мое сознание. Язык лишь помогает определить, выявить или проявить границы моего сознания.

Мало того, что авторы предисловия любезно соглашаются с великим философом. Они еще и пытаются «улучшить» его взгляды, заявляя, что цитируемое высказывание имеет философский смысл - оказывается, «язык конструирует реальность» (там же, с. 6). Сказано сильно! Может быть, было бы более удобно заявить, что не язык, а сознание в соответствии со своей концептуальной картиной мира конструирует, проектирует мир? Или, вероятно, все же, наоборот, сознание конструируется реальностью?

В плане объективации в языке уже «сконструировано» одно сознание, оно имеет историческую окраску. Его нельзя смешивать с актуальным сознанием, которое обеспечивает человеку его осмысленное существование в этом мире. Соотношение языка и актуального сознания в речемыслительном акте - это наложение прошлого на настоящее, это их приближение, благодаря чему порождается мысль, более или менее отягощенная реликтами языка.

Любовь к теории относительности утверждается авторами с помощью компьютерной терминологии. По их мнению, язык «инсталлирует образ мироздания» (там же, с. 6). Звучит красиво, но не верно. Мироздание инсталлируется сознанием в процессе отражения действительности. Образ мироздания - это уже инсталлированный мир. Но, самое главное - инсталлируются здесь не слова и не их языковое содержание. Инсталлируется то, что обозначается словами и не «на основе языковых норм», а на основе норм социально сформированного сознания.

До сих пор, говоря о языке, ученые философы и лингвисты не четко разделяют феномен языка на язык-средство и язык-объект.

Язык-средство целесообразно рассматривать лишь как специфический инструмент, с помощью которого обозначаются компоненты мысли и выражается мыслительное содержание в целом, а также наслаивающиеся на него отдельные смыслы. Инструментальная особенность языка состоит в том, что язык не является инородным знаком по отношению к мышлению. Он в большей степени согласуется с мыслительным содержанием посредством своей семантики. Именно этот фактор и приводит исследователей к полному или частичному отождествлению языка и сознания, речи и мышления.

Однако, кроме единения с мыслью, язык может значительно расходиться с ней, например, он часто комплементирует мысль за счет своего статического по характеру семантического потенциала. В этой функции язык является, пожалуй, главным сдерживающим средством научного развития в гуманитарной сфере (и, по-видимому, не только в ней). Он или стереотипизирует мысль, или затемняет ее. Примером может послужить само понятие «инструментальной функции языка», когда языку приписывается некая «предметная» инструментальность по аналогии с молотком, сверлом и т.п. На фоне этого стереотипа-заблуждения трудно объяснить и понять, что функцию языка, которую мы называем инструментальной (коммуникативной, номинативной и др.) следовало бы назвать селективной и изоморфной. Иначе говоря, язык обозначает мысль по аналогии, по наличию закрепленных в нем сходных семантических параметров (А=А). Когда возможности языка исчерпываются, его единицы используются «не по назначению». Происходят семантические сдвиги. Язык выступает по отношению к мысли как средство аппроксимации, как своеобразный инструмент подгона. Поскольку язык - форма, семантизированная лексически и грамматически, он вносит свои корректуры в перспективу видения (понимания, толкования) обозначаемой мысли.

Язык-объект может иметь несколько определений, например, язык как объект лингвистического исследования, или как объект усвоения. Здесь целесообразно рассмотреть язык-объект как речевое произведение, или текст, на который направлено внимание реципиента (читающего или слушающего) с целью выйти на мыслительное и смысловое содержание посредством собственного языкового и понятийного тезауруса. Текст - это то, что обозначено. Это вербально-знаковое представление совокупности понятий и их соотношений. Данные соотношения запрограммированы автором. Однако они всего лишь зафиксированы с помощью вербальных знаков, но не выражены. Текст «выражает» что-то, когда становится объектом чтения. Как раз текст, находящийся в поле зрения или слушания реципиента формирует в сознании последнего соответствующие семантико-мыслительные образы, т.е. прообразы того реального мира, который зафиксирован автором в тексте. Таким образом, в перспективе автора/говорящего язык выступает в функции инструмента обозначения - создания связного текста. В перспективе же реципиента язык предстает в виде текстового объекта, процесс декодирования которого имеет своим результатом мыслительный концепт, ср.: Текст > Идиолект реципиента > Концептуальная картина мира реципиента = Мысли реципиента. Мышление реципиента строится, однако, не на основе языковой картины мира (ср.: Сепир, 2003: 131), авторской или своей, а на базе собственной концептуальной картины мира. Запечатленная в тексте действительность, «вычитывается» реципиентом из текста-объекта с помощью собственного языкового и мыслительного тезауруса, без сомнения, социально детерминированного. Степень понимания текста реципиентом зависит в первую очередь от того, насколько полно согласуются две концептуальные картины мира - автора и реципиента.

Одной из «мифологем языка» (ср.: Солнцев, 1991: 57) является мнение о том, что «язык служит для передачи мысли». Когда утверждают подобное, не думают о том, что «передаваться» может лишь то, что имеет в языке материальную природу - графика и звук, но ни как не семантика и связанное с ней мыслительное понятие. Даже языковая материя не передается в чистом виде. Она воспринимается реципиентом, вызывая в его языковом сознании аналогичные графические и/или акустические образы. Это этап узнавания в процессе понимания. Далее последовательно и более или менее автоматически идентифицируются семантические и концептуальные компоненты интериоризуемой мысли. Это этап семантизации (означивания) и концептуализации (осмысливания) в процессе понимания.

Вслед за Э. Сепиром, в лингвистической литературе часто пишут об «отсылочной функции» языка. Она толкуется как указательная, дейктическая функция. Ср.: Слово есть «только знак мысли, намек, пробуждающий ее внутреннюю деятельность» (Тулов /1874/, 1973: 198). «Значение выполняет указательную функцию. Оно только соотносит звуковой комплекс с понятием» (Серебренников, 1983: 63). Однако положение об указательной функции словесного знака может завести в заблуждение без соответствующего объяснения. Суть его заключается в следующем. Чтобы понять предмет, необходимо назвать его в акте речи, далее с помощью имени-знака переключить внимание слушающего на этот предмет, а точнее вызвать в сознании собственное представление данного предмета. Это на самом деле указание не на сам объект, а на предмет речи, за которым скрывается этот объект. Название предмета еще не требует понимания. Средством понимания является акт предикации - приписывание предмету какого-то признака, свойства или действия. Понимание требуется там, где происходит соотношение имен. Акт любого взаимодействия подразумевает результат. Осознание этого результата - следующий этап понимания. Ср.: Стакан упал на пол. В данном примере имена предметов (стакан, пол) и имя отношения (упал на…) вызывают в языковом и концептуальном сознании реципиента соответствующие образы. Осознание того, что собой представляет «стакан» («из стекла», «хрупкий») и «пол» («твердая поверхность»), связано с актом обозначения, а не называния. Однако в акте репрезентации мыслительный результат, т.е. смысл, ради которого строилось данное высказывание, еще не всплывает на поверхность. Смысл - это не значение отдельных или совокупных языковых единиц, конституирующих предложение-высказывание и даже не понятийное содержание, с которым взаимодействует то или иное значение. Смысл это то, что наслаивается на значение речевой единицы в коммуникативном акте. Мыслительный результат, или смысл, это то, что выражается или подразумевается в конкретной речевой ситуации. Указанием на реальный смысл высказывания может быть сосредоточение внимания реципиента на том, что стакан упал на пол не сам по себе, а, скорее всего, его кто-то «неосторожно уронил». Кстати, в предложении-высказывании называется и обозначается не само действие (уронить), а его следствие (упасть). Перспективный смысл высказывания может заключаться в том, что упавший стакан, вероятнее всего, «разбился» от удара о твердую поверхность пола.

К еще одной «мифологеме» языка, или лингвистическому заблуждению, следует отнести приписывание языку функций мыслящего и говорящего субъекта. Достаточно привести здесь следующие лингвистические объяснения: «Язык выражает мысль»; «Язык хранит информацию о действительности»; «Язык выполняет коммуникативную функцию»; «Слово именует фрагмент действительности» и т.п. Данные лингвистические утверждения спекулятивны не столько по содержанию, сколько по способу определения языкового феномена. Для нас очевидно, что на самом деле речь идет не о языке, а о мыслящем субъекте, а именно: мысль выражает не язык, а человек с помощью языка; информация о действительности хранится не в языке, а в человеческой памяти; функцию общения также не логично приписывать языку - общается не язык, а человек с помощью языка; функцию именования действительности выполняет опять-таки человек, используя слова в качестве средства обозначения. Ипостась субъекта привычно приписывается языковому феномену. Мы уже не задумываемся над тем, что имеем дело с метафоризированным стилем изложения, за которым скрывается невидимый мыслящий и говорящий субъект.

Сознание лингвиста концептуализируется с помощью метаязыка, инструментальные пределы которого не позволяют взглянуть на естественный язык по-другому, иначе, например, как на отношение субъекта к собственному сознанию, как на самовыражение субъекта, как на отношение субъекта к чужому сознанию.

В известной степени мифологичными и спекулятивными в понимании некоторых лингвистов предстают некоторые понятия структурной лингвистики. Понимание языка как знаковой системы досталось лингвистике в наследство от раннего структурализма. Языковая единица толкуется в рамках структурной парадигмы как знак чего-то, находящегося вне языка. Единица языка призвана выполнять, соответственно, функцию метки какого-то предмета, а точнее - знака понятия об этом предмете. Знаковая функция выступает, таким образом, как функция замещения. Вряд ли следует говорить о том, насколько исчерпала себя данная структурная точка зрения на природу языка и его единиц. Если знаковая функция - это функция замещения, то нельзя ли уточнить, что это такое? Что замещается словом? Многие по привычке ответят - предметы и явления объективной действительности. А почему не мыслительные понятия?

Расхожее выражение «употребить слово» означает сделать слово знаком. Сегодня в лингвистическом «садоогороде» это всего лишь тривиальное толкование семиотического акта. Может быть, «употребить», т.е. обозначить выражает ни что иное как `придать какому-то предмету сущность знака`? Или - `сделать предмет знаком, придать ему знаковость`? Ср.: Я обозначаю Y, тем самым я уравниваю Y со словесным знаком. Соотнося слово с предметом, я замещаю последний словесным знаком! При этом «обозначение» должно включать в себя «называние» и «означивание». Таким образом, обозначать - это одновременно именовать и означать (= придавать словесное значение). В акте обозначения происходит незаметная на первый взгляд подмена объекта, точнее - его мыслительного образа, словесным знаком. Первичным для меня как говорящего становится, как это ни парадоксально звучит, не реальный объект и не его мыслительное представление, а слово. Я говорю не о предмете или его мыслительном образе, я говорю словами о слове. Слово как инструмент выступает одновременно в функции объекта речи! При этом я вижу сначала словесное значение, а не объект как таковой и не его ментальный образ. Здесь и проявляется во всей своей силе утверждение Л. Витгенштейна: «На обозначаемом предмете проявляется знак» (Витгенштейн, 2003: 230).

Почему под словом зачастую понимается знаковая оболочка, которая всего лишь облекает обозначаемое? Почему слово толкуется как упаковка мыслительного образа предмета, и ничего не говориться об эффекте взаимодействия? Но если даже и говорится, то преподносится это как утверждение или декларация без доказательств и привлечения фактов. Почему под «означающее» по старой структурной привычке упорно подводится звуковая сторона слова (форма, акустема и т.п.), а не слово в целом? Разве предназначение слова состоит в том, чтобы «высвечивать» свое собственное значение? Чтобы избежать данного алогизма, значение отождествляют с «означаемым».

Доставшаяся в наследство постструктурной лингвистике методологическая база не в состоянии разобраться с пресловутыми «планами» - «планом выражения» и «планом содержания». Согласно традиционному пониманию первый план представляет формы языка (причем пустые, не грамматикализованные, не мотивированные номинационными признаками и др.), второй план - это значения, которым настойчиво приписывается «экстралингвистический» характер. Разве значение находится вне языка? Разве оно не лингвистическая категория? Предвидим прямое возражение - конечно, лингвистическая. А рядом с этой наивностью молчаливое признание того, что значение - это и есть мыслительное понятие. Почему? Ответ: потому что слово выполняет знаковую функцию, т.е. функцию обозначения того, что находится за пределами языка. Логика такого рассуждения (circulus vitiosus) понятна - необходимо каким-то образом оправдать знаковую парадигму языка.

Известный неогумбольдтианский тезис, что язык в целом - это отношение между сознанием и действительностью, можно интерпретировать по-разному. Данное вербально обусловленное отношение устанавливается субъектом, а точнее - между двумя разными состояниями концептуального сознания. Признавая за языком функцию отношения, мы тем самым распространяем ее на единицы языка. Если, например, слово - это отношение (ср.: «Das Wort selber ist das Verhдltnis» - Heidegger, 1960: 170), то, что является знаком этого отношения? Знаком слова-отношения является, с одной стороны, понятие; с другой - вещь. В ином свете предстают в этой связи и другие привычные лингвистические определения, в частности функции наименования и обозначения. Субъект, устанавливая связь между понятием и вещью, или между одним и другим понятием именует эту связь с помощью слова. Он обозначает вещь с помощью понятия или одно понятие с помощью другого понятия посредством словесного наименования. В таком случае понятие выступает знаком вещи, как равно и вещь является знаком понятия. Или: одно понятие выступает знаком другого понятия. С помощью слова субъект лишь указывает на то, знаком какой вещи является понятие, или знаком какого понятия является вещь.

Субъект как homo loquens использует язык для того, чтобы назвать и обозначить межпонятийное взаимодействие, например, представить одно понятие в перспективе другого понятия. Такого рода представление может быть стереотипным, т.е. не выходить за рамки общепринятого, нормативного, шаблонизированного понимания. Однако межпонятийное представление может быть иносказательным, креативным, побуждающим к размышлению. Размышление - это сопоставление разных мыслей. Это порождение собственной мысли или идеи, которая является следствием обдумывания. Воспринимающий субъект должен осмыслить услышанное высказывание, т.е. придать смысл сказанному говорящим субъектом. Возможно, ему придется переосмысливать чужое высказывание - заменять в процессе обдумывания один смысл другим. Высказывание - это оязыковление и оречевление мысли, порожденной или порождающейся субъектом. Понимание - это вслушивание в чужую мысль и превращение ее в свою, т.е. усвоение чужой мысли.

Выводы

Надо сказать, что говорящий субъект должен осознавать границы и возможности слова как экспликатора межпонятийного отношения. Слово - не простое наименование. Его возможности не исчерпываются функцией идентификации межпонятийной связи. Оно откладывает свой семантический отпечаток не на само отношение, а на восприятие этого отношения субъектом. Поэтому в задачу мыслящего субъекта входит не только выбор и соотнесение понятий друг с другом, необходимых для выражения и самовыражения, т.е. соединение исходного понятия с замыкающим понятием по заранее заданной схеме или креативно. В его задачу входит подбор соответствующих наименований для данных понятий и поиск (нахождение) мыслепорождающей предикативной единицы, способной с большей или меньшей степенью точности передать характер межпонятийного взаимодействия. Предицирующая единица позволяет субъекту скоординировать два типа сознаний - концептуальное и языковое. Соотношение концептуальной схемы с языковой - это процесс речевого мышления. Речемыслительное единство, представленное в виде интегративного семантико-концептуального комплекса - это уже не речь и не мысль в чистом виде. Это синкретическая категория. Так называемые речевые или актуальные значения вербальных единиц - это очередное заблуждение лингвистики. На уровне речи нет ни «языковых» знаков, ни их «значений». По большому счету в речи нет и знаков «голой» мысли. В тексте представлены речемысли как самовыражение говорящего и мыслящего субъекта.

Литература

1. Будагов Р.А. Язык - Реальность - Язык. - М.: Наука, 1983. - 262 с.

2. Булыгина Т.В. К построению типологии предикатов в русском языке // Семантические типы предикатов. - М., 1982. - С.7-85.

3. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. - М., 1958. - 134 с.

4. Витгенштейн Л. Философские исследования // Языки как образ мира. - М.-СПб., 2003. - С. 220-546.

5. Востоков А.Х. Рассуждение о славянском языке, служащее введением к грамматике сего языка, составляемой по древнейшим оного письменным памятникам (1820) [О сравнительно-историческом методе] // Хрестоматия по истории русского языкознания. Под ред. Ф.П. Филина. - М., 1973. - С. 66-69.

6. Колшанский Г.В. Некоторые вопросы семантики языка в гносеологическом аспекте // Принципы и методы семантических исследований. - М.: Наука, 1976. - С. 5-31.

7. Королев К. Язык мира // Языки как образ мира. - М.-СПб., 2003. - С. 5-6.

8. Локк Дж. Избранные философские произведения. В 2 т. - Т.1. - М.: Изд-во социально-экономической литературы, 1960. - 734 с.

9. Мальцев В.И. Лексическое значение и понятие // Проблема знака и значение. - М., 1963. - С. 93-102.

10. Сепир Э. Статус лингвистики как науки // Языки как образ мира. - М.-СПб., 2003. -С. 127-138.

11. Серебренников Б. А. О материалистическом подходе к явлениям языка. - М.: Наука, 1983. - 319 с.

12. Солнцев В.М. О лингвистических мифах // Знание языка и языкознание. - М., 1991. - С.56-71.

13. Heidegger M. Unterwegs zur Sprache. - Neske, 1960. - 270 S.

14. Тулов М.А. Обозрение лингвистических категорий (1861) [Язык и мышление] // Хрестоматия по истории русского языкознания. Под ред. Ф.П. Филина. - М., 1973. - С.189-192.Размещено на Allbest.ru