Кулинарный код культуры во вторичных номинациях русского и чешского языков: лингвистический и методический аспекты

Размещено на http://www.allbest.ru

Московский государственный областной университет

Университет Св. Кирилла и Мефодия Трнава, Словакия

Кулинарный код культуры во вторичных номинациях русского и чешского языков: лингвистический и методический аспекты

Е.М. Маркова

В статье с позиций лингвокультурного и лингводидактического подходов рассматривается одна из самых активных и устойчивых метафорических языковых моделей, основанных на развитии вторичных значений наименований пищи славян и получивших название кулинарного кода. Кулинарный культурный код «кодирует» наши представления о мире с помощью пищевых образов, имеющих номинации. Автор ставит целью на материале имен существительных двух славянских языков: русского и чешского -- выявить общее и специфическое в развитии вторичных номинаций названий пищи, рассмотреть специфические для сравниваемых этнокультур номинанты еды, проследив их судьбу во вторичном семиозисе: в метафорах, сравнениях, фразеологических выражениях, пословицах. В статье делается вывод, что факты вторичной номинации, транслирующие кулинарный код, нередко несут культурологическую информацию, объективируют особенности восприятия окружающего мира разными этносами, даже восходящие к общему -- праславянскому -- источнику Билингвальное сопоставление лексем, транслирующих культурный код, дает возможность определенным образом организовать лексический материал в целях его изучения в инославянской аудитории. На основании лингвокультурного анализа названий пищи в двух сравниваемых славянских языках предлагается лингводидактическая группировка лексики в их мефорических значениях в соответствии с принадлежностью к тому или иному коду культуры. Это позволит эффективно овладеть лексикой определенной тематической группы не только в денотативном значении, но и в концептуальном, что дает возможность постигать культуру, транслируемую изучаемым близкородственным языком, в сравнении с родной культурой.

Ключевые слова: лингвокультурология, культурные коды, лингводидактическая группировка лексики, славянские языки

метафорический языковой кулинарный лексема

CULINARY CULTURE CODE IN THE SECONDARY NAMING OF THE RUSSIAN AND CZECH LANGUAGES: LINGUISTIC AND METHODOLOGICAL ASPECTS

E.M. Markova

Moscow State Regional University

Ss. Cyril and Methodius University, Trnava, Slovakia

The article considers the realization of one of the most active and stable metaphorical language models based on the development of secondary meanings of the Slavs' food names and known as the culinary code, from the linguocultural and linguo-didactic standpoint. Culinary cultural code “encodes” our understanding of the world through food images having names. The author's goal is to reveal the general and the specific in the development of secondary names of food; consider the food names specific for the ethnic cultures being compared, tracing their fate in the secondary semiosis -- in metaphores, similes, phraseological expressions, proverbs -- on the material of nouns in two Slavic languages, Russian and Czech. The article concludes that the facts of secondary naming transmitting culinary code often carry culturological information, objectify particular perceptions of the world by different ethnic groups, even those going back to the common Proto-Slavic roots.

Bilingual comparison of lexical units transmitting cultural code allows a certain way of organizing lexical material for it to be studied by non-Russian Slavic audiences. On the basis of the linguocultural analysis of food names in the two compared Slavic languages, the article offers linguo-didactic grouping of the vocabulary in their figuratve meanings, in accordance with the belonging to a particular culture code.

This will ensure effective mastering of the vocabulary of a certain thematic group not only in the denotative, but also in the conceptual meaning, making it possible to comprehend the culture, transmitted by the closely related language under study, in comparison with the native culture.

Key words: Gultural Linguistics, cultural codes, linguo-didactic vocabulary grouping, Slavic languages

Введение

Те или иные номинанты объектов окружающего мира, помимо выполнения своей прямой, номинативной, функции, нередко употребляются еще во вторичном, метафорическом, значении, объективируя, таким образом, наше отношение к другому предмету или явлению действительности. «Имена, называющие подобные объекты, образуют связанные друг с другом вторичные семиотические системы, которые ученые называют кодами (соматическим, зооморфным, природно-ландшафтным и др.) национальной культуры» [1. С. 39]. Код культуры представляет собой нормативно-ценностную символическую систему вторичного означивания и проявляется в процессах категоризации и концептуализации действительности. Культурные коды потому и называются так, что они «кодируют» человеческие представления о мире, выражают их с помощью тех или иных, уже имеющих номинации, образов. Они занимают центральное положение в национальном культурном пространстве, структурно формируют его. Сама национальная культура при этом выступает как совокупность различных кодов.

Имена, принадлежащие тому или иному коду культуры, обладают, помимо общеязыкового, еще и особым, чаще всего эмоционально-оценочным, значением как знаки вторичной семиотической системы. При культурологическом подходе к изучению языковых фактов исследователей интересует бытование той или иной лексемы в языковом сознании представителей национального лингвокультурного сообщества, вся совокупность ее семантических переосмыслений и культурно-исторических наращений, что вербализуется в переносных значениях данной единицы, во фразеологии, в паремиях. «Обыденному» значению слова оказывается противопоставлено его «мифологическое» или «символическое» значение.

Таким образом, актуальность исследования культурных кодов вообще, и авторского исследования реализации кулинарного кода в частности, обусловлена тем, что на современном этапе развития языкознания в аспекте антропоцентрического подхода в центре интересов исследователей языка находится проблема репрезентации культуры в языке. Исследованием различных культурных кодов в языке занимались такие исследователи, как Н.Ф. Алефиренко [2], В.В. Воробьев [3], Д.Б. Гудков [1], В.В. Красных [4], М.Л. Ковшова [5], В.Н. Телия [6], Г.В. Токарев [7], Л.А. Шестак [8], J. Mlасеk [9], J. Зірко [10] и др. Кулинарный (пищевой, гастрономический, глюттонический по разным терминологиям) код культуры рассматривался в разных аспектах в работах С.А. Арутюнова [11], А.Н. Афониной [12], Е.Л. Березович [13], Г. Гачева [14], Е.В. Капелюшник [15], М.Л. Ковшовой [5], С.М. Толстой [16], З.Е. Фоминой [17], Е.А. Юриной [18] и других лингвистов.

Вместе с тем отсутствует исследование, посвященное сопоставительному анализу реализаций культурного кода в славянских языках, в частности в сопоставительном русско-чешском ракурсе, дающем возможность разработки данной проблемы и в лингводидактическом аспекте, в плане группировки лексики и повышения эффективности ее усвоения в инославянской аудитории.

Это определяет научную новизну данного исследования, имеющего не только теоретическую значимость, заключающуюся в выявлении специфики проявления кулинарного кода культуры в русском языке на фоне близкородственного чешского, но и практическое значение в возможности использования его материалов при преподавании русского языка чехам и чешского языка в русскоязычной аудитории.

Цель

Целью статьи является сравнение символических значений имен существительных русского и чешского языков, обозначающих древние названия пищи славян, выявление общего и дифференциального в их смысловом и метафорическом распространении, вычленение специфических кулинарных номинаций и установлении их символического использования, репрезентирующего особенности русской и чешской культур.

1. Материалы и методы

Материалом исследования послужили имена существительные двух славянских языков -- русского и чешского, обозначающие древние названия пищи славян и развившие символические значения на основе метафорической модели. Символические значения исследуемых лексем представлены во вторичном использовании номинантов в качестве метафор, в составе фразеологических выражений, пословиц и поговорок, которые также послужили материалом анализа в данной работе.

Методами анализа выявленных лексических, фразеологических, паремийных единиц служат способы системного научного описания, применяемые в целях выявления связей и отношений между исследуемыми единицами, типологизации образных средств языка. Эти ведущие методы реализуется в приемах сплошной выборки, наблюдения, классификации, систематизации, интерпретации, компонентного и контекстного анализа. Для выявления глубинных смыслов, лежащих в основе семантики языковых единиц, использовался метод лингвистического моделирования, предполагающий приемы концептуального анализа и интроспекции, подразумевающей обращение к собственному языковому сознанию исследователя в процессе анализа явлений родного и близкородственного, инославянского, языков. Для исследования наименований пищи и их символических значений в русском языке на фоне другого славянского языка был использован сравнительно-сопоставительный метод, предполагающий анализ лексем по шкале «сходства» -- «различия» как в ономасиологическом аспекте (от формы к содержанию), так и семасиологическом (от содержания к форме). В статье были использованы также приемы этимологического и лингвокультурологического комментирования в целях анализа внутренней формы лексем, определившей векторы их смыслового распространения, интегративного исследования лексики и фразеологии двух славянских языков на фоне фактов культуры и истории народов -- носителей этих языков, для интерпретации пищевой традиции как культурно-исторической основы формирования типовых символических образов, вошедших в языковые системы сравниваемых языков.

2. Результаты

Методология сравнительного описания образного воплощения кода культуры в семантике языковых единиц в билингвальном аспекте (путем сравнительного анализа лексики двух славянских языков) вносит вклад в разработку проблем лингвистического моделирования языковых и концептуальных структур и реконструкции фрагментов языковой картины мира славян, выявлении их сходств, различий и специфики. В сравнении с другими исследованиями, посвященными анализу лексем, вербализующих кулинарный культурный код, в данной статье привлекаются для анализа только древние славянские названия пищи, прослеживается их семантическое развитие, пути семантического распространения (при этом факты одного языка дополняются фактами сравниваемого языка, что создает более объемную картину смысловой эволюции древней лексемы), демонстрируется специфика образного мировидения русского языкового сообщества относительно близкородственной чешской лингвокультуры.

Материалы статьи могут быть использованы в исследованиях по межкультурной коммуникации, в культурологических исследованиях, связанных с изучением специфики менталитета русского народа в сравнении с ментальными особенностями других славянских народов, при изучении и преподавании курсов лингвокультурологии, межкультурной коммуникации, славянской лексикологии и фразеологии, в практике преподавания русского языка как инославянского и русского языка как иностранного.

3. Обсуждение

Овладение лексикой при изучении русского языка как иностранного предполагает выделение нескольких уровней в ее семантике. Первый, элементарный, уровень связан с денотативным значением лексем, их соотнесением с реальными объектами действительности. На этом уровне в близкородственных языках, к коим принадлежат славянские языки, наблюдается много сходств, в особенности среди общей лексики, берущей начало в праславянском языке. Этот семантический уровень изучается на начальном этапе русский как иностранный (РКИ) (уровни А1-А2). Следующий, системный, уровень изучения лексической семантики предполагает выявление спектра синтагматических возможностей лексемы, которые демонстрируют не только сходства, но и многочисленные различия, определяемые несовпадением синтаксической валентности общих слов, а также его парадигматические отношения: синонимические, антонимические, гипогиперонимические и др. Системный уровень лексической семантики становится основным предметом рассмотрения на продвинутом этапе (уровни В1-В2). Наконец, третий, высший, уровень семантики, который можно назвать концептуальным (изучаемый на позднепродвинутом и высшем этапах РКИ -- уровнях В2-С2), нацелен на выявление разного рода метафорических переосмыслений, коннотативных наращений, символических значений, что напрямую связано с культурой народа-носителя данного языка, и потому на этом уровне наблюдаются многочисленные расхождения даже в языках близкого родства.

При вторичном использовании языкового знака в качестве номинанта он нередко наделяется культурологической информацией, объективирующей особенности восприятия окружающего мира тем или иным этносом. Любая лингвокультура характеризуется наличием системы эталонов, символов и стереотипов, в которых отражаются нормативные представления того или иного этноса о каком-либо явлении. В них находит отражение когнитивный опыт представителей той или иной этнокультуры. Они отражают миропонимание данного народа, его систему норм и представлений об окружающем мире и человеке, «воспроизводят характерный для той или иной лингвокультурной общности менталитет» [6. С. 233] и имплицитно содержат оценку и предписание. В результате вторичные номинации становятся репрезентаторами этнокультурной специфики, которая связана с тем или иным общим для разных культур образом.

Сложность межславянского диалога культур в том, что общая в формальном отношении лексика славянских языков характеризуется неравномерностью ее смыслового, метафорического, символического развития. Даже при сравнении близкородственных языков, какими являются сопоставляемые нами русский и чешский языки, наблюдается культурно-коннотативная асимметрия, хотя многое в образном восприятии мира оказывается сходным, свойственным славянскому мировосприятию в целом. Продемонстрируем это на примере вторичного использования названий пищи в русском и чешском языках, объективировавших представления, символы и стереотипы двух славянских народов.

Еда, пища для славян издавна представлялась как дары, исходящие от Бога. Зерно -- основа первой славянской еды -- наделено сакральным смыслом: зерно воспринималось как «воскрешающее», которое радуется своим «похоронам», потому что это способ его обновления, обогащения. С зерном, а соответственно и со всеми продуктами, изготовленными из него, связывалось основное представление славян о плодородии, о победе над смертью и о вечном торжестве жизни. Многие из представлений о пище древних славян легли в основу концептуального восприятия основных продуктов питания.

Хлеб -- наиболее сакральный вид пищи, символ достатка, изобилия и материального благополучия. Осмысливается как дар Божий и одновременно как самостоятельное живое существо и даже образ самого божества, поэтому требует к себе особо почтительного отношения [19]. Недаром и церковная просфора -- символ соединения с Богом -- представляет собой маленький круглый хлебец. У восточных и западных славян было принято, чтобы буханка хлеба постоянно лежала на столе в красном углу. Недаром русский народ говорит: хлеб всему голова. Хлеб на столе символизировал богатство дома, готовность к приему гостя, был знаком божественного покровительства и оберегом от враждебных сил [20]. Поэтому не принято выбрасывать остатки хлеба, и даже крошки рекомендуется скармливать птицам. Огромной символикой обладает и так называемое хлеб- соль -- обобщенное наименование пищи, символизирующего собой приветствие и выражение гостеприимства, обращенное к гостям. Это отразилось в семантике русского словосложения хлебосольство, которым называют радушие и щедрость, с которым встречают гостей у русских, а также в недавно образованном от него глаголе хлебосолить. Обычай встречать хлебом и солью есть и у чехов, что отражено в выражении uvitat chlebem a soli.

В обоих языках слово хлеб воспринимается и как основа жизни, нечто жизненно необходимое, что прослеживается в выражениях хлеб насущный (чеш. denni chleb, kazdodenni chleb, chleb vezdejsi), в чешском фразеологизме bylo chlebem jejiho zivota `было самым насущным в его жизни', а также в современном русском выражении не хлебом единым -- `не только богатством, материальным достатком'. Уже в древности лексема хлеб означала не только `квасную пищу, приготовленную посредством печения из муки', `хлебные зерна, мука', `зерна в колосе или на корню', но и `все необходимое для безбедного существования' [21]. О связи значений `еда, пища' и `достаток, имущество' свидетельствует и семантика чеш. strava, которое в древности имело синкретичное значение: `еда, пища' (как в современном чешском языке), `груз', `деньги, затраченные на пропитание', а также `все необходимое для жизни' [22].

В старочешском языке chleb также имело значение не только `продукт питания', но и вообще пропитание (например, в выражении z chleba sluziti `служить за пропитание', в современном чешскомpracovat z chleba `работать ради денег, без интереса', откуда chlebarina [23] `работа только из-за денег', chlebar [23] `кто работает только из-за денег', chlebodarce `работодатель'). О значении `достаток', `богатство' у слова хлеб свидетельствует и древнее чешское выражение jeden chleb, означавщее `иметь общее совместное состояние, имущество' [22]. Русский фразеологизм быть на чьих-либо хлебах `жить за чужой счет' и чешская фразема ujidat chleb `объедать кого-либо', чешская пословица ci chleba jis, tohopisen zpivej `чей хлеб ешь, того и песни пой' и русская чей хлеб кушаю, того и слушаю вступают в антонимические отношения с русским выражением на своих хлебах, с чешским nasvem chlebe `на своем пропитании', благодаря одинаковому вторичному значению лексемы хлеб.

Хлеб означает и `заработок', `работа, приносящая хороший доход'. В связи с этим уместно вспомнить русское сочетание хлебное место `выгодная в материальном отношении должность', в чешском языке употребительно близкое в семантическом отношении выражение dobyvati chleb `добиваться хорошей должности'. Значение `лишиться заработка, средств к существованию' выражают аналогичные фраземы pripravit o chleb -- лишить кого-либо куска хлеба `лишить кого-либо заработка', prijit o chleb -- лишиться куска хлеба `лишиться работы, заработка', je bez chleba -- остаться без куска хлеба `остаться без работы, без средств к существованию'. О трудностях зарабатывания денег, пропитания говорит чешская пословица с компонентом хлеб: vsude chleba o dvou kurkach (букв.: `хлеб везде с двумя корками', русский эквивалент: без труда не вытащишь и рыбку из пруда). Вместе с тем иногда то, чего не хочешь и в чем не нуждаешься, приходит легко и без труда: чеш. odrikaneho chleba nejvetsi kus/krajic означает букв. `от отказного хлеба большой кусок, краюха' и соответствует русскому выражению чего не хочешь, то и получишь [24].

Традиционным является и отношение славян к каше как к основе питания, жизни и силы, что находит выражение в русской фразеологии и паремиологии (например: щи да каша -- пища наша; мало каши ел `о физически слабом человеке'). Множественность сваренных зерен изначально придавали этому блюду символику богатства, плодовитости, приумножения достатка.

Типичен для многих языков семантический перенос «пища, еда» ^ «мероприятие, собрание людей с какой-либо целью» (деривационная связь слов пирог `мучное изделие' и пир `угощение, праздник' представляет собой данную семантическую модель), что демонстрирует и лексема каша. Данный перенос носит метонимический характер и основан на том, что еда -- необходимый атрибут разного рода общественных мероприятий, главным образом празднований чего-либо. Уже в древнерусском языке каша могла обозначать и `пир' [21]. Так, кашей в русских народных говорах называют `артель' как объединение людей, но чаще всего перенос названия связан с обозначением праздника, праздничного застолья: `званый вечер после крестин', а также `праздник по случаю окончания жатвы', известно оно и в старинном значении `обед после свадьбы у молодых' [25]. В говорах словацкого языка kase является наименованием самого свадебного обряда. Семантика `дело, требующее хлопот' проявляется у слова каша и в фразеологизмах заварить кашу, расхлебывать кашу. Значение `серьезное дело' свойственно данной лексеме в обороте с ним каши не сваришь, к близкому значению имеет отношение и сложение однокашник, вышедшее из выражения в одной каше вариться. Аналогично этому и у чеш. kase развилось значение `дело, ситуация', которое проявляется, например, в устойчивых выражениях byt v pekne kasi `быть в неприятной ситуации', dostatse do kase `влипнуть, попасть в неприятную ситуацию', nechat v kasi `бросить кого-либо в беде', tahat koho z kate `вызволять, вытаскивать кого-либо из беды' [24].

В отличие от русских, для которых каша может быть и символом беспорядка в голове, мешанины, путаницы, нечленораздельной речи (как и другой «кулинарный» образ -- винегрет): у него каша / винегрет в голове; во рту каша, для чехов каша символизирует богатство ума, остроумие, что объективировано во фраземе jidat vtipnou kasi (букв. `есть остроумную кашу') -- `быть остроумным, сообразительным'. Символом беспорядка, мешанины в голове и во рту в чешской лингвокультуре выступает другой образ кулинарного кода -- чешская национальная еда кнедлики: ma jako knedlik v ustech, vpuse, v hube (букв. `у него словно кнедлик во рту'); majako knedlik v krku (букв. `у него словно кнедлик в горле') `у него ком в горле' (от волнения, слез и др.). Широко раскрытый зевающий рот чехи также шутливо сравнивают со ртом, раскрытым для кнедлика: brat miru na knedliky (букв. `брать мерку на кнедлики') (ср. с рус. зевать во весь рот). Каша выступает и как образный компонент чешского фразеологизма chodit jako (kocka) kolem horke kase, эквивалентного русскому ходить вокруг да около, а также пословицы zadna kase se neji tak horka, jak se uvari (букв. `ни одна каша не такая горячая, как когда ее варят'), аналог русской пословицы не так страшен черт, как его малюют [24].

Специфичным, свойственным только русскому лингвокультурному сознанию, является и значение наказания, связанное в русском языке с образом березовой каши, обозначающей `розги, прутья, которыми бьют, наказывая кого-либо': накормить березовой кашей (в чешском языке передается глаголом nasekat `высечь'). Не свойственна чешскому языку и ассоциация рваных ботинок со ртом, просящим кашу, реализуемая во фразеологизме ботинки / сапоги просят каши (в чешском языке в данном случае возникает аналогия с акулами: boty majizraloky букв. `у ботинок есть акулы'). Вместе с тем есть в чешском языке в названии обуви и ассоциация с хлебом, имеющим округлую, большую форму: этот признак послужил основой названия обуви скинхедов -- chleby [23].

Значимым для русского сознания является и лексема пирог (образована от пир), лингвокультурное значение которой в полной мере выражено пословицей: не красна изба углами, а красна пирогами, а также вариантом фразеологизма печь как пирожки `много и в большом количестве что-то создавать'. О чем-то сложном и неприятном русские обычно резюмируют: вот такие пироги `вот такие дела, вот что получилось'. В чешской и словацкой культуре piroh обозначает другое изделие из теста, хотя и с начинкой, но напоминающее, скорее, русские пельмени, которые варятся в воде. В то время как русские пироги соответствуют в чешском и словацком изделию, обозначаемому словом buchta (родственное бухнуть, разбухать) [22] и получившему дальнейшее метафорическое развитие в обозначении полной женщины, напр., в выражении sedi jako buchta, аналогичном рус. сидит как квашня, tlusty jako buchta -- толстый как булка, jako buchticka -- как пончик) [26].

Большое значение в русской лингвокультуре имеет блин `тонкая лепешка из жидкого теста, испеченная на сковороде'. Ритуальное значение блина на Руси, приготовляемого из размолотого зерна, связывалось с его сходством с солнцем. Круглый и «румяный» (давний и устойчивый эпитет слова блин, выступающий в качестве его когнитивной метафоры, связывающей его с солнцем, в котором подчеркивается его красный цвет), он напоминает «умирающее и воскрешающее каждой весной солнце» [27. С. 65]. Традиция русских печь блины на поминки и масленицу уходит своими корнями в представление о блине как символе солнца, победы над холодом, смертью и тьмой. Поэтому много в русской лингвокультуре и фразем с компонентом блин: первый блин комом (чеш. kazdy zacatek je tezky) `всякое начало бывает не таким, как хотелось бы', печь как блины (чеш. neparatsescim, sekat jedno za druhym) `делать что-то легко и во множестве; делать что-то наскоро, небрежно'. В русском языке есть множество и компаративных выражений, употребляемых обычно в просторечии: круглый как блин, плоский как блин, лицо как блин, сиять как масленый блин, сиять как блин на сковородке.

Каравай воспринимается сейчас как символ русского гостеприимства и радушия. «Большой», «пышный», «круглой формы», он связан не только со свадебной традицией (как это было изначально: свадебный калач -- коровай -- раздавали гостям во время свадебного обряда у древних славян [28. С. 262]), но с приемом почетных гостей государственного масштаба. Этимологически восходит к лексеме корова (а в написании возникло под влиянием произношения) и связан с ней как символ достатка, плодородия, богатства. На чужой каравай рот не разевай -- эта русская пословица предостерегает от зависти к чужому достатку, богатству.

В чешской традиции в свадебных обрядах символику, подобную русскому караваю, имеет kolac -- слово, известное во всех славянских языках и первоначально обозначавшее хлебное изделие больших размеров, подобное колесу (прасл. kolo `колесо'), с большим отверстием внутри. У славян его пекли на счастье (колесо как символ счастья сохраняет свое значение в обручальном кольце, в подкове, также имеющей форму круга). Его вручали кому-либо из членов семьи, уходящему далеко, или слуге по окончании службы, откуда у слова kolac возникло вторичное значение `плата, мзда, вознаграждение', появилось выражение: чеш. jitskolacem `возвращаться со службы, с работы', это значение сохраняется с иронической коннотацией и до наших дней [22]. Широко распространена и пословица с этим словом в значении `награда, благо': bezprace neni kolace (букв. `без работы нет и калача', ср. с рус. без труда не вытащишь и рыбку из пруда). Со временем конфигурация этого хлебного изделия в Чехии и Словакии изменилась: отверстие внутри стали заполнять творогом, джемом, и оно теперь напоминает русскую ватрушку или булку. Однако о былой форме калача свидетельствует и сохранившееся фразеологическое выражение zaskocilo mu do kolacove dirky `не в то горло попало, подавился' (букв. `ему попало в дырку от калача'). Слово kolac получило в чешском языке и узкоспециальные, медицинские, значения как следствие метафорического переноса по форме: krevni kolac -- `сгусток крови, тромб', аplodovy kolac -- `плацента' [29].

В отличие от некоторых других славянских народов, в частности чешского, калач у русских сохранил с древности отверстие внутри, что имеет особое значение. Издавна на Руси калачи были не только символом еды, но и обладали апо- тропеическими (защитными) свойствами, что обусловлено символикой замкнутого круга. Круг, лежащий в основании калача, позволяет воспринимать его как символ защиты. Через отверстие в калаче было принято смотреть, чтобы добиться чьего-нибудь расположения, а также обезопасить себя от порчи, другого вредоносного влияния. Это функционально сближает его с другими предметами, имеющими отверстие: кольцом, венком, ситом [30]. О значимости калача для русской лингвокультуры свидетельствуют и следующие фразеологизмы с данной лексемой: сидим на печи, едим калачи `ничего не делаем', достаться на калачи / орехи `о наказании, взбучке'. Тертый калач -- так говорят об очень опытном человеке, которого трудно провести, обмануть (то же, что стреляный воробей), выражение связано с тем, что калач в русской традиции выпекается из крутого теста, которое долго мнут и трут. Калачи, кренделя, коврижки как хлебные изделия могут выступать символом большого вознаграждения, дара в русских выражениях калачом не заманишь `о том, кто не хочет идти куда-либо', ни за какие коврижки / кренделя `ни за что'.

Название крендель, `сдобная витая булка в форме буквы В', заимствованное из немецкого Krengel (от Kreng `круг, кольцо') в XVIII веке [31], также закрепилось в русской фразеологии. Оно имеет и отрицательное значение: передает неуверенные, шатающиеся движения пьяного человека во фраземах выделывать / выписывать / выводить кренделя. Круглая форма хлебного изделия послужила мотивом для дальнейшего словотворчества и в русских фраземах свернуться кренделем, свернуться / спать калачиком `лежать свернувшись, поджав ноги к груди'. В чешском языке лексема preclik (известная только в западнославянских языках как заимствование из романских) `баранка, бублик, крендель' в дальнейшем семантически распространилась на обозначение замерзшего человека, одеревеневшего от холода: zmrzly jako preclik (букв. `замерз как баранка') [26], соответствующее русскому замерз как цуцик.

Распространенной семантической моделью служит перенос «продукт питания» ^ «человек». Во многих языках получает языковое выражение сравнение полных женщин с пирогами: подобно чеш. buchta `пирожок' метафорическое значение `полная женщина' [32] получили и рус. булочка, квашня. Красивая молодая женщина ассоциируется у русских с чем-то сладким и легким, что выражено словом конфетка. Близкий этому образ и в основе чешского компаратива klukjako cumel (букв. `парень как карамелька') [26], характеризующего симпатичного молодого человека. Слабохарактерного, вялого человека, рохлю русские в просторечии образно именуют тюря (первичное значение: `примитивное кушанье -- крошеный хлеб в квасе или в воде'), а также кисель (древнее название еды, обозначающее `студенистое кушанье из муки, чаще сваренное с ягодным соком или молоком').

Стереотипическим для выражения такого признака детей, как малый рост, является и сравнение с крошкой как мельчайшей частью хлеба, известного многим языкам, ср. рус. кроха / крошка, чеш. drobecek / drobatko (`крошка'). В то же время кулинарный код реализован для выражения этого значения в специфическом чешском экспрессивном сравнении малыша со шкваркой, кусочком перетопленного сала в чеш. skvrne `шкварка', (от skvarit `перетапливать сало') [32].

Разные виды еды получили различное символическое развитие в сравниваемых языках. Так, образ киселя довольно широко представлен в русской лингвокультуре. О дальних родственниках русские говорят: седьмая / десятая вода на киселе. Для выражения дальней поездки с незначительной целью используется пословица с этим же образом: за семь верст киселя хлебать. В чешском этнокультурном сознании активно разработанными из кулинарного кода оказываются не только кнедлики, но и сардельки -- чеш. burt, что вербализовано, например, в выражениях: to je mu burt (букв. `это ему сарделька') (эквивалентно рус. это ему до лампочки), je tlusty jako burt `толстый как сарделька', je dobry (ale) do burtu букв. `он хорош только для сарделек' (эквивалент рус. ему грош цена) [24].

При этом коды нередко пересекаются, что особенно характерно для русской лингвокультуры, например, во фраземе лаптем щи хлебает кулинарная метафора (щи как название крестьянской еды служит ассоциативно обозначением простого человека) пересекается с обувной, усиливая образ простака, далекого от тонкостей цивилизации, или наоборот, номинируя неглупого человека, если оно употреблено с отрицанием: не лаптем щи хлебает. Для названия простака в русской лингвокультуре используется и фразема тульский пряник, специфичность которой обусловлена сочетанием кулинарного и географического кодов. Форма длинной и тонкой лапши вызывает у русских ассоциации с длинными речами, в которую облекается часто вранье: вешать лапшу на уши (чеш. veset buliky na nos букв. `вешать бычков на нос') [24]. В данном случае сходным является пересечение кулинарного и соматического кодов.

Проведенное в рамках данной статьи исследование лексем, номинирующих древние славянские названия еды, открывает и перспективы: в дальнейшем возможно расширение кулинарных номинаций с целью выявления их смыслового развития в билингвальном (русско-инославянском) аспекте или полилингвальном (на материале нескольких славянских языков). При этом билингвальный аспект имеет целью лингводидактическое описание исследуемого материала, направленное на обучение данной части лексики в инославянской аудитории.

Заключение

Проанализированные автором образные средства языковых картин мира двух славянских народов, основанные на кулинарном коде, дают возможность говорить об универсальном и национальном в их восприятии действительности. Средства вторичной номинации наиболее «культуроносные» и культурно обусловленные. Вместе с тем нужно отметить, что «классические» толковые словари, как правило, не описывают эти значения, что делает их описание и систематизацию чрезвычайно актуальными, позволяет приблизиться к решению таких фундаментальных для современного языкознания задач, как описание языковой картины мира, выявление особенностей национальной специфической вербализации универсальных представлений о мире, которые найдут воплощение в специальных культурологических словарях. Именно билингвальный аспект позволяет раскрыть общность и специфику «мировидения» тех или иных славянских народов, особенности их этнокультуры, обусловленные как общей историей славян, так и самостоятельным историческим движением, что имеет ценность и в лингводидактическом аспекте: в целях преподавания русского языка славянам.

Список литературы

1. Гудков Д.Б. Единицы кодов культуры: проблемы семантики // Язык, сознание, коммуникация: сб. статей. Вып. 26. М.: Изд-во МГУ, 2004. С. 39--51.

2. Алефиренко Н.Ф. «Живое» слово. Проблемы функциональной лексикологии. М.: Флин- та-Наука, 2009. 342 с.

3. Воробьев В.В. Лингвокультурология. М.: Изд-во РУДН, 2008. 340 с.

4. Красных В.В. «Свой» среди чужих: миф или реальность? М.: Гнозис, 2003. 374 с.

5. Ковшова М.Л. Интеракция языка и культуры в действии: на примере культурной интерпретации фразеологизмов // Живодействующая связь языка и культуры. Т. 1: Язык. Ментальность. Культура. Москва-Тула: Изд-во Тул. гос. пед. ун-та им. Л.Н. Толстого, 2010. С. 27--33.

6. Телия В.Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. 284 с.

7. Токарев Г.В. Лингвокультурология. Тула: Изд-во Тул. гос. пед. ун-та Л.Н. Толстого, 2009. 135 с.

8. ШестакЛ.А. Русская языковая личность: коды образной вербализации тезауруса: монография. Волгоград: Перемена, 2003. 312 с.

9. Mlacek J, BalakovaD., Kovacova V. Vyvin sucasnej frazeologie: vychodiska, podoby, uplatnovanie, akceptacia. Ruzomberok: Vyd-vo Michala Vaska (Slovensko), 2009.

10. Sipko J. Teoreticke a socialno-komunikacne vychodiska lingvokulturologie. Presov: FF PU, 2011.

11. Арутюнов С.А., Воронина Т.А. Традиционная пища как выражение этнического самосознания. М.: Наука, 2001. 289 с.

12. Афонина А.Н. Переносное употребление языковых единиц лексико-семантического поля «питание» // Вестник МГОУ: Серия «Лингвистика». М.: Изд-во МГОУ, 2007. № 1. С. 79-- 87.

13. Березович Е.Л. Русская лексика на общеславянском фоне: семантико-мотивационная реконструкция. М.: Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2014. 488 с.

14. Гачев Г.Д. Наука и национальные культуры. Ростов-н/Д: Изд-во Ростовского университета, 2009.

15. КапелюшникЕ.В. Человек сквозь призму кулинарного кода культуры // Вестник Томского государственного университета. Томск, 2011. № 345. С. 11--14.

16. Толстая С.М. Пространство слова. Лексическая семантика в общеславянской перспективе. М.: Индрик, 2008. 528 с.

17. Фомина З.Е. Культурно-гастрономические смыслы в европейском и русском языковом сознании как «мира в миниатюре» // Научный вестник. Серия «Современные лингвистические и методико-дидактические исследования». Воронеж, 2009. Вып. № 1 (11). С. 11--24.

18. Юрина Е.А. Вкусные метафоры: пищевая традиция в зеркале языковых образов: монография. Кокшетау: Изд-во Нац. исслед. Томского гос. ун-та, 2013. 240 с.

19. Славянская мифология. Энциклопедический словарь. 2-е изд. М.: Международные отношения, 2002.

20. Славянские древности. Этнолингвистический словарь. М.: Изд-во Ин-та славяноведения РАН, 1995.

21. Срезневский И.В. Материалы для словаря древнерусского языка. М.: Знак, 1958.

22. Machek V. Etymologicky slovnlk jazyka ceskeho. 5-e vydani. Brno, 2010. 866 s.

23. Slovnlk nespisovne cestiny 2 vyd. Praha, 2006.

24. Mokienko V., Wurm A. Cesko-rusky frazeologicky slovnlk. Olomouc, 2002.

25. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4-х т. М.: Олма-Пресс, 2003.

26. Slovnlk ceske frazeologie a idiomatiky 1. Prirovnani // F. Cermak, J. Hronek a kol. Praha: Leda, 2009.

27. Семенова М. Быт и верования древних славян. СПб.: Азбука, 2000.

28. Нидерле Л. Славянские древности. М.: Новый Акрополь, 2010. 742 с.

29. Slovnlk spisovne cestiny pro skolu a verejnost. Praha, 2003.

30. Большой фразеологический словарь русского языка // под ред. В.Н. Телия. М.: АСТ- ПРЕСС, 2006.

31. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4-х т. 4-е изд. М.: Астрель-АСТ, 2004.

32. Klegr A. Tezaurus jazyka ceskeho. Praha, 2007.

REFERENCES

1. Gudkov D. Units of Cultural Codes: Problems of Semantics // Language Consciousness, Communication: Coll. of articles. Vol. 26. M., 2004: 39--51. (In Russ.)

2. Alefirenko N. “Living” Word. Problems of Functional Lexicology. M.: Flinta-Nauka, 2009: 342 pp. (In Russ.)

3. Vorobyev V Linguistic and Cultural Studies. M.: RUDN Publishing House, 2008: 340 p. (In Russ.)

4. Krasny'h V “Insider” Among Aliens: Myth or Reality? M.: Gnozis, 2003. 374 p. (In Russ.)

5. Kovshova M. Interaction of Language and Culture in Action: on the Example of Cultural Interpretation of Phraseological Units // Life Giving Connection Between Language and Culture. Vol. 1: Language. Mentality Culture. Moscow-Tula, 2010: 27--33. (In Russ.)

6. Teliya V Russian Phraseology. Semantic, Pragmatic and Linguistic and Cultural Aspects. M., 1996: 284 p. (In Russ.)

7. Tokarev G. Linguistic and Cultural Studies. Tula: Publishing House of Tolstoi Tula State Ped. Univ., 2009: 135 p. (In Russ.)

8. Shestak L. Russian Linguistic Personality: Codes of Figurative Thesaurus Verbalization: monograph. Volgograd: Peremena, 2003: 312 p. (In Russ)

9. Mlacek J., Balakova D., Kovacova V Vyvin sucasnej frazeolgie: vychodiska, podoby, uplatnovanie, akceptacia. Ruzomberok: Vyd-vo Michala Vaska (Slovensko), 2009.

10. Sipko J. Teoreticke a socialno-komunikacne vychodiska lingvokulturol gie. Presov: FF PU, 2011.

11. Arutyunov S. Traditional Food as an Expression of Ethnic Identity / S. Arutyunov, T. Voronina. M., 2001: 289 p. (In Russ.)

12. Afonina A. Figurative Use of Linguistic Units of the Lexical-Semantic Field “Food” // MGOU Bulletin: Series “Linguistics”. M.: MGOU Publishing House, 2007 (1): 79--87. (In Russ.)

13. Berezovich E. Russian Vocabulary on the Common Slavic Background: Semantic and Motivational Reconstruction. Moscow: Russian Foundation of Education and Science Promotion, 2014: 488. (In Russ.)

14. Gachev G. Science and National Cultures. Rostov-on-Don: Publishing House of Rostov University, 2009. (In Russ.)

15. Kapelyushnik E. Man through the Prism of the CulinaryCode of Culture // Bulletin of Tomsk State University (345), Tomsk, 2011: 11--14. (In Russ.)

16. Tolstaya S. The Space ofWord. Lexical Semantics in the Common Slavic Perspective. M.: Indrik,528 p. (In Russ.)

17. Fomina Z. Cultural and Gastronomic Senses in the European and Russian Linguistic Consciousness as a “World in Miniature” // Scientific Bulletin: Series “Modern Linguistic and Methodical- Didactic Research”. Voronezh, 2009. Vol. 1 (11): 11--24. (In Russ.)

18. Yurina E. Tasty Metaphors: Food Tradition in the Mirror of Linguistic Images. Monograph. Kokshetau, 2013: 240 p. (In Russ.)

19. Slavic Mythology. Encyclopedic Dictionary: 2nd ed. M., 2002. (in Russ.)

20. Slavic Antiquity. Ethnolinguistic Dictionary. M., 1995. (In Russ.)

21. Sreznevskij I. Materials for the Dictionary of the Old Russian Langiuage. M., 1958. (In Russ.)

22. Machek V Etymologicky slovnik jazyka ceskeho. 5-e vydani. Brno, 2010. 866 s.

23. Slovnik nespisovne cestiny 2 vyd. Praha, 2006.

24. Mokienko V, Vurm A. Dictionary of Comparisons of the Russian Language. SPb., 2003. (In Russ.)

25. Dal' V Explanatory Dictionary of the Great Russian Language. In 4 vol. M., 1978--1980. (In Russ.)

26. Slovnik ceske frazeologie a idiomatiky. 1. Pfirovnani // F. ermak, J. Hronek a kol. Praha: Leda, 2009.

27. Semenova M. Life and Beliefs of Ancient Slavs. SPb., 2001. (In Russ.)

28. Niederle L., Slavic Antiquities. M.: Novy'j Akropol', 2010: 742 p. (in Russ.)

29. Slovnik spisovne cestiny pro skolu a verejnost. Praha, 2003.

30. Big Phraseological Dictionary of the Russian Language // Ed. by V Teliya. M., 2006. (In Russ.)

31. Fasmer M. Etymologial Dictionary ofthe Russian Language. In 4 vol. 4th ed. M., 2004. (In Russ.)

32. Klegr A. Tezaurus jazyka ceskeho. Praha, 2007.

Размещено на Allbest.ru