Прономинафобия (нелюбовь к местоимениям) и лексические повторы

Размещено на http://www.allbest.ru/

Прономинафобия (нелюбовь к местоимениям) и лексические повторыИсследование выполнено при поддержке Немецкого научно-исследовательского сообщества (DFG), Научный центр «Русскоязыч-ная поэзия в транзите»; Трирский университет, Германия, FOR 2603.

Б.Ю. Норман

г.Трир, Германия

Аннотация

В статье рассматриваются случаи, когда говорящий при повторной номинации предмета предпочитает использовать его лексическое обозначение, а не замену личным местоимением 3-го лица. Такой лексический повтор представляет собой нарушение правил лингвистики текста (субституции и анафоры), но он может быть мотивирован эстетической сверхзадачей. В поэтических текстах к числу дискурсивных факторов прибавляются требования ритмики (размера). Для некоторых поэтов лексический повтор становится текстообразующим приемом. В целом феномен прономинафобии (избегания личных местоимений 3-го лица) обусловливается рядом факторов.

Ключевые слова: анафора, субституция, личное местоимение 3-го лица, лексический повтор, русская поэзия

Boris Ju. Norman. Pronominaphobia (dislike pronouns) and lexical repetitions

Annotation. The article deals with cases when the speaker, renominating an item, prefers using its lexical designation, rather than replacing it with a 3^rd-person pronoun. Such lexical repetition violates the rules of text linguistics (substitution and anaphora), but it can be motivated by an aesthetic supertask. In poetic texts, the requirements of rhythmics are added to the number of discursive factors. For some poets, lexical repetition becomes a text-forming technique. In general, the phenomenon of pronominaphobia (avoiding the 3^rd-person pronoun) is due to several factors.

Keywords: anaphora, substitution, personal pronoun of the 3rd person, lexical repetition, Russian poetry

Говорящий иногда бывает вынужден, в соответствии со своими коммуникативными целями, повторить слово в рамках одной реплики. Такой повтор может быть обусловлен выбранной конструкцией. Если говорить о повторе существительного, то имеются в виду прежде всего фразеологизмы или паремии в классическом понимании этих терминов (Рука руку моет, От добра добра не ищут; Бездна бездну призывает...) или синтаксические фраземы (Награда есть награда; Есть компромиссы и компромиссы; Всем пирогам пирог). прономинафобия лексический коммуникация поэтический

Нередко повторяемое слово, сохраняя свое лексическое значение, относится в реальности к другому референту, т.е. мы имеем дело с речевой омонимией: Х1 У8. Х₂ (Справедливость спорила со справедливостью `одна справедливость спорила с другой справедливостью'; Чиновники пересели из кресел в кресла `чиновники пересели из одних кресел в другие кресла', идущие из ада в ад `идущие из одного ада в другой ад' и т.п.).

Повтор существительного мотивирован также в высказываниях с именными предикатами - при глаголах типа быть, стать, казаться, проснуться, сделать, превратить, назвать и т.п. Два примера из художественной литературы:

Толмачу этим тунгусским утром выпадает проснуться толмачом в однокомнатной квартирке напротив кладбища (М. Шишкин. Венерин волос).

Утром очнулся и землю землею назвал,

Зною подставил еще неокрепшую грудь (А. Тарковский. Приазовье).

Текст, понимаемый как целостная структура, должен быть когерентным - тематически и прагматически связным, а разнообразные языковые средства - такие, как местоимения, союзы, порядок слов и т.д. - обеспечивают реализацию этой целостности (когезию, или сцепление). Участвует среди этих средств и повтор лексемы, необходимый в информационном плане: для того, чтобы сообщить нечто «новое», говорящий должен оттолкнуться от «старого». И вообще итерация (повторение) - один из основополагающих принципов в композиционно - смысловой организации текста: он действует на всех его уровнях, но наиболее ощутим на тех, которые непосредственно связаны со смыслом.

Повтор лексемы, как известно, может использоваться также как сильное стилистическое средство, эмфатически выделяющее какой-то элемент ситуации, концентрирующее внимание на его роли и свойствах. На повторах основываются многие риторические фигуры - такие как анафора, эпифора, хиазм, симплока, анадиплосис и др. Не случайно сегодня и школьных педагогов предостерегают от того, чтобы автоматически считать лексический повтор в тексте речевой ошибкой: он может быть мотивирован авторской интенцией [Мозгалова 2007].

Говоря об объективных предпосылках повтора лексемы на ограниченном объеме текста, нельзя еще не упомянуть о таком психологически важном явлении, как номинационная инерция в речевой деятельности говорящего. Выбранное слово еще какое - то время сохраняет свою индукционную активность в кратковременной памяти и «вмешивается» в ход речепорождения [Норман 2013: 231-233]. Результатом могут быть неоднократно отмечавшиеся обмолвки и описки. Австрийский психолог Ф. Кайнц приводил соответствующие примеры в ряду наиболее типичных примеров случаев речевых «сбоев» [Kainz 1967: 398450].

Однако общее правило лингвистики текста гласит: повторяемое имя должно быть заменено в высказывании личным местоимением 3-го лица - это элементарное требование грамматической логики. С одной стороны, местоимение, заменяющее полнозначную лексему, предотвращает ненужную, неинформативную тавтологию - это его регулярная субституционная роль. С другой стороны, оно отсылает к уже «пройденной» части текста, обеспечивая связность последнего - это его анафорическая функция. Именно в субституции и анафоре мы видим важнейшее предназначение личных местоимений, а компактность и семантическая обобщенность («на полпути от лексики к грамматике») дополняют их коммуникативную специфику.

В свое время Л. Блумфилд писал, что если посетитель на рынке на предложение «Не хотите ли превосходных спелых дынь?» ответит: «Сколько стоят дыни?» (вместо «А почем они?»), то «этот ответ, вероятно, повлечет за собой задержку реакции или неправильную реакцию («непонимание»)» [Блумфилд 1968: 273]. Несоблюдение правила анафорической отсылки помешает развитию диалога.

По сути, субституция и анафора - это общепринятые механизмы речи, элементы речевой техники. Тем не менее, встречаются случаи, когда говорящий нарушает эти правила не по небрежности, а с очевидностью преследуя какие-то свои особые цели. В таком случае избегание личных местоимений становится уже приемом.

Покажем это вначале на примере отрывков из произведений сербского и хорватского писателя (живущего в Берлине) Боры Чосича (перевод В. Соколова). В его знаменитой повести «Роль моей семьи в мировой революции», изданной на многих языках мира, читаем, в частности:

Отец выбросил раскаленный утюг в окно. Отец открыл бутылку пива домашнего производства, пробка вылетела вверх, отец сказал: «Вот это да!» Отец сказал: «Пошли на учения пожарников!»

Мама вновь принялась страдать от осенней печали. Сначала мама подолгу молчала, потом начинала рыдать. Мама каждую новость сообщала так, будто где-то что-то горит. Мама описывала происшествия, свои сны и так далее...

Пришел теткин брат, стали его кормить. Брат рос с огромной скоростью, на брате все трещало. Из нескольких моих старых брюк ему сделали одни, временные. Тетка выставила брата на конкурс, проводимый журналом «Стража на Ядране», на самого толстого ребенка в Югославии. Брат занял второе место.

Я делал с помощью бумаги макет нашего района со всеми домами, в том числе и разрушенными. Я аккомпанировал на пианино товарищу Драгице, которая исполняла русский народный танец, свадебный. Я с помощью ручного пульверизатора, наполненного красными чернилами, написал лозунг «Жизнь прекрасна!» Я играл второго партизана в скетче «Два партизана».

В последнем случае говорящий именует себя с помощью личного местоимения 1-го лица (а, собственно, другой возможности у него и нет), но навязчивое повторение этого я вкупе с синтаксическим параллелизмом фраз создает особый эффект. Он, в принципе, напоминает синдром семантической афазии, когда человек пользуется в своей речи только простыми высказываниями, а логико-грамматические связи (причинноследственные, пространственные, временные и т.п.) ему оказываются недоступны.

Очевидно, что за подобной лексико-грамматической структурой стоят определенные эстетические сверхзадачи. Повествование становится фрагментарным и «рассыпчатым»: текст превращается в набор высказываний. Несоблюдение элементарной техники обращает на себя внимание читателя, заставляет его и в дальнейшем ожидать последовательного применения этого приема.

В то же время можно считать, что таким образом делается попытка отразить особенности мировосприятия говорящего. В частности, персонажу Чосича, от лица которого ведется повествование, лет 10-12, и каждое событие в его жизни значимо и самостоятельно. Причинно-следственные, уступительные, присоединительные и прочие связи в его сознании еще не оформились в должной мере.

Намеренный лексический повтор может иметь и иную мотивировку. Обозначение референта с помощью личного местоимения автоматически переводит его в разряд темы, известной части сообщения. Однако если говорящий по-прежнему акцентирует внимание на референте, он может в эмфатических целях воспользоваться повтором лексической номинации, подчеркивая ее рематический характер. Примеры из русской художественной литературы:

Даже голуби были озадачены этим пестрым громом. Даже голуби избегали дом. А о квартирантах и говорить нечего (Л. Кассиль. Кондуит и Швамбрания; ср. возможное: даже они избегали дом).

Селедку он любит до сих пор. И аккуратно обсасывает хвосты, держа их за хвост. Фу, какой позор! (Э. Лимонов. ...У нас была великая эпоха; ср. держа рыбу за хвост и т.п.).

Идея России не где-то в мозгу, не в области некой духовной - а здесь, на виду, в неоглядной глуши, в опасном соседстве с душою, не ведающей, где границы души, где собственное, где - чужое

(В. Кривулин. Идея России).

Двоятся и пляшут, и скачут со стен зеленые цифры, пульсируют стены.

С размаху и сразу мутируют гены,

бессмысленно хлопая, как автоген

(А. Еременко. Двоятся и пляшут...). Принципиально асимметричная природа языкового знака, способность формы «сползать» по отношению к значению (и наоборот) позволяет видеть в некоторых случаях не лексический повтор как таковой, а только его имитацию (подробнее об этом см.: [Норман 2017: 42-44]). Это значит, что за сходной формой стоят разные лексико-семантические варианты слова или вообще слова-омонимы, ср.:

Эфрос жил театром, жил в театре. Даже свой кабинет перенес в репетиционный зал, подальше от администрации. (Е. Стеблов. Против кого дружите? В первом случае театр - `театральное искусство', во втором - `театральное здание').

С стенных газет вопрос карельский Глядел и вызывал вопрос В больших глазах больных берез

(Б. Пастернак. Высокая болезнь; в первом случае вопрос - `дело, ситуация'; во втором - `недоумение').

Пусть нечем чаи подсластить,

Отныне не в сладости сладость...

(А. Межиров. Поздние стихи; в первом случае сладость - `ощущение сладкого вкуса'; во втором - `удовольствие').

В лунном свете, сживая со свету, мчит железнодорожный состав

(Ф. Чечик. Если по прямой; в первом случае свет - `освещение'; во втором - `мир').

Известно, что стилистически «смягчить» лексический повтор говорящий может с помощью частицы же, да еще в комбинации с указательным местоимением или наречием (тот же, такой же, там же, так же и т.п.) - эта идентифицирующая функция частицы еще недостаточно описана в научной литературе. Однако заметим, во-первых, что употребление этой частицы не обязательно приводит к элиминации полнозначного слова, см. пример:

- Пистолеты той эпохи. Системы знаменитого оружейника Лепажа. Пушкин знал и любил хорошее оружие. У него были

такие же пистолеты... (С. Довлатов. Заповедник; ср. возможное: у него были такие же).

А, во-вторых, говорящий иногда сознательно избегает употребления «смягчающей» частицы - по-видимому, с указанной уже целью сохранения логического ударения на полнозначной лексеме (не обязательно существительном).

- Сам виноват, что пришлось прятаться. - сказала она и машинально поправила юбку, машинально заметив, что пассажир, появившийся в углу, - молодой человек в очках, - смотрит на голый шелк ее ног (В. Набоков. Король, дама, валет; ср. возможное: так же машинально заметив, что... или машинально же заметив, что .).

Уже по приведенным выше цитатам заметно, что особую роль играет тавтологическое употребление лексемы в поэтических текстах. Не случайно появляются исследования, посвященные функциям повторов в творчестве отдельных поэтов (см., например: Метлякова 2001; Ковтунова 2006; Минакова 2012 и др.). Здесь повторяющееся слово или целое выражение если и не приобретает характер ключевого, то, во всяком случае, «тянет на себя» лоскутное одеяло смысла. Несколько новых примеров:

В моих садах - цветы, в твоих - печаль.

Приди ко мне, прекрасною печалью

Заворожи, как дымчатой вуалью,

Моих садов мучительную даль

(Н. Гумилев. «В моих садах - цветы.»).

Сколько я поговорок

Сложил в коробок лубяной,

Чтобы шарили дети

В моем лубяном коробке .

О, как поле блестит впереди

С огибающей поле тропою!

Если у дерева тень зацветет, то засохнет дерево тут же, а тень уподобится язве, почву бесплодьем отравит и даже не охнет - сделает смерть откровенной убийцей

(И. Жданов. Ревность).

...Какие бы нас миновали прекрасные муки,

И только прекрасные муки глядели б с чела.

(Б. Окуджава. Я вновь повстречался с надеждой.).

Послушай ночь. Опять гремят подковы,

И курс вдовы читают детям вдовы...

И ставят двойки тем, кто не убит

(М. Шелехов. Ангел уличный).

Я увидел - двое лежат в лощине на рыхлой тине в тине, лопатки сильные у мужчины, у нее - коралловые ступни.

(А. Парщиков. Замлетрясение в бухте Цэ).

Иду-бреду обутый в глину, мальчишка, выросший из глины, и узнают меня осины как перехожую осину

(Ю. Казарин. Иду-бреду обутый в глину.).

И пока бы паркет в Абзацах сверкал, зеркала, не слишком, но рококо, отражали бы окна, и в каждом окне, а вернее, в зеркальном отраженье окна над застылой рекой поднимался бы пар.

(Лев Лосев. Роман).

Поэт как бы вообще забывает о личных местоимениях с их субституционной и анафорической функциями: он живет в мире называемых по имени реалий. И его ничуть не смущает возвращение к уже «пройденной» лексеме; скорее наоборот, оно таит в себе элемент игры с читателем. Для известного «метаме- тафориста» Александра Еременко лексический повтор в пределах фразы становится текстообразующим приемом. Приведем несколько примеров.

Сегодня я задумчив, как буфет, и вынимаю мысли из буфета, как длинные тяжелые конфеты из дорогой коробки для конфет.

На раскладушке засыпает Фет, и тень его, косящая от Фета, сливаясь с тенью моего буфета, дает простой отчетливый эффект

(«Невенок сонетов»).

Здесь все рассчитано на десять тысяч лет, и длится электрическое лето над рыбьим жиром тусклого паркета, чтоб мы не наступили на паркет.

Нас будут заворачивать в пакет,

чтоб ноги не торчали из пакета, согласно положений этикета...

(«Невенок сонетов»).

И, кнопкой канцелярскою пришпилен к осенней ветке книзу головой, висит и размышляет головой, зачем в него с такой ужасной силой вмонтирован бинокль полевой

(«Невенок сонетов»).

Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.

У меня под ногой (когда плюну - на них попаду)

шли толпой бегуны в непролазном и синем аду...

(«Я сидел на горе...»).

Потусторонний взгляд. Им обладал Эйнштейн.

Хотя, конечно, в чем достоинство Эйнштейна?

Он, как пустой стакан, перевернул кронштейн,

Ничуть не изменив конструкции кронштейна

(«К вопросу о длине взгляда»).

Вкупе с некоторым косноязычием (тень, косящая от Фета; согласно положений; размышлять головой) лексические повторы могут навести на мысль о речевой небрежности, невнимательности автора. Но это - кажущееся впечатление. На деле перед нами - выверенный прием и авторская «метка».

Для стихотворений А. Еременко случаи лексических повторов и прономинафобии характерны, бросаются в глаза. У других поэтов они встречаются с меньшей регулярностью. Конечно, в поэзии действуют дополнительные, особые факторы создания теста: стихотворный размер, рифма, анафония... В конце концов, немотивированный лексический повтор там может быть вызван просто требованиями ритмики. Но и в этом случае он обращает на себя внимание. Нарушение принципа связности текста (несоблюдение правил субституции и анафоры) должно компенсироваться эстетической сверхзадачей.

Характерно, что в рассмотренных случаях писатель или поэт отказывается не только от стандартной (предусмотренной законами построения текста) замены имени местоимением 3 -го лица, но и от применения лексических субститутов (синонимов, гиперонимов и т.п.). Очевидно, он видит особый смысл именно в повторе уже использованного слова (хотя думается, что степень осознанности данного приема невелика и зависит от разных условий, в том числе от творческой манеры автора). Естественно, между лексической итерацией и «прономинафобией» - обратная зависимость: чем больше в тексте именных повторов, тем меньше необходимости в местоимениях 3-го лица с их анафорической и субституционной ролью.

Таким образом, в описанном материале мы имеем дело с систематическим сознательным отказом от использования личных местоимений в их типичной функции и, тем самым, с нарушением основополагающего принципа когезии. Каждое высказывание в таком случае представляется как информационно самодостаточное и изолированное. Можно было бы сказать, что языковые единицы тут предпочитаются речевым, что речи в строгом смысле слова здесь нет. Однако не следует забывать, что лексический повтор тоже по-своему работает на целостность текста, на его когерентность: повторяющиеся слова («лексическая когезия») выступают в качестве своего рода скреп, и довольно наглядных. Подтверждается отчетливо высказанная М.Л. Макаровым мысль о том, что когерентность шире когезии: «Когерентность шире когезии, она охватывает не только формально-грамматические аспекты высказываний, но и семантикопрагматические (тематические и функциональные в том числе) аспекты смысловой и деятельностной (интерактивной) связности дискурса» [Макаров 2003: 194].

Но главное - мы видим, что случаи прономинафобии в речи говорящего сталкиваются с ожиданиями слушающего, который настроен на восприятие привычного для него связного текста, с использованием личных местоимений. Это не всегда и не сразу замечается адресатом, но может накапливать психологическое напряжение и порождать эстетический эффект. Среди известных принципов коммуникации П. Грайса есть два взаимосвязанных постулата: Постулат Количества («Не сообщай больше информации, чем требуется») и Постулат Способа («Будь краток; избегай ненужного многословия»). Повтор номинации, разумеется, снижает информационную ценность текста. Однако если слушающий убежден в достаточной языковой компетенции говорящего, то он вынужден «предполагать наличие какой-то особой цели, особого смысла в передаче этой лишней информации» [Грайс 1985: 222]. В нашем случае дело обстоит именно так. Преднамеренное насыщение текста одной и той же лексемой оправдано как особыми дискурсивными условиями, так и расчетом на получение дополнительного эстетического эффекта.

Литература

1. Блумфилд Л. Язык. М.: Прогресс, 1968.

2. Грайс П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. - М., 1985.

3. Ковтунова И. И. Функции композиционных повторов в стихах А. Блока // Художественный текст как динамическая система. Материалы Международной научной конференции, посвященной 80-летию В.П. Григорьева. - М., 2006.

4. Макаров М. Основы теории дискурса. - М., 2003.

5. Метлякова Е. В. Лексический повтор как семантико - стилистическая категория организации лирического текста в раннем творчестве Анны Ахматовой. Автореферат дисс. ... канд. филол. наук. - Ижевск, 2001.

6. Минакова А. А. Типы и функции повторов в поэтических текстах Евгения Евтушенко. Автореферат дисс. ... канд. филол. наук. - Майкоп. 2012.

7. Мозгалова Н. В. Лексический повтор: всегда ли это речевая ошибка? // Русский язык. 2007, № 9.

8. Норман Б. Ю. Лексический повтор как дискурсивная тактика // Лингвистика креатива. Коллективная монография. 2-е изд. / Отв. ред. Т.А. Гридина. - Екатеринбург, 2013..

9. Норман Б. Ю. Выбор формы или выбор смысла? (К развитию коммуникативной стратегии в ходе речевого акта) // Язык, Текст. Дискурс. Научный альманах. Вып. 15. -Ставрополь, 2017.

10. Kainz F. Psychologie der Sprache. Vierter Band. Spezielle Sprachpsychologie. - Stuttgart, 1967.

Размещено на Allbest.ru