Реквием по истине

Размещено на http://www.allbest.ru/

РЕКВИЕМ ПО ИСТИНЕ

К.В. БУБОН

Меня не оставляет вполне сформировавшееся впечатление, что правовые исследования в нашей стране не носят связного и системного характера. Трудно сказать, были ли они когда-нибудь таковыми (кажется, оснований сомневаться в этом хватает). Нельзя сказать, чтобы государство и общество уделяли общим концепциям, лежащим в основе законов, как-то особенно много внимания, что при "новой" жизни, что при "старой", что при "той, что была до старой". Просто права никогда не были в фокусе внимания российского народа, так исторически сложилось.

По этой причине испытываешь странное чувство, когда берешься рассуждать о сугубо теоретических вопросах. Хватает больших практических проблем, ни одну из которых лично я решить не способен по определению - для этого нужно было бы вовлечение даже не какой-то корпорации (будь она властная или юридическая), но силы куда большей. А теория - что теория? У нас и практика-то неказиста, а теоретические рассуждения о праве и вовсе есть что-то на манер спиритизма - развлечение для немногих.

Тем не менее существуют вопросы, "выпуклые" в такой степени, что они способны "выпирать" сквозь судебную практику, как плохо забитый гвоздь выпирает через ковер, так что можно споткнуться о него и не понять, что именно помешало тебе идти. К таким вопросам, о которые предпочитает регулярно спотыкаться российская судебная система и которые она предпочитает не видеть как препятствия, без сомнения, относится вопрос установления истины судом. Посему на эту тему стоит поговорить, тем более что коллеги вовсю уже разворачивают собственную риторику по этому поводу.

Объективная истина вообще плохо вяжется с уголовным судопроизводством. Преступление - понятие социально сконструированное и нигде вне общества не существующее. Кроме того, в самом понятии преступности деяния заложены пространственно-временные различия. Например, в современной Чехии лицо, совершившее изнасилование, при определенных условиях может быть подвергнуто медицинской кастрации (уж не знаю, химическим или хирургическим способом). А в Монголии в течение длительного времени эти же действия рассматривались, если мне не изменяет память, вообще как административный проступок (не готов сказать, как дело обстоит в наши дни, допускаю, что ровно таким же образом). А коль скоро преступность некоторых действий и бездействий - продукт общественного соглашения, то возникает и широкий вопрос о том, насколько правомерно подходить к соответствующей практике и научной дисциплине с критериями, характерными для естественнонаучного знания и, более того, для точных наук. Государство по поручению общества посредством Уголовного кодекса "стреноживает" некоторые порывы человеческой природы, чтобы люди друг друга не съели (иногда и в буквальном смысле), и ничего более. И если адепты объективной истины в уголовном судопроизводстве предполагают наличие некой универсальной для всех людей объективности, то им предстоит объяснить, где они хотели бы найти ее источник, и почему "объективность" одной стороны заведомо "объективнее" "объективности" другой стороны. Кто объективен в мире, состоящем из одних лишь субъектов? А уголовного права за пределами мира субъектов не существует - ни в глубинах Мирового океана, ни в дальнем Космосе. Право существует ровно постольку, поскольку существует совокупность взаимодействующих между собой автономных разумных личностей.

Объективность свойственна неживой материи, которую можно измерить приборами. Впрочем, даже естественнонаучное познание встречает на своих путях непреодолимые этические и процедурные преграды, придуманные исключительно самими людьми. Если, скажем, вивисекция прочих живых существ является оправданным и обоснованным путем поиска научной истины, то последний известный Истории случай биологических экспериментов на людях закончился Нюрнбергским трибуналом. Другой пример дает менее известный судебный процесс, состоявшийся в Хабаровске и окончившийся осуждением японских бактериологов, умышленно заразивших во время Второй мировой войны мирное население Китая с исключительно познавательными целями. А ведь какие поразительные истины и в какие короткие сроки, наверное, можно было открыть, если заразить, например, холерным вибрионом еще пару сотен человек. Просто есть сферы, в которых средства важнее результата.

Возвращаясь к нашим правовым материям и поставив сам себя в порядке научного эксперимента на точку зрения сторонника "истины" в суде, я как-то сразу теряюсь с обоснованием необходимости наличия стороны защиты в производстве по уголовному делу. Просто путь моим рассуждениям на эту тему преграждает вопрос субъекта установления истины, а именно: кто должен ее устанавливать. В инквизиционном процессе таким субъектом является обвинение. В состязательном же процессе стороны две, которые зачем-то предполагаются как равноправные. При этом процессуальные функции этих сторон разнонаправлены до степени противоположности. Каким образом взаимодействие этих противоположностей может привести к установлению истины, да еще и объективной, сказать невозможно (если ни одна из сторон в поддавки не играет).

Буду справедливым - сторонники установления истины иногда добросовестно продолжают свою логику до ее полного и окончательного выражения. Самыми точными сведениями о совершенном преступлении располагает, конечно же, лицо, которое это преступление, по всей видимости, совершило. В этой ситуации, если считать истину высшим мерилом правосудия, ценить ее выше, чем достоинство и телесную неприкосновенность человека, то, конечно, можно пойти на многое. Собственно, здесь речь уже идет о ценностях, о том, кому, что представляется первичным по отношению даже не столько к правосудию, сколько по отношению к правильному и справедливому общественному укладу.

Милиция, собственно, не особенно-то и церемонится. На это самое "многое" она идет безо всяких колебаний, без особенных внутренних сомнений. Известна также неофициальная (или "полуофициальная") позиция по этому поводу председателей некоторых (а возможно, что и всех) судов субъектов Федерации. Эта позиция исчерпывается фразой "не мешайте милиции работать". И все было бы благостно, как на монастырском кладбище, если бы процесс познания по природе своей не должен был проходить некоторые стадии.

Свое начало этот процесс берет в полном неведении познающего. Научное познание слабо связано с нормами права и этики, гораздо слабее, чем познание юридическое. Второе по своему определению ограничено множеством правил и предписаний. Большинство процедурных правил, записанных в Уголовно-процессуальном кодексе РФ, в нормальном своем проявлении направлены вовсе не на установление истины, а на ограничение государственного произвола. При этом на пути правового познания законом возводятся искусственные, придуманные людьми барьеры.

Зачем они нужны? Например, по отношению к большому множеству случаев в интересах истины было бы целесообразно вовсе отказаться от санкционирования некоторых следственных и процессуальных действий - таких как обыск, арест, выемка почтовой и телеграфной корреспонденции. А уж сколько разных истин открылось бы при отмене санкционирования оперативно-розыскных мероприятий, в частности контроля телефонных переговоров, и сосчитать трудно! Однако во всех остальных случаях подобная практика не привела бы ни к чему. В целом для общества она стала бы последним шагом по установлению тоталитарного режима, которому, в свою очередь, было бы уже глубоко наплевать на такие отвлеченные понятия, как "истина". Причем на самом деле не существует никакой грани между ситуациями, когда права нарушаются в "интересах истины" и ситуациями, когда то же самое делается просто из любви к искусству.

Судопроизводство представляет собой сито. Доказательства проходят через это "сито" не по признаку "истинности" или "ложности" относительно существа дела, а по признаку формального соответствия процедуре их сбора. По крайней мере, так должно быть в соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом РФ. Если допустимость и относимость используемых доказательств зависела бы от их истинности или ложности, суд был бы вынужден решать вопросы истины гораздо раньше своего удаления в совещательную комнату для постановления приговора. Ведь стороны уполномочены ходатайствовать об исключении того или иного доказательства начиная со стадии предварительного слушания, как это предусмотрено статьей 235 гл. 34 УПК РФ. Нельзя допустить даже мысль о том, что суд будет предопределять правдивость или ложность тех или иных доказательств на такой ранней стадии процесса. Следовательно, надлежит считать установленным, что относимость и допустимость доказательств никак не связаны с их истинностью. Поэтому они и могут исключаться даже на ранних стадиях процесса на основании наличия формальных нарушений установленной процедуры их сбора. Строго говоря, доказательство ведь может быть исключено и в ходе предварительного расследования, и не использоваться обвинением уже на этой стадии. Собственно, этот тезис и не нуждался в доказывании как очевидный.

Не факт, что по своему содержанию доказательства, прошедшие через следственное и судебное "сито", будут истинными по отношению к существу дела. Доказательства, собранные без нарушения процедуры, могут содержать ложные сведения, и, наоборот, источники доказательств, полученные с грубыми нарушениями процедуры, могут содержать истинные данные. Нередко так бывает с показаниями, полученными под пыткой. Пытаемый человек может признаться в совершении преступления, которое действительно совершил.

Истина как цель уголовного судопроизводства и состязательность уголовного судопроизводства противостоят друг другу. Истина не достигается состязанием, а состязание никогда не рассматривается как средство достижения истины по конкретному вопросу. Результат состязания зависит не от истины, а от слишком многих побочных факторов сразу: психологических особенностей референтной группы, особенностей ситуации, профессионального уровня участников процесса, случайности.

"Установление истины" - атрибут инквизиционного процесса, а не состязательного. Легко делать выводы: когда подозреваемого, например, пытали, он сказал неправду, оговорил себя. Однако не так легко со всей прямотой высказаться, когда под пыткой были получены правдивые показания. Впрочем, любая идея может быть проверена только в своем предельном выражении. Тем более что в этом случае наиболее отчетливо проявляет себя конкуренция различных ценностей.

С одной стороны в этой конкуренции участвует установление истины, с другой - справедливость и состязательность судебного процесса. Если специалист "становится на сторону истины", он должен быть последователен и согласиться с тем, что показания, полученные под пыткой, надлежит использовать при постановлении обвинительного приговора. Примерно таковы были основания для использования подобного рода методов доказывания у Священной инквизиции. Не стоит думать, что наши средневековые пращуры были глупы сверх меры, просто они были последовательно верны принципу истины в охоте на ведьм. Ум человека за истекшие годы не изменился, сместилась только система ценностей. На первый план вышла формальная допустимость доказательств.

Если встать на сторону справедливости и состязательности, то полученный таким образом (под пыткой) протокол допроса должен быть исключен из числа доказательств по уголовному делу, даже если это и удалит суд от установления истины. На этом основана практика оправдания подсудимых за недостаточностью доказательств, а, следовательно, на этом же основана и презумпция невиновности.

Кстати, специалисты, которые полагают, что истина является главной или единственной целью судопроизводства, должны, из добросовестности, сделать следующий шаг в своих рассуждениях. Они должны восстать против мировой практики оправдания подсудимых в связи с недостаточностью улик. Ведь в этом случае цель всего судопроизводства по установлению истины остается недостигнутой. Истина совершенно официально не установлена: подсудимого оправдали не потому, что твердо установлен и доказан факт, что он со всей очевидностью невиновен, а только потому, что нет уверенности во всех обстоятельствах дела. И уж совсем нетерпимыми для "сторонников истины" должны быть ситуации, когда подсудимый бывает оправдан в связи с нарушением процедуры получения доказательств против него.

Если сузить разнообразные задачи правосудия только до установления истины, то произойдет заметный перекос в сторону от справедливости. Придется также пересмотреть ценность презумпции невиновности. Сдается мне, что коллеги достаточно уже насмотрелись этого в практике отечественной Фемиды.

Если согласиться, что судья постанавливает приговор в совещательной комнате на основании "внутреннего убеждения", то мы будем лукавить, если станем твердо настаивать на установлении объективной истины. Внутреннее убеждение должностного лица вряд ли можно считать мерилом и критерием объективной истины. Что же касается суда присяжных, то при вынесении вердикта присяжными речь вообще идет о голосовании, которое имеет большое отношение к независимости и справедливости, но очень малое отношение к истине.

Если считать критерием истины внутреннее убеждение судьи, то для этого в обществе необходимо особое отношение к судьям как к "сакральной" власти, опирающейся едва ли не на божественное соизволение. Однако в современном светском обществе подобное практически невозможно. При отсутствии твердых критериев истинности или ложности суждения (а в гуманитарных дисциплинах, по моему скромному мнению, наблюдается дефицит таких критериев, ведь степень виновности нельзя измерить линейкой) истина в ее вульгарном, прямом смысле всегда была служанкой сильной стороны, т.е. того, кто может силой принуждения утвердить свою позицию в качестве истинной. Служанкой она и пребудет вовек.

Можно, конечно, считать, что истинно то, что соответствует реально произошедшим событиям. Однако о самих этих реально произошедших событиях мы, юристы, всегда знаем только из материалов уголовного дела, которые, в свою очередь, сами подлежат проверке на истинность. Профессиональный юрист обязан сомневаться, а сомневаться в материалах уголовного дела - это уже просто священный долг, без которого теряет смысл профессия. Если бы истина была критерием допуска или недопуска доказательства в процесс, то требовался бы иной ориентир истинности, кроме самих доказательств. Не случайно такой ориентир уже существует de facto в деятельности российских судов - это обвинительный уклон.

Довольно жалкой выглядит точка зрения радетелей за истину, когда вопрос касается дел частного обвинения, где процесс вообще целиком и полностью зависит от активности и правовой грамотности сторон. А еще одна из сторон может вполне легально дать другой стороне денег, чтобы прекратить процесс, как говорится, на корню. Что истина? Где истина? Причем здесь истина? Если она является в любом случае целью судопроизводства, то почему считается справедливым и как государство допустило, что пострадавший, например, от оскорбления, получив компенсацию, отказывается от обвинения? А как же "истина где-то рядом"?

Кстати, вот дополнение не только по отношению к делам частного обвинения, но и по отношению к уголовным делам вообще: когда процесс удаляется от истины вследствие непредставления сторонами суду определенных доказательств, какова должна быть позиция судьи? Если встать на сторону истины, судья должен начать собирать доказательства по своей инициативе и от своего имени: вызывать свидетелей, делать запросы. При этом в случае с делами частного обвинения суд нарушит принцип диспозитивности. А по всем остальным делам он примет на себя обязанности одной из сторон по доказыванию. При этом он будет уже произвольно выбирать, какие доказательства приближают дело к истине и подлежат сбору, а какие вредны для истины и сбору не подлежат. Просто те, кто настаивает на установлении истины, не берут во внимание возможную (и часто встречающуюся на практике) пассивность сторон.

"Установление истины судом" обезличивает стороны процесса, снимает с них ответственность за конечный исход дела. Ведь вот еще в чем загвоздка: если суд обязан установить истину, то кто помешает государственному обвинителю сократить свое участие в процессе до простого зачтения обвинительного заключения, а защитнику - до молчаливого присутствия? Положив руку на сердце, согласимся: именно так и выглядит рассмотрение многих уголовных дел в России.

Вообще с точки зрения истины невозможно обосновать, почему суд не должен по своей инициативе собирать доказательства, наличие которых судья предполагает, но которые не были собраны и представлены сторонами. Кстати говоря, иногда стороны имеют очень существенные причины не представлять эти доказательства. Суд, который чрезмерно активно собирает доказательства по своей инициативе, только еще в большей степени размывает состязательность, потому что начинает восполнять пробелы в позициях сторон. В отечественных реалиях - пробелы обвинения.

Именно по этой причине установление истины в суде как непременная и обязательная цель представляется характерной для инквизиционного процесса и нехарактерной для состязательного. В инквизиционном процессе подсудимый всегда волшебным образом оказывается совершенно истинно виновным, даже при недостатке доказательств. Вспомним, что в странах, полиция которых не имеет особенных причин жаловаться на дефицит финансирования, доля оправдательных приговоров достигает 15% общего числа рассмотренных судами дел. В нашей стране эта цифра выглядит как 0,7%. При этом Россия имеет отнюдь не самую эффективную полицию мира, а скорее самую развращенную.

Я пребываю в состоянии совершеннейшего восторга от феерического анализа отечественной правоприменительной системы, данного судьей Конституционного Суда РФ А.Л. Кононовой в ее особом мнении: "Окончание предварительного следствия означает, что к этому моменту все доказательства обвинения собраны и закреплены в уголовном деле и обвиняемый уже не может каким-либо образом повлиять на производство следствия и сбор доказательств, оказывать воздействие на свидетелей и препятствовать установлению истины по делу". Сказать более откровенно о том, что, с точки зрения автора особого мнения, одна из сторон процесса не должна влиять на его продвижение, а истину устанавливает сторона обвинения, было невозможно ни при каких обстоятельствах.

Собственно, суть инквизиционного процесса схвачена в предыдущем абзаце куда как ловко и наглядно. На деле позиция "установления истины" является стадией "окукливания" государственной системы в самой себе, единственным сознательным содержимым такого "окукливания". По крайней мере фраза "мы устанавливаем истину, а тут нам правозащитники, гады, мешают" - это единственное, что могут сказать вслух очень во многих ситуациях. Все остальные версии произошедшего часто уголовно наказуемы для самих "установителей истины".

Как одно из следствий этого процесса - прогрессирующая утрата смысла в обжаловании приговоров. Коль скоро суд уже "установил истину", последующие инстанции, по логике замкнутой и самодостаточной "куколки", воспринимают самих себя уже как источник истины, ее производителя и законного хозяина. Недаром Европейский суд по правам человека применительно к России считает обращение в кассационную инстанцию исчерпанием эффективных средств защиты своих прав и после вынесения определения кассационной инстанции у гражданина России появляется право на обращение в ЕСПЧ.

Дальнейшее продвижение дела в национальной судебной системе (надзор) не рассматривается Европейским судом как эффективное средство защиты прав, поскольку зависит от усмотрения соответствующего государственного чиновника. А ведь он, этот чиновник, тоже исходит из того, что судом была установлена истина. Я отнюдь не критикую российскую судебную систему. Напротив, я считаю, что она идеальна и как нельзя лучше приспособлена для решения возложенной на нее задачи "сажального конвейера", который не задает никому лишних вопросов. Плотно сбитый, крепко спаянный и зацикленный сам на себя механизм, внутри которого следствие, государственное обвинение, суд, а зачастую и адвокат - шестеренки, намертво замкнутые одна на другую. Фигура "чрезмерно активного" защитника же в этой системе - просто лишняя. Уж такое это дело - истину устанавливать.

Другое дело справедливость. Она состоит в том, чтобы нарушение прав не исходило от суда и правоохранительных органов. Справедливость процедуры повышает и легитимность конечного решения суда, т.е. его справедливость в глазах общества. Следует различать справедливость процедуры и справедливость окончательного решения суда, хотя они и тесно взаимосвязаны. Справедливость сильно завязана на субъективном восприятии, не меньше, а возможно, и больше, чем истина. Однако если общество будет уверено, что органы следствия и суд ни с кем не обходятся несправедливо в ходе судебного разбирательства, все гораздо скорее поверят и в то, что справедливо и большинство их конечных решений.

Если сама процедура судебного разбирательства, сбора и оценки доказательств оценивается как "справедливая", ее результатом предполагается и справедливый приговор или справедливое решение. Конечно же, справедливость включает, в том числе известную степень уверенности, что наказание за преступление понесет именно тот человек, который его совершил, однако этим она (справедливость) отнюдь не исчерпывается. Сведение справедливого приговора только к тому, что он основан на истине, было бы необоснованным упрощением.

Объективная истина, установление которой в уголовном судопроизводстве предлагается возвести в ранг принципа, противоречит принципу субъективного вменения как в части установления мотива совершения преступления, когда это имеет квалифицирующее значение, так нередко и в части установления формы вины. Следователь часто склонен приписывать обвиняемому свои собственные представления о человеческих мотивах, побуждениях. Это совершенно естественное явление, именуемое в психологии проекцией.

Конечно, бывают ситуации, когда о субъективной стороне можно судить с большей или меньшей степенью достоверности, однако нельзя гарантировать, что такая ситуация будет всегда складываться по всем делам. Следовательно, не может идти речь об объективном установлении истины по поводу субъективной стороны состава преступления.

Для меня очевидно, что ценность состязательности процесса во всех случаях выше, чем истина как предполагаемый результат, а процедура, по крайней мере, не менее важна, чем конечный вывод, который не может быть очевиден в ходе самой этой процедуры. Состязательностью процесса труднее манипулировать, чем "истиной", потому что в приговоре либо дана оценка доказательствам обеих сторон, либо не дана. Думается, человеку в соответствии с его природой естественнее признать справедливым тот судебный акт, в формировании которого он сам принимал деятельное участие, чем тот, формирование которого целиком и полностью прошло мимо него. И это относится практически ко всем участникам процесса.

В конце концов, если читатель хотел бы ссылки на конкретную норму права, то статья 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод устанавливает право на справедливое судебное разбирательство, а не на судебное разбирательство, основанное на истине.

Приведу здесь выдержку из нее: "Каждый в случае спора о его гражданских правах и обязанностях или при предъявлении ему любого уголовного обвинения имеет право на справедливое и публичное разбирательство дела в разумный срок независимым и беспристрастным судом, созданным на основании закона. Судебное решение объявляется публично..."

Вот так. Стандарты судебного разбирательства: справедливость, публичность, независимость и беспристрастность суда, законность и отсутствие бюрократической волокиты. Можно предположить, что истинность выводов, в пределах разумного сомнения, может рассматриваться как элемент справедливости судебной процедуры, но уж никак не более того.

Остановлюсь отдельно на методологической вредности "концепции установления истины судом". Я прекрасно помню себя студентом и готов признаться со всей откровенностью: мой ум был слабым и неокрепшим. Неудивительно, что такой вот вчерашний студент, которого "по самый кадык" нашпиговали святой юридической истинностью и не менее святой бескомпромиссной борьбой с преступностью, едва выйдя из ворот альма-матер, сразу же перестает понимать, зачем нужны все эти глупые предписания и условности, и по-простецки бьет первого же подозреваемого по морде. И так ли уж он виноват, что не понимает? Ведь авторы текста Уголовно-процессуального кодекса РФ все как будто бы сговорились поставить как можно больше рогаток между ним, молодым лейтенантом с активной жизненной позицией, и Истиной - все эти санкции, инструкции, прокуроры, адвокаты, суды. Конечно же, это пройдет - атмосфера в органах отнюдь не благоволит молодым лейтенантам с активной жизненной позицией. Только до того, как это пройдет, наш персонаж должен еще как-то вывернуться, чтобы "истину" не начали "устанавливать" в отношении его самого. Вот так и живем.

Конечно же, система инквизиционного правосудия снискала целые сонмы своих певцов и поэтов. В течение длительного времени просто не было никакой другой возможности сделать научную карьеру, кроме как воспевать идеалы всеобщей достижимости истины и лично лидера этого движения, великого товарища Сталина. Вернее всего, с этим связаны отсталость и вопиющие перекосы отечественного гуманитарного знания. Перенос естественнонаучных методов "чистого эксперимента" на почву юридических дисциплин не может приводить ни к чему, кроме отсутствия понимания у конечных исполнителей, зачем перед ними выставляют столько препятствий в "экспериментировании" над подозреваемыми. Их возмущение часто бывает совершенно искренним.

Среди юристов с высшим образованием довольно трудно найти людей, которые имели бы цельные и связные взгляды на устройство общества. А раз нет таких взглядов, то нечему и "прорастать" сквозь гражданские иски и судебные решения, сквозь обвинительные и защитительные речи, приговоры и документы вышестоящих судебных инстанций. Юридическая система сама не знает, для чего она существует. Соответственно, правоприменительная деятельность сводится к ремеслу на манер сапожного: если исковое заявление - то по два двадцать, а уж если ходатайство об условно-досрочном освобождении - то по три пятьдесят. А в суде все равно лотерея. Вот такие дела.

уголовный законодательство справедливость истина

Библиография

Васяев А.А. О возможности и необходимости установления истины в ходе производства по уголовному делу // Адвокат. 2009. N 5.

Постановление Конституционного Суда РФ от 22 марта 2005 г. N 4-П.

Фукуяма Ф. Наше постчеловеческое будущее. М.: АСТ, 2004.

Размещено на Allbest.ru