История государственного управления в России

Размещено на http://www.allbest.ru/

Содержание

1. «Табель о рангах» - зеркало Российской бюрократии

2. Государственный аппарат России в XVI веке

Список использованной литературы

1. «Табель о рангах» - зеркало российской бюрократии

табель ранг бюрократия чин

Уже в 16-м веке Иван Грозный учредил для контроля над “государевыми служивыми людьми” специальное учреждение -- Разряд, который в середине его царствования вел “личные дела” 22--23 тысяч человек. Из них 2--3 тысячи были внесены в московские послужные списки, т. е., говоря современным языком, составляли некое подобие столичной “номенклатуры”, а прочие входили в списки других городов, т. е. в местные “номенклатуры”. Разумеется, основная часть этих служивых людей привлекалась государством для военных нужд. Но поскольку тогда не делалось строгого различия между военной и гражданской царевой службами (не случайно даже управлявшие сугубо внутренними российскими территориями наместники назывались воеводами), то из списков черпались “кадры” для любых царских назначений. Существовали и аналоги чинов. Правда, тогда их иерархия была меньше: судья, думный дьяк, дьяк, подьячий.

Обычно при назначениях принимались в расчет три фактора: родословная (“порода”) кандидата, его чиновность (служебный титул) и разрядность (предыдущие должности). Так что уже задолго до Петра существовали и предтечи чиновничества (служивый класс), и предтечи номенклатуры (разрядные списки). Равно и другое приписываемое Петру изменение -- отмена безоговорочного приоритета “породы” перед службой -- в основе своей было сделано до него. Еще в 1682 г. по представлению комиссии под председательством В. В. Голицына было отменено “богоненавистное и враждотворное местничество”. С этого момента, как отмечает Ключевский, “совершенно изменилось отношение сословного положения служивого лица к служебному чину. Прежде этот чин определялся принадлежностью лица к известному генеалогическому слою служивого класса; теперь, наоборот, приобретение известного служивого чина вводило в состав высшего служивого класса, какого бы оно ни было происхождения”. Эта мера разрушила прежнее -- родовое -- основание лестницы чинов. А Петр своей “Табелью” лишь завершил дело, к тому же внеся в него, как и во многих других случаях, свое тоталитаристское стремление максимально поставить подданных под контроль полицейского государства.

Более того -- именно Петр I проявил беспокойство, что гражданская служба может стать слишком легким путем для перехода людей из “подлых” классов в дворянское сословие, и своим Указом от 31 января 1724 г. предписал “в секретари не из шляхетства не определять, дабы потом не могли в асессоры, советники и выше происходить”. Впрочем, “лазейку” в виде производства особо отличившихся из “подьяческого чина” с предоставлением им шляхетства он оставил. Его наследники усовершенствовали механизм регулирования ограниченного доступа представителей низших классов в дворянство через государеву службу: так, Екатерина II своим Указом 1790 г. “О правилах производства в статские чины” установила, что право на потомственное дворянство дает лишь 8-й класс “Табели”, для перевода в который недворянам надо было прослужить в чине предыдущего класса не менее 12 лет.

Упомянутый Указ вместе с Указом Павла I от 1797 г. “О наблюдении, при избрании чиновников к должностям, старшинства мест и чинов” и изданием уже при Александре, в 1801 г., так называемых “чинопроизводственных правил” в определенной мере подытожили продолжавшуюся в течение всего 18-го столетия шлифовку “Табели”, правил поступления на службу и прохождения по ее ступеням. Основным путем продвижения являлась выслуга лет, досрочный же перевод в высший класс был исключением из правила, как бы наградой за особые заслуги, присуждавшейся по личному решению монарха. Впрочем, верхней ступенькой для продвижения по принципу выслуги был 5-й класс; пожалование в более высокие чины производилось лишь по усмотрению императора.

При этом первый класс был исключительным: за всю историю он был пожалован лишь 11 человекам. Чины 11-й и 13-й существовали лишь номинально, а в 1811 и 1834 гг. были и формально упразднены. Так что реально лестница состояла из 11 классов.

Дополнительно к “Табели о рангах” существовали еще и высшие почетные звания -- статс-секретарь, член Государственного совета, сенатор, а также так называемое внетабельное чиновничество -- низшие канцелярские служащие (копиисты и пр.). Сетка должностей корреспондировалась с лестницей чинов, но не жестко, а допуская определенный “люфт”, так что чин мог как бы опережать должность, а мог и отставать (примерно как в нынешней военной службе). Соответственно, и шкал привилегий было две -- по должностям и по чинам. Форма обращения к чиновнику -- “титулование” -- также подчинялась табельной иерархии: к 1--2-му классам надлежало обращаться “ваше высокопревосходительство”, к 3--4-му -- “ваше превосходительство”, к 5-му -- “ваше высокородие”, к 6--8-му -- “ваше высокоблагородие”, к последующим -- “ваше благородие”. По своей многомерности, детализированности и дробности система была беспрецедентной. Тут мы определенно переплюнули Запад, хотя и заимствовали у него ряд названий.

Все чиновники носили мундиры, а зимой -- и шинели, по которым можно было установить ведомство, где они служили, и чин. При этом чиновников разных ведомств можно было различить и по пуговицам, и даже “с изнанки”: сановники первых пяти классов имели цветную подкладку шинелей, цвет которой зависел от ведомства: в телеграфном -- желтая, путейском -- зеленая, внутренних дел -- красная... В своем стремлении к “оказениванию” всего общества, включая даже те профессии, которые, казалось бы, по самому смыслу своей деятельности должны иметь независимый статус, правительство и на них распространяло чиновничьи-мундирные “привилегии”. Так, Павел I ввел почетные звания мануфактур-советника и коммерции советника для лиц, успешно занимавшихся промышленностью и торговлей; они были приравнены к 8-му классу гражданской службы. Ученые ценились дешевле: “профессорам при Академии” и “докторам всяких факультетов” давался чин 9-го класса, т. е. титулярного советника (которого в известном романсе прогнала генеральская дочь, сочтя его объяснение в любви дерзким нарушением социальной иерархии). Сам Ломоносов, высказывавший обиду за отнесение российских ученых к столь низкому рангу, был в конце своей жизни пожалован либеральной Екатериной II в статские советники, т. е. “аж” в 5-й класс. Чины присваивались и выборным деятелям органов самоуправления -- предводителям дворянства, а позднее -- и городским головам и председателям земств.

Оказенивание общественного сознания дошло до такой степени, что мундиры в 18-м веке носили даже служители муз -- члены Академии художеств. Ношение мундиров было обязательным. Разработка их эскизов, периодическая перемена фасонов в соответствии с веяниями моды, детальная регламентация знаков различия и правил их ношения всегда считались одним из важнейших государственных дел, в подробности которых лично вникали сами императоры. Они, как правило, помнили детали форменной одежды всех высших и средних чинов и замечали малейшие отклонения от регламентов, причем наказания за отступления от правил раздавали не только самодур Павел и символ “мундирной России” Николай I, но и “либерал” Александр I. Существовали семь (!) вариантов форменной одежды -- парадная, праздничная, обыкновенная, будничная, особая, дорожная и летняя -- и подробное расписание, что в какие дни надлежит носить.

Свои еще более сложные и гораздо более престижные шкалы чинов и мундирных различий между родами войск и даже полками были также в придворной и военной службах. (Последняя подразделялась на армейскую и флотскую.) Не случайно статские чиновники хотя бы по внешним атрибутам стремились походить на офицеров: правительству неоднократно приходилось издавать специальные указы, запрещавшие штатским лицам именоваться военными чинами. И все-таки мания казаться военными была непобедима. Даже на исходе 19-го века многие чины высшей гражданской иерархии велели прислуге именовать себя генералами. Иногда гражданские чиновники получали в виде особого отличия свитские, т. е. придворные, чины.

Известный американский исследователь России Р. Пайпс, думается, справедливо замечает, что “Табель о рангах превратилась в настоящую хартию служивого сословия... Поступление на службу и служебное продвижение сделались в России родом национальной одержимости, особенно в низших классах....импульс, который в странах коммерческих устремлялся в накопление капитала, в императорской России направлялся обыкновенно на обзаведение чином”. Правда, с суждением Пайпса, что “московский служилый класс, от которого произошло по прямой линии дворянство эпохи империи и коммунистический аппарат Советской России, являет собою уникальное явление в истории общественных институтов”, вряд ли можно согласиться без серьезных оговорок. Даже в абсолютных монархиях континентальной Европы, не говоря уж о Китае и других вариантах “азиатской” модели, можно найти немало подобий и аналогов нашему чиновничеству.

Петр I “обогатил” отечественную, “почвенную” традицию необузданного деспотизма власть имущих рационализаторскими механизмами деспотизма западного. Главным таким механизмом, “идеалом” его было, как он сам выражался, регулярное -- правильное -- государство, где вся жизнь регламентирована, подчинена правилам, выстроена с соблюдением геометрических пропорций, сведена к точным, однолинейным отношениям...

Идеал “регулярного государства” вначале имел известные резоны, но очень скоро он породил одно из основных зол и вместе с тем одну из основных характерных черт русской жизни -- ее глубокую бюрократизацию. Это обстоятельство имело для российского общества глубокие и устойчивые, даже до сих пор далеко не преодоленные последствия, в том числе -- нравственно-психологического характера.

Чувства чести, личного достоинства, уважения подменил ЧИН, а богатство и полутона социальной структуры, даже межличностные отношения людей втискивались в ячеи наброшенной на всю страну сети -- ранжиров единой “Табели о рангах”. Один из западных путешественников, посетивших Россию в царствование Павла I, метко заметил: “Здесь все зависит от чина... Не спрашивают, что знает такой-то, что он сделал или может сделать, а какой у него чин”. Положение в обществе, измеряемое классами чинов, получило значение главной жизненной ценности. А. С. Пушкин точно выразил эту ситуацию в формуле: “у нас не ум ума почитай, а чин чина почитай”.

Человек без чина считался неполноценным, причем порой дело доходило до абсурда: так, никогда не служивший князь Голицын, подписывая бумагу, всю жизнь должен был вместо указания чина (что считалось обязательным), ставить перед своей фамилией слово “недоросль”. Даже лошадей на почтовых станциях давали по чинам -- от двенадцати для чиновников трех первых классов до одной-двух для титулярных советников. По чинам, как известно, обносили блюдами и на званых обедах.

По мнению Ю. М. Лотмана, понятие чина приобрело в петербургской имперской культуре почти мистический характер. В этом отношении Пайпс, пожалуй, прав -- такого в рационалистической Европе сыскать нелегко, разве что в какой-то мере в гофмановской сказке “Крошка Цахес”. Чин не только формировал личность и строго указывал на место человека в общественной иерархии, не только определял стиль его жизни и поведение вплоть до мелких деталей. Порой он как бы отделялся от своего материального носителя, начинал самостоятельную жизнь. Хрестоматийный пример подобной материализации -- нос коллежского асессора Ковалева, принявший образ статского советника, т. е. чина, на три ступени более высокого, и благодаря этому холодно третировавший своего бывшего “хозяина”. “Расколдовывание” же подобной псевдореальности воспринималось как отклонение от социальной нормы. Не случайно рассуждения о фиктивности разделения людей по чинам привели Поприщина -- героя другой из “Петербургских повестей” Гоголя -- в известный дом. Другой хрестоматийный пример недопустимого диссидентства, отклонения от нормы -- “не признающий чинов” грибоедовский Чацкий. Норма же, соответственно, -- все прочие персонажи “Горя от ума”, оценивавшие окружающих на основании их места в формальной чиновной иерархии.

Человек при поступлении на службу становился как бы казенной собственностью и так и оставался ею на протяжении всей своей жизни. Добро бы еще это привело к уменьшению злоупотреблений и произвола чиновников, к возникновению честной и эффективной администрации, по примеру, скажем, французской или прусской бюрократии. Так нет же!

“Злоупотребления росли с необыкновенной быстротой. Они были практически неискоренимы, так как государство, хотя и боролось с ними, но, по существу, само же их и порождало”. Регламентация формальных правил прохождения службы отнюдь не устранила общего духа государственного произвола, сформировавшего и продолжавшего “подпитывать” (в разных смыслах этого слова) российский чиновничий аппарат. Так что и этого самооправдания наше “регулярное государство” не имеет.

Впрочем, было бы односторонним считать, что “Табель о рангах” не принесла совсем уж ничего хорошего. К положительным чертам рассматриваемой системы, думается, можно отнести, что она все-таки расширила возможности для вертикальной социальной мобильности, для возвышения при соблюдении определенных условиях людей из низших классов. Правда, это не диктовалось какими-либо демократическими идеалами, а было во многом вынужденным: во-первых, после освобождения дворян от обязательной службы многие из них стали ограничивать свое “служение отечеству” несколькими годами в молодости, а затем выходили в отставку, предпочитая вести праздную жизнь в родовых имениях либо за границей; во-вторых, по мере разрастания “государева хозяйства” и, соответственно, увеличения чиновного аппарата, обнаружилось, что без широкого привлечения на статскую службу недворян не обойтись. Доля поместных дворян в составе гражданского чиновничества неуклонно сокращалась. Это весьма беспокоило власть, как известно, всегда отрицательно относившуюся к размыванию межсословных барьеров. Поэтому правительство периодически принимало различные ограничительные меры, главным образом, повышая уровень класса, дававшего право на наследственное дворянство. Так, к середине девятнадцатого века это право было ограничено уже лишь пятью, а при Александре II -- четырьмя высшими классами. Однако саму тенденцию “дедворянизации” госслужбы оно было вынуждено принимать как данность.

В результате к началу 19-го века сформировался особый социальный класс низшего и среднего чиновничества, в рамках которого “фомы опискины” воспроизводились от поколения к поколению. Юридическое регулирование их статуса осуществил Николай I законами от 1827 и 1834 гг., первый из которых определял порядок поступления на службу, а второй -- условия дальнейшего продвижения по лестнице чинов. В основу продвижения был положен принцип выслуги, обеспечивавший почти автоматический медленный переход с одной ступени на другую, причем скорость этого продвижения лишь в очень незначительной степени зависела от квалификации и иных профессиональных достоинств чиновника.

При этом роль чиновников в государстве все более увеличивалась. Николай говорил, что на самом деле “моей империей управляют двадцать пять тысяч столоначальников”. Маркиз де Кюстин в своих знаменитых и одиозных записках о России так описал эту ситуацию: “Здесь имеется особый класс людей, соответствующий нашей буржуазии, но не имеющий ее твердого характера -- следствия независимости, и ее опытности -- следствия свободы мысли и образованности ума; это класс низших чиновников, как бы второе дворянство... они самые жестокие деспоты в этом деспотическом государстве; выходцы из народных училищ, вступившие в статскую службу, они правят империей вопреки императору”. И далее: “Из своих канцелярий эти незаметные тираны, эти деспотичные пигмеи безнаказанно угнетают страну, даже императора, стесняя его в действиях; тот хоть и понимает, что не столь всемогущ, как о нем говорят, но, к удивлению своему (которое желал бы сам от себя скрыть), порой не вполне знает, насколько ограничена его власть. Болезненно ощущая этот предел, он даже не осмеливается сетовать, а ставит ему этот предел бюрократия, страшная всюду, ибо злоупотребление ею именуют любовью к порядку, но в России более страшная, чем где-либо. Видя, как тирания чиновников подменяет собою деспотизм императора, содрогаешься от страха за эту страну”. И это говорилось о временах правления не какого-нибудь безвольного, порабощенного собственным окружением царя типа Николая II, а самого жесткого, авторитарного и по-своему весьма эффективного властителя послепетровского времени, который стремился сам, лично вникать во все дела, контролировать и решать все вопросы! При этом любопытно, что слова Николая о 25 тысячах столоначальников в количественном плане были не более чем метафорой: точное число чиновников в середине его царствования не было известно ни ему, ни его канцелярии, и его не смогли установить даже позднейшие кропотливые исследователи. Есть данные о числе обладателей классных чинов на 1847 г. -- 61548 человек; однако к ним надо прибавить еще внетабельное чиновничество, составлявшее, по разным оценкам и в разное время, от двух третей до одной четверти всего чиновничества.

Нельзя сказать, что правительство не пыталось бороться с порожденным им самим “гомункулусом” чиновничества. Уже Павел в конце своего царствования, в 1800 г., издал указ об отмене наименований гражданских чинов, сохранив, впрочем, саму шкалу, только за номерами. Однако этот указ постигла судьба большинства павловских начинаний, как правило, импульсивных, плохо продуманных, хотя часто имевших в своей основе не только самодурство (на чем обычно акцентировали внимание наши историки), но порой и прогрессивные в своей основе намерения. Первая же серьезная программа и попытка рационализации российской статской службы была предпринята в царствование Александра I и связана с именем Сперанского.

М.М. Сперанский -- личность для российской государственной машины исключительная. Как писал Ключевский уже в самом конце 19-го века: “Со времен Ордина-Нащокина у русского престола не становился другой такой сильный ум после Сперанского, не знаю, появится ли третий. Это была воплощенная система”. (Запомним не только восторженную оценку ума Сперанского, но и последние слова характеристики.) Став одним из ближайших сподвижников молодого царя, Сперанский предложил, как известно, полную реформу всей структуры государственной власти на базе передовых идей 18-го века. Известна и печальная участь как реформы, так и ее идеолога. Из того немногого, что удалось довести до хотя бы частичного воплощения, были перестройка центрального управления -- образование министерств и Государственного совета, и введение в систему чинопроизводства критерия образования.

Согласно царскому Указу от 6 августа 1809 г., для производства в чины коллежского асессора (8-й класс) и статского советника (5-й класс) требовалось, помимо соответствующей выслуги лет, свидетельство об окончании курса в одном из российских университетов либо сдача экзамена по прилагавшейся к Указу программе. Программа была довольно обширной и предполагала знание русского и одного иностранного языка, основательных знаний в областях права -- естественного, римского, уголовного и гражданского, отечественной истории, экономики и статистики, а также общих познаний по ряду других предметов. Обращает на себя внимание акцент на отечественное образование и знание российской действительности.

Помимо прагматической задачи повышения образовательного уровня чиновников, Указ преследовал и более широкую социальную цель -- стимулировать в нации интерес к получению образования. Ведь в начале прошлого столетия, с открытием гимназий, увеличением числа университетов, других учебных заведений, исчезли технические препятствия для распространения в стране просвещения, и предполагалось, что проблема тем самым решена. В свойственных началу царствования Александра I романтических планах даже виделось, что уже через пять лет можно будет заполнять все требующие квалификации должности в государственном аппарате лицами, окончившими учебное заведение. Однако надежды не оправдались: россияне отнюдь не ринулись изучать науки. Причем исключения не составили даже дворянские семьи, где по-прежнему предпочитали традиционную форму найма домашних учителей, которые, как известно, учили “понемногу, чему-нибудь и как-нибудь”.

Правда, именно в александровское и николаевское царствования патриархальная российская подозрительность и нелюбовь к “многознанию” и “высокоумствованиям” ушли, наконец, в прошлое. Но первоначальная реакция на стремление правительства сформировать корпус образованных служащих была крайне негативной. Сперанский, при всем его блистательном, рациональном, системно-аналитическом уме, похоже, не очень понимал не укладывавшийся в рациональные философские схемы характер российской реальности, и, в частности, менталитет российского служивого класса. В сущности, и сама идея как бы принудить дворян к получению образования угрозой в противном случае закрыть перед ними перспективы карьеры -- тоже отражение перевернутой ценностной шкалы, в рамках которой образование -- не самостоятельная, а всего лишь инструментальная ценность. Но даже такой утилитарный подход к образованию тоже натолкнулся на сопротивление, причем не только со стороны закосневших в невежестве провинциальных “столоначальников” и обитателей поместных “медвежьих углов”, но и со стороны петербургской элиты.

Например, сам Карамзин представил царю записку, в которой дал волю сарказму относительно Указа: “Отныне никто не должен быть производим ни в статские советники, ни в асессоры без свидетельства своей учености... председатель гражданской палаты обязан знать Гомера и Феокрита, секретарь сенатский -- свойства оксигена и всех газов, вице-губернатор -- пифагорову фигуру, надзиратель в доме сумасшедших -- римское право, или умрут коллежскими и титулярными советниками. Ни сорокалетняя деятельность государственная, ни важные заслуги не освобождают от долга узнать вещи, совсем для нас чуждые и бесполезные. Никогда любовь к наукам не производила действия столь не согласного с их целью”. В пародийной молитве того времени есть такие строки:

“А что мы не знаем астрономии

и по-французски “прости”,

И предки наши сего не знали,

А дела вершили по справедливости.

Но по простоте нашей завидумке

Умилосердись и в ученые классы

И нас и профессоров не введи.

Нас от разорения, а профессоров от обогащения.

Да избежим тем все лукавого”.

Последние строчки, очевидно, содержат намек на получение аттестата за взятку. Но дело не ограничилось ерничаньем. Министры один за другим начали “пробивать” для своих ведомств исключение из правил, причем каждый доказывал, что именно для его “отраслевой специфики” опыт важнее знаний. Царь дрогнул и начал дозволять отступления от установленного порядка для отдельных ведомств и категорий чиновников. Это вызвало новую волну ходатайств об исключениях, так что уже через несколько лет исключением стало соблюдение требований Указа.

На смену “административному романтизму” Сперанского пришел охранительный административный реализм николаевского времени. Первое десятилетие его царствования было отмечено двумя упоминавшимися выше законами и утверждением “Устава о службе гражданской”, который установил примерное соответствие между шкалами чинов и должностей в том виде, в каком они с небольшими изменениями просуществовали вплоть до 1917 г. Правда, в 40-е годы Николай задумал более радикальную меру -- упразднить систему чинов и приоритет выслуги, поскольку в этом ему мнилась угроза возникновения относительно независимой от высшей власти бюрократии и, как следствие, вставал вечно мерещившийся ему призрак либерализма. Был создан специальный комитет для быстрого решения вопроса. Однако бюрократия нашла серьезную и весьма убедительную для престола охранительную аргументацию в пользу сохранения чинов. Ее выразил в двух записках на высочайшее имя министр народного просвещения С. С. Уваров. Он четко обосновал пользу чина как имеющего “фантастическую силу” инструмента власти, который к тому же ничего ей не стоит. В своей апологетике “Табели о рангах” он апеллировал к разным ценностям: к “идее чести” служения государству, что якобы компенсирует в сознании чиновников их более скромные по сравнению со сферой частного предпринимательства доходы; к соображениям экономии, ибо поощрение усердия государевых слуг не деньгами, а “моральными стимулами” -- чинами, орденами, почетными званиями -- позволяет казне сэкономить деньги; к элитарно-сословному сознанию правящего слоя, подчеркивая, что существование лестницы чинов позволяет “не распространять до излишества класс потомственных дворян” и в то же время избежать “пролетаризации государственной службы”; к базовой монархической ценности, утверждая, “что укорененная в общем уважении и совершенно согласная с монархическим духом гражданская иерархия России, оставаясь неприкосновенною, послужила бы к вящему укреплению твердыни русского самодержавия”. Более того, Уваров подвел под чины столь модную и тогда, и в последующие времена националистическую панславистскую риторику и идеологию: “Россия любит в табели о рангах торжественное выражение начал славянским народам драгоценного равенства перед законом, дорожит знамением мысли, что каждый в свою очередь может проложить себе путь к высшим достоинствам службы. Сын знатного вельможи или богатейшего откупщика, вступая на поприще государственной службы, не имеет в законах оной никакого другого преимущества, кроме преимущества настоящего усердия...” Естественно, при этом декларируемая идея правового равенства как бы незаметно подменяется идеей всеобщей обязанности “усердного служения” престолу, т. е. всемогущему государству и, соответственно, всеобщего правового бесправия. (Как видно, во все времена, включая нынешнее, “патриоты-государственники” используют в, по сути, неизменном виде все тот же переживающий века и формации трюк.) Истинную же цену этой демагогии обнаруживает ее сосуществование с сословными привилегиями и ограничениями.

Разумеется, эта аргументация убедила Николая, что чиновная “Табель” со всеми ее атрибутами -- не только не угроза, а, напротив, вернейшая опора власти, а уваровская апология чинов на десятилетия стала классикой охранительной аргументации российской чиновной бюрократии.

Однако далеко не все общество разделяло эту логику. Так, Пушкин обращал в 1826 г. внимание Николая на издержки системы чинов: “Чины сделались страстью русского народа. В других землях молодой человек кончает круг учения около 25 лет; у нас он торопится вступить как можно ранее в службу, ибо ему необходимо 30-ти лет быть полковником или коллежским советником”. Правда, при этом у правительства вечно не хватало толковых чиновников, а престиж чиновной карьеры был довольно низок. Но оставим анализ этого парадокса любителям порассуждать о “загадочной русской душе”. Так или иначе, карьера офицера, особенно гвардейского, либо придворного ценилась в обществе выше. В кругах же нарождавшейся российской интеллигенции служение власти стало считаться после 1825 г. дурным тоном и явное предпочтение отдавалось свободным профессиям. Как писал Белинский, “Титло поэта, звание литератора у нас давно уже затмило мишуру эполет и разноцветных мундиров”.

Так что относились к “Табели о рангах” разные слои общества по-разному. Одно, однако, стало, по крайней мере к середине 19-го века, очевидным: продвижению достойнейших она не способствует. Поэтому при каждом новом царе, начиная, как мы видели, с Павла и кончая Александром III, вставал вопрос об ее отмене. Встал он, разумеется, и в начале царствования Александра II.

При этом суровая критика системы чинов исходила не только извне, но и из самих правительственных кругов. В этой связи трудно удержаться, чтобы не повторить приводимую Шепелевым обширную выписку из записки барона МА. Корфа, поданной им в Совет министров в 1862 г.: “по единогласному признанию, вредное влияние чинов состоит особенно в том, что они образуют из служащих какую-то отдельную, разобщенную с прочим населением касту, которая живет своею собственной жизнью, считает себя выше остального общества и на которую общество также смотрит как на что-то чуждое и почти враждебное. Среди этой касты постоянно питается и поддерживается чувство самого ложного честолюбия, жажда к повышениям и внешним отличиям... Человек, который мог бы с успехом заняться любимым ремеслом или промыслом, поступает на казенную службу и бедствует на ней десятки лет единственно потому, что эта служба ставит его на искусственные ходули в обществе и ласкает его воображение обманчивой картиной иногда отдаленных, но все-таки возможных повышений и отличий. Однажды предавшись этому влечению, однажды надев виц-мундир, он с трудом снимет его и решится сесть за рабочий инструмент или прилавок. Редко решатся на то и сын, и внук его, и таким образом размножаются целые поколения самой несчастной породы нищих во фраке”. Иными словами, Корф считал серьезным пороком то же самое, что принадлежавший к одному с ним правительственно-придворному кругу Уваров полагал достоинством.

Знаменитый диссидент той эпохи, политический эмигрант князь П. Долгоруков изъяснялся еще резче: “Император... лишен права... выбирать себе чиновников. Чтобы занять в России некую должность, надобно обладать соответствующим чином... Это учреждение являет собою крепчайшую гарантию ничтожества, низкопоклонства, продажности, посему изо всех реформ эта более всего ненавистна всесильной бюрократии. В России достоинство человека есть великое препятствие в его служебном продвижении... тогда как негодяй или полукретин, который ни разу не покинет службы, в конце концов достигнет в ней чинов высочайших”.

Разумеется, Александр начал с образования “комисии” -- особого Совещательного собрания. Собрание осудило манию чинов, рост числа и влияние бюрократии, взяточничество и другие ее пороки, а также предложило реформу всей системы управления, включавшую, в частности, с одной стороны, желательность отмены “Табели”, но лишь после значительного увеличения жалованья чиновников. В результате жалованье за время царствования Александра возросло в среднем в два раза, но “Табель” осталась в неприкосновенности.

То же повторилось и при его сыне. Он также учредил в начале своего царствования Особое совещание, которое признало необходимым отменить чины, поскольку они стали явной архаикой, утратившей всякое положительное значение, а лишь стимулируют уродливое чинопочитание, не стесняющийся в средствах карьеризм, приводят в госслужбу людей беспринципных, обладающих вместо необходимых деловых и моральных качеств только неукротимым желанием любым путем “выбиться наверх”. Главным выводом Совещания стало предложение о слиянии чинов с должностями. Царь поначалу поддержал его. Помимо прочего, у него были свои счеты к чиновничеству: он считал, что реформы отца способствовали распространению в бюрократических сферах антиправительственных настроений и либеральной крамолы. При этом опасения Александра, в отличие от аналогичных подозрений его деда Николая, который всюду видел призраки революции, имели под собой реальные основания. Александр, как и его дед, поначалу предполагал удобным выкорчевать чиновничий либерализм вместе с “Табелью о рангах”.

Но когда заключение Совещания было разослано на отзыв главам министерств и ведомств, все повернулось иначе. Подавляющее большинство министров высказалось против отмены чинов. При этом их аргументы, в сущности, повторяли доводы Уварова: чин-де возвышает его обладателя над прочими подданными.

И известный своей твердостью император, столкнувшись с оппозицией аппарата, растерялся. Об этом свидетельствует хотя бы его записка одному из наиболее влиятельных сторонников отмены чинов члену Государственного совета А. А. По-ловцову. Он вопрошает: “По-видимому, чиновничество желает провалить дело, а я этого не желал бы. Что делать и как повести дело, чтобы добиться результата?” Решение найдено не было. Император оказался бессилен. Сопротивление бюрократической корпорации оказалось сильней царской воли. Кастовое сознание чиновников препятствовало приливу в госаппарат “свежей крови”.

Только С.Ю. Витте добился для своего ведомства -- Министерства финансов -- исключения, получив право принимать сотрудников, в том числе и на достаточно высокие должности, вне зависимости от их чина и происхождения, лишь при условии наличия у них высшего образования.

Новая же комиссия по совершенствованию гражданской службы была, по сложившейся уже традиции, образована в начале царствования Николая II, в 1895 г., на сей раз -- при Госсовете. Но, в отличие от прежних, она работала неспешно. Видимо, царь ее не подгонял. Свой доклад она представила лишь через 6 лет, в 1901 г. Содержавшиеся в нем предложения были наименее радикальными за все 100 лет работы подобных комиссий. На сей раз, даже на этой стадии не был поставлен вопрос ни об отмене чинов, ни об упразднении сословного ценза. По существу, предлагалось лишь заменить при чинопроизводстве принцип выслуги лет принципом поощрения за заслуги, а также восстановить отмененный полвека назад образовательный ценз для чиновников. При этом комиссия использовала в качестве аргумента довод, звучавший в начале 20-го века, т. е. почти накануне первой революции, вопиющим диссонансом с настроениями большей части образованного общества: чин-де суть проявление царской милости по отношению к любому подданному независимо от его сословия. Общий дух выводов комиссии отражал присущую тому времени высокую степень отчуждения власти от общества. Однако даже для принятия таких полумер у правительства не хватило политической воли. Лишь после революции, в 1906 г., был принят закон об отмене сословного принципа при получении чинов и замене его критерием образования. Но сами чины опять сохранились.

Временное правительство в августе-сентябре 1917 г. подготовило проект постановления “Об отмене гражданских чинов, орденов и других знаков отличия”, но не успело его утвердить. “Окон-чательное решение вопроса” произошло лишь после прихода к власти большевиков. Но это уже другая тема.

История же советской госслужбы -- тема особая. Подытоживая, можно сказать, что современная российская государственная служба получила неоднозначное, т. е. не во всем плохое, наследие, заслуживающее серьезной аналитической “инвента-ризации”. Впрочем, ее нынешнее состояние, а также противоречивые тенденции ее развития -- тема специального разговора. В целом, думается, необходима ее очень серьезная модернизация, главным вектором которой должно быть приведение ее в соответствие с требованиями рыночного и демократического общества. Пока этого, увы, не происходит.

В частности, полагаю, что нам не обойтись как без пересмотра вековечной российской традиции доминирования государства над обществом, так и без отказа от традиции фетишизации чинов. Вместо этого нам нужно создать подлинно ГРАЖДАНСКУЮ (сivil) службу, ответственную не перед партией, не перед “Хозяином”, пусть даже демократически избранным, а перед оплачивающим ее деятельность обществом.

Последние годы, к сожалению, превалировала другая тенденция -- возрождения духа и атрибутов традиционной российской “государевой службы”. В частности, управление госслужбой находится сейчас в компетенции Администрации президента, где для этой цели образована специальная структура. И президент, подобно царю, своими личными указами присваивает гражданским служащим очередные звания, плодя “генералов” и “полковников” от госслужбы и тем самым возрождая архаичные, явно неуместные для современного и считающего себя демократическим общества нормы и порядки.

Салтыков-Щедрин когда-то с горечью заметил, что из всех европейских достижений мы заимствовали лишь деление людей на ранги, от чего на самом Западе, к тому же, уже отказались. Прошел еще век с четвертью, но ситуация в этом отношении, похоже, не слишком изменилась. Думается, что устойчивость подобных традиций, переживающих радикальные изменения как в “базисе”, так и в “надстройке”, -- одно из серьезных препятствий на нашем пути к открытому демократическому обществу. Суждено ли нам пройти этот путь, во многом зависит от нашей решимости, настойчивости и умения в их преодолении.

2. Государственный аппарат России в XVI веке

На рубеже XV-XVI вв. завершился процесс объединения земель Северо-Восточной Руси под властью Москвы.

По своей форме Российское государство первой половины XVI в. было сословной монархией. Свою власть в стране великий князь фактически делил с удельными и служилыми князьями, боярской Думой как органом власти феодальной аристократии и церковью как органом власти духовенства.

В первой половине XVI в. наблюдается тенденция ограничения власти кормленщиков: 1) Сроки кормлений сократились до 1-3 лет. 2) Получает распространение и укрепляется институт городовых приказчиков, которые занимаются военно-административным управлением на местах. Назначаемые великим князем из поместного служилого дворянства, городовые приказчики не зависели ни от наместника, ни от боярской Думы, а подчинялись непосредственно великому князю. 3) В 1539-1541 гг. началась губная реформа.

Первые годы правления Ивана IV делятся на два периода: регентство Елены Глинской, вдовы Василия III (1533-1538 гг.), и боярское правление (1538-1547 гг.). Этот термин принят в исторической литературе для обозначения управления Российским государством враждующими придворными партиями Шуйских, Бельских, Воронцовых, Глинских, сменявших друг друга у власти после смерти в апреле 1538 г. Е. Глинской.

Внутренняя политика в годы боярского правления была противоречивой. В процессе централизации государства были ликвидированы уделы братьев Василия III - князей Юрия Дмитровского и Андрея Старицкого (оба погибли в тюрьме); проведена денежная реформа (1535-1541 гг.); первый этап губной реформы (1539-1541 гг.), верстание поместьями поместных феодалов (1538-1539 гг.), описаны земли в большинстве районов страны (1536-1544 гг.); упорядочивались землевладение и государственное обложение. В то же время помимо расхищения земель боярами и княжатами, непомерного роста феодальной эксплуатации произошло ослабление центрального и местного аппарата управления, который был расшатан междоусобными распрями отдельных группировок придворной знати, боровшихся за чины и звания. Бесчисленные местничества ослабляли русскую армию. Мздоимство и неправый суд царили в центре и на местах. Окончание боярского правления обычно связывали с воцарением (январь 1547 г.) Ивана IV и формированием правительства компромисса (1549 г., Избранная рада). Иное мнение имеет по этому вопросу Р.Г. Скрынников.

Важным событием в политической жизни страны было принятие 16 января 1547 г. Иваном IV титула царя. Люди средневековья представляли мировую политическую систему в виде строгой иерархии. Согласно византийской доктрине, центром Вселенной была Византия, воспринявшая наследие Римской империи. На Руси «царями» называли византийских императоров. Позже, когда Русь после своего поражения была включена в новую для себя политическую систему - империю великих монгольских ханов, русские князья перенесли титул «царя» на татарских владык. Падение Золотой Орды и крушение Византийской империи в 1453 г. положили конец как вполне реальной зависимости от татар, так и старым представлениям русских относительно высшей власти греческих «царей».

Русское политическое сознание отразило происшедшие перемены в новых доктринах, самой известной из которых стала теория «Москва - третий Рим». Согласно ей московские князья выступали прямыми преемниками властителей «второго Рима» - Византии. Уже дед Ивана IV Иван III именовал себя «царем всея Руси». Правда, он воздержался от официального применения этого титула, не рассчитывая на то, что соседние государства признают его за ним. Иван III употреблял этот титул только в отношениях с Ливонским орденом и некоторыми немецкими князьями. Известен также эпизод, когда в 1498 г. Иван III «венчал на царствие» своего преемника - внука Дмитрия. Однако меньше чем за год Дмитрии Иванович оказался в опале у своего деда. Его царское венчание было отменено, а сам он, как и его мать, оказался в темнице. Коронация Ивана IV в глазах самого князя и большинства его подданных стала начальной вехой самостоятельного правления Грозного. Благодаря царскому титулу Иван IV вдруг явился перед своими подданными в роли преемника римских кесарей и помазанника Божьего на земле. Постепенно в обиход современников вошло словоупотребление «Московское царство».

За период с середины XV до середины XVI в. территория России увеличилась более чем в 6 раз. Население страны в конце XV в. составляло примерно 5-6 млн. человек, в середине XVI в. - около 9 млн. человек (по другим данным - 6-7 млн. человек).

Государственная централизация, как показывает исторический опыт, является необходимым этапом поступательного развития общества и внутренней закономерностью эволюции самой государственности. Оптимальное соотношение между централизацией и децентрализацией - сложная теоретическая и практическая проблема, которая должна решаться по-разному для тех или иных обществ и тех или иных стадий их истории,

Работы Л.В. Черепнина, A.M. Сахарова, Д.А. Альшица, А.А. Зимина и других исследователей свидетельствуют об отсутствии в исторической науке единой точки зрения по вопросу хронологических рамок формирования централизованного государства в России. Так, Л.В. Черепнин считал, что процесс централизации нарастал на протяжении XIV-XV вв. и завершился к концу XV в. вместе с образованием территории единого Российского государства. В 50-е гг. эту точку зрения разделял и А.А. Зимин, который, в частности, писал: «Конец пятнадцатого века ознаменовался созданием Российского централизованного государства». Однако в последующем А.А. Зимин пересмотрел эту точку зрения. Он утверждал, что следует избавиться от переоценки степени централизации государственного аппарата в России на рубеже XV-XVI вв. Объединение земель под великокняжеской властью, по мнению автора, еще не означало создания централизованного государства. Это - только единое государство.

Ряд факторов не позволяет охарактеризовать сложившуюся в тот момент систему управления страной как централизованную: 1) неразвитость общегосударственных органов власти (дворец и казна) и отсутствие в них строгого разграничения функций; 2) центральные органы управления не только не дублировались на местах, но и не имели там своих представителей; 3) сохранявшиеся удельные княжества; 4) кормленщики; 5) местничество; 6) относительная самостоятельность церкви.

Видимо, есть два способа управления большими территориями: первый - когда значительную роль играет местное самоуправление, выбранное населением и отчасти контролируемое из центра. Второй способ - сверху донизу всеведущая административная власть, которая подавляет всяческое самоуправление. В ряде стран Запада пошли первым путем: короли плюс парламенты, городские и провинциальные общины, суды и т.п. Россия в период правления Ивана Грозного (1533-1584 гг.) окончательно выбрала второй путь.

Многие историки усматривают альтернативу установлению единоличной власти Ивана IV в том историческом пути развития, который был намечен реформами правительства Адашева в 1549-1560 гг. В состав Избранной рады [9] входили князья И.Ф. Мстиславский, В.И. Воротынский, Д.Ф. Палецкий, Д.И. Курлятев, дьяк И. Висковатый, печатник Н.А. Фунтиков и другие. Не входили в состав правительства, но оказывали большое влияние на всю правительственную деятельность конца 40-х - начала 50-х гг. XVI в. митрополит Макарий и протопоп Благовещенского собора Сильвестр.

Основные шаги и направления деятельности Избранной рады: а) созыв Земских и церковных соборов; б) создание центральных органов государственного управления - приказов; в) Судебник 1550 г.; г) частичное ограничение местничества в 1550 г.; д) Уложение о службе 1555-1556 гг.; е) отмена кормлений в результате губной и земской реформы; ж) ограничение церковного землевладения.

Для обсуждения важнейших вопросов внешней и внутренней политики с середины XVI в. стали созывать Земские соборы. Исследователи отмечают их генетическую связь с предшествующими институтами. Земские соборы, требовавшие участия представителей господствующего класса всей земли, в какой-то мере заменяли княжеские съезды и вместе с Боярской думой унаследовали их политическую роль. В то же время Земские соборы - это орган, пришедший на смену вече, восприняв традиции участия общественных групп в решении правительственных вопросов, но заменив присущие ему элементы демократизма началами сословного представительства. Наименование, некоторые организационные и процедурные формы Земские соборы получили от церковных, которые появились раньше их.

В XVI в. Земский собор как учреждение лишь формировался и первоначально не имел ни четкой структуры, ни четкой компетенции. Практика созыва и порядок заседаний, тем более состав собора не были строго регламентированы и изменялись. Установить четкие различия между собственно Земскими соборами и более или менее широкими совещаниями соборной формы (такие совещания были типичны для правительственной практики той поры) не всегда возможно. Отсюда споры о том, сколько соборов было в XVI-XVII вв. Л.В. Черепнин за период с 1549 по 1684 г. насчитал 57 Земских соборов (из них при Иване Грозном - 6, при Федоре Ивановиче - 3), но предполагает, что в действительности их было больше. В памятниках XVI в. термин «земский собор» не встречается. Он редко употребляется и в XVII столетии. Документы XVII в., трактующие о созыве земских соборов, чаще говорят просто «собор», «совет», «земский совет».

Что же такое Земский ...