Брачно-семейные отношения в Западной Европе в период Средневековья

Косвенно о высокой детской смертности свидетельствует и средняя численность выживших (т.е. доживших по крайней мере до подросткового возраста) детей в крестьянских семьях. Этот показатель важен, кроме того, для оценки перспектив прироста населения.

Остановимся на нем подробнее.

По полиптику марсельской церкви, на одну детную семью старшего поколения приходится 3,8 ребенка, у молодых, в семьях которых детородный период еще в разгаре,-- по 2,3 ребенка. В среднем на малую семью -- соответственно 3,3 и 1,0. Оценивая эти данные, следует учитывать, что Марсельский полиптик единственный, где указывается возраст ребенка и где среди детей фигурируют безымянные «грудные» (ad uber). Не исключено, что относительное обилие детей у крестьян этого аббатства объясняется учетом и самых маленьких -- от грудных до 3--4 летних, очень значительная часть, которых не доживет до взрослого возраста. В других каролингских полиптиках, в которых упоминаются крестьянские дети, полнота их описания явно ниже. Младенцы отсутствуют полностью. Преобладают дети, пережившие наиболее уязвимый период раннего детства, их число ближе соответствует числу «выживших» детей. Неполнота описания детей в этих полиптиках обусловливается, однако, не только игнорированием младенцев. Старшие дети, создавшие собственные семьи или же хотя бы приобретшие статус совладельцев по отношению к своим родителям, как правило, выпадают из описания. Они фигурируют в политиках в качестве самостоятельных хозяев. Их родственную связь с родителями удается восстановить лишь с помощью специального антропонимического анализа и далеко не во всех случаях. Поэтому прямые данные этих полиптиков характеризуют явно заниженное число выживших детей. Так, по полиптику Ирминона в среднем на семью приходилось примерно по 1,6 ребенка (причем, как и в отношении бездетности, этот показатель ухудшался вместе с понижением социального статуса крестьянина). Если же учесть старших отделившихся детей, это число, по нашим подсчетам, следовало бы увеличить, минимум на 0,5. В том, что при этом не будет допущено преувеличения средней численности выживших детей, удостоверяют подсчеты среднего числа детей в детных семьях. По полиптику Ирминона, оно составляет 2,9, по реймсскому полиптику -- 2,8 ребенка. Скорректированная с учетом отделившихся старших детей средняя численность детей на малую семью -- 2,1 намного уступает этим показателям.

Явно заниженную оценку численности детей содержат и суммарные данные Сен-Жерменского и Реймсского полиптиков о соотношении детей и взрослых. По первому из этих полиптиков, число детей составляло 105,7% числа взрослых, по второму-- 105,1%, Поскольку отделившиеся от отчих семей старшие дети включены в число взрослых, последнее явно преувеличено, а число детей соответственно преуменьшено. Какому ежегодному приросту населения соответствует это преуменьшенное соотношение поколений? Принимая за длину поколения интервал в 25 лет, получаем ежегодный естественный прирост в 0,2--0,22%.

Эти данные не позволяют согласиться с предпринимавшимися в течение последних 10--15 лет попытками констатировать, основываясь на материалах использовавшихся выше полиптиков, стагнацию или даже спад населения в каролингской Франции IX в.

Необоснованность этих попыток тем более явна, что они не предусматривали необходимой дифференциации разных поколений «взрослых».

Выявленные по каролингским полиптикам IX в. данные о средней численности детей на семью подтверждаются и некоторыми другими, в первую очередь актовыми, материалами. Судя по ним, можно предполагать небольшое увеличение средней численности выживших детей в семье в период с VIII по X в. с 2,2 в VIII в. до 2,8 в IX в. и до 3,0 в X в.

С учетом же неполноты описания детей в актах можно предполагать, что общее число детей у крестьян составляло (на детную (семью) в VIII в. около трех, в IX в. более трех, в X в. около четырех. Из которых до взрослого возраста доживали в VIII--IX вв. около двух, а в X--XI вв. около трех детей. Аналогичны наблюдения А. Делеажа, изучавшего бургундские памятники IX--X вв.: из 169 учтенных крестьянских домохозяйств семейные пары были в 135(79%) из них; из числа женатых бездетными были лишь 7(5%) крестьян; среднее число детей (на детную семью) около трех детей. Примерно ту же цифру -- 2,8 -- называет М. Делош, подсчитавший число детей в 762 семьях, упоминаемых в Реймсском картулярии. Сходные оценки дают Ф. Лот, Ж. Дюби, П. Гийом и Ж. Пусу и другие исследователи. Как видим, есть немало оснований оспорить чересчур пессимистические оценки демографической ситуации IX--X вв., которые были предложены в 70--80-х годах Ж.П. Брежи, Ж. Вердоном, Ж.П. Поли, Д. Херлихи, Р. Фоссье и др.

Все это, однако, не значит, что реальное число выживших детей на семью было во всей Франции таким же, как в только что приведенных случаях. Уже отмечалось, что дошедшие до нас политики, картулярии и иные описания в своей основной массе отражают ситуацию главным образом в наиболее интенсивно развивавшихся местностях. Социально-экономический и демографический рост в целом во Франции VIII--X вв. был, несомненно, ниже. Но даже если прирост населения составлял в среднем хотя бы половину той заведомо заниженной цифры, которую мы приводили -- не 0,2% в год, но лишь 0,1% в год, -- то и в этом случае можно констатировать известный прогресс. Видимо, уровень выживаемости детей в целом все же превышал уровень детской смертности, сколь бы последний ни был значителен.

Что касается среднего возраста смерти взрослых, то его определение для каролингского времени наталкивается на почти непреодолимые трудности. Это же следует сказать и о средней продолжительности жизни. Не располагая серийными данными, исследователь, стремящийся определить абсолютную величину этих параметров, обречен на произвольные допущения. Источники информируют пас -- и то весьма ненадежно -- о возрасте смерти отдельных представителей знати, да о редкости среди них людей старше 45--50 лет. Так, известно, что из 28 меровингских королей (от Хлодвига до Теодорика IV) перевалили за 50-летний рубеж лишь трое. Каролингские короли жили как будто бы дольше; неясно, однако, отражал ли этот факт общее увеличение продолжительности жизни или же только упрочение политической стабильности, помогавшее каролингским королям чаще умирать в собственной постели. Еще менее достоверны раннесредневековые данные, касающиеся церковных иерархов, якобы доживавших благодаря «праведной жизни» до совершенно сказочного возраста. Отказываясь от установления продолжительности жизни в каролингское время в абсолютных цифрах, как и от точного измерения некоторых других демографических параметров, мы считаем более продуктивным выявлять хотя бы заведомо заниженную величину таких показателей. Именно этому служило проделанное выше определение минимальной численности детей, минимального соотношения детского и взрослого поколений, минимального ежегодного прироста. Подобную же цель преследует обзор косвенных данных о продолжительности жизни и ее различиях у мужчин и женщин.

Обратим, прежде всего, внимание на тот факт, что люди каролингского времени мало говорят о своих внуках (nepotes), дедах или бабках. Более того, самое понятие «nepos» сохраняет явную амбивалентность и подразумевает чаще племянника, чем внука. Не свидетельствует ли это о том, что внуки вообще сравнительная редкость? Вероятно, не случайно деды и бабки упоминаются преимущественно в качестве покойных прародителей. (Это характерно, в частности, для памятников повседневной практики -- актов, поместных описей, дидактических сочинений.) Видимо, дожить до собственных внуков (и стать дедом или бабкой) удавалось тогда очень немногим.

Этот факт в сочетании с тем, что известно о возрасте первого брака, позволяет ориентировочно оценить обычную длительность жизни. Если, вступая в брак около 15--20 лет, люди, редко доживали до внуков, значит, они столь же редко умирали позднее 35--40 лет. Естественно, что Беда Достопочтенный в свои 60 лет казался современникам древним старцем, а то, что Карл Великий достиг 72-летнего возраста, представлялось его биографу Эйнхарду просто чудом.

Что касается различий в продолжительности жизни мужчин и женщин, то на первый взгляд сведения об этом выглядят более конкретными. И в актах, и в описях, и в генеалогиях VIII--X вв. обнаруживается преобладание числа вдов над числом вдовцов: в ряде местностей оно оказывается двукратным. К сожалению, однако, это соотношение парадоксальным образом не согласуется с численностью в тех же местах взрослых мужчин и женщин, так же как и с соотношением мальчиков и девочек: в обоих последних случаях обнаруживается явное преобладание лиц мужского пола. Констатация этого противоречия и анализ его истоков побудили специалистов отказаться от того, чтобы видеть в превышении числа вдов над числом вдовцов свидетельство большей продолжительности жизни женщин. Это превышение связывают как с более ранним вступлением женщин в брак (вследствие чего жены были, как правило, моложе своих мужей), так и со сравнительной сложностью для многих вдов вступить в повторный брак. Действительное же соотношение уровня смертности лиц разного пола считается более обоснованным определять по сопоставлению их численности в том или ином возрастном классе. Так явное преобладание мужчин среди взрослых специалисты связывают преимущественно с высокой смертностью женщин при родах.

Не оспаривая влияния этих моментов на среднюю продолжительность жизни женщин, мы, тем не менее, не считаем их достаточными для характеристики половозрастных различий в смертности и особенно для их объяснения. Обратим, прежде всего, внимание на тот факт, что численное неравенство полов в крестьянской среде обнаруживается уже в детском возрасте. Судя по ряду поддающихся статистической обработке памятников, число мальчиков намного превышает число девочек. Видеть причину этого только в недоучете девочек трудно (хотя он, несомненно, имел место). Такой недоучет можно предполагать, например, в актах или хрониках, где при описании семей женское потомство подчас просто игнорируется. Гораздо менее вероятен он в полиптиках, где лица женского пола выступали как субъекты обложения специфическими повинностями, так что недоучет девочек угрожал землевладельцу фискальными потерями. Между тем именно в полиптиках доля девочек среди детей особенно часто уступает (порой в полтора и более раза) доле мальчиков. Численное неравенство полов в крестьянстве закладывалось, таким образом, в детстве.

Американская исследовательница Э. Коулмен предложила в свое время объяснять это недостаточной заботой родителей о выхаживании новорожденных девочек, что могло обрекать их на смерть. Уязвимость использованной Коулмен методики и ошибки в подсчетах вызвали справедливую критику ее построений. Не подтвердились и тезисы Коулмен о прямой зависимости доли мальчиков в крестьянских семьях от земельной обеспеченности семьи, числа детей в ней или же обширности домохозяйства. Тем не менее, мысль о различии родительских забот о новорожденных мальчиках и девочках находит подтверждения.

Так, в ряде владений, фигурирующих в каролингских описях, обнаруживается (вопреки исследовательнице Коулмен) обратная зависимость между долей в семье мальчиков и общим числом детей в семье. Подобная зависимость могла сложиться при условии, что в молодых семьях берегли прежде всего новорожденных мальчиков; лишь по мере того как они подрастали, семья проявляла достаточную заботу и о девочках, добиваясь их выхаживания; соответственно доля девочек оказывалась выше в семьях с большим числом детей. В дальнейшем же соотношение численности полов в крестьянских семьях несколько изменялось: при переходе во взрослый возраст доля лиц женского пола, судя по некоторым описям, увеличивалась. Видимо, это отражало более высокую на данном возрастном этапе смертность мужчин, чем женщин; в результате разрыв в численности женщин и мужчин сокращался, хотя и не исчезал.

Итак, в крестьянской среде можно предполагать повышенную смертность девочек в младенчестве и, наоборот, более высокую смертность лиц мужского пола во взрослом возрасте. Не исключено, следовательно, что смертность женщин при родах могла по величине до некоторой степени «перекрываться смертностью взрослых мужчин (из-за участия в военнополитических конфликтах, особо тяжкого труда, меньшей сопротивляемости ряду болезней и др.). В целом же продолжительность жизни крестьянок, видимо, уступала продолжительности жизни крестьян-мужчин, что и отражалось в превышении доли этих последних среди зависимого населения. Что касается знати, то разрыв в возрасте смерти между мужчинами и женщинами в этой среде был, возможно, еще меньшим, чем у крестьян. Угроза гибели мужчин в военных столкновениях была еще выше; отказ от выхаживания новорожденных девочек менее вероятен; условия родов лучше.

Гипотетический характер этих суждений очевиден. Базы для каких бы то ни было абсолютных оценок они явно не создают. Соотношение главных составных элементов режима воспроизводства населения (РВН) -- брачности, рождаемости, смертности -- обеспечивало, как мы видели, в целом положительную демографическую динамику (хотя и крайне медленную). Можно предполагать, что этому в первую очередь способствовали очень высокая брачность, низкий возраст первого супружества, ничем не ограничиваемая рождаемость. Огромная детская смертность сводила репродуктивные потенции общества почти на нет. Малая продолжительность жизни усугубляла ситуацию.

Отметим лишь, что на нынешнем уровне знаний меньше всего оснований предполагать сокращение в течение VIII--X вв. уровня смертности. Так, мы не располагаем свидетельствами, которые позволили бы констатировать какие бы то ни было изменения в подходе к детству и ребенку, в навыках выхаживания детей, в отношении к смертности и в витальном поведении.

Сам уровень брачности в средневековом городе был существенно ниже, чем в деревне, и колебался в пределах от 30% до 50%: в провинциальных английский городах. Например, в 1377 г. он составлял в среднем около 40%, в Лондоне- 33%, во Флоренции - 34 %.

Какие факторы оказывали наиболее ощутимое воздействие на изменение коэффициента рождаемости в городской популяции? Здесь следует отметить войны, голод, эпидемии. Самым сильным было влияние резких колебаний в уровне смертности в эпидемический период. Во время эпидемии рождаемость сокращалась и оставалась низкой в следующем году, зато в этот год возрастало число браков, и, естественно, на второй и на третий год отмечалось значительное увеличение числа рождаемости. Вследствие эпидемий, преждевременно уносящих с собой старшее поколение, создавались условия, способствующие снижению брачного возраста и дающие шанс тем, кто в других условиях был обречен на безбрачие. Естественным результатом омоложения брака и роста уровня брачности было повышение рождаемости.

Губительная эпидемия чумы в 1348-1350 гг., названная народами потрясенной Европы Великим Мором или Черной Смертью, была самой грандиозной эпидемической катастрофой средневековой эры, а, возможно, и всей истории человечества до наших дней. Великий Мор за три года своего шествия по Западной Европе опустошил ее, унеся в небытие каждого третьего, около 25 млн. человеческих жизней. К примеру, по сообщениям хронистов город-гигант Флоренция уже в первые полгода - весной и летом-потеряла треть населения, а всего Черная Смерть, по разным оценкам, унесла жизни от 50 до 70 % его жителей. В главном французском порту - Марселе смертность достигла 50 - 60 %. В Париже ежедневно умирало около 800 человек.

Пожалуй, единственным способом спасения от чумы было ограничение контактов или бегство из охваченного эпидемией города в сельскую местность, как поступили, в частности, молодые патриции из «Декамерона» Боккаччо. И хотя возбудители болезни не различали бедного и богатого, тем не менее, не приходится сомневаться, что огромные масштабы смертности от чумы были во многом подготовлены предшествовавшими голодными годами, эпидемическими заболеваниями и физическим истощением малоимущих слоев населения.

Черная смерть завершила свой поход по Европе в 1351 г., нанеся по ее городам свой наиболее сокрушительный удар. На протяжении полутора последующих веков периодически повторяющиеся эпидемии купировали демографический рост во всех регионах Западной Европы. В городах они случались чаще, чем в сельской местности, и давали более высокие показатели смертности. В средневековых источниках XIV-XV веков фигурировали и другие эпидемии: оспа, дизентерия, инфлюэнца, сыпной тиф. Во второй половине XV века чума посещала крупные города каждые 1520 лет, а в некоторых, например, во Флоренции - каждое десятилетие.

Следующая после Черной смерти эпидемия 1361-1363 гг. получила название «вторая чума», или «детский мор». Она была второй и по уровню смертности в городах - около 20 %. В последующих волнах 1369-1479 гг. смертность обычно не превышала 15 %. Эпидемия 1400 г. унесла огромное число детей: 70 % всех погибших в итальянских городах приходилось на эту возрастную группу.

«Детский мор» свел на нет тот относительный прирост, который был достигнут за счет брачности и рождаемости через несколько лет после Черной Смертности. Повторные и более частые эпидемии (по 2-3 и даже 4 на следующие друг за другом поколения) не давали никакой возможности восстановить равновесие и выйти из кризиса.

Таким образом, по ряду причин, смертность в Средние века превышала все показатели и являлась очень высокой. Зачастую в многодетных семьях до 20 - летнего возраста доживали единицы. Никакого траура смерть детей не подразумевала в Средние века.

Традиционно, Средневековье называют патриархатом, но многие источники, переведенные на русский язык, показывают нам, что Средние века можно назвать и скрытым матриархатом. Жена, не смотря на всё приниженное положение в семье, была хитрой и находила пути управлять мужем. Муж в семье признавался полным властителем, управлял всем движимым имуществом, считался добытчиком. На плечи жены ложилось все хозяйство, рождение и воспитание детей, а, в случае, отсутствия мужа, то на жену ложились и все его обязанности. Женщина традиционно должна была хранить семейный очаг. Что касается рождения детей, то средневековая семья зачастую была многодетной, но не все дети доживали до глубоко сознательного возраста. Самого понятия «ребенок», «детство» не существовало, однако было понятие «маленький взрослый». Только лишь с XVI века ребенка стали считать членом семьи, которому просто необходимо должное внимание и воспитание. О детях стали думать и говорить. Недостаточно развитая медицина, гигиена, голод, болезни, эпидемии сказывались на высокой детской смертности.

моногамный средневековый правоспособность

Заключение

Изученный нами материал по теме «Брачно-семейные отношения в Западной Европе в период Средневековья» позволил прийти к следующему заключению.

Воззрения на институт брака и вообще на взаимоотношения полов пережили в эпоху Средневековья весьма глубокую эволюцию, которая содержала преодоление языческих представлений о браке и утверждение христианских представлений. От античности Средневековье восприняло остатки античной культуры в изложении первых христианских писателей. Но первые отцы церкви были строгими пуританами как в отношении института брака, так и в отношении с варварскими обычаями многоженства, конкубината, кровной мести. Победил институт современного нам брака, который только с X-XI веков освящался церковным таинством. До этого времени положение женщины определялось обычаями свободы связей в варварской семье, и женщина не была защищена от произвола мужчин -основателей рода. Вассальная привязанность жены к мужу не исключала отторжение неугодной жены от ложа, материальных благ, статуса мужа. В семьях отсутствовали понятия половой стыдливости. Об этом свидетельствуют проанализированные нами источники, которые переведены на русский язык и опубликованы в разный период времени.

Данная тема является недостаточно исследованной, это объясняется тем, что до недавнего времени были недоступны многие источники церковного происхождения. Во многих изданиях собран чрезвычайно ценный фактический материал, но развернутого историко-демографического анализа они не содержат.

На основе исследований выдающихся российских и зарубежных медиевистов, мы пришли к заключению, что в период Средневековья было общераспространенно мнение о том, что «средневековье - цивилизация мужчин». В то же время, ряд исследователей доказывает, что средние века были скрытым матриархатом, а когда-то в давние времена существовало даже некое «царство женщин». Идею о средних веках как о скрытом матриархате объясняют тем, что в сознании мужчин прочно сидела мысль, что женщины обладают некой тайной силой, знают будущее и могут влиять на него. Мужчина воспринимался в качестве главы семьи, руководителя рода. Жена должна была терпеть все, не говоря о том, что даже оправдывались измены мужа. По свидетельствам историков, женщина могла «делить с мужем ложе, но не трапезу». В глазах мужчины женщина была вещью, мебелью, сувениром, товаром, но только не человеческим существом, достойным уважения. Еще мыслители древности, жившие в VI - IV вв. до н.э., Аристотель, Сократ, Эзоп резко высказывались о сущности женщин. «Любовь к женщине - это яд», - говорил Сократ. Аристотель: «...женщина -это изуродованный от природы мужчина». Эзоп же был убежден что «огонь, женщина и море - три бедствия». Эти представления о женщинах очень ярко характеризуют их положение и в эпоху Средневековья. Иными словами, якобы мужчина не просто сильнее, умнее, он качественно лучше, поэтому его природа априори предназначена для того, чтобы властвовать, тогда, как природа женщины побуждает ее подчиняться.

После эпохи крестовых походов - XIII - XIV века - изменились воззрения мужчин на роль жены и женщины в обществе, быту и в любви. Расцвет идеализированного культа Дамы сгладил менталитет мужчин в отношении женщин. За женой признавались добродетели хранительницы домашнего очага, женщину вообще приучались платонически любить и восхвалять. Половые инстинкты получили узду, что не мешало мужчинам отрываться на простолюдинках и падших женщинах.

Это так же время расцвета городов. В городах жители, бывшие крестьяне, а теперь ремесленники, торговцы, купцы, бюргеры, патриции сформировали несколько тенденций в семейных ценностях. Ремесленники жили по нормам общины и правилам цеховой регламентации. Муж и жена трудились бок о бок на благо семьи. В городскую среду зажиточного или патрицианского населения постепенно проникали веяния куртуазного культа. Как правило, это были подражания благородным, но взаимосвязь была очевидной. Мостиком между феодальными и городскими представлениями о женщине служили городской дух свободы и литература средневековья (романы, поэзия), образованные интеллектуалы. Признание телесности и явное проявление эмоций не исчезли и в это время.

Период с XIV века ознаменовался в Европе глубочайшими социальными потрясениями - войны, голод, чума. В общем, и в среде дворянства, и в среде городской верхушки (не говоря уж об общественных низах) зарождалась глубокая неудовлетворенность реальностью, а это предвестник социальных и культурных сдвигов. Былые традиции жизни и быта нередко забывались. В изменившейся картине мира гораздо резче проступали критические мотивы, подвергались сомнению многие прежние ценности. Расцвет сатирических жанров в литературе был лишь одним из проявлений этого умственного движения эпохи. Однако в различных социальных и интеллектуальных группах переосмысление привычных представлений протекало по-разному. На уровне массового сознания неудовлетворенность реальностью толкала сплошь и рядом к переформулированию христианской картины мироздания.

В первую очередь, новые веяния зародились в среде интеллектуальной элиты (пример Кристины Пизанской и ее призывы к уважению сущности женщин и женского предназначения в семье и обществе), способной возвыситься до гуманистической переоценки всей системы ценностей. Но ее деятельность имела весьма ограниченные масштабы, свойственные ей представления нашли свое воплощение в литературе того времени.

Для большинства характерно безусловное принятие канона церковного брака, в XIV-XV вв. моногамный церковный брак - единственная принятая в массовом сознании форма брака. Большинство городского (да и сельского) населения демонстрирует еще большую требовательность к соблюдению основных элементов брачного канона, чем официальные богословы. Сурово осуждались городскими и сельскими массами прелюбодеяния супругов, особенно жен. Нетерпимостью характеризовалось и отношение к конкубинату. Действительность была, однако, намного сложнее. Воспринимая любые отклонения от брачного канона как заслуживающие осуждения, люди того времени все же, в своей массе, считали «грехи» подобного рода в известном смысле неизбежными. Посещение проституток считалось нормальным явлением, не требующим сокрытия. Противоречие между моральным осуждением отклонений от брачного канона и терпимостью к его нарушениям было одним из парадоксов массового средневекового сознания. Принципиальное осуждение всех нарушений церковного брака оказывалось совместимым с терпимостью к совершению отдельных из них.

О рыцарских идеалах, как и добродетелях прекрасной Дамы, продолжали, правда, писать или петь придворные поэты и барды. Те же мотивы звучали и в произведениях других жанров, в частности в поздних рыцарских романах. Но обыденная жизнь демонстрировала глубокий разрыв между содержанием подобных произведений и реальным поведением того же дворянства. Традиционный образ женщины как похотливой соблазнительницы и корыстолюбивой обманщицы, издавна сложившийся в христианской литературе, не имел теперь того «противовеса», каким объективно был для него на рубеже XII-XIII вв. образ благородной Дамы. Кризис рыцарского «культа Дамы» был, следовательно, одним из стимулов оттеснения идей куртуазной любви на третьестепенный план. Торжеству чувственности способствовали в XIV-XV вв. и другие обстоятельства. Среди них, в первую очередь, следовало бы упомянуть о возросшем влиянии низового пласта культуры с характерным для него представлением о естественности и оправданности всех воспроизводящих жизнь телесных контактов. Соответственно институт брака в массовой картине мира выступает в XIV-XV вв., прежде всего, как средство реализации чисто плотских связей.

Как известно, семейные отношения практически невозможны без бытовой сферы и уж тем более без детей. Нами были изучены исследования российских и зарубежных медиевистов, которые подробно описывают, как происходило воспитание детей в семье. Сама история детства, как выяснено, зародилась только в 1960-ом году, с выходом книги французского историка Филиппа Арьеса «Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке», но за этот небольшой промежуток времени хорошо исследованы как положение детей и отношение к ним родителей, так и их воспитание на протяжении всего Средневековья. По словам известного историка Жака Ле Гоффа, прагматичное общество едва замечало ребенка, не имея времени ни умиляться, ни восхищаться им. Ребенок - «маленький взрослый». Достойным внимания считался тот ребенок, который достиг семилетнего возраста. За семилетний рубеж ратовала и Церковь, утверждая, что всякий семилетка способен четко отличать добро от зла. На практике же, как только малыш мог обходиться без постоянной заботы матери или кормилицы, он принадлежал к миру взрослых забот и взрослых интересов.

Исследовав статистические данные рождаемости и смертности, можно сделать вывод, что в среднем рождаемость составляла около 35 человек на тысячу ежегодно. Женщина от 15 до 40 лет рожала 12--15 раз с интервалом в 1,5--2 года. Техника предохранения от беременности и аборты были преданы церковной анафеме и частично забыты. Деревенские акушерки шельмовались как ведьмы. Около 1/3 детей не доживало до пятилетнего возраста и, по меньшей мере, 10% умирали в течение месяца после рождения.

Таким образом, в эпоху Средневековья происходило становление классических брачно-семейных отношений. Для большинства людей характерно безусловное принятие канона церковного брака. Моногамный церковный брак - единственная принятая в массовом сознании форма брака, где главой семейства традиционно является муж. Многодетная семья, как выяснено, считалась нормальным явлением абсолютно для всех слоев общества. По ряду перечисленных причин детская смертность была весьма высока. Сложившиеся брачно-семейные отношения в период Средних веков получат свое развитие в эпоху Нового времени.

Список источников и литературы

1. Бедье Ж. Тристан и Изольда/ пер с франц. А.А. Веселовского. М.: Аргус, 1993. 192c.

2. Бернарт де Вентадорн. Песни / пер. В.А. Дынник. М.: Наука, 1979. 187с.

3. Боккаччо Джованни. Декамерон / пер. Веселовского А.Н. М.: Наука, 2011. 678с.

4. Жан де Нострдам. Жизнеописания древних и наиславнейших провансальских пиитов, во времена графов прованских процветших // Жизнеописания трубадуров/ отв. ред. Е.М. Мелетинский. М.: Наука, 1998. 735с.

5. Кристина Пизанская. Из «Книги о Граде Женском» / Пер. Ю.П. Малинина // «Пятнадцать радостей брака». М., 1991.

6. «Песнь о Роланде»/ пер. со старофр. Ю. Корнеева. М.: Художественная литература, 1976. 655с.

Размещено на Allbest.ru