Принцип индивидуализации юридической ответственности в российском праве X-XX вв. (историко-правовое исследование)

С течением времени, наряду с требованием установления «положения» преступника, в русском праве появились указания на необходимость выяснения в суде особенностей, характеризующих личность правонарушителя (XIII в.). Однако доминирующим был принцип права-привилегии, когда сословная принадлежность как виновного, так и потерпевшего играла решающую роль при определении ответственности. Это наиболее ярко проявилось в положениях судебников конца XV-XVI веков. Постепенно цели наказания, преследуемые ранним древнерусским законодательством - компенсация вреда и восстановление гармонии общественных отношений, стали вытесняться устрашением («чтобы, смотря на то другим неповадно было так делать», Судебник 1497 г.)

Все эти черты средневекового права полностью отразились в Соборном Уложении 1649 г., в которых усиливалось влияние формальных доказательств в процессе предварительного расследования и предания суду. Тяжесть содеянного стала доминировать над иными особенностями правонарушения и личности виновного и зачастую приводила к наказанию в соответствие с принципом талиона. Тем не менее, в Соборном Уложении были сделаны попытки персонализации ответственности, углубления понятия вины и дифференциации ответственности соучастников. При этом для индивидуализации ответственности были особо важно нормативное закрепление некоторых обстоятельств, выходящих за рамки состава преступления. Среди них особо ярко стали проявлять себя факторы, характеризующие личностные особенности сторон с точки зрения не только их сословности, но и выполняемых социальных ролей. Однако в судебниках и Уложении 1649 г. многие наказания не были конкретно определены. Все это приводило к неприкрытому произволу.

Анализ документальных источников показывает, что в области исполнения наказания элементы индивидуализации вначале проявились в монастырских тюрьмах, так как монастырское заключение было сопряжено не просто с лишением свободы (изоляцией), но (прежде всего) с покаянием и смирением. Спасение совершалось через телесные страдания и молитвы, объем которых налагался сообразно с личностью правонарушителя и его деянием, а в дальнейшем - в зависимости от особенностей поведения узника и, не выходящего за рамки сопроводительного документа, усмотрения архимандрита монастыря. При этом представителям «духовных правлений» предоставлялось право индивидуализации исполнения этого наказания, и они, «смотря каждого плоды покаяния, могут возложенные на них епитимии и уменьшать» (Указ от 23 августа 1770 г.). Что же касается основной массы мест лишения свободы, то там никаких специальных элементов индивидуализации исполнения наказания не предусматривалось.

Таким образом, вплоть до конца XVII века специальных элементов индивидуализации назначения и исполнения наказания практически не предусматривалось. Этим в какой-то мере и объясняется обычная для эпохи феодализма неопределенность и обезличенность наказаний.

В главе третьей - «Индивидуализация юридической ответственности и наказания в карательной политике России в начале XVIII - первой половине XIX вв.», формирующейся из четырех параграфов, отмечается, что для начала данного периода господствующей тенденцией было ужесточение карательно-репрессивных мер. Крайняя суровость законодательства проявлялась, в частности, в частом обращении к смертной казни, применении наказаний по принципу Талиона, использовании децимации и жребия, при которых никакой индивидуализации ответственности, естественно, не проводилось.

Со временем жестокость репрессивных мер стала тщательно дозироваться посредством казуистичной регламентации их осуществления. Такая регламентация, по мысли законодателя, должна была полностью подчинять себе не только процедуру определения вида и меры наказания в каждом конкретном случае, но и его исполнения. В этих целях впервые в российском законодательстве скрупулезно стали описываться критерии, которые должны были лежать в основе оценки преступного деяния и наказания за него. И хотя они далеко не всегда правоприменителями исследовались и учитывались со всей предписываемой тщательностью, тем не менее выступали определенными критериями соизмерения совершенного деяния и кары за него.

Анализ Артикулов Воинских 1715 г., позволяет говорить о том, что впервые была сделана попытка поставить наказание в прямую зависимость от степени вины, конкретных обстоятельств дела и личных качеств самого виновного (арт. 26-28, 42-43, 91, 170, 189, 195 и др.) Вместе с тем сохранились неопределенные санкции («наказать по рассуждению», «жестоко наказан быть»). Вопрос о возрасте привлечения к уголовной ответственности четко решен не был. В дальнейшем появились рекомендации о возможном смягчении наказаний в отношении лиц, не достигших возраста семнадцати лет. Это, естественно, вело к усилению индивидуализирующих начал применительно к несовершеннолетним правонарушителям.

В целом можно отметить, что законоположения петровского периода, стремящиеся максимально формализовать процесс правоприменения, практически не оставляли места судейскому усмотрению. Жесткая регламентация влияния того или иного критерия индивидуализации устраняла возможность оценки и учета отдельных обстоятельств и характеристик деяния и его субъекта. В итоге судейское усмотрение превращалось в произвол, а необходимость индивидуализации ответственности - лишь в конкретизацию вида наказания и (позднее) определение его меры в строго определенных законом рамках.

Усложнилась система наказаний, появилось разделение на основные и дополнительные наказания, что также было направлено на обеспечение индивидуализации ответственности правонарушителя. Определенное развитие получила пенитенциарная система. При Петре I в России впервые появились специальные учреждения для нищих и бродяг - смирительные дома (цухтгаузы). Все шире применявшаяся ссылка решала несколько задач: колонизации новоприобретенных земель, удаления из центральных областей преступного элемента, а также в какой-то степени экономии мер уголовной репрессии. Несмотря на разновариантность применения, абсолютно никакой осмысленной индивидуализации исполнения наказания в виде ссылки не было.

Содержание в тюремных учреждениях в XVIII в. было тягостным и мучительным. Тюрьмы всегда были переполнены; старые и молодые, мелкие правонарушители и особо опасные преступники находились в одном помещении, нередко без разделения полов. Зачастую применялись различные кандалы и оковы (рогатка, «стул», цепи). Индивидуализация исполнения наказания в виде лишения свободы сводилась преимущественно к усилению либо смягчению физических страданий арестантов. В этом пенитенциарная практика XVII-XVIII вв. достигла значительных успехов («тесные» и «готовые» оковы). Различного рода нарушения порядка и условий отбывания заключения влекли телесные наказания и ужесточение содержания (дополнительное оковывание).

При ближайших преемниках Петра I наметились некоторые изменения в сторону гуманизации и демократизации общественных отношений. На смену смертной казни пришли телесные наказания. При этом зачастую терялась всяческая связь с особенностями содеянного как главного основания для наказания. Например, нередко всем признанным виновными за одно и тоже преступление суд выносил совершенно разные по тяжести наказания: пригодных к дальнейшей работе наказывали плетью, а непригодных - кнутом, так как для службы пользы от них уже никакой не ожидалось.

В целом репрессивность карательных мер российского самодержавного государства, пик которой приходится на петровскую эпоху, была характерной для всего XVIII века. Тем не менее именно в петровскую эпоху проявилось стремление законодателя поставить само применение наказания и его меру в зависимость от степени вины, обстоятельств конкретного дела и личных свойств субъекта. Так, в Артикулах Воинских 1715 г. впервые нашли свое отражение обстоятельства, которые должны были насколько возможно (в существующих условиях) помочь тщательно соизмерить тяжесть совершенного преступления, особенности виновного, обстоятельства, характеризующие специфичность данного деяния по сравнению со сходными, и кару за него. Тем самым - ограничить практически безбрежное судейское усмотрение и повсеместный палаческий произвол.

Для периода второй половины XVIII - первой половины XIX вв. стало характерно явное обострение экономических, социальных, политических противоречий внутри государства, расширение международных связей, проникновение идей западных гуманистов. Данные обстоятельства привели к осознанию необходимости исследования сущности основных институтов права и их дальнейшего совершенствования. Особенно это касалось попыток более подробной разработки элементов субъективной стороны преступления, являющихся важнейшими критериями индивидуализации юридической ответственности и наказания. Прежде всего института вины, побудительных мотивов совершения правонарушений, а также целей наказания в свете складывающихся новых основ правовой политики государства в сфере борьбы с преступностью, интуитивно ощущающей влияние социальных факторов на совершение преступлений и необходимость их учета при наказании виновных.

С конца XVIII века устрашение как цель наказания начала последовательно подвергаться осуждению и в результате многолетних дискуссий сформировалось качественно новое видение целей наказания - исправление и предупреждение. Личность виновного как критерий индивидуализации наказания все больше начала определять порядок применения карательных мер, однако пока лишь по формальным признакам (возраст, пол, сословие). На этом фоне постепенно вина стала занимать свое надлежащее место в числе обстоятельств, учитываемых при наказуемости деяний, привлечении к ответственности и определении ее меры.

Перед российской юриспруденцией остро встал вопрос о разработке понятия «меры наказания» и критериев определения этой меры. Именно по этому пути пошли создатели Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. С одной стороны, стремление максимально соотнести между собой правонарушение и наказание за него, что выразилось в максимальной дифференциации уголовной ответственности, а с другой стороны, отсутствие в достаточной мере четких начал осуществления индивидуализации юридической ответственности привели к закреплению в законе чрезвычайно сложной системы наказаний (11 родов наказаний и 35 их степеней), что было направлено на ограничение правоприменительного произвола. В Уложении были сравнительно хорошо разработаны такие институты, как соучастие, степень осуществления преступного намерения, обстоятельства, «исключающие вменение» и др. Вопрос о вине и виновности впервые получил относительно большое внимание со стороны законодателя. При этом из сферы материального, как это было во всех предшествующих законодательствах, вина явно была переведена в психическую плоскость. Однако вопрос влияния степени виновности лица, проявившейся в совершенном правонарушении, на определяемое ему наказание так и остался открытым.

Значительно продвинулись вперед теоретическая разработка и законодательное оформление институтов освобождения от уголовной ответственности и наказания, являющихся непосредственным результатом осуществления индивидуализации юридической ответственности. Особо следует отметить, что в Уложении впервые компактное законодательное закрепление нашли условия и правила применения «усиливающих или уменьшающих вину и наказание обстоятельств» (ст. 157 Уложения). Связующим звеном между положениями Общей и Особенной частей Уложения явилась ст. 110, впервые закрепившая в отечественном уголовном праве четкое требование индивидуализации наказания в виде комплекса обстоятельств, подлежащих обязательному учету судом при определении меры наказания за преступление. Достоинством нового уголовного законодательства также было большое число квалифицирующих и привилегирующих признаков и введение по большинству составов преступлений относительно определенных санкций, что в значительной степени способствовало процессу индивидуализации юридической ответственности и наказания.

В рассматриваемый период одним из самых распространенных наказаний продолжала оставаться ссылка, законодательное закрепление применения которой было оформлено Уставом о ссыльных 1822 г. Чрезвычайная удаленность мест ссылки, неимение надежных и быстрых средств связи, безраздельность власти начальников, отсутствие всяческого надзора за их деятельностью порождали громадные злоупотребления и безнаказанность администрации. Такая же картина долго складывалась и в тюремной сфере, в которой даже элементарная охрана и изоляция арестантов исполнялись из рук вон плохо. Только с появлением Общества попечительного о тюрьмах (1819 г.) стал возможным элементарный общественный контроль, который позволил включить в практику пенитенциарных учреждений многие современные для того времени гуманистические тенденции, напрямую относящиеся к индивидуализации исполнения наказания (постановка вопроса об исправлении и воспитании осужденных, определение конкретных средств исправительного процесса). С начала 1820-х годов стали появляться общероссийские пенитенциарные законы (Устав о ссыльных 1822 г., Общее положение о должности надзирателя тюремных замков 1823 г.), в которых закреплялись отдельные элементы индивидуализации исполнения наказания. Однако первой удавшейся попыткой регламентирования порядка и условий исполнения наказания непосредственно в виде лишения свободы была Инструкция смотрителю тюремного замка 1831 г. В ней было закреплено немало индивидуализирующих исполнение наказания начал, детально рассмотренных в диссертации.

Несмотря на тяжесть и жестокость каторги, определенные элементы прогрессивной системы исполнения наказания и соответственно начала индивидуализации формально предусматривались и там. Вывод об этом делается на основе анализа законодательства, важнейшим актом из которого были «Дополнительные правила о распределении и употреблении осужденных на каторжные работы» от 15 августа 1845 г.

Таким образом, начиная с середины XVIII в. начали меняться главные ориентиры в борьбе с преступностью, что привело к оформлению новых целей наказания - исправлению и перевоспитанию преступника. Наказание постепенно перестает рассматриваться только с точки зрения собственно карательного и изолирующего содержания, а начинает приобретать качества средства защиты общества от преступных посягательств и возможности индивидуального воздействия на правонарушителя в целях позитивного изменения его сознания.

Глава четвертая - «Развитие критериев и средств индивидуализации юридической ответственности и наказания в пореформенной России (1864 г. - октябрь 1917 г.)», складывающаяся из трех параграфов, начинается с упоминания об отмене крепостного права, которое на протяжении веков скрепляло собой всю систему общественных отношений. Его ликвидация повлекла глубокие изменения во всей системе права России, в том числе обусловила дальнейшую углубленную разработку институтов юридической ответственности и ее индивидуализации. Отмечается, что многие последующие новации прямо касались вопросов индивидуализации юридической ответственности, вводя в законодательство совершенно новые конструкции либо совершенствуя уже существующие правовые нормы и институты.

Так, Устав уголовного судопроизводства 1864 г. внес существенные коррективы в механизм осуществления принципа индивидуализации юридической ответственности, прежде всего освободив суд от системы формальных доказательств. Впервые подчеркивалась необходимость выяснения обстоятельств, как «уличающих обвиняемого, так и его оправдывающих», закреплялось требование установления выходящих за рамки состава преступления сведений о личности обвиняемого, характеризующих его положительно (заслуги, отличия, здоровье) или отрицательно (например, прежние судимости). При решении главного вопроса - о виновности подсудимого - обращалось внимание на осуществление принципов индивидуальной ответственности и соразмерности наказания степени вины, особенно применительно к несовершеннолетним.

Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями (1864 г.) был огромным шагом вперед. Правонарушения рассматривались в упрощенном порядке. За малозначительностью правонарушений не применялась и громоздкая «лестница наказаний». Мировой судья должен был устанавливать конкретную меру наказания после изучения всех обстоятельств дела и личности правонарушителя с обязательным учетом обстоятельств, смягчающих и отягчающих ответственность (ст. 13-14), то есть в процессе последовательной индивидуализации юридической ответственности виновного.

В Уголовное Уложение 1903 г., которое (в отличие от всего ранее действовавшего законодательства), было основано на идее широкого судейского усмотрения, было включено все лучшее, что имелось на тот момент не только в российском, но и зарубежном праве. Многие положения этого закона были напрямую связаны с дифференциацией и индивидуализацией ответственности. Передовые новации выразились, в частности, повышенном внимании закона институту вины. При этом законодательная интерпретация основных форм вины, юридических и медицинских критериев вменяемости и многого другого были настолько подробно разработаны, что практически в своем неизменном виде составляют основу аналогичных институтов современного законодательства об ответственности. Примечательно, что именно в данном законе было закреплены правила учета влияния форм вины на определяемую судом меру ответственности за совершение преступлений различных категорий. Эти положения позволяли более полно учитывать все нюансы дела и осуществлять последовательную индивидуализацию ответственности виновного. Смягчающие и отягчающие наказание обстоятельства не только присутствовали в виде отдельных перечней, но и были введены также и в нормы Особенной части. Наконец-то четко был решен вопрос о возрасте привлечения к уголовной ответственности несовершеннолетних преступников (три возрастных категории несовершеннолетних, регламентирование особенностей индивидуализации наказания в отношении их и др.). Особенная часть Уголовного Уложения 1903 г. также содержала в себе факторы, способствующие индивидуализации юридической ответственности (например, более половины составов преступлений закрепляли те или иные квалифицирующие или привилегирующие признаки).

Подчеркивается, что особую роль гуманизации наказания сыграла борьба классического и социологического направлений отечественной правовой доктрины, в результате чего сформировалась идея личностного подхода при осуществлении мер юридической ответственности, а вместе с этой идеей и принцип индивидуализации самой юридической ответственности.

Во второй половине XIX века сообразно с изменениями административно-, уголовно-правового и процессуального законодательства, с постепенным впитыванием правовой материей либеральных и гуманистических идей, основанных на формальном признании принципов законности, равенства и социальной справедливости происходило целенаправленное изменение пенитенциарной политики, формирование новой системы учреждений, исполняющих наказание и переориентирование их деятельности в соответствие с новыми условиями и задачами борьбы с преступностью. В результате реформирования системы пенитенциарных учреждений произошли значительные изменения, в той или иной мере отразившиеся на процессах дифференциации и индивидуализации исполнения наказания (например, введение досрочного, а затем и условно-досрочного освобождения осужденных). Совершенствовалось исполнение наказания и механизм его индивидуализации в отношении несовершеннолетних и политических преступников.

Уголовно-правовая и пенитенциарная политика Временного правительства была, по сути, продолжением политики последних лет царской России. Тем не менее, революционная ситуация накладывала свой отпечаток, поэтому в Петрограде, например, активно действовали так называемые временные суды в составе мирового судьи и по одному представителю от армейской и рабочей среды. Индивидуализируя ответственность правонарушителей, эти суды максимально использовали возможность правоприменительного усмотрения, что нередко вело к отмене приговоров министром юстиции в порядке надзора, так как многие дела в этих инстанциях зачастую решались без всякой оглядки на право, а только на основе революционного правосознания. Часто наказания выносились за деяния, не предусмотренные законодательством, но, по мнению заседателей, неприемлемые в условиях свершившейся революции (покупка водки, праздношатание и проч.)

Массовое разрушение мест заключения, прокатившееся по всей стране в феврале-марте 1917 г., привело к выходу на свободу тысяч осужденных. В попытке привести в надлежащее русло и сохранить подобие руководства стихией Временное правительство предприняло несколько амнистий подряд. Страну захлестнули грабежи и насилие. В условиях фактического бездействия правоохранительных органов народ сам стал бороться с преступностью единственно доступным ему способом - самосудом, никаких индивидуализированных подходов, естественно, не предусматривавшим.

Даже элементарная охрана тюрем выполнялась настолько плохо, что массовые побеги стали системой, а о практической индивидуализации исполнения наказания речи вообще не велось. Завершились многочисленные либеральные эксперименты Временного правительства в пенитенциарной сфере изданием циркуляра Главного управления местами заключения от 8 сентября 1917 г., которым полностью отменялись все вольности первых революционных месяцев и объявлялось о следовании положениям Общей тюремной инструкции 1915 г.

В целом же изменения в российской уголовной и пенитенциарной политике во второй половине XIX - начале XX вв. стали ярким свидетельством открытия качественно новой страницы в истории отечественного государства и права. У лица, нарушившего закон, появилось право на справедливое и гуманное наказание, основанное на учете всех особенностей содеянного и личности виновного и способствующее возврату обществу полноценного и правопослушного гражданина. Из этого исходили теоретические и практические наработки в области законодательного закрепления и осуществления требований индивидуализации юридической ответственности. Однако на практике прогрессивные и гуманистические начала нейтрализовались слабостью экономических ресурсов и складывающейся чрезвычайно сложной общественно-политической ситуацией.

В главе пятой - «Особенности индивидуализации юридической ответственности и наказания в период формирования основ советской карательной политики (1917 - 1928 гг.)», состоящей из трех параграфов, показано, что согласно господствовавшей точке зрения право было призвано решать две основные задачи: подавление сопротивления свергнутых эксплуататорских классов и коммунистическое воспитание масс. Первая задача считалась временной, для ее достижения должны были использоваться самые решительные, жесткие меры: физическое устранение или строгая изоляция (в лагерях принудительных работ, в концлагерях). Об исправлении и перевоспитании данной категории лиц речь не велась, а следовательно использование каких-либо средств и методов индивидуализации ответственности и наказания сводилось к минимуму.

К решению второй задачи подход был иной. Именно здесь в первое десятилетие Советской власти принцип индивидуализации юридической ответственности находил все более полное воплощение. Так, в Руководящих началах по уголовному праву РСФСР 1919 г. проводилось требование индивидуализации ответственности, в основу которой были положены учет личности виновного и степень его вины, объединенные идеей необходимости соответствия наказания тяжести совершенного преступления. В числе задач уголовного права Уголовным кодексом РСФСР 1922 г. закреплялась защита государства трудящихся не только от преступлений, но и от общественно опасных элементов (ст. 5). При этом опасность личности могла проявляться как в совершении общественно опасных деяний, так и «в деятельности, свидетельствующей о серьезной угрозе... правопорядку» (ст. 7), а также «в связи с преступной средой данной местности» (ст. 49). Это положение, по существу, аннулировало принцип виновной ответственности, провозглашенный ст. 11 Кодекса. Направленность воздействия на осужденного и выбор средств достижения поставленных целей предполагали учет особенностей личности преступника, прежде всего, с классовых позиций. В процессе индивидуализации ответственности по общеуголовным преступлениям судам разрешалось снижать наказание не ниже низшего предела или заменять другим, менее тяжким (в отличие от твердого минимума наказания по делам о политических преступлениях). Крайний либерализм суды проявляли к лицам «пролетарского происхождения».

Если в УК РСФСР наряду с наказанием употреблялся термин «меры социальной защиты», то принятые в 1924 году Основы уголовного законодательства СССР и союзных республик оперировала только понятием «меры социальной защиты» (ст. 4). Замена термина «наказание» на «меры социальной защиты» привела к формальному отказу от «возмездия» и «кары» как целей наказания. Статьей 6 был подтвержден принцип виновной ответственности, но в то же время меры социальной защиты могли применяться и без факта совершения конкретного общественно опасного деяния или даже при оправдании в совершении такового. В дальнейшем это привело к нарушениям элементарных требований законности, усилило противоречивость уголовного законодательства, но оказалось действенным инструментом укрепления формирующейся командно-административной системы. В УК РСФСР 1926 г. общественная опасность совершенного преступления, оттеснив главенствующую ранее «личность преступника», заняла первое место в числе критериев индивидуализации уголовной ответственности (ст. 45).

В пенитенциарной сфере принимаемые в этот период нормативные акты закрепляли новую систему исправительно-трудовых учреждений, призванную дифференцировать и индивидуализировать исправительный процесс, различные виды режимов, средства воздействия на нарушителей .

Исправительно-трудовой кодекс РСФСР 1924 г. закрепил прогрессивную систему исполнения наказаний. В целях общего и специального предупреждения преступлений он предусматривал исправительно-трудовое воздействие путем осуществления режимных требований и занятий осужденных трудом, преследующим воспитательные и ресоциализаторские цели (ст. 2-3). Была проведена четкая дифференциация заключенных в зависимости от тяжести преступления. Статья 6, отражая задачи индивидуализации исполнения наказания, устанавливала необходимость целесообразного влияния на заключенного и укрепления «тех черт его характера, которые смогут удержать от дальнейших преступлений». Статья 7 Кодекса определяла содержание прогрессивной системы в процессе применения мер социальной защиты в исправительно-трудовом учреждении и ставила их в зависимость от особенностей личности заключенных, «социального положения, мотивов и причин преступления, поведения и успехов в работе и занятиях». Принцип индивидуализации пронизывал и нормы, определяющие дисциплинарные меры, применяемые к осужденным. В процессе индивидуализации исполнения наказания полагалось учитывать характер нарушения и свойства личности заключенного (ст. 145). Конечно же, классовая направленность находила свое отражение и в пенитенциарной сфере (ст. 47, 52 ИТК РСФСР) и проявлялась, в частности, в неприменении различных льгот к представителям «эксплуататорских классов».

Таким образом, следует отметить, что для законодательства периода 1917-1922 гг. характерно наличие широких предпосылок для индивидуализации юридической ответственности в процессе судейского усмотрения. Зачастую даже процессы криминализации и пенализации отдавались на усмотрение правоприменителей. Однако этот путь сопровождался определенными трудностями, связанными со спецификой задач, стоящих перед формирующимся правом на этапе становления социалистического государства. С одной стороны, необходимо было обеспечить воспитательный момент, направленный в отношении основной массы населения; с другой нужно было сломить сопротивление «эксплуататорских классов». При этом если первая задача характеризовалась либеральной направленностью, то вторая - собственно карательной, репрессивной. Поэтому наряду с общей судебной системой действовала разветвленная система экстраординарных учреждений.

Относительной демократичностью и либерализмом в первое десятилетие советской власти характеризовалась и пенитенциарная политика. Для «трудящихся» предусматривались широкие возможности для индивидуализации исполнения наказаний, приводящей к применению его относительно многоступенчатой системы, в конечном итоге направленному на перевоспитание правонарушителей, «испорченных царским режимом». Оставшаяся же часть была буквально «записана» в «представители бывших эксплуататорских классов», в том числе священнослужители и бывшее чиновничество. В отношении их последовательно проводилась политика репрессий. Причем в значительной степени превентивных. Поэтому каких-либо индивидуализирующих аспектов исполнения наказания для таких лиц практически не предусматривалось.

В главе шестой - «Основные тенденции индивидуализации юридической ответственности и наказания в период укрепления советской административно-командной системы в 1928-1955 гг.», включающей в себя четыре параграфа, отмечается, что основными задачами 1930-х годов были процессы коллективизации и индустриализации, в жертву которым были принесены не только принцип индивидуализации юридической ответственности, но и идеи законности, справедливости и гуманизма.

Общая репрессивная направленность уголовного закона, усиление ответственности за многие виды правонарушений и явный обвинительный уклон процесса их рассмотрения, не оставляли места для индивидуализации ответственности. В принимаемых актах («О государственных преступлениях» 1927 г., «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» от 7 августа 1932 г., «О борьбе со спекуляцией» от 23 августа 1932 г. и др.) не только устанавливались максимально возможные мер наказания, а закону придавалась обратная сила, но и в большинстве из закрепляемых составов отсутствовало упоминание на возможность учета смягчающих обстоятельств и нередко имелись прямые указания на неприменение амнистии к осужденным по таким делам.

Политика индустриализации во многом также проводилась силовыми методами. В 1930-е годы, набирающий обороты маховик разворачивающихся репрессий безудержно захватывал все большее число людей. Если в первое десятилетие советского государства понятие элементарных для любой социальной системы индивидуальных, личных интересов затмевали интересы классовые, то в следующие два десятилетия стали доминировать уже чисто экономические интересы, полностью подмявшие под себя саму отдельную личность, приведшие к обесцениванию человеческой жизни как таковой.

Середина 1930-х годов явилась переломным моментом для формирования социалистической концепции права. Тенденция к усилению ответственности практически по всем направлениям, характерная для последних предвоенных лет, не оставляла места для декларируемых начал гуманизма и индивидуализации юридической ответственности и наказания. Особенно ярко общая репрессивность закона проявлялась в установлении и применении мер по борьбе с нарушениями дисциплины (трудовой, хозяйственной, учебной и др.). Одним из самых суровых в этом ряду был Указ от 26 июня 1940 г., криминализировавший не только самовольный уход с работы, но и прогулы и даже опоздания. Первое время практика реализации этого и иных подобных указов порождала двусмысленность и разнобой, так как в число «лодырей, прогульщиков и летунов» в силу тех или иных причин нередко попадали вполне дисциплинированные работники, передовики производства и даже активные общественники. Суды, сталкиваясь с такими делами, на вполне законных основаниях, в рамках индивидуализации уголовной ответственности, ориентируясь на положительные характеристики с предприятий, смягчали необходимое наказание. Однако уже вскоре Верховный Суд СССР пресек такую практику и запретил смягчать наказание для любой категории преступников по таким делам, а также учитывать какие-либо характеристики с места работы или жительства нарушителей. Менее чем за год по указу было осуждено более 3 млн. человек (О. Хлевнюк).

В местах лишения свободы общее ужесточение карательной политики в конце 1920-х годов было связано с выходом Постановления ВЦИК и СНК РСФСР от 26 марта 1928 г. «О карательной политике и состоянии мест заключения». Реализация этих указаний существенно сузила возможности индивидуализации исполнения наказания в виде лишения свободы, а в некоторых отношениях вообще привела к ее невостребованности. Так, в отношении осужденных из среды классово чуждых и социально опасных элементов применение предусмотренных законодательством льгот (зачеты рабочих дней, предоставление краткосрочных отпусков, возможность перевода в более «мягкие» разряды) было максимально ограничено.

С конца 1920-х годов наряду с системой исправительно-трудовых колоний была стремительно развернута сеть исправительно-трудовых лагерей ОГПУ, куда не только в судебном, но и в административном порядке помещались лица, опасные для существующего политического строя. Критерием дифференциации заключенных на категории в ИТЛ объявлялось, прежде всего, социальное положение осужденных и только затем характер совершенных ими преступлений. К лицам, «обнаружившим исправление», могло быть применено условно-досрочное освобождение с поселением на неотбытую часть срока в районе лагеря или вне этого района (ст. 42 Положения «Об исправительно-трудовых лагерях» от 7 апреля 1930 г.). Однако содержание «обнаружения исправления» в законе не раскрывалось, что создавало возможность злоупотреблений со стороны администрации, а отдавалось на откуп администрации. От начальника лагеря требовалось наиболее рациональное применение рабочей силы, поэтому и «индивидуальный подход к каждому заключенному» (п. «в» ст. 6 Положения) предусматривался лишь преимущественно с этих позиций. В результате мероприятия по индивидуализации исполнения наказания в исправительно-трудовых лагерях свелись к применению различных поощрительных и карательных мер, направленных прежде всего на стимулирование максимальной трудовой активности (различные виды продовольственных пайков, получение корреспонденции и пр.)

Исправительно-трудовой кодекс 1933 г., гипертрофировав категорию труда заключенных, по сути, отменил прогрессивную систему отбывания наказания, которая создавала реальные предпосылки для индивидуализации наказания в виде лишения свободы. В Кодекс были включены заимствованные из опыта функционирования ИТЛ идеи применения мер поощрения и взыскания прежде всего по результатам трудовой деятельности заключенных (улучшенное питание, премирование «за особо высокие показатели производительности труда» (ст. 77), а для отбывших не менее трети срока - отпуска из мест лишения свободы до 15 дней «за ударный труд и образцовую дисциплину» (ст. 78).

С самых первых дней Великой Отечественной войны законодательство многих отраслей права стало наполняться различными квалифицирующими обстоятельствами и нормами, направленными на значительное усиление мер наказания. При этом индивидуализирующие ответственность факторы за редким исключением перестали выполнять свою роль, так как собственно карательная направленность санкций в крайне суровых условиях мобилизации всех сил и средств для сопротивления немецко-фашистским захватчикам не оставляла места исправительным и воспитательным началам наказаний.

На усиление требований к дисциплине труда были направлены указы Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1941 г. «О режиме рабочего времени рабочих и служащих в военное время», от 26 декабря 1941 г. «Об ответственности рабочих и служащих военной промышленности за самовольный уход с предприятий» и другие акты, положения которых в дальнейшем не раз корректировались в направлении обеспечения неотвратимости исполнения и ужесточения их действия. Вначале сделав ставку на жестокость мер, власть со временем несколько смягчила свое отношение к трудовому дезертирству. При этом, решая вопрос об амнистировании таких лиц, в индивидуализированном порядке выяснялось желание нарушителя возвратиться именно на «свое» предприятие.

Рассмотрены также меры по борьбе с «ложными слухами, возбуждающими тревогу среди населения», которой особое внимание уделялось с самых первых дней войны. Подчеркивается, что ответственность за это преступление определялась индивидуализировано в зависимости от формы вины преступника: если выяснялось, что «слух» распространялся неумышленно, то применялись положения Указа от 6 июля 1941 г., предусматривающего лишение свободы по приговору военного трибунала на срок от 2 до 5 лет; однако установленный умысел действий преступника вел уже к квалификации дела в соответствие со статьями 58^1а, 58⁷ и 58¹⁰, влекущими гораздо более суровые наказания вплоть до высшей меры (Указ ПВС СССР от 6 июля 1941 г.)

Чрезвычайно ужесточена была ответственность за деяния, совершенные преступниками-профессионалами. В уголовном порядке наказывалось уклонение от уплаты налогов, выпуск недоброкачественной продукции, невыполнение обязательного минимума трудодней колхозниками и мн. др. Широко применялось осуждение за уклонение от мобилизации на производство или строительство и на сельскохозяйственные работы в колхозах, совхозах и МТС. Увеличилось число случаев применения норм об ответственности, основанных на объективном вменении, так как ранее имеющиеся нормы об ответственности членов семьи изменника Родине (ст. 58^1в УК РСФСР 1926 г.) дополнились новыми составами и приобрели чрезвычайно широкое распространение.

Для исправительно-трудовых учреждений, как и для всей страны в целом, самым трудным временем были первые два года войны, что явилось причиной издания ряда указов о досрочном освобождении заключенных, осужденных за преступления, совершенные в довоенное время и в новых условиях признанных малозначительными. Основная их масса была мобилизована в действующую армию или направлена на оборонные работы. Основными критериями индивидуализации при решении вопроса об освобождении заключенных были прежде всего характер совершенного совершения и способность к физическому труду. Но в погоне за выполнением плановых производственных заданий администрация лагерей практически не обращала внимания на физическое состояние осужденных. Поэтому случаи направления на работы, в том числе и тяжелые, крайне истощенных и больных людей были распространены повсеместно. Конечно, инвалиды, лица, признанные полностью непригодными к труду могли быть также освобождены, но эта возможность распространялась лишь на тех осужденных, которые были приговорены к лишению свободы за совершение нетяжких преступлений и чей срок уже истекал.

Более или менее налаживаться обстановка начала лишь после ряда успехов на фронтах на рубеже 1942-1943 годов. В исправительно-трудовых учреждениях широко стали разворачиваться кампании по трудовому соревнованию. Причем для стимулирования заинтересованности осужденных в отношении «заключенных рекордистов и отличников производства», исходя из элементарных требований индивидуализации исполнения наказания, устанавливались поощрительные меры совершенно элементарного характера (выделение одежды «первой категории», размещение в бараках с настоящими кроватями и постельными принадлежностями и т.п.). Однако массовый наплыв новых волн осужденных (советских военнопленных, интернированных из фашистских лагерей и иных «врагов и предателей народа») заострил проблему борьбы с преступлениями, совершаемыми в период отбывания ими наказания. Советское правительство встало перед необходимостью срочной разгрузки мест заключения и пошло путем спешного освобождения из тюрем и лагерей «уклонистов» от военной и трудовой мобилизации, «промотчиков», «бракоделов», «бесхозяйственников» и бытовых преступников. Надлежащей индивидуализации исполнения наказания, конечно же, не проводилось.

Характерной чертой советской внутренней политики периода послевоенного восстановления разрушенного народного хозяйства было стремление (впрочем, как и ранее) решить все экономические проблемы максимальной мобилизацией народных сил посредством нового витка ужесточения карательных средств. Об этом наглядно свидетельствуют положения «драконовских» указов первых послевоенных лет. Так, существенное сокращение законодательной дифференциации составов имущественных преступлений, установление высоких минимумов наказания в виде лишения свободы привело к тому, что индивидуализация уголовной ответственности даже в рамках существующих «усеченных» возможностей оказалась попросту бессмысленной, так как целей специальной превенции проводимая тогда уголовная политика явно не предусматривала. Напротив, напрямую подчеркивались задачи сурового покарания и надежной изоляции преступников. Суды вследствие своей хронической перегруженности, массовости, типичности и кажущейся простоты чаще всего встречающихся составов, в русле проводимой государственной правоохранительной политики, не затрудняя себя мероприятиями по индивидуализации юридической ответственности и наказания, в том числе и поиском смягчающих обстоятельств, в основном всего лишь фиксировали преступный факт и выносили самый строгий приговор. Однако угроза наказания уже никого не пугала. Жестокость, проводимая уголовным правом, свободным от принципов гуманизма, справедливости и индивидуализации ответственности, неминуемость и бессмысленность наказания порождали пассивность людей от отчаяния и безысходности. При этом можно заметить явную несбалансированность советской уголовной и исправительно-трудовой политики в 1945-1954 гг. Резкое усиление и расширение уголовной ответственности сопровождалось частыми и широкомасштабными амнистиями.

При освобождении заключенных в ходе амнистий степень их исправления, как один из основных критериев индивидуализации исполнения наказания, совершенно не учитывалась. Во внимание принимался лишь характер совершенного преступления, факт отбытия формально определенного срока, а также важность объекта работы, где был задействован конкретный заключенный. Из числа же применяемых оснований индивидуализации выступали краткие срока лишения свободы, беременность, наличие малолетних детей, престарелый возраст и несовершеннолетие, значительная часть осужденных освобождалась по «актировке» (состояние здоровья). Учет иных индивидуализирующих факторов (примерное поведение и честное отношение к труду) стал производиться только с 1954 г., с восстановлением института условно-досрочного освобождения от наказания.

Особенностями исполнения наказаний в местах лишения свободы для военнопленных, особо опасных преступников, для содержания перемещенных и интернированных лиц и проч., было то, что поскольку целей исправления в отношении их не предусматривалось, индивидуализирующие начала даже формально не выходили за рамки их трудоиспользования.

К началу 1950-х годов в, казалось бы, монолитной системе ГУЛАГа стали стремительно нарастать кризисные тенденции. Менялись обстоятельства и контингент, настроения в обществе, но методы и приемы функционирования советской исправительно-трудовой системы оставались прежними. Заключенные находились в полном распоряжении администрации, над которой дамокловым мечом висели производственные планы, затмевавшие все иные стороны жизнедеятельности учреждений. Все подлежащие «тщательной индивидуализации» политико-воспитательные и исправительные аспекты их деятельности оставались на бумаге. Тем не менее, постепенно режим в этих местах лишения свободы стал все-таки смягчаться. Расширялись и начала индивидуализации исполнения наказания. Так, например, досрочное освобождение осужденных обусловливалось их согласием на прикрепление к конкретным предприятиям в качестве вольнонаемных рабочих до окончания срока наказания, а зачеты рабочих дней, с июля 1954 г. распространенные и на особо опасных государственных преступников, отбывших не менее ? срока - обусловливались доказательством их исправления «отношением к труду и примерным поведением» и т.п.

Вместе с тем, МВД СССР в совершенно секретном докладе от 5 апреля 1955 г. напрямую объявляло о том, что ставящиеся перед министерством задачи «по перевоспитанию заключенных и возвращению их к честной трудовой жизни в советском обществе» в существующих условиях невыполнимы. Говорилось об ущербности подчинения всей исправительно-трудовой системы исключительно хозяйственным интересам, в рамках которых заключенные используются как «массовая валовая рабочая сила» и которые совершенно нивелируют исправительный процесс, не позволяя проводить ни элементарной дифференциации осужденных, ни надлежащей индивидуализации исполнения наказания с целью их перевоспитания.

Кардинальные изменения в пенитенциарной политике и системе исправительно-трудовых учреждений начались с принятием Постановления Совета Министров СССР от 8 декабря 1958 г. вводившего в действие Положение «Об исправительно-трудовых колониях и тюрьмах МВД СССР», в числе основных средств исправления и перевоспитания осужденных предусматривающего строгое соблюдение заключенными установленного в исправительно-трудовом учреждении режима; обязательное участие заключенных в общественно-полезном труде; применение к заключенным мер дисциплинарного воздействия; общеобразовательное и профессиональное обучение, а также проведение среди заключенных политико-воспитательной работы. Кроме того, в целях стимулирования осужденных «к быстрейшему возвращению к честной трудовой жизни» к ним, при условии «примерного поведения и систематического выполнения и перевыполнения заданий» должна была применяться практика зачетов рабочих дней.

Фактическими целями уголовной ответственности были не исправление и перевоспитание осужденных, а их изоляция и извлечение максимально возможных материальных выгод из их труда. Концепция принципа индивидуализации уголовной ответственности в первые десятилетия советской власти, так и не успев полностью сформироваться, нивелировалась до понимания необходимости элементарного механического учета минимума нормативно определенных факторов (тяжесть совершенного преступления и показатели физического состояния осужденных, учитываемые исключительно из соображений «трудоспользования» конкретного лица). Но и эти факторы, как показало исследование, администрацией исправительно-трудовых учреждений принимались во внимание далеко не в полной мере, а значит, и истинными критериями индивидуализации исполнения наказания, по определению, стать не могли.

Только с середины 1950-х годов стал возможен отход от исключительно карательного видения содержания и сущности правового института ответственности, в связи с этим началась постепенная гуманизация внутренней политики Советского государства. С принятием Положения «Об исправительно-трудовых колониях и тюрьмах МВД СССР» от 8 декабря 1958 г. советское исправительно-трудовое законодательство стало все более проникаться требованиями принципа законности и медленно, но целенаправленно наполняться нормами не только карательного, но и воспитательного воздействия, в основе которых лежали гуманистические положения о максимальной дифференциации и тщательной индивидуализации процесса исполнения уголовного наказания.

В главе седьмой - «Нормативные основы индивидуализации юридической ответственности и наказания и становление ее теоретической концепции в условиях либерализации и гуманизации советского права (1960 - первая половина 1990-х гг.)», состоящей из двух параграфов, подчеркивается, что курс постепенного отхода от собственно карательной направленности уголовной политики был обозначен Верховным Судом СССР: «усиление борьбы с преступлениями и другими правонарушениями не может быть сведено к механическому применению строгих мер наказания». Указывалось, что суды должны учитывать требования закона о строго индивидуальном подходе при определении наказания с учетом характера и степени опасности совершенного преступления, личности виновного и обстоятельств дела, смягчающих и отягчающих ответственность (Постановление Пленума Верховного Суда СССР от 19 июня 1959 г. № 3 «О практике применения судами мер уголовного наказания»). Этим заявлением было положено начало тенденции, на долгое время определившей направленность законодательной и правоприменительной практики, теоретических изысканий, правоохранительной политики в целом.

Именно в эти годы, как никогда широко, стало применяться условное осуждение к лишению свободы в отношении лиц, виновных в совершении преступлений, не представляющих большой общественной опасности. Но эта кампания уже вскоре привела к «отдельным перекосам» уголовной политики советского государства. Только теперь, в отличие от сталинской эпохи, в сторону ее неоправданной либерализации. Отмечая выявленные недостатки, Верховный Суд СССР указывал на явное несоблюдение требований индивидуализации ответственности правонарушителей, когда «не учитывались тяжесть совершенных деяний… данные, отрицательно характеризующие личность осужденного… ни обстоятельства дела», что позволило в ряде случаев применить условное осуждение «к злостным преступникам, в том числе к рецидивистам» (А.А. Рябинин).

XXII Съезд КПСС прямо поставил задачу ликвидации преступности вообще как социального явления. В связи с этим на передний план были выдвинуты задачи воспитания советских людей в духе несовершения правонарушений и борьбы с наиболее распространенными из них суровыми мерами. В литературе началась широкая дискуссия о сущности уголовной политики и настоятельной необходимости изменений в советском уголовном праве в направлении восстановления принципов законности, гуманизма, соотношения целесообразности и индивидуализации ответственности и т.д. Вносимые в правоприменительную практику изменения имели четко выраженную направленность, а именно: создание механизма практического осуществления принципа индивидуализации юридической ответственности в зависимости от тяжести совершенного правонарушения и степени виновности правонарушителя. В этих целях в УК РСФСР 1961 г. были четко сформулированы общие начала назначения наказания, впервые в истории российского права, освобожденные от требований сословности или классовости (ст. 37). Значительное число санкций норм Особенной части указывало на иные, не уголовно-правовые меры воздействия. Вводимые со временем различные виды освобождения от уголовной ответственности позволяли дополнить это разнообразие многими другими основаниями: с привлечением лица к административной ответственности, на рассмотрение комиссии по делам несовершеннолетних, с передачей на поруки общественной организации или трудовому коллективу, с передачей дела на рассмотрение товарищеского суда. Наличие таких разнообразных мер, заменяющих уголовную ответственность и наказание, позволило уже в первое десятилетие существования нового уголовного законодательства, руководствуясь требованиями принципа индивидуализации уголовной ответственности и наказания, применить подобные меры в отношении трети всех лиц, впервые совершивших преступления, не представляющих большой общественной опасности.