Искусство правоприменения в первые годы советской власти

Размещено на http://www.allbest.ru/

Школа публичной политики и управления

Институт общественных наук

Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации

Искусство правоприменения в первые годы советской власти

Мореева С.Н.

Данная статья посвящена анализу правоприменительной деятельности в первые годы существования советского государства в контексте обсуждения темы Десятых Философско-правовых чтений памяти академика В.С. Нерсесянца «Правоприменение как искусство и наука». Автор формулирует свое понимание указанной тематики и на примере исторического опыта советской России рассматривает проявления свободной, «творческой» составляющей в послереволюционном правоприменении, когда руководство революционным правосознанием определяло стиль мышления и поведения правоприменителей.

Можно ли назвать правоприменение наукой? Уместно ли сравнение правоприменителя с творцом, создающим нечто новое, способное вызвать отклик внутри людей, пробудить эмоции, переживания и обдумывания? Можно ли обнаружить в истории отражение того или иного понимания правоприменительной деятельности (под которой мы понимаем деятельность специально уполномоченных субъектов, направленную на реализацию правовых норм)? Ниже постараемся ответить на поставленные вопросы, используя в качестве иллюстрации опыт правоприменения в первые годы советской власти.

Понятия «наука» и «искусство» - многозначны. Один из распространенных подходов к толкованию термина «наука» - это восприятие последней как непрерывно совершенствующейся и развивающейся совокупности знаний о закономерностях развития того или иного объекта изучения (природы, общества, мышления). Представляется, что с наукой - в указанном смысле - правоприменение отождествлять нельзя. Первое может и должно опираться на науку, пользоваться в процессе реализации норм права наработками и достижениями правовой науки, однако само по себе наукой не является (в частности, потому, что не занимается изучением какого-либо объекта, имеет иные цели).

Однако есть и иное понимание науки - как того, что «поучает, дает опыт, урок» [1, с. 389]. Если соотносить данное понимание науки и правоприменительную деятельность, то ответ на вопрос о том, является ли претворение правовых предписаний в жизнь наукой, будет иным. Правоприменение является реализацией правовой нормы, создает пример, эталон для разрешения конфликтов, ориентир в процессе правового общения; при реализации мер юридической ответственности проявляется и превентивная функция права. Таким образом, правоприменение является наукой в том смысле, что оно поучает, предоставляет образец на будущее - как для правоприменителя, так и для простых обывателей.

Не менее сложно для однозначного толкования соотношение правоприменительной деятельности и искусства. Очевидно, что претворение в жизнь нормы права не тождественно созданию музыкального произведения или картины: правоприменитель всегда ограничен как конкретными условиями, проблемой, которая стоит перед ним и требует разрешения, так и нормами права, выраженными в том или ином источнике. С другой стороны, восприятие искусства как умения, мастерства, способности справиться с делом на высоком уровне, с учетом всех уникальных особенностей, условий (выше простого безыскусного воспроизведения задачи по шаблону) применимо и к правоприменительной деятельности. Если обратиться к опыту правоприменения в разные эпохи в различных правопорядках, то можно прийти к выводу о том, что порой реализация норм права базируется на более творческом, свободном подходе, требует мастерства, чутья, сравнимых с талантом настоящих художников, чем в иные периоды. Как справедливо отмечал И.А. Покровский, проблема широты судейского усмотрения существует издревле и «в истории западно-европейского права могут быть отмечены периодические колебания в разрешении этой проблемы» [2, с. 91]. И.А. Покровский связывает данные колебания с силой естественно-правовых подходов к праву в тот или иной период: «чем сильнее отрицательное отношение к позитивному праву, чем распространеннее вследствие этого симпатия к праву естественному, тем больше у судов склонности признавать справедливость (aequitas, которая отождествляется с jus naturale) непосредственным источником права, способным восполнять и даже исправлять положительный закон» [2, там же].

В качестве примера обратимся к советскому опыту, когда после Октябрьской революции все направления деятельности людей, включая правоприменение, были поставлены на службу революции ради воспитания нового человека для нового общества. Рассмотрение данной темы на таком примере представляется особо актуальным в свете приближающегося столетия роковых событий 1917 г.

На этапе становления советской государственности отрицалась не только сложившаяся до революции правовая база, но и законодательным актам нового режима приписывалось второстепенное значение. За правоприменительными органами закреплялось право выйти за пределы установленных норм ради достижения целей и интересов пролетариата (и исполнения политических указаний партийных и государственных властей). В качестве ориентира и мерила при разрешении конфликтов и наказании виновных правоприменителям в первые годы советской власти надлежало руководствоваться революционной совестью и правосознанием.

Важным ориентиром для судейского корпуса объявлялись «соображения справедливости», ради которой суду официально разрешалось выйти за рамки формального закона (см., например, ст. 36 Декрета о суде № 2 [3, с. 473]).

Таким образом, свобода судейского усмотрения была весьма широкой; можно говорить о том, что в сложившейся ситуации, когда судья был вправе признать несправедливым, устаревшим, пробельным любой закон (даже закон новой власти), правоприменение было ближе всего к свободному творчеству. Конечно, свобода эта была весьма условна и ограничивалась зыбкими рамками революционных интересов и целесообразности. В первые годы существования советского государства принцип независимости и беспристрастности при осуществлении правосудия открыто отрицался, закреплялось и поощрялось восприятие суда как органа исполнительной власти и, соответственно, надежного проводника интересов диктатуры пролетариата.

Основным заданием для претворения в жизнь со стороны правоприменителей, особенно, на первых порах оформления и упрочения советской государственности, провозглашались подлежащие защите и поддержке «классовые интересы пролетариата», «интересы революции», «классовая целесообразность». Идеологами режима неоднократно преподносилось как благо и достижение нового строя то, что суды - «такие же органы нашей работы, как орган ВСНХ» (М.Ю. Козловский) и что они являются «реальным орудием в руках государственной власти» (Н.В. Крыленко) [4].

Позднее, с формированием доктрины социалистической законности правоприменители утратили право решать, является ли тот или иной закон «устаревшим» или «несправедливым». Была провозглашена (как общеполитическая и конституционная задача) определенная независимость судей, их подчинение только закону (ст. 112 Конституции СССР 1936 г. [5], затем еще раз в ст. 155 Конституции СССР 1977 г. [6]), однако полной независимости судебной власти от исполнительной все же не было, равно как не было независимости от фактического влияния партийных властных структур.

Искусство революционного правоприменения требовало привлечения подходящих кадров. Собственно, на начальном этапе и институциональная принадлежность, роль того или иного органа оказалась под вопросом. Декрет о суде № 1 (22(24).11.1917 г. [3, c. 124]) упразднил основные правоприменительные институты, существовавшие ранее, включая систему судов, следователей, прокуратуры и адвокатуры. Были созданы местные суды, формируемые Советами, а также революционные трибуналы. При этом сущностная пропасть между указанными институтами отрицалась: «для нас нет никакой принципиальной разницы между судом и расправой. Либеральная болтовня, либеральная глупость говорить, что расправа - это одно, а суд - другое. Ничего подобного. Суд и есть та же расправа, а расправа есть тот же суд» [7, c. 8].

В первые годы советской власти в составе формируемых Советами судейских органов оставалось немало юристов «старого образца», которые вызывали недоверие и критику со стороны властей. В качестве необходимого шага для формирования советской правоприменительной системы постулировалось воспитание новых идеологически подкованных советских правоведов, не знакомых с дореволюционными правовыми концепциями, которые, якобы, являлись помехой для осуществления правосудия. Согласно имеющимся в литературе статистическим данным первые годы советской власти характеризовались снижением количества образованных людей в составе судейского корпуса и одновременным ростом количества членов коммунистической партии [4].

Не только доступ к искусству правотворчества был ограничен волей власть имущих: несмотря на провозглашение больших возможностей для реализации судейского усмотрения с ориентирами на «совесть» и «справедливость», попытки советских судей осуществлять правосудие (руководствуясь имеющимся нормативным материалом и справедливостью) наталкивались на давление со стороны партийной и государственной власти.

По статистике в период 1924-1925 гг. количество отмен приговоров вышестоящими судами в связи с формальными нарушениями было выше чем аналогичный показатель за 1929-1930 гг. в 100 раз [4]. Такая драматическая перемена объясняется появлением очевидно вне- и противоправового указания «сверху» не обращать внимание на формальности. Однако этот же факт позволяет сделать вывод о том, что в период 1924-1925 гг. судьи пытались судить по справедливости, откровенно неправосудные приговоры отменялись, а следовательно, ростки правосудия пробивались через тернии диктатуры.

Другой яркий пример из более позднего периода, который, однако, позволяет обнаружить отголоски той же тенденции: практика применения печально известного «Закона о колосках» (Постановления ЦИК и СНК СССР от 07.08.1932 г. «Об охране имущества государственных предприятий, совхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности»). В первое время существенное количество приговоров (в 40% случаях, в некоторых регионах, например, на Урале, 90%) предусматривало наказание мягче, чем предписываемые «Законом 7/8» расстрел или 10 лет лагерей с конфискацией. Попытки судей на местах применять драконовские нормы с определенной долей справедливости и соразмерности были пресечены предписанием Наркомюста о необходимости предварительного получения разрешения областного суда для применения наказания «ниже низшего» [4].

В целом же, судя по доступным в настоящее время материалам, в 1930-е гг. правоприменительная практика превратилась в своеобразное искусство постановочных судебных процессов. Со ссылками на архивные источники и публикации конца 1980-х - начала 1990-х гг., С.Ю. Стецовский описывает, как проводились «репетиции» судебных процессов, когда обвиняемых заставляли заучивать протоколы допросов, переписывать в угоду обвинению заранее подготовленные проекты показаний, а сами судебные разбирательства были «поставленными умелыми режиссерами спектаклями» [8, c. 15].

Правоприменение последующего периода (хотя оно и не входит в предмет настоящей статьи) также можно назвать своего рода искусством - искусством лавирования между нормой права, внеправовыми пожеланиями и требованиями властных и партийных элит и преставлениями конкретного правоприменителя о справедливости. Определенные отголоски этой практики можно наблюдать и в современной действительности, когда общество и государство продолжают страдать от разнообразных «болезней» (коррупции, пренебрежения к праву и т.д.), накладывающих отпечаток и на правоприменительную практику.

правоприменительный советский революционный судейский

Список литературы

1. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка:80000 слов и фразеологических выражений. М. 1995.

2. Покровский А.И. Основные проблемы гражданского права. М. 1998. С. 91.

3. Декрет № 2 о суде от 15 февраля 1918 г. Декреты Советской власти. Т.I. М. 1957.

4. Пашин С. Краткий очерк судебных реформ и революций в России // Отечественные записки 2003, № 2 // URL: http://magazines.russ.ru/oz/2003/2/pashin.html (дата обращения 05.03.2017).

5. Конституция СССР (утв. Постановлением Чрезвычайного VIII Съезда Советов СССР от 05.12.1936) // «Известия ЦИК СССР и ВЦИК», № 283, 06.12.1936.

6. Конституция СССР (утв. Декларацией ВС СССР от 07.10.1977 N 6365-IX) // «Ведомости ВС СССР», 1977, № 41.

7. Крыленко Н.В. Судоустройство РСФСР. М., 1923. С. 15. Цит. по Стецовский Ю.И. Право на свободу и личную неприкосновенность: Нормы и действительность. М. 2000.

8. Cтецовский Ю.И. Судебная власть: Учебное пособие. М. 2000.

Размещено на Allbest.ru