Советский опыт вероисповедных реформ - один из популярных сюжетов современной историографии церковной истории и значимый элемент общественных дискуссий о поиске оптимальных форм отношений государства и Русской православной церкви в России.

Ситуация с научным изучением формирования правовых основ государственно-церковных отношений в России, в силу своей значимости для определения их характера, заслуживает особого внимания. Требуется детализировать научные и общественные представления о формировании политической позиции церкви (прежде всего иерархии) в новых политических условиях, признать значимость ряда правовых актов церкви в динамике государственной вероисповедной политики.

В историографии последних лет заметное место занимают работы, уделяющие внимание анализу правоотношений государства и церкви (проблему "священства и царства" рассматривает М.А. Бабкин) [1, 2] и формированию правового поля государственно-церковных отношений в советской России [15, 16]. Так, А.Л. Беглов отмечает, что только в контексте определения Поместного Собора от 2 декабря 1917 г. "О правовом положении Православной Российской Церкви" "…можно полнее понять значение декрета 1918 г. и ту тенденцию в политике советской власти в отношении Церкви, которую обозначало его издание" [3, c.211]. В документе церковь предлагала новой власти подтвердить свое первенствующее положение. Вопрос о влиянии этого документа на срок появления и характер известного декрета СНК от 20 (23) января 1918 г. специально не изучался, но несложно заметить текстуальную корреляцию его пунктов с основным содержанием соборного определения.

К выработке ключевого декрета об отделении церкви от государства власти приступили уже 11 декабря 1917 г. В состав комиссии вошли как "генералы" - А.В. Луначарский, П.И. Стучка, так и юрист практик П.А. Красиков и известный специалист в области права проф. М.А. Рейснер [17, c.101-102]. Содержательная подготовительная работа велась последним. () О подготовке декрета в последний день 1917 г. проговорилась эсеровская газета "Дело народа", после чего на ситуацию отреагировали органы церковного управления. Последовало послание патриарха, обращенное "к явным и тайным врагам истины Христовой", анафематствующее всех, кто "сеет семена злобы, ненависти и братоубийственной брани" [23, c.5].

Вопреки расхожим представлениям о бескомпромиссности и отсутствии в мероприятиях вероисповедной политики государства обратной связи с обществом, власть уделяла немалое внимание легитимации конкретных вероисповедных мероприятий. Этой задачи служили публикации, популяризирующие положения ключевого декрета 20 января 1918 г., в частности публикация типографией ВЦИК брошюры Я. Бурова, посвященной постатейному разбору декрета [4]. В предлагаемых читателям комментариях формировались будущие агитационные штампы о попах-кровопийцах. В комментарии к первой статье отмечалось: "По новому закону церковь, то-есть духовный союз верующих отнюдь не разрушается, а только отделяется от государства, то-есть от политическаго союза всех граждан"; поясняя отделение школы от церкви, автор отмечал: "Школы - для всех, а религия нужна далеко не всем. Нельзя всех детей насильно обучать тому, что многие родители считают нелепостью" и опровергал трактовку о запрете на обучение религии (частным образом). Запрет на взыскание сборов в пользу церкви иллюстрировался статистикой в прошлом высоких доходов столичных митрополитов [4, c.5; 10-13].

Восприятие ключевого советского декрета по церковному вопросу церковной иерархией и общественностью невозможно рассматривать в отрыве от предшествовавших событий: в течение декабря 1917 г. по решению нового правительства были закрыты придворные церкви, учебные заведения РПЦ переданы Наркомпросу, в самом начале 1918 г. было расформировано армейское духовенство, изъята синодальная типография. Одним из важных мероприятий, проведенным параллельно с принятием декрета, стала отмена выдачи содержания священнослужителям (решение Комиссараата призрения 20 января) [18, c.103]. На этом фоне со своего рода предупреждением власти 10 января 1918 г. выступил Петроградский митрополит Вениамин, а 19 января появился документ, в котором уже патриарх анафематствовал повинных в расправах и гонениях на православие, на следующий день был принят, а 23 января опубликован декрет СНК.

Так, практически за два неполных месяца взаимно бескомпромиссных (не оставляющих возможности примирения) заявлений и акций новой государственной власти и церковного управления сформировалась атмосфера, определявшая условия религиозной жизни и положение православия по крайней мере до весны 1922 г.

Официальный отклик Собора на декрет последовал 25 января: в нем этот документ был назван "злостным покушением на весь строй жизни Православной церкви" [20, л.51]. В опубликованном "Воззвании священнаго Собора к православному народу по поводу декрета народных комиссаров о свободе совести" звучало: "Люди, ставшие у власти и назвавшие себя народными комиссарами, сами чуждые христианской, а некоторые из них и всякой веры, издали декрет (закон), названный “о свободе совести”, а на самом деле устанавливающий полное насилие над совестью верующих". Документ выражал и характерный для части епископата, впоследствии, впрочем, отрицавшийся патриархом [8, л.8-9], антисемитизм: "И слыхано ли, чтобы делами церковными управляли люди безбожные, не русские и не православные". Но особое значение имел открытый призыв к верующим встать на защиту церковных ценностей: "Объединяйтесь же, православные, около своих храмов и пастырей, объединяйтесь все, и мужчины и женщины, и старые и малые, составляйте союзы для защиты наших заветных святынь" [32, c. 19]. В официальном Соборном постановлении по поводу декрета с опорой на национальные чувства еще сильнее обострялось отношение православных к святыням: "… православные храмы и монастырския обители, где покоятся почитаемые всеми православными мощи святых, становятся общей собственностью всех граждан без различия вероисповедания - христиан, евреев, магометан и язычников" [32, c.21].

Одним из ключевых церковных документов эпохи являлось совместное постановление патриарха и Священного Синода от 15 (28) февраля 1918 г. "… о преподании духовным пастырям и всем верным чадам Православной Христовой Церкви указаний в отношении к обстоятельствам нынешняго времени". Документ содержал пункт "Организация мирян", предписывающий: "При всех приходских и безприходных церквах надлежит организовать из прихожан и богомольцев союзы (коллективы), которые и должны защищать святыни и церковное достояние от посягательств". Приспособляясь к условиям узкого коридора легальной деятельности, предлагаемого декретом СНК, постановление гласило: "Союзы эти должны иметь просветительныя и благотворительныя задачи и именования, они могут быть под председательством мирянина или священника, но не должны называться церковными или религиозными, так как всякия церковныя и религиозныя общества лишены новым декретом прав юридическаго лица…". Говоря о насилиях над духовенством, документ утверждал недопустимость удаления клира с прихода и возлагал ответственность за реализацию сего пункта на епархиальное начальство. Возвращаясь к столь болезненному для церкви вопросу о церковном имуществе, постановление устанавливало: "В случае покушения на захват священных сосудов, принадлежностей богослужения, церковных метрик и прочаго имущества церковнаго, не следует добровольно отдавать их…", а отдельным пунктом, посвященным церковному делопроизводству, предписывало вопреки декрету продолжать "неукоснительно вести записи в метрическия книги актов рождения, бракосочетания и смерти, по принятому порядку" [11, л.126]. Перечисленные в четырех пунктах постановления предметы служили основными причинами столкновений православных с представителями власти на протяжении 1918 г. Не оставляющие возможности компромисса с властью, эти установления церковной жизни, ставшие нормой поведения для большинства клириков и паствы, определили масштаб жертв среди православных. Только в официальном синодальном "Списке лиц, пострадавших за Веру и Церковь" к сентябрю 1918 г. значилось более 70 имен [10, л.443-445]. При том, что пик жертв пришелся на сентябрь-октябрь к концу года только по официально опубликованным спискам ЧК насчитывалось расстрелянных этим органом 83 священнослужителя [19, c.280].

Правомерность подобных призывов, подогреваемых картинами поруганий православных святынь, содержащихся в том же документе, вызывала сомнение с нравственной и даже канонической точки зрения. Но особенно важно то обстоятельство, что мобилизующий мирян на защиту церкви (вплоть до защиты церковного достояния ценой жизни) призыв стал на время основным лейтмотивом всех обращений высшего церковного управления к пастве, вплоть до заявления патриархом об аполитичности в письме в СНК от 6 декабря 1918 г. и еще более явного его указания о невмешательстве в политическую борьбу от 8 октября 1919 г. Февральское постановление сформировало у православного мира негативно-непримиримое отношение к любым представителям власти, пересекающим порог храма.

Какие это влекло последствия? Самые трагичные. В условиях фактического отсутствия развитой судебно-правовой системы любое (даже устное) выступление мирян, выражающее несогласие с мероприятиями по реализации вероисповедной политики власти могло быть вменено в состав преступного деяния и влекло в лучшем случае арест, привлечение к судебной ответственности, заключение или общественные работы, а в худшем и нередком - расстрел на церковной паперти. Собирая с лета-осени 1918 г. сведения о погибших членах епископата, клириках и мирянах высшая церковная власть едва ли задумывалась о том, что ряд ее заявлений могли играть роль катализатора, приумножающего жертвы.

отделение церковь государство правовой акт

В условиях новой для церкви правовой действительности Поместный Собор в марте-апреле 1918 г. принимает ряд определений, закрепляющих основы функционирования церковной администрации - о высшем церковном управлении, об епархиальном управлении, приходской устав [33, 34, 35]. Эти документы были призваны дать православному обществу ориентиры для действий в принципиально новых условиях, а также способствовать сохранению единства церковных структур.7 (20) апреля 1918 г. Священный Собор принял ряд постановлений, определяющих положение духовных учебных заведений - академий, семинарий, женских училищ [22, c.52-54]. Эти акты носили скорее декларативный характер и номинально закрепляли существующий статус учебных заведений, позволяя сохранить прежние контуры деятельности этих институтов. Весной-летом 1918 г. делегация Поместного собора, прежде всего Н.Д. Кузнецов, которому в тот период делегировали функции адвоката церкви, пыталась в многочисленных обращениях к правительству по частным случаям и документах программного характера, опиравшихся на аргументы морали, традиции церковной жизни, заставить власть пересмотреть ряд принятых решений [21, л.35-41; 7, л.4, 20,24,28].

Своеобразным ответом на нормативно-правовую активность церкви стало утверждение 8 мая 1918 г. в рамках Наркомюста постоянно действующего отдела для руководства реализацией январского декрета СНК [15, c.147], однако на местах соответствующие органы были скорее исключением - церковными делами там занимались административные отделы исполкомов, что порождало непонимание властной линии на местах, сопровождавшееся обилием запросов с мест, а также традиционный для провинциальных властных практик произвол.

Среди вех государственной вероисповедной политики справедливо отмечают значение Инструкции НКЮ "О порядке проведения в жизнь Декрета об отделении…", опубликованной 30 августа 1918 г. [9, л.38; 5; 14]. Наиболее значимым последствием этого акта было закрепление лишения церкви прав юридического лица. До поры функции епархиального администрирования выполняли регистрируемые епархиальные советы, но в 1920-1921 гг. была проведена их ликвидация. Юридическим статусом отныне обладали лишь приходские советы, регистрируемые в исполкомах.

С публикацией 30 августа 1918 г. инструкции по проведению в жизнь январского декрета явно коррелирует и вторая волна активного нормотворчества церкви [29]. Документ, помимо прочего, ставил со стороны власти точку в дискуссиях о социальной миссии и просветительских функциях церкви, имущественном вопросе. Исследователи отмечают и антииерархическую направленность инструкции - церковная иерархия и органы высшего церковного управления в ней не упоминались [16, c.47]. Будто в ответ на предлагаемые государством меры Собор готовит ряд определений, призванных укрепить и сделать стабильной систему высшего церковного управления: О порядке избрания святейшего патриарха (13 августа 1918 г.), О местоблюстителе патриаршего престола (10 августа 1918 г.), о полномочиях членов Собора 1917-18 гг. (18 сентября 1918 г.), О положении и штатах ВЦУ (20 сентября 1918 г.) [23, c.3-9, 11-12].

События августа-сентября 1918 г. стали пиком борьбы государства и церкви - в этот период она приобрела фактически вооруженный характер. С санкции ВЦУ повсеместно прокатилась волна выступлений (зачастую в приходах принимали резолюции) против январского декрета и августовской инструкции по его проведению в жизнь. В этот же период в провинции разворачивается кампания по фактическому изъятию из ведения церкви метрик, священники отныне принимают активное участие в крестьянских выступлениях [31]. На эту пору падает резкий количественный рост православных жертв репрессий, во многом обусловленный содержанием ранних постановлений органов высшего церковной управления. Особую роль в этом ряду играет Соборное постановление "Об охране церковных святынь от кощунственнаго захвата и поругания" (12 сентября 1918 г.), среди прочего гласившее: "На каждом православном христианине, по самому званию его, лежит долг всеми доступными для него и не противными духу учения Христова средствами защищать церковныя святыни от кощунственнаго захвата и поругания. Церковно-приходския Собрания и прочие хранители священнаго церковнаго достояния… могут передавать по требованию мирских властей лишь описи храмов и находящихся в них предметов…" [23, c.28]. Связанные подобными обязательствами миряне просто не могли не оказывать сопротивления представителям власти и не быть подвергнутыми тем или иным репрессиям. Вместе с тем нужно признать, что церковь не оставила и попыток защиты своих интересов в правовом поле и обращалась к СНК с Соборным постановлением "О необходимости отмены инструкции 30 Августа 1918 г." от 6 сентября 1918 г., отметив: "Применение Инструкции грозит повести еще и к другим, непереносимым для совести верующих, насилиям над нею…" [6, л.14]. В тот же день появилось постановление Собора "О церковном имуществе и хозяйстве" [12, л. 202], связанное с активизацией в провинции действий власти, направленных на изъятие церковных и, прежде всего, монастырских земель, подворий и т.п. владений.

Проанализированные данные показывают, что за первый послереволюционный год отмечается исключительная нормотворческая активность Собора, Синода и патриарха. При этом большинство сформулированных в этот период различными церковными структурами (при известных различиях и динамике в их позиции) документов выражали неизменные претензии на сохранение прежнего юридического статуса, имущественных прав, социальной миссии церкви. Совокупность созданных церковью правовых актов нельзя назвать бессистемной. Содержательно многие акты были обусловлены обнародованием важнейших государственных установлений в отношении церкви, либо проведением акций, затрагивающих интересы церкви (например, реквизиции земли, закрытие монастырей).

Анализ основных положений правовых актов государства и церкви (в порядке их появления) показал их взаимную обусловленность. При этом правовые акты церковных структур порою опережали государственные, в значительной степени определяя отношения церковного мира с властью. Законодательные же акты государства в первое послереволюционное время, вопреки сегодняшнему стереотипу их восприятия, носили скорее оперативный, чем стратегический характер: оба института в тот период пытались сохранить первенство в определение позиций. Так, 3 августа публикуется постановление СНК "О набатном звоне" [13; 28], которым государство в связи с масштабным сопротивлением православного мира, встреченным в ходе реализации положений январского декрета, пытается лишить церковь мощного средства мобилизации мирян на защиту церковного достояния. Церковь отвечает соборным постановлением от 12 сентября, предлагающим конкретные модели защиты церковного имущества и взаимоотношений с властью на местах. При этом на первый послереволюционный год приходится семь посвященных церкви государственных нормативных актов [24-28] - церковь вырабатывает десятки актов пропорционального значения и выступает с рядом обращений к власти. Эту активность можно объяснить как заведомо неравным положением церкви в противоборстве, так и работой в этот период основного органа, осуществляющего руководство церковью - Собора, периодически собираемого, а потому пытавшегося в период своей работы дать ответы на все волнующие церковное общество вопросы.

Безусловно, решающую роль в формировании правового поля государственно-церковных отношений постреволюционного периода имели государственные установления. И хотя ни один из актов не имел де-юре репрессивной направленности, они в совокупности с рядом циркулярных установок СНК и ВЧК сформировали правовые условия, позволявшее представителям власти преследовать заявивших свое несогласие с мероприятиями "по отделению церкви от государства" или оказывающих сопротивление реализации государственных установлений православных.

Обличительный пафос ряда церковных актов, содержание в них моделей подзаконной деятельности православных в новых условиях лишь углубляли конфликт с властью, фактически не оставляя возможности для компромисса во взаимоотношениях. Не случайно авторы новейших исследованиях по истории высшей церковной власти приходят к определенным выводам о взаимной ответственности, как церковной иерархии, так и государственных органов [17]. Комплексное и взвешенное рассмотрение реалий церковной жизни постреволюционной поры демонстрирует, что преследование православных и массовое нарушение их религиозных прав в советской России было обусловлено сформировавшейся под влиянием конфронтационного характера первых заявлений органов высшей церковной власти (трактуемых впоследствии большевиками как антисоветские и контрреволюционные) репрессивной модели государственно-церковных отношений.

Литература