К фактам лесбийской любви отечественное законодательство было более снисходительным. Половое сношение между женщинами, совершенное не публично и по взаимному согласию уголовному преследованию не подлежало. Ответственность предусматривалась за сексуальные отношения с ребенком моложе 14 лет. За этот вид преступления закон предусматривал наказание в виде заключения в исправительный дом на срок не более трех лет. В случаях квалифицированных - злоупотребление властью и угроза - наказание усиливалось заключением в исправительный дом сроком не менее трех лет.

Что касается правоприменительной практики, то нам не удалось обнаружить ни одного уголовного дела по обвинению крестьянок в данном виде преступления. Однако следует отметить, что дореволюционный исследователь права профессор И. Тарновский утверждал, что гомосексуализм не является таким уж противоестественным как считали многие. Он подчеркивал масштабы распространения лесбиянства в качестве народного обычая среди лиц, находящихся на нижних ступенях социальной лестницы ^{[30, с. 131]}. Крестьянское общество воспринимало сексуальные отношения, адаптируя их к гетеросексуальной схеме. Американский исследователь Лора Энгельштейн в своем исследовании приводит пример крестьянки Марии Шашниной. Она сумела обеспечить полное удовлетворение сексуальных потребностей ряда жительниц своей деревни на "манер мужчины", как позже они признавали на суде ^{[35, с. 165]}. В этнографических источниках имеется лишь одно упоминание о девице, 28 лет, имевшую связь с молодой вдовой соседней деревни. В селе ее называли "двухсбруйной", из чего можно предположить, что речь шла о женщине-гермафродите ^{[25, т. 2, ч. 2. с. 65]}.

Изученные источники дают возможность утверждать, что мужской гомосексуализм, наказуемый по уголовному праву, не был распространен в крестьянской среде. К ответственности по обвинению в педерастии, согласно сведениям уголовной статистики, в период с 1874 по 1904 г., в России к суду было привлечено 1066 мужчин и 4 женщины, из которых 440 (41%) мужчин было осуждено, все женщины были оправданы ^{[22, с. 11]}. На 100 осужденных за это преступление на долю крестьян приходилось 56,6 %, в то время как в общих данных о преступлениях их доля составляла 68,6 % ^{[22, с. 12-13]}. Этот порок был в большей мере характерен для российских городов. Удельный вес жителей города составлял 12,8 % от всего числа населения страны, в то же время 45 % осужденных за содомию составляли горожане. На долю сельских жителей приходилось 55 % осужденных педерастов, при том, что 87,2 % россиян проживало в деревнях ^{[22, с. 18-19]}. Интересна статистика в плане занятий осужденных. Среди осужденных за мужеложство 31,6 % приходилось на занятых в сельском хозяйстве, а на фабрично-заводских рабочих, поденщиков и прислугу - 37,4 % ^{[22, с. 13-14]}.

Одним из каналов проникновения в сельскую среду преступной страсти следует признать отхожий промысел. В 1860-е гг. предметом судебного разбирательства стала проституция в петербургских банях артелей банщиков. Столичные гомосексуалисты находили себе партнеров среди молодых извозчиков, дворников, подмастерья, одним словом, вчерашних выходцев из деревни ^{[14, с. 238]}. Таким образом, преступному пороку в большей мере были подвержены маргинальные слои общества. Определенное влияние в плане сексуальной ориентации на русское село оказало просвещенное общество, которому в большей мере были присущи половые извращения ^[3]. Профессор В. Тарновский, ссылаясь на мнение известных ему гомосексуалистов, сообщал, что по их отзывам "русский простолюдин относится крайне снисходительно к порочным предложениям, "барским наклонностям", как он их называет" ^{[22, с. 9]}.

Педерастия в крестьянской среде не получила широкого распространения, жители села относились к содомскому греху с нескрываемым отвращением ^{[25, т. 2, ч. 1. с. 505]}. Хотя нельзя исключить, что крестьяне, имевшие такую наклонность, могли искать себе сексуальных партнеров в городе. Например, по данным полицейского отчета по Тамбову за 1874 г., в купальнях под городским садом замечены были в мужеложстве козловский мещанин Николай Попов и крестьянин Никифор Сыроежкин ^{[23, оп. 35, д. 1309, л. 162об]}.

Выявленные нами данные фрагментарны, но, в общем, позволяют сказать, что установленные случаи "любви по-гречески" в среде русских крестьян были немногочисленны, хотя юристы и этнографы проявляли профессиональный интерес к этому вопросу. Эти наблюдения подтверждаются и полным отсутствием соответствующей темы в крестьянском фольклоре.

Назвать в русском селе кого-то "мужеложником", значит жестоко обидеть. В февраля 1869 г. крестьянин Боровлянской волости Барнаульского округа Томской губернии Михей Щукин назвал так крестьянина Матвея Усольцева. Хотя на суде он объяснил, что это была с его стороны шутка, но волостной суд присудил к штрафу за бесчестье в пользу обиженного в размере 3 руб., а в качестве дополнительного наказания назначил ему 15 ударов розгами ^{[13, с. 76]}.

Следует признать, что половые инверсии в сельскую среду вносились преимущественно извне. Неслучайно, что те немногие факты гомосексуализма в русской деревне, ставшие достоянием гласности, были связаны с представителями иного сословия, а порой и другой этнической принадлежности. Например, в 1844 г. "дворовые люди Павловского (Воронежской губ.) уездного предводителя дворянства Тевяшева жаловались на владельца своего, который побоями принуждал их к удовлетворению их распутства" ^[5]. В Пошехонском уезде Ярославской губернии (1899 г.) был известен помещик, который удовлетворял свою страсть, покупая услуги надлежащих субъектов из местных крестьян. Как к самому помещику, так и к его сексуальным партнерам народ относился с отвращением и ненавистью. В этой местности поселился швейцарец-сыровар, который вовлек в порок педерастии слабоумного пастуха ^{[13, с. 76]}. По сведениям уголовной статистики, процент осужденных иностранцев за гомосексуализм превышает более чем в семь раз процент их в общих данных о преступности (4,77 % и 0,67 %) ^{[22, с. 13]}.

В калужских селах противоестественные пороки за преступление не считались, над ними лишь смеялись. Особенно над мужеложством. Местные крестьяне, ходившие на заработки в Крым, по возвращению рассказывали о крымских татарах, особенно склонных к педерастии, и, смеясь друг над другом, называли "татарской женкой" ^{[25, т. 3, с. 558]}. Мнение русских крестьян о предрасположенности татар к мужеложству подтверждается данными судебной статистики. Так, доля представителей этого народа (10,45 %), осужденных за педерастию, в десять раз большая, чем привлеченных за все виды преступлений (1,21 %) ^{[22, с. 15]}.

Следует сказать еще об одном виде полового извращения, преследуемого уголовным законом, зоофилии. Это преступление было известно со времени раннего средневековья. Устав Ярослава предусматривал пеню в размере двенадцати гривен, что уравнивало скотоложство с кровосмесительством со свояченицей или с внецерковным разводом. Воинским Уставом Петра I артикулом 165 предусматривалась уголовная ответственность за скотоложство. Наказание за это деяние, в отличие от предусмотренного в ХVII в., было снижено. Так, вместо смертной казни виновного следовало "жестоко на теле наказать" ^{[24, с. 358]}. По Уложению 1885 г., на основании ст. 997, лица, "изобличенные в равно-противоестественном пороке скотоложства, подвергались лишению всех прав состояния и ссылке на поселение в отдаленные места Сибири" ^{[32, c. 513]}. Уголовное уложение 1903 г. не предусматривало наказание за скотоложство, ответственность за которое уже стала восприниматься российским обществом как определенный правовой анахронизм.

По мнению автора очерка "Русская проституция" С.С. Шашкова, "скотоложство распространено, кажется, еще больше, чем педерастия. В некоторых местностях, например, в северо-восточных губерниях оно имеет полные права гражданства, и крестьяне здесь пользуются им даже как медицинским средством, будто бы избавляющим от лихорадки" ^{[33, с. 251]}. По наблюдениям кн. Кострова, исследовавшего юридические обычаи населения Томской губернии, скотоложство в селе явление не редкое. Среди местных крестьян оно совершалось из суеверия, т. к. считалось единственным средством от продолжительной лихорадки ^{[13, с. 20]}. Таким образом, оба автора мотивом совокупления с животными считали бытовавшие в данных селах суеверия.

Утверждение приведенных авторов о распространенности скотоложства в русских селах не нашло своего подтверждения в изученных нами источниках. Напротив, есть основание утверждать, что этот грех, а в оценке уголовного права и преступление, не были свойственны русским крестьянам. По сообщению сельских корреспондентов: "противоестественные пороки не существуют" ^{[25, т. 3, с. 558]}; "скотоложство встречается как очень редкое исключение между идиотами и слабоумными пастухами" ^{[25, т. 2, ч. 1, с. 505]}. Криминалист В.О. Мержеевский, изучивший сведения по Петербургскому окружному суду за период с 1866 по 1872 г., обнаружил только 30 дел о скотоложстве. Среди обвиняемых было 23 крестьянина, 4 нижних чинов, 2 мещанина и 1 иностранец ^{[14, с. 268]}.

Факты зоофилии приводятся и в ответах сельских корреспондентов Этнографического бюро кн. В.Н. Тенишева. Из с. Покровское Шухтовской волости Новгородской губернии (1899 г.) А.Н. Власов сообщал, что местный житель, холостой крестьянин 40 лет, Максим Федоров "содержал полюбовницу-кобылу, на которой его не раз видели соседи" ^{[25, т. 7, ч. 3, с. 349]}. Мужики д. Козлово Ростовского уезда Ярославской губернии (1898 г.) жаловались земскому начальнику на своего односельчанина за то, что он "портит их кур", отчего у тех выходит наружу вся внутренность ^{[25, т. 2, ч. 2, с. 381]}. В одном из селений Симской волости той же губернии крестьянин вступил в половую связь с овцой. Крестьяне овцу эту убили, потому что, по их мнению, такая овца принесет зверя - наполовину человека, а наполовину скота ^{[25, т. 2, ч. 2, с. 381]}.

То, что факты скотоложства имели место в сельской среде, подтверждается и материалами полицейского ведомства. В рапортах уездных исправников Тамбовской губернии за 1908 г. отмечено два таких эпизода. Пристав 5-го стана Тамбовского уезда рапортом от 7 июня 1908 г. доносил о том, что крестьянин с. Шадровка Курдюковской волости Яков Еремеевич Казьмин, 50 лет от роду, совершил скотоложство с лошадью крестьянина с. Пановых Кустов Прохорова Тихоновича Попова. Преступник был задержан и вместе с дознанием сопровожден в распоряжение судебного следователя ^{[8, ф. 4, оп. 1, д. 6676, л. 294]}. В рапорте от 14 сентября 1908 г. тамбовский уездный исправник сообщал, что в имении землевладельца Ивана Хренникова Лавровской волости конторщик Иван Иванович Аверьянов 30 августа с.г. был застигнут на скотном дворе совершающим плотское совокупление с экономической собакой - самкой, по прозвищу "Тигра". Обвиняемый Аверьянов от роду 41 год, семейный, имеет жену и детей ^{[8, ф. 4, оп. 1, д. 6677, л. 603]}. По понятным причинам порок скотоложства в городах не был распространен и случаи зоофилии там не фиксировались.

Скотоложство, как и мужеложство, воспринималось крестьянами, прежде всего, как великий грех, а лишь потом как преступление. По сообщению информатора (1899 г.), крестьяне одного из сел Болховского уезда Орловской губернии говорили, что в недавнее время одного крестьянина судили за содомию и сослали в Сибирь. В тоже время над мужиком, замеченным в скотоложстве, только издевались и не давали ему прохода насмешками, но наказания не было ^{[2, д. 1054, л. 5]}. Считая соитие со скотиной делом греховным и богомерзким, крестьяне верили, что Бог непременно покарает скотоложцев, и поэтому выдавать их в руки властей не считали нужным. Информатор этнографического бюро, жительница Орловского уезда той же губернии, А. Михеева сообщала: "В народе распространен порок скотоложства, этот порок тщательно скрывается, только поговаривают тогда, когда спрашивают у кого-нибудь, где отмолить этот грех и как. Занимаются этим старые солдаты, не имеющие семьи. В народе считают, что у таких людей всегда родятся дети - уроды. У одного мужика родилась девочка без ручек, у другого - мальчик без зрачков" ^{[2, д. 1320, л. 5]}.

В других селах к зоофилам местные жители относились не столь терпимо и не полагались только на Божий суд. Человека, замеченного в противоестественном пороке, немедленно изгоняли из деревни, и отправляли на богомолье, причем давали ему от общества удостоверение, в котором было сказано, что такой-то, был послан на богомолье за такое-то преступление. Самый меньший срок богомолья был полтора года, а самый большой - четыре с половиной ^{[2, д. 1011, л. 20]}. Сельский корреспондент этнографического фонда из Болховского уезда Орловской губернии Ф. Костин приводил случай, когда местный крестьянин застал Кирилла Передкова на лесной поляне во время его соития с кобылой. Весть об этом быстро облетела село. Был созван сход, куда привели крестьянина вместе с "возлюбленной", а затем их "обвенчали". Отец прилюдно проклял скотоложца, которого изгнали из общества, отправив по монастырям замаливать грех. Спустя три года, Кирилл Передков вернулся и был принят обратно в общество, но дурное прозвище осталось за ним, как впрочем, и соответствующее отношение земляков ^{[2, д. 1011, л. 21 -26]}.

Неприятие сельскими жителями грех скотоложства был обусловлен и тем, что всякий такой факт, ставший достоянием гласности, подрывал репутацию общины в целом, а крестьянину, уличенному в этом постыдном занятии, грозило постоянными насмешками односельчан и позорным прозвищем. Например, жителей с. Семьяны Нижегородской губернии обитатели соседних деревень называли "кобылятниками", что воспринималось теми как позорное и оскорбительное ругательство. Причиной тому стал крестьянин, который был пойман в противоестественном совокуплении "с кобылой" ^{[25, т. 4, с. 29-30]}. Девушки селений Мещевского уезда Калужской губернии для того, чтобы посмеяться над парнем, который им неприятен, называли его "кобыльником" или "коровником" ^{[25, т. 3, с. 558]}. Крестьянин с. Никольского Череповецкого уезда Новгородской губернии Никиту Петрова застал сосед на своей кобыле и вздул его палкой. С тех пор в селе его звали не иначе как "Никита-жеребец" ^{[25, т. 7, ч. 3, с. 349]}. В соседней д. Ждановской парень 16 лет, Михаил Шарыпин был захвачен местными крестьянами в момент совокупления с овцой, привязанной рогами к елке. После этого случая за ним закрепилось прозвище "чертова овечка" ^{[25, т. 7, ч. 3, с. 349]}. Таким образом, в русском селе сила общественного порицания являлась в определенной мере более действенным средством воздействия на правонарушителей, чем закон.

Заключение

Осуществленное исследование позволяет сделать некоторые выводы. Религиозные установки, регламентирующие формы сексуальной активности сельских жителей, являлись фактором, сдерживающим проявления девиаций в половой жизни русских крестьян. Насильственные действия сексуального характера в российской провинции по отношению к женщинам были более распространены в городе, чем в деревне. Отношение деревенских жителей к изнасилованиям определялось правовыми традициями села и социальным статусом потерпевших. Большему осуждению в деревне подвергались лица, осуществившие насилие или растление несовершеннолетних девиц. Самочинная расправа с насильником, а в большей мере, примирение сторон при условии материальной компенсации в делах такого рода, являлись действием норм обычного права. По мере роста правосознания сельских женщин, они стали чаще обращаться в судебные органы с целью защиты своей чести и достоинства. Кровосмешение, наказуемое уголовным законом, расценивалось жителями села скорее как тяжкий грех (особенно в родстве по крови), а не как преступное деяние. Не воспринималась как преступление и половая связь между родственниками по свойству. Мужской гомосексуализм (мужеложство), преследуемый уголовным законом, широкого распространения в деревне не имел по причине осуждения этого порока церковью и традиционного взгляда жителей села на допустимость в формах удовлетворения сексуальных потребностей. Инакочувствующие в селе не становились объектом уголовного преследования, но были мишенью для острот и насмешек со стороны односельчан. Менее терпимо крестьяне относились к случаям скотоложства. Помимо позорных прозвищ, которыми награждали уличенных в этом постыдном грехе, от виновных в соитии со скотом требовали церковного покаяния, а порой и на время изгоняли из сельского общества. Как в случаях обнаружения мужского гомосексуализма, так и при выявлении зоофилии крестьяне на виновных, как правило, властям не доносили, не считая их преступлениями, а, следовательно, не усматривали необходимости применения к содомитам репрессивных санкций. Для правотворческой деятельности и судебной практики российского государства изученного периода характерно смягчение наказания за преступления, совершенные на сексуальной почве, а скотоложство вообще перестало быть уголовно наказуемым. Увеличение же числа лиц, привлеченных к уголовной ответственности за такие преступления, объяснимо, с одной стороны, деформацией традиционных ценностей сельского социума под воздействием модернизационных процессов, а, с другой, - подъемом правовой культуры деревенских жителей, развитием чувства человеческого достоинства, прежде всего, женской части населения российской провинции.

Библиография