Власть и население в российской провинции: опыт сотрудничества в губернских органах управления и суда (последняя четверть XVIII в.)

Размещено на http://www.allbest.ru/

2

Власть и население в российской провинции: опыт сотрудничества в губернских органах управления и суда (последняя четверть XVIII в.)

Воропанов В.А.

Реформирование системы местных государственных учреждений в России 1775-1785 гг. Опиралось на традиции общественного управления. Асинхронность развития областей Российской империи, неравноценность демографических ресурсов для проведения сословных выборов, социальной среды для осуществления правосудия определяли различные результаты в деятельности судебных представителей.

Ключевые слова: выборы, общественное управление, право, сословия.

реформа судебный представитель российская империя

Губернская реформа Екатерины II сформировала в местных учреждениях институт сельских заседателей, соответствовавший традициям общественного управления в России. По 2 заседателя от сельских податных сословий участвовали в работе уездной полиции, совестных судов, приказов общественного призрения, по 4 представителя избирались в нижнюю расправу, по 10 - в верхнюю. Исполнение государственных должностей повсеместно и вполне традиционно оценивалось крестьянами как обременительная повинность. Тем не менее, демографические условия для реализации предоставленных абсолютной монархией избирательных прав и властных полномочий, сословный состав населения, наконец, степень престижа участия во власти не могли быть едиными для всех провинций гетерогенного государства. Качество и характер занятости выборных крестьян в судопроизводстве имели существенные различия в областях империи, связанные с их историческими, географическими особенностями, спецификой социальных, экономических, культурных, правовых связей и отношений, сложившихся среди подданных.

Судебные органы, прежде всего, создавались согласно численности сословий. Так, в Калужской губернии на 12 уездов по штату приходилось 12 уездных судов с подведомственным крепостным населением и 3 нижних расправы, в Костромской на 13 уездов - 13 судов и 4 расправы. В 13 уездах Орловского и 12 уездах Ярославского наместничеств, где численность государственных крестьян была выше, действовало по 6 нижних расправ [1]. Крепостное право определяло характер общественных взаимоотношений в центре Европейской России, жестко фиксируя социальную иерархию в повседневной жизни. Многочисленное и родовитое дворянство не спешило принять задуманную законодателем правовую реальность. Дворянская бюрократия господствовала в сфере государственного управления и суда. Преобладание частновладельческих крестьян, дробность сословий, низкий уровень жизни земледельцев, очевидно, осложняли выборы, превращая устойчивый принцип очередности исполнения обязанностей в ключевой. Пассивное отношение к предоставленным правам сословного самоуправления в Ярославской губернии проявлялось в нарушении сроков для выдвижения кандидатов, отсутствии заместителей для лиц, утвержденных в должностях, и необходимости обращения за «кадрами» по месту жительства убывших сельских заседателей. Правомерное и неправомерное уклонение заседателей от посещения присутствий изначально приобрело регулярный характер [2]. Социальный статус избранных в государственные должности крестьян оставался низким [3]. Переизбрание лиц, адаптировавшихся в специфическую среду государственных служащих, с заниженной самооценкой, послушных чиновному дворянству становилось закономерным правилом, превращая судебное представительство в фиктивный институт, не способный поддержать баланс социальных отношений, обеспечить эффективное применение законодательства в интересах избирателей.

Разобщенность крестьянства в Орловской губернии имела следствием естественный «захват» подавляющего большинства должностей сельских заседателей однодворцами, активность и высокий уровень самосознания которых ограничивались узкосословными рамками, позволяя продуктивно использовать новый правозащитный механизм для урегулирования внутрисословных имущественных вопросов и широко распространенных конфликтов однодворцев с помещиками-дворянами. Среда потомков служилых людей также не отличалась однородностью, отдельные группы однодворцев обоснованно стремились к уравнению с дворянством. Регулярное переизбрание в должности закрепляло социальные преимущества однодворческих представителей [4]. Орловские крестьяне проявляли неизменное безразличие к государственной юстиции, сохраняя глубокую приверженность обычному праву и мирскому правосудию. Отсутствие налаженных сословных взаимоотношений не позволяло сделать реформированные суды доступнее податному населению. Апелляции к законодательству оставались в ряду исключений из сложившихся правил, подтверждая устойчивое недоверие крестьян к государственному суду.

Между тем низкий удельный вес лично зависимого населения являлся исторической особенностью Европейского Севера, южных и восточных провинций. Если штат Ярославского и Рыбнослободского нижних земских судов, полицейской администрации, введенной в каждом уезде, включал трех дворянских заседателей, то в Великоустюжской провинции Вологодского наместничества 6 из 7 коллегий уездного начальства составили выборные крестьяне. На 12 уездов наместничества приходилось 5 сословных судов для дворян, 4 из которых размещались в центрах Вологодской провинции, исключая Тотемский уезд, традиционно не имевший поместной системы и органов дворянского самоуправления. Для 8 округов соседнего Олонецкого наместничества учредили один уездный суд, в Архангельском наместничестве, как в Астрахани или Тобольске, уездный суд заменял надворный [1].

А.В. Камкин показал качественный рост в XVIII в. правосознания северорусского крестьянства, имевшего «многовековой опыт непосредственного обращения в государственные органы». Осознание активной частью населения актуальности и практической необходимости правовых знаний в условиях меняющейся экономической и социально-политической реальности выражалось в самостоятельном поиске и массовом использовании ссылок на действующие законодательные акты. Наказы, переданные депутатам для работы в Уложенной комиссии 1767-1768 гг., соответствовали экономическим, социальным и правовым интересам, моральным требованиям крестьян, пониманию ими своих прав и обязанностей и содержали предложения по усовершенствованию законодательства в области землевладения и землепользования, торгово-промысловой деятельности, социально-правовых отношений [5, с. 40-54].

Номенклатура выборных должностей в XVIII в. унифицировалась и разрасталась, их престижность и общественная значимость переоценивались, деятельность лиц регламентировалась и ставилась под неусыпный надзор уездных и губернских органов управления, однако мирские институты оставались привычно нацеленными «на достижение возможного баланса интересов казны, общины и отдельного крестьянского хозяйства». В тоже время в ситуации нарастающего малоземелья, расслоения крестьянства, поземельных споров и драматических попыток уравнительных переделов в жизни северной деревни резко увеличилась роль уездной администрации и поверенных, исполнявших специальные поручения, представлявших сельские сообщества в присутственных местах [6, с. 24-25, 34]. Приговоры и доверенности крестьянских общин нотариально заверялись в «книгах» нижних расправ [7].

Требования к кандидатам на волостные и уездные должности совпадали, замещение уездных вакансий становилось для определенных лиц частью общественной карьеры. Посты судебных и полицейских заседателей при всем разнообразии личных и социальных установок занимали облеченные доверием, добросовестные, способные и, как правило, с учетом широкого распространения грамотности, люди, умеющие читать и писать [8]. Взыскательность обывателей, сознательная ответственность крестьянских представителей облегчала губернским властям выявление и вытеснение со службы случайных и негодных лиц [9]. Контингент канцелярского аппарата, формировавшийся за счет государственных крестьян, сохранял социальные связи и культурное родство с земляками. Как и на Урале, местные чиновники явно адаптировались в окружающую социокультурную среду, их деятельность по естественной необходимости ориентировалась на правовые и морально-этические ценности населения. Чиновникам, проживавшим и работавшим в уездах Европейского Севера, не приходилось задумываться о реальности статуса сельских заседателей, быстро осваивавших и с достоинством исполнявших многообразные публичные обязанности. Так, Тотемская расправа участвовала в решении городских вопросов о передаче соляных промыслов, выделении земли для постройки мельниц, вела книги для записи о вступлении в откупа, а также сделочных, купчих, закладных крепостей, поручных и заемных писем не только о продаже и сдаче в аренду земли, продаже и закладе дворов и лавок, фиксируя экономическую активность сельского и городского населения, но и о продаже, закладе дворовых людей, крестьян с землей и без земли, отпускных, выданных крестьянам и дворовым людям. Государственные крестьяне высоко ценили свой правовой статус, задерживая, заключая под стражу беглых рекрут и частновладельческих людей в целях обеспечения установленного правопорядка [10].

Множество дел, рассматривавшихся в нижних расправах северных уездов, естественно, касалось споров о земле и прочих угодьях как между крестьянами, так и лицами разных сословий, исков о захватах пашни, хлеба, сена, жалоб о недопущении до владения и пользования. С поземельными спорами была связана и часть уголовных производств. Расправы пользовались абсолютным авторитетом государственных органов, разбиравших специфические конфликты, контролировавших межевание пахотных земель и угодий, распределение равных участков «по числу душ, дабы друг против друга было безобидно» [11]. Нуждавшиеся малоимущие лица, имевшие положительную репутацию, получали правовую поддержку государственных органов и социальную - со стороны мира [12]. Показательно выносились судьями приговоры к телесным наказаниям за уголовные преступления, «дабы впредь смотря на то в подобных сему случаях и другие так чинить не отваживалися» [13]. Активно вовлекаясь в официальные правоотношения, часто апеллируя к законодательству при урегулировании коллективных споров, удовлетворении личных исков, крестьяне выносили для судебного разрешения и внутрисемейные конфликты.

В каждом уездном центре функционировали нижние расправы в другом крупном и полиэтничном северном регионе - Олонецком наместничестве, где христианизированное карельское население рассматривалось как часть черносошного крестьянства и организация правосудия недостаточно учитывала языковую и культурную специфику. Между тем из 8 олонецких уездов Кемский и Олонецкий числились «карельскими», карелы составляли более половины жителей Петрозаводского и Повенецкого уездов. В Лойденопольском уезде компактно расселялись вепсы. Устоявшаяся практика взаимоотношений органов государственной власти с коренным населением Карелии, исторически лишенным этнической политической элиты, удовлетворяла правительство империи. Официальным языком делопроизводства в крае являлся русский, в определенной степени снижая для значительной части крестьян-карел степень доступности государственного правосудия. Тем не менее, русскоговорящие карелы обязательно участвовали в деятельности уездной полиции и судебных учреждений. Источники свидетельствуют, что основная работа по рассмотрению судебных дел велась именно в нижних земских судах Олонецкого наместничества, преимущественно разбиравших имущественные споры крестьян. Так, в 1781 г. уездными учреждениями полиции было решено 142 дела, 80 % которых составили имущественные конфликты. Наибольшее количество гражданских исков (63) удовлетворил Олонецкий нижний земский суд [14, с. 69].

Из Поморья вместе с предприимчивыми колонистами дух свободы и обычаи самоуправления распространялись в XVII-XVIII вв. в поселениях Северного, Южного Приуралья, Западной, Восточной Сибири. Судебно-административная реформа Екатерины II имела социальные условия для успешной реализации как в Тотьме, известной с 1137 г., так и в Челябинске, основанном в 1736 г. Культурное, религиозное, хозяйственное взаимодействие населения влекло естественную ассимиляцию малых этнических групп и постепенное размывание этнического самосознания с преимущественным влиянием башкир, русских и татар. Административно-территориальное деление не учитывало этнический фактор. «Волостное» деление башкир усложнялось, география и плотность расселения коренного этноса менялись. Складывались кланы башкирских татар, башкирских калмыков. Проведение губернской реформы ускорило трансформацию родоплеменных, формирование территориально-хозяйственных связей в среде башкир, способствовало дальнейшему развитию письменно-литературного языка тюрков - в официальном делопроизводстве государственных учреждений. Уездные выборы искусственно объединили интересы пришлых земледельцев и коренных жителей, форсировали становление сословного самосознания разноязыких общин.

Сотни претендентов на должности отразили этническое, сословное и религиозное многообразие жителей Оренбуржья в соответствии с нормативными требованиями инструкций. Интенсивное межэтническое взаимодействие, 200 лет заключавшее как конфликтную, так и созидательную стороны, стимулировало конкурентную активность мирских сообществ. К 1785 г. на Южном Урале действовало 6 общих расправ и 6 расправ для башкиро-мещерякского населения как особых служилых сословий. По две расправы функционировали в Оренбурге, Уфе, Троицке и Челябинске. Верхние расправы открылись в областных центрах - Уфе и Оренбурге. Уже в 1782 г. места заседателей в Уфимском наместничестве получили зажиточные и, как правило, грамотные поселяне, укрепившие свои житейские позиции обретением опыта государственной службы. Так, 10 из 20 членов нижних расправ с общей юрисдикцией происходили из служилых и ясачных татар, 5 - из русских крестьян, по двое - из чувашских и мордовских переселенцев, 1 - из украинских. В Оренбургской и Уфимской верхних расправах по 3 вакансии из 20 наместник утвердил за ясачными татарами, новокрещенными мордовскими и чувашскими крестьянами, 4 - за башкирами, остальные замещали тептярь, бобыль, мещеряк, дворцовый и государственный старокрещенный крестьяне, однодворец, отставной прапорщик. Сельскими заседателями в совестном суде стали башкиры [15].

Первый опыт массового привлечения населения к сотрудничеству с бюрократическими структурами государства имел противоречивые результаты. Войдя в сферу государственного правосудия, малограмотные и недобросовестные крестьяне быстро усваивали нормы поведения чиновников, попадая под суд за нанесение побоев мирянам, вымогательство, взяточничество, прочие преступления должности. Лица, призванные осуществлять сословный суд, не имели минимального образования и оставались во власти традиционного мировоззрения. Злоупотребление полномочиями, прежде всего, обусловливалось стереотипами народного правосознания, стремлением удовлетворять семейно-клановые, иные узкогрупповые интересы.

Правовая обособленность и общинная замкнутость сельского «мира» имели прочную основу, изменения в общественном сознании требовали длительного времени и стабильной юридической практики. Выходцы из податного населения в уездных судах и полицейской администрации нередко рассматривались обывателями как наименее авторитетные носители государственных полномочий, а так же как преуспевшие представители «чужих» общин и волостей, о чем свидетельствуют оскорбления заседателей со стороны отдельных и разноязыких крестьян как в округах во время исполнения поручений, так и в присутственных местах. Близкое социальное происхождение делало заседателя не только доступным, но и более уязвимым со стороны поселян, прибегавших при обострении конфликтов к рукоприкладству.

Тем не менее, деятельность сословных представителей способствовала эволюции правосознания обывателей, выносивших на рассмотрение выборных коллегий имущественные споры и личные «обиды». Прежде всего обращение к власти рассматривалось как эффективный способ давления на лиц, причинивших личный или материальный ущерб. Множество дел в российских судах числилось нерешенными из-за длительной неявки истцов, не желавших нести реальную нагрузку судебных разбирательств или часто удовлетворенных ответчиками внесудебным порядком без объявления властям [16], поскольку мировые соглашения облагались казенной пошлиной. Крестьяне, казаки, служилые башкиры, татары основательно осваивали механизм правозащиты, составляя, как правило, с участием канцелярских служителей безусловно содержательные заявления, знали о значении зазывных грамот, «билетов» и «реверсов», использовали услуги способных сообщественников, порой выдавая им «тетради на записку» судебной информации по делу [17].

Население Урала в целом приняло реформированные учреждения государственной власти и воспользовалось объявленными правами и полномочиями. Отсутствие пиетета перед чиновниками положительно повлияла на продуктивность предоставленных законами ресурсов общественного влияния. Свободомыслие и предприимчивость крестьян, повседневно проявлявшиеся в социальном и хозяйственном быту, способствовали наполнению государственных должностей грамотными, инициативными и нравственно устойчивыми людьми. Выходцы из служилых сословий не тяготились субординацией в гражданской сфере, оставаясь активными субъектами правоотношений. Посредством выборов добровольное признание социального престижа со стороны земляков получали боевые ветераны. Постоянная хозяйственная занятость, неподготовленность к деятельности на посту заседателей, угроза юридической ответственности, останавливавшая многих обывателей, могли побуждать общины возлагать обязанности последовательно, однако критерием очередности отбор кандидатов для сельского «мира» явно не исчерпывался. Крестьянами систематически выдвигались лица, зарекомендовавшие себя как достойные защитники корпоративных интересов, не мыслившие себя безразличными статистами [18]. В формирующемся сословном сообществе локальные условия и особенности экономического и социального развития определяли качество уездных выборов и результаты практической деятельности заседателей. Однако законодательство максимально расширило круг избирателей, распространив право участия в выборах на удельных и приписных крестьян.

Деятельность судов «нижних» сословий, более чем втрое превышавших на Урале число учреждений для дворян, поддержала баланс общественных отношений, относительно сглаживая последствия сложившихся форм социально-правового неравенства. Несмотря на политическое господство дворянской бюрократии, широкие слои населения выступали самостоятельной стороной в официальных правоотношениях. Привилегированные сословия не могли в скором времени забыть пугачевской резни. Использование власти в корыстных интересах сдерживалось множественностью должностных лиц, контролировавших общественный порядок. При этом число дворян, замещавших судебные и полицейские вакансии, во многих уездах существенно уступало сельским представителям. «Комфорт» в период пребывания в должностях, без перманентного противостояния солидарным сословным группам, могли испытывать чиновники, отвечавшие представлениям местного населения о справедливости и порядке. Надзор административных и прокурорских органов усилился открытостью уездных учреждений избирателям, часто демонстрировавшим свою способность влиять на статус исполнителей государственных функций. Должностей лишались как сельские депутаты, так и уездные чиновники всех рангов, от канцеляриста до исправника. Вековое недоверие к местным органам власти ослаблялось правомерной активностью обывателей.

Интегрируя коренной этнос Южного Урала в государственную систему империи, правительство заменило традиционное самоуправление башкир узаконенными институтами, санкционировав юридический плюрализм и приняв комплекс мер для охраны прав личности и собственности, эффективность которых обусловливалась уровнем развития российского общества в рамках имперской модели государственности. Башкиры сохранили относительный демократизм родоплеменных отношений, демонстрируя свободу воли во время выборов как волостных старшин, так и этнических представителей в уездные и губернские инстанции [19]. Специфика родовых связей облегчала амальгамацию башкирской знати в государственные структуры [20]. Взвешенная религиозная политика, проводимая губернским руководством, превращала исламское духовенство, постоянно задействованное в правосудии, в проводника официальной правовой культуры [21]. Подобно иным сословиям, башкиры охотно апеллировали к третейской роли государственных органов во всех ситуациях, неразрешимых вмешательством старейшин и духовных пастырей.

Важно отметить, что работу судов с разноязычным населением уральских уездов облегчали штатные переводчики и толмачи, нанимавшиеся из местных обывателей. Известно, что в Глазовской и Слободской расправах Вятской губернии содержались толмачи удмуртского, в Нолинской - марийского языков [22]. Переводчики предусматривались штатным расписанием 5 расправ в Пермской губернии [23]. Официальное делопроизводство в Оренбургской губернии велось на русском и тюрки, интенсивно усваивавшем русизмы.

Интенсивное межсословное и межэтническое взаимодействие объективно повышало роль закона в урегулировании споров и конфликтов. Продуктивность делопроизводства достигалась включением в государственный аппарат штатных толмачей и переводчиков, официальным признанием и использованием языка тюрки. Выборный принцип комплектования органов правосудия создал атмосферу равных возможностей, юридической конкуренции, активно вовлекая широкие слои обывателей в правовое поле имперской России. Полиэтничное российское общество усваивало начала законности и официального правопорядка. Выходцы из податных сословий получили новые формы и потенциал взаимодействия с государственной властью, обогащения мировоззрения, жизненного опыта. В среде заседателей постоянно росла осведомленность о государственном устройстве, утверждалось ценностное отношение к закону и праву, приобретались начальные юридические знания. Судебные и полицейские представители самостоятельно принимали жалобы населения, применяли законодательство, учитывая локальную специфику и ориентируясь на менталитет местных жителей, несли ответственность за условия содержания подсудимых, контролировали реализацию решений. Посредством бывших исполнителей функций государственного управления и суда влияние российской верховной власти на подданных неуклонно расширялось. Обладатели «аттестатов» о добросовестном прохождении службы заботились о закреплении личного престижа среди земляков, продуктивно сотрудничали с государственными органами. При смене во время очередных выборов до 95 % сельских заседателей в совестных судах, верхних, нижних расправах и земской полиции во второй половине правления Екатерины II (1783-1796 гг.) через гражданские должности только на Урале могло пройти свыше 1000 человек.

Периферийное положение, перспективы хозяйственного освоения, широкое взаимодействие этносов и культур сближало Оренбуржье с Астраханским краем. Основу населения в Нижнем Поволжье составили вольнопоселенцы и беглые частновладельческие крестьяне, постепенно легализовавшиеся в статусе земледельцев, промысловых работников, населявших города южной провинции. Государством востребовался и организовывался постоянно растущий контингент астраханского казачества. В Нижнем Поволжье, подобно практике, сложившейся в Оренбургском крае, институт сельских заседателей способствовал адаптации коренных жителей в систему социальных и правовых связей российского общества [24], оказывал влияние на правосознание разноязыких податных сословий, повышая защиту узаконенного статуса, сдерживая привычный произвол государственных служащих. В Астраханской губернии, подобно Вятской, Пермской или сибирским областям, не сложилось корпоративных органов дворянского самоуправления и служба по выбору распространялась лишь на тяглые сословия, облегчая взаимодействие судебных представителей, выдвинутых населением, с чиновной средой.

Уголовные, гражданские дела, поземельные споры всех этнических и сословных групп, брачно-семейные вопросы решали нижние и верхние расправы в административных центрах Среднего Поволжья. Подобно полупривилегированному сословию однодворцев, родовой знати башкир, ногайцев, астраханских татар носители княжеских и мурзинских фамилий Казанского края воспользовались правом вхождения в среду публичных служащих посредством общественных выборов, как, например, сельский заседатель Краснослободской нижней расправы Адикай мурза Сулейманов сын Кугушев (1786 г.) [25, с. 37]. Статус судебных представителей обладал явным престижем.

Естественной неравномерностью социально-экономического и общественного развития отличались области и районы колонизуемой Сибири, где образование уездных присутственных мест с представительством сельских жителей стало дополнительным фактором прямого и косвенного государственного воздействия на межэтнические и межсословные отношения. Во второй половине XVIII - начале XIX вв. в Западной Сибири продолжались формирование крестьянской общины, инкорпорация мирского самоуправления в государственные структуры. Население постоянно желало заручиться поддержкой коронной администрации, отстаивая сословные, коллективные имущественные интересы, легализуя положение пришлых членов мира [26]. Развитие общественного управления в Западной Сибири (Тобольском наместничестве) позитивно сказывалось на эволюции местного социума, укреплении отечественной государственности в восточных провинциях. Население нуждалось в правоохранительных и правоприменительных функциях государственных учреждений. Увеличение штата служащих путем включения в бюрократический аппарат выборных сословных депутатов сделало официальные присутственные места более открытыми для обывателей. На реальность представительства отрицательно влияли дробность сельских сословий, невысокая степень консолидации крестьянского мира. Однако, несмотря на территориальную, хозяйственную, культурную разобщенность, жители Сибири стремились выполнять требования администрации по отбору способных и достойных кандидатов для занятия вакансий на сельском, волостном, уездном и губернском уровнях публичной власти, осуществляли социальный контроль за деятельностью выборных должностных лиц волостного самоуправления, получая государственную поддержку. Коллегии полицейской администрации и сословных судов объединяли депутатов разной этнической и религиозной принадлежности, уравнивая группы подданных [27]. Судебные представители непосредственно участвовали в охране государственных интересов, общественного порядка, усиливая легитимность уголовно-правовой политики абсолютной монархии. Расправы продуктивнее воеводских канцелярий реагировали на исковые прошения и жалобы населения, регулируя имущественные отношения, стимулируя товарно-денежный оборот, поощряя обывателей к обращению в государственные инстанции.

Практические успехи местной администрации во взаимодействии с родоначальниками коренных народов предопределялись степенью освоенности регионов государственной властью. Наибольшие трудности испытывало руководство Восточной Сибири, искавшее аборигенов в бескрайних просторах леса и тундры для миролюбивых заявлений и привлечения к гражданскому строительству [28]. Обеспечивая формальное представительство коренного населения, искусственно вовлеченного в официальные правоотношения, коронная администрация занималась подробным разъяснением тунгусам, корякам и чукчам значения законодательства и проводимой реформы, преимуществ суда в расправах перед воеводским судом. Одной из первостепенных задач, поставленных перед чиновниками, являлось создание условий для распространения знаний русского языка и грамотности. Меры, предпринимавшиеся против самовольного оставления присутственных мест отдельными депутатами, ограничивались отрешением от должностейи лишением права избираться вновь [29].

Аборигены не восприняли либеральных идей самодержавия, сохраняя традиционные устои жизни и социально-правовую автономность. Тобольская администрация предполагала способствовать будущей организации выборов в «ясачных» уездах разбором важных дел чиновниками в собраниях манси и хантов с приглашением старшин и переводчиков [30].

Литература

1. Полное собрание законов Российской империи. Собр. первое. Т. XLIII. № 17494.

2. Государственный архив Ярославской области. Ф. 143. Оп. 2. Д. 50. Л. 1-18; Д. 52. Л. 1-12; Д. 67.

Л. 1; Д. 224. Л. 1-18.

3. Государственный архив Ярославской области. Ф. 72. Оп. 1. Д. 168. Л. 1-15.

4. Государственный архив Орловской области. Ф. 826. Оп. 1. Д. 30. Л. 12-16 об.

5. Камкин А.В. Крестьянское правосознание и правотворчество по материалам второй половины XVIII века // Социально-правовое положение северного крестьянства (досоветский период). Вологда: Вологодский ГПИ, 1981. С. 40-54.

6. Камкин А.В. Традиционные крестьянские сообщества Европейского Севера России в XVIII в.: Автореф. дис. … д-ра. ист. наук. М., 1993. С. 24-25, 34.

7. Государственный архив Вологодской области. Ф. 831. Оп. 1. Д. 428. Л. 1-18.

8. Государственный архив Вологодской области. Ф. 13. Оп. 1. Д. 17. Л. 5; Д. 43. Л. 6, 19 об.; Д. 108.

Л. 3; Д. 111. Л. 9; Ф. 177. Оп. 6. Д. 1831. Л. 87; Ф. 831. Оп. 1. Д. 194. Л. 1; Д. 414. Л. 1-4.

9. Государственный архив Вологодской области. Ф. 177. Оп. 1. Д. 203, 205, 230, 238, 779; Оп. 6.

Д. 108. Л. 1-3; Ф. 844. Оп. 1. Д. 2, 3, 12, 13, 22 и др.

10. Государственный архив Вологодской области. Ф. 238. Оп. 3. Д. 475. Л. 1-28; Ф. 831. Оп. 1. Д. 657. Л. 1.

11. Государственный архив Вологодской области. Ф. 831. Оп. 1. Д. 544. Л. 1-6.

12. Государственный архив Вологодской области. Ф. 831. Оп. 1. Д. 362. Л. 1-62.

13. Государственный архив Вологодской области. Ф. 831. Оп. 1. Д. 456. Л. 22.

14. Воропанов В.А., Сабанцев А.Н. Судебная власть в региональной политике российской монархии в XV-XVIII вв. (на сравнительно-сопоставительном примере Олонецкой и Оренбургской губерний) // Социум и власть. 2007. № 3 (15). С. 69.

15. Центральный государственный архив Республики Башкортостан. Ф. 1. Оп. 1. Д. 17. Л. 124-143, 198; Ф. 346. Оп. 3. Д. 1. Л. 2-3.

16. Государственный архив Свердловской области. Ф. 771. Оп. 1. Д. 210. Л. 1-8.

17. Объединенный государственный архив Челябинской области. Ф. И-115. Оп. 1. Д. 37. Л. 7, 8,

99-101 об., 103-106 об.

18. Государственный архив Кировской области. Ф. 1378. Оп. 1. Д. 39. Л. 1, 2, 6; Объединенный государственный архив Челябинской области. Ф. И-115. Оп. 1. Д. 82. Л. 10; Д. 90. Л. 10; Д. 98. Л. 1.

19. Объединенный государственный архив Челябинской области. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 14. Л. 30-37.

20. Центральный государственный архив Республики Башкортостан. Ф. 1. Оп. 1. Д. 17. Л. 143-155.

21. Объединенный государственный архив Челябинской области. Ф. И-117. Оп. 1. Д. 14. Л. 62-91.

22. Государственный архив Кировской области. Ф. 583. Оп. 4. Д. 949. Л. 6; Д. 82. Л. 128.

23. Государственный архив Пермской области. Ф. 316. Оп. 1. Д. 67. Л. 5-8.

24. Государственный архив Астраханской области. Ф. 476. Оп. 5. Д. 103. Л. 2-5.

25. Еникеев Саид мурза, князь.Очерк истории татарского дворянства. Уфа, 1999. С. 37.

26. Государственный архив Тюменской области. Ф. И-10. Оп. 1. Д. 637. Л. 1.

27. Государственный архив Тюменской области. Ф. И-142. Оп. 1. Д. 4. Л. 1; Д. 12. Л. 11 об., 27 об.;

Д. 17. Л. 2 об.

28. Российский государственный архив древних актов. Ф. 24. Оп. 1. Д. 62/2. Л. 153-156.

29. Российский государственный архив древних актов. Ф. 24. Оп. 1. Д. 62/2. Л. 106-108 об.

30. Российский государственный архив древних актов. Ф. 24. Оп. 1. Д. 60. Л. 210.

Размещено на Allbest.ru