Типы правового регулирования: ошибки интерпретации различий

Размещено на http://www.allbest.ru

Волгоградская академия МВД России Российская Федерация, г. Волгоград

Типы правового регулирования: ошибки интерпретации различий

И.А. Мингес, начальник кафедры теории и истории права и

государства, кандидат юридических наук, доцент

В.В. Попов, доцент кафедры теории и истории права и государства,

кандидат юридических наук, доцент



Аннотация

Актуальность исследования проявляется в том, что оценки типов правового регулирования важны далеко не только в контексте связи политического режима и легитимности государственной власти. Подобные оценки в дальнейшем фактически служат ценностно-смысловым фундаментом теоретической реконструкции закономерностей возникновения, функционирования и развития государственно-правовых явлений.

Постановка проблемы: смешение научных и идеологических контекстов рассуждения не позволяет осуществлять ни сообразную объективной реальности теоретическую реконструкцию типов правового регулирования, ни типологизацию политических(политико-правовых) режимов.

Цель исследования: выявить ошибки в интерпретации различия между типами правового регулирования, традиционно полагаемыми «диаметрально противоположными», опираясь на приведение как законодательных выражений (объектного языка права), так и научной интерпретации такого языка (метаязыка права) к общему «нормативно-правовому знаменателю».

Методы исследования: анализ, синтез, индукция, дедукция, моделирование, формализация.

Результаты и ключевые выводы: субъективные права не являются нормативными правовыми предписаниями, но представляют собой специфическую форму для выражения предписывающего содержания. Субъективное право будет являться косвенным либо дублирующим экспонентом права (законодательным текстом), выражающим прескриптивный смысл, актуализированный в соответствующем значении права. Осознание указанных особенностей формулирования экспонента права позволяет приводить все законодательные формулировки (тексты) к единому «нормативно-правовому знаменателю». Такое приведение показывает, что общее дозволение ничем не отличается от общего запрета. Таким образом, так называемое общее дозволение и общий запрет являются неудачными конструкциями метаязыка права (например, языка юридической науки), в связи с чем не позволяют адекватно реконструировать ни типы правового регулирования, ни типы правовых систем, ни типы политических (политико-правовых) режимов.

Ключевые слова: тип правового регулирования; субъективное право; правовое дозволение; правовое разрешение; общий запрет; общее дозволение; демократия; либерально-демократический принцип.



Annotation

Types of legal regulation: errors in interpretation of differences

I. A. MINGES,

Candidate of Law, Associate Professor,

Head of the Department of Theory and History of Law and State Volgograd Academy of the Ministry of the Interior of Russia Russian Federation, Volgograd

V. V. POPOV,

Candidate of Law, Associate Professor,

Associate Professor of the Department of Theory and History of Law and State Volgograd Academy of the Ministry of the Interior of Russia Russian Federation, Volgograd

The relevance of the research is shown in the fact that the assessment of types of legal regulation is important not only in the context of the relationship between the political regime and the legitimacy of state power. Such assessments in the future actually serve as a value-semantic Foundation for the theoretical reconstruction of the regularities of the emergence, functioning and development of state-legal phenomena.

The statement of the problem: the mixing of scientific and ideological contexts of reasoning does not allow for either a theoretical reconstruction of types of legal regulation in accordance with objective reality, or the typologization of political (political-legal) regimes.

The purpose of the study: to identify errors in the interpretation of differences between types of legal regulation, traditionally considered «diametrically opposite», based on the reduction of both legislative expressions (object language of law) and scientific interpretation of such language (metalanguage of law) to a common «normative- legal denominator».

The research methods: analysis, synthesis, induction, deduction, modeling, formalization.

The results and key conclusions: subjective rights are not normative legal prescriptions, but are a specific form for expressing prescriptive content. The subjective law will be an indirect or duplicate exponent of the law (legislative text), expressing a prescriptive meaning, updated in the corresponding meaning of the law. Awareness of these features of the formulation of the exponent of law allows you to bring all legislative formulations (texts) to a single «normative-legal denominator». Such a cast shows that the General permission does not differ from the General prohibition. Thus, it is clear that the so-called General permission and General prohibition are unsuccessful constructions of the metalanguage of law (for example, the language of legal science), and therefore do not allow us to adequately reconstruct either the types of legal regulation, the types of legal systems, or the types of political (political-legal) regimes.

Key words: type of legal regulation; subjective law; legal permission; legal permit; General prohibition; General permission; democracy; liberal- democratic principle.



Основная часть

Исследуя в более ранних публикациях природу субъективных прав, один из авторов пришел к выводу о том, что в семантическом аспекте они представляют собой специфическую форму для выражения предписывающего содержания. При этом субъективное право будет являться косвенным либо дублирующим экспонентом права (законодательным текстом [12]), выражающим прескриптивный смысл, актуализированный в соответствующем значении права [3].

Осознание указанных особенностей формулирования экспонента права позволяет приводить все законодательные формулировки (тексты), образно говоря, к единому «нормативно-правовому знаменателю», что поможет определить следующее: какую функцию на самом деле выполняют субъективные права в правовом регулировании. Приведенная оговорка («на самом деле») призвана подчеркнуть имеющее очень широкое распространение смешение собственно научных и идеологических контекстов рассуждения, что позволяет отчетливо увидеть «партийность» юридической науки», несмотря на многочисленные заверения о деидеологизации научного знания в постсоветской науке. Заметим, что весьма яркое «пятно партийности» несет на себе проблематика типологизации политических (политико-правовых) режимов.

При этом с данной типологизацией теснейшим образом связана еще одна, где выделяются типы правового регулирования, прежде всего такие как общедозволительный («разрешено все, что не запрещено») и разрешительный («запрещено все, что прямо не разрешено»). Конечно, здесь следует заметить, что в современной юридической науке выделяют достаточно много оснований для типологизации правового регулирования и, соответственно, больше типов правового регулирования, чем общедозволительный и разрешительный [14]. Однако особое значение имеют именно отмеченные типы, поскольку именно через них чаще всего демонстрируется связь политики и права. В частности, именно с общедозволительным типом правового принято связывать демократию. Например, указывается, что демократия проявляется в свободе делать все, что не запрещено законом, и что это является одной из граней соотношения демократии, законности и правопорядка [2, с. 16]. Данный тип регулирования называют также общеправовым либерально-демократическим принципом [7, с. 61].

При этом в ходе подобной типологизации отчетливо просматриваются идеологизированные оценки государственно-правовой жизни, когда, например, утверждается, что без демократии нет развития [16, с. 10]. Или когда отмечается, что стремительный поворот российского общества к новым ценностям охарактеризовался сменой советской политической системы на демократическую, что в юридической сфере проявилось в появлении нового типа правового регулирования -- общедозволительного [9, с. 15--16].

Подобные оценки важны далеко не только в контексте связи политического режима и легитимности государственной власти. Такие оценки в дальнейшем фактически служат ценностно-смысловым фундаментом теоретической реконструкции закономерностей возникновения, функционирования и развития государственно-правовых явлений (т. е. предмета теории государства и права). Например, с одной стороны, отмечается, что в любом подлинно гражданском обществе действует либерально-демократический принцип [13, с. 214], с другой --указывается, что классификация типов регулирования на дозволительный и разрешительный «демонстрирует логическую цепочку связей между предметом правового регулирования (частное и публичное право), методами (диспозитивным и императивным) и типами (общедозволительным и разрешительным) правового регулирования» [6, с. 46], что тип правового регулирования характеризует проводимую определенным государством правовую политику [6, с. 45].

Несложно заметить, что подобные оценки исключительно важны в аспекте реализации мировоззренческой функции теории государства и права, особенно в условиях т. н. информационных войн. Не следует забывать, что негативное отношение к идеологии обусловлено тем, что в практике социального управления идеология обычно предстает перед нами как некое средство придания эмоциональной привлекательности для любой идеи (имеющей управленческую ценность). «Любой» -- означает как социально полезной (часто называемой истинной), так и социально вредной, деструктивной (часто называемой ложной). Иными словами, эффективность идеологии во многом может быть измерена тем, насколько принятие идеи осуществляется в рамках установления примата веры над разумом (особенно среди людей, относимых к объекту социального управления). В связи с этим не кажется значительным преувеличением высказывание К. Шмитта о том, что «все точные понятия современного учения о государстве представляют собой секуляризированные теологические понятия» [15, с. 57].

Вместе с тем следует помнить, что поскольку идеология относится к социальному устройству, постольку на веру могут приниматься ложные (в аксиологически нейтральном смысле) модели социального устройства. Любой наблюдатель, не отягощенный предубеждением об априорной «святости» науки, легко заметит, что в ученых кругах (особенно в научно-гуманитарной сфере) весьма широко распространенной ошибкой в «научной» аргументации является «аргумент к авторитету». В связи с этим не следует удивляться тому, что несообразные жизни теоретические модели входят в круг «знания» не только обучаемых, но и обучающих. Иными словами, в круг «знания» входят модели, не моделирущие, т. е. не описывающие, не объясняющие социальную жизнь адекватным образом (хотя, разумеется, подобная адекватность допускает некое расхождение между объектом моделирования и моделью, поскольку моделирование вообще базируется на теории подобия).

Таким образом, представляется целесообразным пересмотреть некоторые различия между типами правового регулирования, традиционно полагаемыми «диаметрально противоположными» и сделать это, опираясь не на идеологизированные метафоры и «демократические чувства», а на логический анализ. В основе такого анализа будет лежать приведение как законодательных выражений (объектного языка права), так и научной интерпретации такого языка (метаязыка права) к общему «нормативно-правовому знаменателю». Это позволит нам стереть границы между такими крайностями, как т. н. общий запрет и общее дозволение.

Изложенное не означает, что не существует явлений, называемых «демократия», «либеральный» и «деспотический» политический режим, общедозволительный и разрешительный тип правового регулирования и т. п. Иными словами, мы не отрицаем наличия предметной области понятий «общедозволительный тип правового регулирования» и «разрешительный тип правового регулирования». Однако указанное означает, что данные явления описываются в юридической науке (метаязыке права) совершенно неудовлетворительным образом и для их описания нужен совершенно иной язык науки.

В связи с потребностью совершенствования языка науки уместно обратить внимание на следующее. Как указывалось выше, ряд ученых характеризует развитие постсоветского (российского) права как прогрессивное именно потому, что в постсоветский период, по-видимому, появляется общедозволительный тип правового регулирования [9, с. 15--16]. Н. И. Мату- зов говорит фактически о том же [13, с. 214], хотя и менее прямо, поскольку советский период не принято характеризовать ни через наличие в нем либерально-демократических правовых принципов, ни через наличие в нем гражданского общества.

Между тем, несколько ранее ученые (будучи еще советскими) указывали, что такой тип правового регулирования присущ именно советскому праву. Например, В. А. Туманов, цитируя первое лицо государства (Л. И. Брежнева), указывает, что в новой советской Конституции (1977 г.) виден качественный сдвиг в объеме прав и свобод [8]. В соответствии с идеями С. С. Алексеева это является показателем общедозволительной направленности советского права. Кроме того, сам С. С. Алексеев, говоря об общедозволительной направленности советского права, четко согласовывает свои идеи не только с трудами В. И. Ленина, но и, например, с июньским (1987 г.) Пленумом ЦК КПСС, на котором указывалось на общедозволительное начало как на общеправовой принцип (советского права) [1, с. 90]. Как говорится, партийность науки -- налицо.

Если учесть, что речь вполне может идти о конструировании смысловых фундаментов, имеющих серьезное методологическое значение, то мы можем сталкиваться не только с научной небрежностью, но и со злонамеренностью.

Итак, продемонстрируем приведение законодательных положений т. н. режимов общего запрета и (противопоставленного ему) общего дозволения к общему по форме правовому смыслу (десигнату), т. е. приведение к «общему нормативно-правовому знаменателю». Такой выбор предмета описания связан с тем, что различие между т. н. общим запретом и общим дозволением кладется, например, С. С. Алексеевым в основание тех самых «диаметрально противоположных» типов правового регулирования (часто называемых либеральным и деспотическим).

В качестве примера общего дозволения С. С. Алексеев приводит разрешение посещать леса (ч. 1 ст. 35 Основ лесного законодательства СССР) [1, с. 112]. В настоящее время подобные нормы формализованы в ч. 1 ст. 11 Лесного кодекса РФ («Граждане имеют право свободно и бесплатно пребывать в лесах...», хотя формализованы так, что, говоря словами С. С. Алексеева, видимы не только т. н. изъятия из общих дозволений (наличие «прямо предусмотренной «другой стороны».» [1, с. 93]), но и сами законодательные формулировки, которые С. С. Алексеев относит к т. н. общим дозволениям).

Иными словами, так называемое общее разрешение (посещать леса) конституируется (по мысли С. С. Алексеева) не только самим дозволением, но также и определенным изъятием из него («если нет запрета посещать леса»). В частности, согласно современному законодательству, посещение лесов гражданами ограничено как на постоянной основе (леса, «которые расположены на землях обороны и безопасности, землях особо охраняемых природных территорий...» (ч. 4 ст. 11 Лесного кодекса РФ), так и на временной (угроза пожара; угроза санитарной безопасности; безопасность граждан при выполнении различного рода работ (ч. 5 ст. 11 Лесного Кодекса РФ).

Рассмотрим это более подробно.

Принимая во внимание особенности формулирования правового экспонента в ч. 5 ст. 11, найдем и сформулируем более точно его предписывающий смысл, а именно -- «запрещено препятствовать посещению лесов». Говоря несколько иначе (хотя и менее точно), мы находим имлицитный запрет [5, с. 196].

В связи с этим отметим, что в рассматриваемом законе существует формулировка, гораздо более соответствующая данному смыслу, хотя и адресованная более узкому кругу лиц -- «Лица, которым предоставлены лесные участки, не вправе препятствовать доступу граждан на эти лесные участки...» (часть 8 ст. 11 Лесного кодекса РФ).

Важно добавить, что хотя данная формулировка (правовой экспонент) более соответствует такому смыслу (правовому десигнату), как «запрещено препятствовать посещению лесов», все же, строго говоря, формулировка «не вправе» является некорректной, поскольку:

1) в буквальном смысле это высказывание сформулировано в дескриптивной форме -- как норма de dicto, т. е. как высказывание метаязыка права, но не как норма de re, т. е. не как высказывание объектного языка права;

2) при этом прямая дескриптивная интерпретация также является некорректной, поскольку ее буквальный смысл означает следующее: «нет субъективного права (на.)». Очевидно, что высказыванию «нет субъективного права» формально вполне соответствуют (хотя и не как полные объекты описания), например:

а) ситуация с наличием, например, юридической обязанности («не вправе, но обязан препятствовать доступу граждан на эти лесные участки»);

б) ситуация с юридической неурегулированностью данного вопроса («нет ни права, ни обязанности препятствовать доступу граждан на эти лесные участки.»).

Тем не менее, игнорируя указанную (хотя и весьма распространенную) некорректность, установим смысл (правовой десигнат) -- как «запрещено препятствовать посещению лесов».

Вместе с тем отметим, что если С. С. Алексеев ведет речь об общем дозволении (для одних субъектов, например для частных лиц, -- посещать леса), то, формулируя фактически придаваемый данному экспоненту (законодательной формулировке) смысл, вполне можно говорить об общем запрете (для других субъектов, например, для соответствующих государственных органов и должностных лиц). Таким образом, именно общий запрет («запрещено препятствовать посещению лесов») и будет являться десигнатом (смыслом) этого т. н. общего дозволения. Это будет фактический, т. е. реализуемый на практике смысл. Иными словами, правовой денотат актуализирует один из потенциальных (как было показано выше) смыслов.

Как одним из авторов обосновывалось ранее, любая правовая норма является диадической (двухкомпонентной) [10]. При этом одним из ее компонентов является совокупность условий действительности нормы (гипотеза). Исходя из этого, можно заметить, что в рассматриваемом примере гораздо точнее говорить не просто о некоем изъятии из запрета. Поясним.

1. В ст. 50.7 Лесного кодекса РФ содержится формулировка (экспонент права): «Леса подлежат охране от пожаров, от загрязнения. Охрана и защита лесов направлены на выявление негативно воздействующих на леса процессов. Охрана, защита, воспроизводство лесов осуществляются органами государственной власти, органами местного самоуправления.».

2. В ст. 60.9 Лесного кодекса РФ содержится формулировка (экспонент права): «Органы государственной власти, органы местного самоуправления в пределах своих полномочий, определенных в соответствии со статьями 81-- 84 настоящего Кодекса, ограничивают пребывание граждан в лесах.». Следует понимать, что указанные в ст. 81--84 Лесного кодекса РФ формулировки относительно полномочий органов государственной власти и органов местного самоуправления в силу вполне определенных обстоятельств было бы неверно рассматривать, говоря словами С. С. Алексеева, как императивные дозволения или, говоря словами Е. В Булыгина, разрешение полномочий (как средство иерархизации нормативных систем), о чем один из авторов писал ранее [17].

3. В ст. 42 Конституции Российской Федерации (1993 г.) содержится формулировка (экспонент права): «Каждый имеет право на благоприятную окружающую среду.».

4) В ст. 2 Конституции Российской Федерации (1993 г.) содержится формулировка (экспонент права): «Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина -- обязанность государства».

Системное толкование данных формулировок вкупе с формулировками относительно властных полномочий, содержащихся в ст. 81-- 84 Лесного кодекса РФ [5], позволяет сделать вывод о том, что применение данных властных полномочий является обязанностью соответствующих органов государственной власти и органов местного самоуправления. Вместе с тем речь идет об альтернативной обязанности (что также относится к явлению, не вполне точно называемому дискреционными полномочиями), когда к усмотрению соответствующего субъекта относится, например, выбор конкретных мер, направленных на защиту лесов. В число подобных мер и будет входить, в частности, запрет на посещение лесов.

Иными словами, органы государственной власти (в данном случае -- субъекта федерации) обязаны сделать соответствующий выбор и ввести, например, ограничение на посещение лесов. Иными словами, речь идет об обязанности препятствовать посещению лесов. Выбор подобного терминологического ряда не случаен, поскольку он может быть легко сопоставлен с правовым десигнатом (запрещено препятствовать посещению лесов) экспонента, выраженного в ч. 1 ст. 11 Лесного кодекса РФ.

Итак, любая правовая норма, являясь диадической (двухкомпонентной), включает в себя совокупность условий действительности нормы (гипотеза). К таким условиям относятся, в частности, пространственно-временные и социальные условия действительности нормы. Соответственно:

1. При наличии одних социальных условий подлежит реализации запрет препятствовать посещению лесов (как смысл экспонента, выраженного в ч. 1 статьи 11 Лесного кодекса РФ -- «Граждане имеют право свободно и бесплатно пребывать в лесах...»).

2. При наличии других социальных условий (например, угроза возгорания в определенное время года и т. д.) подлежит реализации запрет не препятствовать (обязанность препятствовать) посещению лесов (как смысл экспонента, выраженного, например, в п. 7.2 ст. 82 Лесного кодекса РФ -- «К полномочиям органов государственной власти субъектов Российской Федерации относятся следующие полномочия в области лесных отношений. организация осуществления мер пожарной безопасности в лесах, расположенных на земельных участках, находящихся в собственности субъектов Российской Федерации.»).

Таким образом, речь не идет о наличии некоего общего дозволения и изъятия из него. Речь идет о двух различных нормах права: 1) запрете препятствовать (обязанности не препятствовать) посещению лесов (в одних ситуациях); 2) запрете не препятствовать (обязанности препятствовать) посещению лесов (в других ситуациях).

Не будем также забывать, что поскольку право существует если и только если в его составе мы находим «Н1 [Г1 ^ Д1] и Н2 [Г2 (Г1 и Д1). Д2]» (читается как «норма Н1, за нарушение которой норма Н2 предписывает применение юридической ответственности» [10], постольку отнесение вышеуказанных норм к правовым предполагает наличие еще двух норм права, смысл которых можно схематически выразить так:

1) «запрещено не наказывать того, кто не препятствовал посещению лесов» (частично формализована, например, в ст. 293 УК РФ2 «Халатность»;

2) «запрещено не наказывать того, кто препятствовал посещению лесов» (частично формализована, например, в ст. 285 УК РФ «Злоупотребление должностными полномочиями»);

3) «запрещено не наказывать того, кто вынес заведомо неправосудный приговор» (самореферентная норма [17], частично формализованная, например, в ст. 390 УК РФ).

Далее рассмотрим так называемый общий запрет. В качестве примера общего запрета С. С. Алексеев приводит запрет эксплуатации предприятия с нарушением нормативов по окружающему воздуху, если при этом нет соответствующего разрешения (компетентного органа) [8, с. 62]. В настоящее время подобные нормы формализованы, например, в ст. 14 Федерального закона «Об охране атмосферного воздуха» («Выброс вредных (загрязняющих) веществ в атмосферный воздух стационарным источником допускается на основании разрешения, выданного уполномоченным Правительством Российской Федерации федеральным органом исполнительной власти.»).

Итак, первой и хорошо различимой правовой нормой является запрет на выброс (вредных веществ). Но правильно ли считать, что второй нормой является разрешение на такой выброс (как изъятие из общего запрета)? Думается, что нет, обосновать подобный ответ нам вновь поможет приведение законодательных формулировок к «общему знаменателю» (нормативному предписывающему смыслу).

Запрет на выброс адресован определенному хозяйствующему субъекту. Назовем его «Завод». Данный запрет как диадическая (двухкомпонентная) норма содержит условия своей действительности. И хотя формулировки подобных условий иногда содержатся в различных статьях нормативных правовых актов, они все же вполне могут являться элементами текстов (элементами правового экспонента) одной правовой нормы.

В связи с этим следует понимать, что сам факт того, что эта (равно как и любая другая) правовая норма не однокомпонентна (не монадична, не абсолютна), а двухкомпонентна, предполагает, что содержит в себе информацию о том, что оба компонента (элемента) данной нормы необходимы для выполнения нормой определенных функции.

Иными словами, содержащийся в рассматриваемой (равно как и в любой иной) правой норме запрет не является абсолютным, т. е. неверно утверждать, что данный запрет действителен:

а) абсолютно для всех субъектов (как минимум, речь идет об определенных предприятиях, но не о пациентах психиатрической клиники и т. п.);

б) абсолютно в любом месте (как минимум, речь идет о территории Российского государства);

в) абсолютно в любое время (как минимум, это время ограничено временем действия соответствующего закона).

Очевидно, что даже приведенных ограничений достаточно для того, чтобы утверждать следующее: термин «общий запрет» вполне может быть обманчивым и вводить в заблуждение. Если использовать смысловое поле, характеризующее часть и целое, то более точным представляется термин «частный запрет» (для части всех субъектов, части всей территории планеты и т. д.).

Что же касается определенных жизненных обстоятельств, как социальных условий действительности данного (равно как и любого другого) правового запрета, то именно на него и обращает внимание С. С. Алексеев, говоря об изъятии из т. н. общего запрета.

Прежде всего заметим, что подобным «изъятием» является не что иное, как элемент гипотезы правовой нормы-запрета. То, что принято называть т. н. разрешение (на выброс), на самом деле является уточнением того, каковы количественные и качественной характеристикой веществ, выбрасывать которые запрещено, а также уточнением темпоральных (временных) характеристик запрещенного выброса. Иными словами, в рамках объектного языка права разрешение на выброс не является неким актом применения права, но является элементом текста (экспонентом права), уточняющим социальные условия действительности нормы (хотя при этом речь будет идти в т. ч. о технических, физико-химических и т. п. параметрах выбрасываемого вещества).

Поясним. Так называемый общий режим запрета имеет, например, правовую норму со следующей смысловой схемой предписания: «Запрещено выбрасывать вещество с параметрами «А»». Но этим мы не можем ограничиться, поскольку «право существует если и только если существует Н1 [Г1 ^ Д1] и Н2 [Г2 (Г1 и Д1) ^ Д2]» (что можно прочитать и так -- «Наличие правовой нормы-санкции является необходимым (хотя и недостаточным) признаком того, что некая норма является элементом объектного языка права»).

Из этого следует, что если норма «запрещено выбрасывать вещество с параметрами «А»» является правовой (Н1), то существует и вторая норма (Н2), десигнат которой можно выразить как «Обязательно наказывать (запрещено не наказывать) того, кто выбрасывает вещество с параметрами «А»».

Вводимое же «разрешение» как «изъятие из общего запрета» схематически формулируется следующим образом: «Разрешено выбрасывать вещество с параметрами «А минус Б»».

Данный текст является частью правового экспонента (как часть текста), истолкован прескриптивно и выражает следующий правовой десигнат (смысл): «Запрещено наказывать того, кто произвел выброс вещества с параметрами «А минус Б»». В данном случае т. н. разрешение как раз и ограничивает меры правовой защиты соответствующего поведения [11, с. 196] (о чем в отечественной юридической литературе практически не говорится).

Необходимо обратить особое внимание на то, что подобный элемент гипотезы (указание на социальные условия: «Если кто-то произвел выброс вещества с параметрами «А минус Б»») присущ любой правовой норме, т. к. любая правовая норма не безусловна, не абсолютна в своей действительности, но ограничена в ней, в т. ч. определенными социальными условиями.

Иными словами, если уж использовать терминологию С. С. Алексеева, то можно сказать, что подобные изъятия на самом деле существуют для любого правового запрета. Но из этого следует, что:

— либо любой правовой запрет является общим, т. е. признак «общий» присущ каждому запрету;

— либо никаких общих правовых запретов (в объектном языке права) не существует, т. е. признак «общий» не является уникальным, идентифицирующим признаком, позволяющий отличать один вид правовых запретов от других.

В отношении первого тезиса существуют две терминологические проблемы.

Во-первых, представляется очевидным, что если любой правовой запрет считать общим (в силу того, что содержащая его норма -- это предписание общее), то сам определитель -- «общий» ничего не определяет, т. е. термин «общий правовой запрет» не уменьшает предметную область термина «правовой запрет», не является уточняющим признаком для термина «правовой запрет». Но если предметная область термина (в метаязыке) «правовой запрет» совпадает по объему с таковой у термина «общий правовой запрет», то теряется целесообразность усложнения метаязыка (научно-правовой терминологии).

Во-вторых, как указывалось выше, термин «общий» применительно к правовому запрету в рассматриваемом контексте может порождать ошибочные представления об общности как широте условий действительности определенного правового запрета.

Таким образом, более правильной представляется вторая альтернатива, а именно: никаких общих правовых запретов (в объектном языке права) не существует и т. н. общий запрет может быть отнесен не более, чем к не вполне удачной конструкции метаязыка права (например, языка юридической науки).

Таким образом, запрет на выброс вредных веществ (который, по мнению С. С. Алексеева, характеризует т. н. «режим общего запрета») в семантическом аспекте ничем не отличается:

— ни от запрета препятствовать посещению лесов;

— ни от запрета не препятствовать посещению лесов;

— ни от запрета наказывать за выброс одних веществ;

— ни от запрета не наказывать за выброс других веществ.

Во всех этих случаях речь идет о (а) запретах что-либо совершать либо не совершать, (б) адресованных определенной, т. е. ограниченной группе субъектов, (в) действующих в определенное, т. е. ограниченное время, (г) на определенной, т. е. ограниченной территории, (д) при определенных социальных условиях.

Таким образом, познавательный потенциал модели субъективного права как косвенного или дублирующего экспонента реального правового предписания позволяет, например, привести т. н. режим общего запрета и (противопоставленный ему) режим общего дозволения к общему по форме правовому смыслу (десигнату), т. е. привести данные режимы к «общему нормативно-правовому знаменателю». И такое приведение фактически стирает (в семантическом аспекте) границу между данными режимами.

Продемонстрированная трансформация т. н. общего дозволения в фактически (то, что вслед за С. С. Алексеевым принято называть) «общее обязывание» означает, что т. н. зон с общим дозволением ровно столько, сколько т. н. зон с общим обязыванием.



Выводы

право легитимность власть

Иными словами, видно, что т. н. общее дозволение и общий запрет не являются адекватно сформулированными конструкциями объектного языка права. Это конструкции исключительно метаязыка права (например, языка юридической науки), причем это не вполне удачные конструкции. Разумеется, данное не исключает содержательного анализа конкретных предписаний в рамках данных «режимов», например, величины и порядка взимания налогов, особенностей процедуры регистрации политических партий, криминализации (декриминализации) отдельных видов деяний и т. д. Однако обозначенное означает, что если исследователь вознамерился осуществить экстраполяцию на юридическую почву таких специфических конструкции, как «либеральный режим», «режим свободы» («режим прогресса, демократии» и т. п.) и «режим несвободы» (деспотии, тоталитаризма, регресса и т. п.), то следует понимать, что это потребует создания иных средств метаязыка права (языка юридической науки), чем «общий запрет» («запрещено все, что не разрешено»), «общее дозволение» («разрешено все, что не запрещено»), «зона слабого (сильного) правового регулирования», «высокая (низкая) напряженность правового поля» и т. п.

Это позволит общетеоретической юридической науке указать на реальные различия между типами, методами правового регулирования, политическими режимами, правовыми системами без превращения юридической науки (говоря словами А. Шопенгауэра о творчестве Г. Гегеля) в средство «добиться милости монархов сервильностью и ортодоксией» [4, с. 142]).



Список литературы

1. О понимании советского права: круглый стол «Советское государство и право» // Советское государство и право. 1979. № 7.

2. Орлов К. А. Средства массовой информации как элемент гражданского общества // Вестник ЮУрГУ. 2012. № 20.

3. Попов В. В. К вопросу о структуре правовой нормы // Вестник Волгоградской академии МВД России. 2016. № 1.

4. Попов В. В. Правовое разрешение-полномочие: некоторые проблемы теории // Вестник Волгоградской академии МВД России. 2016. № 3.

5. Попов В. В. Субъективное право как дублирующий либо косвенный экспонент нормативного юридического предписания // Вестник Волгоградской академии МВД России. 2019. № 1.

6. Теория государства и права: курс лекций / под ред. Н. И. Матузова, А. В. Малько. М., 2007.

7. Шевырин Е. К. Тип правового регулирования: теоретические и практические проблемы: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Самара, 2008.

8. Шмитт К. Политическая теология: сборник / пер. с нем. А. Ф. Филиппова. М., 2000.

9. Эрмэ Ги. Культура и демократия / пер. с фр. М., 1994.

10. Hart H. L. A. Self-Referring Laws // Essays in Jurisprudence and Philosophy. Oxford, 2001.

References:

11. Alekseev S. S. Obshchie dozvoleniya i obshchie zaprety v sovetskom prave. M., 1989. 288.

12. Borisov G. A. Demokratiya kak fenomen gosudarstvenno-pravovoj zhizni: problemy stanovleniya v perekhodnom ob- shchestve // Nauchnye vedomosti belgu. 2008. № 8 (48).

13. Grachev N. I., Popov V. V. Pravovoj denotat kak priznak nalichiya gosudarstvennogo suve- reniteta // Filosofiya prava. 2018. № 3 (86).

14. Gulygin A. V. Gegel'. izd. 2-e, pererabot. i dop. (Original'noe izd. 1970 g.). M., 2008.

15. Knapp V., Gerloh A. Logika v pravovom soz- nanii / per. s cheshsk.; obshch. red., vstup. st. A. B. Vengerova. M., 1987.

16. Kuz'mina E.M. Tipy pravovogo regulirovaniya: sovremennoe izmerenie // Vestnik Povolzhsko- go instituta upravleniya. 2013. № 6 (39).

Matuzov N. I., Mal'ko A. V. Teoriya gosudarst- va i prava: uchebnik. M., 2004.

8. O ponimanii sovetskogo prava: kruglyj stol «Sovetskoe gosudarstvo i pravo» // Sovetskoe gosudarstvo i pravo. 1979. № 7.

9. Orlov K. A. Sredstva massovoj informacii kak element grazhdanskogo obshchestva // Vestnik Yuurgu. 2012. № 20.

10. Popov V. V. To the quecstion of the structure of a legal norm // Volgograd Academy of the Russian Internal Affairs Ministry's Digest. 2019. № 1.

11. Popov V. V. Legal permission-authority: some problems of theory and ways of their solution // Volgograd Academy of the Russian Internal Affairs Ministry's Digest. 2016. № 3.

12. Popov V. V. Subjective right as a duplicate or indirect signifier of a normative legal prescription // Volgograd Academy of the Russian Internal Affairs Ministry's Digest. 2019. № 1.

13. Teoriya gosudarstva i prava: kurs lekcij / pod red. N. I. Matuzova, A. V. Mal'ko. M., 2007.

14. Shevyrin E. K. Tip pravovogo regulirovaniya: te- oreticheskie i prakticheskie problemy: avtoref. dis. ... kand. yurid. nauk. Samara, 2008.

15. Shmitt K. Politicheskaya teologiya: sbornik / per. s nem. A. F. Filippova. M., 2000.

16. Erme Gi. Kul'tura i demokratiya / per. s fr. M., 1994.

17. Hart H. L.A. Self-Referring Laws // Essays in Jurisprudence and Philosophy. Oxford, 2001.

Размещено на Allbest.ru

...