Субъективное право как элемент не предписывающего правового регулирования в системе социально-правовых оценок: оценки ante legem и pre legem (начало)

Размещено на http://www.allbest.ru/

СУБЪЕКТИВНОЕ ПРАВО КАК ЭЛЕМЕНТ НЕ ПРЕДПИСЫВАЮЩЕГО ПРАВОВОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ В СИСТЕМЕ СОЦИАЛЬНО-ПРАВОВЫХ ОЦЕНОК: ОЦЕНКИ ANTE LEGEM И PRE LEGEM (начало)

В.В. Попов

Субъективные права относятся к средствам идеологического влияния как ценностно-ориентирующего этапа алгоритма социального управления, включающего в себя правовое регулирование. Это верно для любых систем права в силу того, что любая правовая норма является семантическим симбиозом аксиологических оценок. Социальные оценки алгоритмически предшествуют любой норме права, хотя появление правовой нормы не является необходимым этапом в каждом алгоритме социального (само)управления. Наиболее точным описание данных процессов представляется лишь при использовании управленческого контекста. Это требует введения таких терминов, как «контрольные и непосредственно управляемые параметры» (протекания социального процесса), а также «средства изменения управляемых параметров». Это позволяет осуществить сообразную объективной реальности теоретическую реконструкцию места и роли субъективных прав в правовом регулировании, что является полноценной теоретической основой не только для эффективного обеспечения данных прав, но и для эффективного использования их регулятивного потенциала в государственном управлении.

Ключевые слова: субъективное право, непредписывающее правовое регулирование, социально-правовые оценки, контрольные параметры, управляемые параметры, средства изменения управляемых параметров.

V.V. Popov

SUBJECTIVE RIGHT AS AN ELEMENT OF NON-PRESCRIPTIVE LEGAL REGULATION IN THE SYSTEM OF SOCIAL AND LEGAL ASSESSMENTS: ANTE LEGEM AND PRE LEGEM ASSESSMENTS (beginning)

Subjective rights refer to the means of ideological influence as a value-oriented stage of the algorithm of social management, which includes legal regulation. This is true for all legal systems, because any legal norm is a semantic symbiosis of axiological assessments. Social assessments algorithmically precede any rule of law, although the appearance of a legal norm is not a necessary stage in every algorithm of social (self-directed) management. The most accurate description of these processes is provided only when using the management context. This requires the introduction of such terms as "control and directly managed parameters" (of the social process course), as well as "means of changing of the controlled parameters". This makes it possible to carry out a theoretical reconstruction of the place and role of subjective rights in legal regulation in accordance with objective reality, which is a full-fledged theoretical basis not only for effective legal regulation, but also for an effective usage of their regulative potential in state administration.

Key words: subjective law, non-prescriptive legal regulation, socio-legal assessments, control parameters, controlled parameters, means of changing controlled parameters.

Несмотря на то что вопросам понятия и признаков, места и роли субъективных прав в правовом регулировании посвящен довольно обширный круг научной литературы как в нашей стране, так и за рубежом, анализ существующих научных воззрений по данной проблематике позволяет выявить довольно серьезные ошибки и неточности. В свою очередь, это порождает сложности в адекватной теоретической реконструкции механизма правового регулирования, что не позволяет создать полноценную теоретическую основу для эффективного социального управления.

В более ранних работах автор показал, что субъективное право было бы неверно рассматривать ни как меру возможности / свободы, ни как самостоятельную правовую норму, обладающую триединством собственных знака, значения и смысла, ни как метанорму, выполняющую функцию иерархизации нормативных систем. В связи с этим автором было предложено определение субъективного права как указания на юридически непредписанное пользование определенным благом, а также специфическое (дублирующее или косвенное) указание на юридически обязательное поведение и/или воздержание от поведения в пользу притязающего субъекта со стороны того субъекта, чье поведение (и/или воздержание от поведения) алгоритмически необходимо в контексте установленной субъектом правотворчества модели социального взаимодействия [1].

Вместе с тем неправильно полагать, что субъективное право вообще не имеет отношения к юридическим предписаниям помимо того, что оно является дублирующим или косвенным экспонентом юридической обязанности / запрета [2].

Если признавать, что помимо предписывающего существует также непредписывающее правовое регулирование [3], то можно увидеть, что субъективное право, анализируемое не в семантическом, но в прагматическом аспекте, вполне можно отнести к малоизученным средствам идеологического влияния как ценностно-ориентирующего этапа алгоритма социального управления не только государственного, но и надгосударственного уровня. В рамках непредписывающего правового регулирования субъективное право следует рассматривать как элемент системы социально-правовых оценок, имеющих существенный регулятивный потенциал [4].

Начиная рассмотрение субъективных прав в системе социально-правовых оценок, следует обратиться к тому факту, что сами правовые нормы -- это частный случай аксиологических оценок, и в особенности к тому, что данные оценки алгоритмически предшествуют норме. Однако названный факт не отражен в должной мере в научно-юридических исследованиях. Представляется, что вопрос о соотношении оценок и норм в логико-философских исследованиях был достаточно полно и обоснованно решен еще в 70-е гг. XX в. А. А. Ивиным. В частности, ученый показал, что нормы есть частный случай оценок [5; 6]. Именно в данном контексте можно и говорить, что оценки алгоритмически предшествуют норме, если понимать алгоритм здесь как последовательность шагов преобразования информации. В связи с этим начнем рассмотрение не с более общей оценки, которую мы будем называть «ante legem», но с оценки, которую мы будем называть «pre legem». Выбор подобного именования обусловлен следующими соображениями. Автор принимает за данность тот факт, что право, как объектный язык, включает в себя как минимум систему норм, вне зависимости от типа правопонимания, т. е. от метаязыка права, которым пользуется исследователь как интерпретатор объектного языка права. Вместе с тем саму правовую норму автор условно определяет как отправную точку, относительно которой можно производить теоретическую реконструкцию алгоритмов преобразования социально-правовой информации. Используя сложившиеся обыкновения словоупотребления в академической среде (см., например: [7, с. 94--95]), указанную точку в рамках данной работы мы и назовем «lex» («закон»), хотя речь фактически будет идти не столько о законе, сколько о любых нормах (позитивного) права. Отсюда оценки можно условно разделить на группы, присвоив им имена «ante legem», «pre legem», «praeter legem», «secundum legem», «post legem» [4].

Оценки pre legem предшествуют любым правовым нормам, точнее предшествуют появлению правовых норм, в связи с чем и предложена такая их характеристика, как «генетическое предшествование нормам», т. е. эти оценки есть алгоритмически необходимый элемент (логического) генезиса правовых норм. Речь идет о том, что любая норма фактически представляет собой своеобразный симбиоз двух аксиологических оценок. Например, оценка № 1 -- «хорошо (позитивно ценно), когда платят налоги». Оценка № 2 -- «хорошо (позитивно ценно), когда наказывают того, кто не платит налоги». Соединение этих двух оценок порождает норму -- «обязательно (запрещено не) платить налоги». И если уточнить, что в данном случае речь идет об алгоритме преобразования информации в семантическом контексте ее анализа, то можно говорить о том, что норма права -- это семантический симбиоз оценок pre legem.

Оценки pre legem -- это оценочные высказывания «о вещи» (в нашем контексте -- о социальном явлении, поведении), т. е. это так называемое высказывание de re, имеющее логическую форму, модальную (аксиологическую) оценку субъектно-предикатного высказывания: M (S есть P). Поскольку правовая норма -- это частный случай оценок (точнее -- их семантический симбиоз), то видно, что данные оценки можно относить к сфере объектного языка права.

Из этого следует, что любая правовая норма по определению связана с оценкой (ценностью), причем это оценка социальных явлений, т. е. социальная оценка. Иными словами, дискуссия о том, связано ли право с ценностями, например, между представителями естественно-правовой школы и представителями юридического позитивизма, в целом ряде случаев представляется лишенной рациональных оснований в силу очевидности такой связи, очевидности неразрывности связи права и оценок. В связи с этим можно отметить, что в рассматриваемом контексте совершенно прав В. Е. Четвернин, когда указывает, что конституция -- это идеологический документ, что любая конституция строится на основе каких-то идеологических постулатов и выражает их [8, с. 80], М. Л. Давыдова, отмечающая, что освобождать закон от идеологических установок бессмысленно [9, с. 87], и другие ученые.

Итак, оценки pre legem (генетически) предшествуют (позитивному) праву, т.е. существуют в той ветке алгоритмов развития социальных процессов, которая привела на некий момент к созданию правовой нормы. Соответственно, по отношению к такой оценке субъективное право может рассматриваться как дублирующий или косвенный экспонент предписания [3], которое само по себе есть соединение двух оценок pre legem, т.е. субъективное право в таком случае прямо отражает данные оценки. Но следует подчеркнуть, что в данном случае субъективное право фактически является лишь отраженной юридической обязанностью / запретом, т.е. дублирующим или косвенным экспонентом нормативного юридического предписания, и именно в этом качестве принадлежит к системе средств именно предписывающего правового регулирования.

Вместе с тем следует понимать, что две социальные оценки не всегда институциализируются в правовую норму. Можно сказать и так: не всякая оценка ante legem превращаются в оценку pre legem, т. е. появление правовой нормы не является необходимым этапом в каждом алгоритме социального (само)управления. Уточним при этом, что необходимость здесь понимается в смысле не причинной (номологической), но в смысле программной детерминации. Это лишь алгоритмически возможный этап управления.

Таким образом, можно сказать, что оценки pre legem -- это такие оценки ante legem, которые были восприняты субъектом, издавшим правовую норму. Из этого видны, во-первых, определенная условность и относительность границ между рассматриваемыми оценками, а во-вторых, видны также и количественные различия данных оценок. Границы множества норм pre legem довольно четко определены и соответствуют количеству правовых норм (разумеется, если понимать их именно как предписания, причем общего характера, т. е. как правовые обязанности / запреты).

Вопрос о выделении в множестве оценок ante legem подмножества потенциальных оценок pre legem по качественным параметрам довольно сложен в силу целого ряда факторов. Одним из таких факторов является отсутствие общепринятой (хотя бы в рамках отечественной юридической науки) терминологии, позволяющей сформировать семантическое поле для теоретической реконструкции соответствующих социально-правовых явлений.

Вместе с тем в первом приближении можно выделить проблематику, позволяющую понять, на каком основании мы можем выделять в множестве оценок ante legem подмножества потенциальных оценок pre legem. В частности, к подобной проблематике можно было бы отнести дискуссионные вопросы понятия и признаков правоотношений, понятия и границ предмета правового регулирования, объективности системы права, пробелов в праве и ряд других. Своими корнями данные вопросы уходят в такую фундаментальную политико-идеологическую проблему правотворчества, которая выражена в вопросе: «законодатель формирует или лишь формулирует право?». Эту же проблему сформулировать несколько иначе, переведя в плоскость понятия и признаков права и, в частности, такого (часто выделяемого) признака права, как его нормативность (см., например: [10; 11; 12]), однако уточним -- в непредписывающей интерпретации нормативности [13].

В свою очередь, данная проблематика производна от более общих дискуссионных вопросов (являющихся фундаментальными вообще для всех гуманитарных наук) о мере управления и самоуправления в различных процессах социальной жизни. Фундаментальность данных вопросов обусловлена тем, что содержание ответов на них позволяет выявить (реальные или мнимые) алгоритмы управления социальной жизнью любого уровня (внутригосударственного, регионального, глобального), различать реальные, декларируемые и потенциальные цели социального управления (самоуправления). Соответственно, это позволяет прогнозировать направленность реального развития отдельных государств, их объединений, цивилизации в целом (либо создает лишь иллюзию такого прогноза), а значит -- позволяет либо управлять государством, регионом, цивилизацией в целом, либо пребывать в иллюзии подобного управления.

Если включать в теоретическую реконструкцию рассматриваемой ситуации терминологию Р. Давида и ряда иных ученых, то можно сказать, что в некоторых случаях речь идет о таких оценках pre legem, которые в семантическом симбиозе формируют правовой обычай praeter legem.

Если включать в теоретическую реконструкцию рассматриваемой ситуации терминологию марксизма, то следует вспомнить «...внутренние законы духовных отношений», которым законодатель придает форму закона [14, с. 162]. Соответственно, те из социальных оценок, которые выражают «...внутренние законы духовных отношений» (на основании которых законодатель формулирует законы), и можно относить к оценкам pre legem, в случае если они образуют норму права (через семантический симбиоз), или к оценкам ante legem, если они не складываются в норму права.

Развивая еще на заре советской юриспруденции идеи марксизма в работе «Общая теория права и марксизм», Е. Пашуканис отмечал, что «юридическое отношение -- это первичная клеточка правовой ткани...» и далее признавал возможность существования правоотношения при отсутствии соответствующей правовой нормы (цит. по: [15, с. 20--21]). Если интерпретировать данные идеи Е. Пашуканиса посредством модели с оценками, то можно сказать, что так называемое правоотношение, существующее до юридической нормы (хотя при этом вовсе не обязательно признавать такое отношение правоотношением), -- это отношение, генерируемое оценками ante/pre legem, существующими в (право)сознании субъектов данного отношения. Вместе с тем думается, что при этом следует избегать таких крайностей, как признание наличия отношений, возникающих независимо от воли и сознания людей (экономических, производственных отношений) (см., например: [16, с. 587]).

Используя подобный ход рассуждения (связанность законодателя фактически сложившимися отношениями) в целях признания за системой права свойств объективности (как основание утверждения о том, что право не является плодом произвола законодателя), Н. Н. Вопленко указывает, что «при издании очередного нормативного акта правотворец озабочен, в первую очередь, необходимостью урегулировать актуализированные в общественной практике общественные отношения» [16, с. 13]. Как видно, интерпретация подобных идей посредством модели с оценками позволяет сказать (даже имея иное мнение насчет того, что на самом деле составляет предмет «озабоченности правотворца»), что так называемые актуализированные в общественной практике общественные отношения -- это отношения, генерируемые оценками ante/pre legem, существующими в (право)сознании субъектов данного отношения.

Сама идея объединения так называемых юридической формы и социального (в том числе классового) содержания находит свое выражение и в «широком понимании нормативности». Если описывать оценки ante/pre legem посредством терминологии «широкого понимания нормативности», выделяя, в частности, «...нормативность реальной жизни (ее упорядоченность, нормальность, объективно сложившийся ход вещей)» [11, с. 101], то данную «нормальность» и можно считать такой характеристикой социальных обстоятельств, которая в нашем контексте будет конституировать типичность предмета и критериев, а также массовость субъектов оценок ante/pre legem.

Полагаем, что в общегуманитарном контексте подобные идеи «широкой нормативности» довольно обстоятельно представлены у В. Д. Плахова. Характеризуя так называемую нормативную ситуацию, В.Д. Плахов выделяет «имманентную норму» -- объективную закономерность, являющуюся объектом познания и отражения в так называемом нормообразе как «аутентичном гносеологическом образе имманентной нормы» [18, с. 16]. Уточняя механизм отражения «имманентной нормы» в сознании, а затем и воплощения ее в жизнь, ученый вводит также понятия нормы -- информационного кода, нормы модели, нормы поведения и нормы- деятельности [18, с. 22]. В силу этого считаем, что «имманентная норма», «норма -- информационный код», «норма-модель» могут быть с соответствующими уточнениями охарактеризованы посредством оценок ante/pre legem, «нормы поведения» -- как семантический симбиоз оценок pre legem, а «норма-деятельность» -- как деятельность, генерируемая либо оценками pre legem, либо их семантическим симбиозом.

Следует обратить внимание на источник массовости соответствующего социального поведения, поскольку отчасти верно, что «нормативной переработке подлежат, как правило, массовые ряды социальных явлений, это способствует созданию устойчивых моделей общественного порядка» [10, с. 11]. Соответственно, с определенными оговорками можно признать, что именно эта массовость и побуждает соответствующих субъектов формулировать право, регулятивная статическая функция которого состоит в закреплении «...в соответствующих нормах и правовых институтах того, что реально достигнуто и составляет экономический, политический, социально-культурный фундамент общества и государства, основу их последующего развития» [19, c. 437]. Ценность предписания массового поведения при этом рассматривается как одна из основ правопорядка: «Два нормативных потока -- правовой и реальной жизни должны слиться в единое русло урегулированности социальной практики. Если это происходит на всех этапах развития правовой материи, то в обществе процветает правопорядок» [10, с. 25].

Итак, по мнению В. Д. Плахова, массовость порождается в силу достаточности гомеоморфного и топологического подобия элементов нормы-кода с элементами отображаемых объектов, что в итоге ведет к превращению так называемого нормообраза в «суверенное идеальное образование» в результате утери в социальной памяти реальных связей модели и отражаемого объекта. Далее происходит массовое тиражирование нормообраза, его «транспортация по информационным каналам связи в процессах социальной коммуникации», в результате чего «укоренившиеся в массовом сознании нормообразы живут самостоятельной жизнью как „след“ прошлого отражения... даже тогда, когда материальные условия, породившие их, уже переменились или вовсе исчезли» [18, с. 18--19].

Примечателен тот факт, что дальнейший анализ социальных норм В.Д. Плахов проводит через понимания нормы как кибернетической модели, как элемента кибернетической системы, т.е. в управленческом контексте. Думается, что это совершенно правильный подход, хотя вполне можно согласиться с тем, что фактически он незаслуженно предан забвению, по меньшей мере в юриспруденции [20, с. 183]. В связи с этим считаем, что в управленческом контексте идеи В. Д. Плахова можно переформулировать несколько точнее. В частности, вполне очевидным представляется тот факт, что любая деятельность является целеориентированной.

Цель можно интерпретировать как желаемое изменение параметров функционирования любого процесса, при том что весь универсум можно интерпретировать как совокупность процессов (медленное и / или циклическое изменение параметров которых обычно принято называть «состояние»). Цель является субъективной, так как субъективным является как выбор статуса параметра (контрольный, управляемый, свободный), так и выбор меры его изменения.

Введение терминов «контрольный параметр» (КП), «управляемый параметр» (УП), «свободный параметр» (СП) помимо термина «цель» обусловлено тем, что данные термины характеризуют процессы, которые информационно-алгоритмически связаны между собой, и учет данного обстоятельства обязателен для подробного анализа явления, называемого «цель». В свою очередь, подобный анализ позволит различать а) иерархию целей, б) этапы достижения цели, в) средства и методы достижения цели (в том числе на разных этапах).

Сам изменяемый процесс (как фрагмент объективной реальности, например, в социальной сфере) можно интерпретировать как предмет соответствующей деятельности, т. е. любая деятельность направлена на изменение соответствующих параметров неких процессов, хотя при этом значимым может представляться материальный либо информационно-алгоритмический аспект функционирования данного процесса. Иными словами, целеориентированность любой социальной деятельности делает ее предметной. В то же время следует учитывать различие:

1) между реальными, декларируемыми и потенциальными целями;

2) деятельностью субъекта-управленца и деятельностью субъекта-инструмента «в руках» субъекта-управленца, при этом, например, субъект- инструмент может не осознавать реальных целей даже своей деятельности, несмотря на ее целеориентированность.

Далее, любую социальную деятельность можно интерпретировать как преемственную последовательность соответствующих операций, ведущих 28

к достижению определенной цели, т. е. к изменению желаемых (т. е. контрольных) параметров функционирования соответствующего процесса в желаемой мере. Уровень детализации операций (условно говоря -- выявление элементарного первоэлемента, «кванта деятельности») предопределяется характером управления данной деятельностью, а также характером исследования этого управления. Иными словами, любая социальная деятельность алгоритмична.

Итак, существуют определенные алгоритмы деятельности, которые ведут к достижению определенных целей. Как уже отмечалось, цель субъективна, т. е. она ставится субъектом социального управления или субъектом социальной деятельности (если это режим самоуправления). Однако алгоритмы поведения, которые ведут к субъективной цели, существуют объективно.

Кроме того, несмотря на то что цель является субъективной, логическая разница между поставленной целью и достигнутым результатом является объективной. Данная логическая разница может интерпретироваться как уровень или качество достижения цели. Но точнее -- как качество управления (самоуправления) соответствующей целеориентированной деятельностью. Данное качество можно характеризовать, например, как оптимальное, допустимое и аварийное. Можно сказать, что в таком случае речь идет об эффективности, хотя неудобство термина «эффективность» обусловлено неоднозначностью толкования эффективности.

Соответственно, есть объективные алгоритмы поведения, которые статистически детерминировано, объективно ведут к достижению целей с определенным качеством (т. е. с определенной логической разницей между желаемым и достигнутым). Данные алгоритмы (само)управления оптимального качества (т. е. с минимальными ошибками) и можно считать так называемой имманентной нормой как объективной закономерностью. «Степень познания» данной нормы, т. е. то, что в итоге приводит к «нормообразу», можно было бы отнести к осознанию соответственно тех алгоритмов, которые объективно (по объему ошибок управления) являются оптимальным, допустимым или же аварийным управлением.

Включение оценок ante/pre legem в такую теоретическую реконструкцию позволяет говорить о том, что цель как совокупность контрольных параметров функционирования соответствующего социального процесса -- это нечто желаемое / желательное для соответствующего субъекта. Данную желаемость / желательность вполне можно оценивать как аксиологическую оценку ante/pre legem. Данная желаемость / желательность вполне соответствует положению аксиологической логики о субъективном характере данных (аксиологичеких) оценок. Это ante/pre legem оценка контрольного параметра. Но данный параметр достижим как результат соответствующей деятельности. В таком случае эту деятельность можно интерпретировать как управляемый параметр, воздействие на который изменяет значение контрольного параметра. Управляемые параметры характеризуют состояние объекта управления (УПО), социальной среды (УПС) и собственно управляющего воздействия (УПВ). Изменение значений непосредственно управляемых параметров и может быть названо управлением.

Например, если контрольным параметром является изменение траектории движения автомобиля, то управляемым параметром будет (например) поворот рулевого колеса.

Если же вести речь о социальном управлении как об управлении сознательно-волевым поведением людей, то управляемым параметром будет являться сознание (а через него и воля, поскольку она всегда проявляется с уровня сознания) человека. Определенное «состояние сознания и воли» (хотя точнее говорить не о характеристиках состояния, а о характеристиках процессов обработки (в том числе преобразования) информации в сознании) и будет более или менее статистически вероятно порождать соответствующее поведение. Соответственно, то, что было названо УПО, УПС, УПВ, в социально-управленческом контексте можно охарактеризовать как «состояние сознания и воли» человека -- субъекта управления, человека -- объекта управления (разумеется, речь можно вести и об элементах множества людей, составляющих объект управления и социальную среду). Можно выделить при этом группу средств управления, т.е. средств, с помощью которых повышается вероятность изменения значений УП.

Поскольку контрольный и управляемый параметры информационно-алгоритмически связаны между собой (причем не только объективно, но и субъективно-управленчески), постольку информационно-алгоритмически связаны и желаемость / желательность, т.е. оценки данных параметров. Иными словами, информационно-алгоритмически связаны ante/pre legem оценки контрольных и управляемых параметров. А поскольку существуют средства, с помощью которых повышается вероятность изменения значений УП, то информационно-алгоритмически связаны ante/pre legem оценки УП и средств изменения данных параметров. И чем больше вероятность изменения значений УП, тем выше аксиологическая ценность таких средств. Однако для краткости мы далее будем называть средства, с помощью которых повышается вероятность изменения значений УП, -- средствами изменения управляемых параметров (СИУП).

право субъективный управление нормативный

Литература

1. Попов В. В. Понятие субъективного права: критический анализ // Юристъ-Правоведъ. 2019. № 2. С. 21--27.

2. Попов В. В. Субъективное право как дублирующий либо косвенный экспонент нормативного юридического предписания // Вестник Волгоградской академии МВД России. 2019. № 1.

3. 27--32.

4. Грачев Н. И., Попов В. В. Права человека как элемент непредписывающего правового регулирования: методологические основы теоретической реконструкции // Вестник Саратовской государственной юридической академии. 2020. № 6 (137). C. 15--26.

5. Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности / пер. с фр.

6. В. А. Туманова. М.: Междунар. отношения, 1999. 400 с.

7. Четвернин В. Е. Конституционное право России. 6-е изд., перераб. и доп. М.: Норма, 2009. 496 с.

8. Давыдова М. Л. Нормативно-правовое предписание. Природа, типология, технико-юридическое оформление. СПб.: Юрид. центр -- Пресс, 2009. 216 с.

9. Липатов Э. Г. Нормативность правовых явлений: автореф. дис.... канд. юрид. наук. Саратов: Сарат. гос. акад. права, 1996. 26 с.

10. Давыдова М. Л. Нормативно-правовое предписание как начальный уровень правовой нормативности // Конфликтология. 2011. № 4.

11. 100--108.

12. Кудрявцев В. Н. Правовое поведение: норма и патология. М.: Наука, 1982. 287 с.

13. Мингес И. А., Попов В. В. Две стороны нормативности права: решение в семантическом аспекте // Вестник Волгоградской академии МВД России. 2018. № 3. C. 25--29.

14. Маркс К. Проект закона о разводе // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 1. 2-е изд. М.: Гос. изд-во полит. лит., 1955. 698 с.

15. Халфина Р. О. Общее учение о правоотношении. М.: Юрид. лит., 1974. 340 с.

16. Марченко М. Н. Теория государства и права: учебник. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Проспект, 2015. 640 с.

17. Вопленко Н. Н. Понятие системы права // Вестник ВолГУ. Сер. 5, Юриспруденция. 2009. № 11. C. 11--16.

18. Плахов В. Д. Социальные нормы. Философские основания общей теории. М.: Мысль, 1985. 255 с.

19. Теория государства и права: учебник / отв. ред. Н. И. Грачев. Волгоград: Волгогр. гуманит. ин-т; М.: Зерцало-М, 2018. 876 с.

20. Костюченко Н. И. Проблемы государственного управления, связанные с отсутствием в Российской Федерации специальности «наука управления» // Вестник Волгоградской академии МВД России. 2019. № 1. С. 182--187.

21. Popov V. V. The concept of subjective law: a critical analysis. Yurist-Pravoved. 2019; 2: 21--27. (in Russian).

22. Popov V. V. Subjective right as a duplicate or indirect signifier of a normative legal prescription. Journal of The Volgograd Academy of the Ministry of the Interior of Russia. 2019; 1: 27--32. (in Russian).

23. Popov V. V. Correlation of legal regulation and legal impact: methodological errors of theory. Proceedings of the Academy of Management of the Ministry of the Interior of Russia. 2019; 2: 22--31. (in Russian).

24. Grachev N. I., Popov V. V. Human rights as an element of non-prescriptive legal regulation: methodological foundations of theoretical reconstruction // Saratov State Law Academy Bulletin. 2020; 137 (6): 15--26. (in Russian).

25. Ivin A. A. The foundations of the logic of estimates. Moscow: Publishing house of Moscow University; 1970: 230. (in Russian).

26. Ivin A. A. Logic of norms. Moscow: Publishing house of Moscow State University; 1973: 121. (in Russian).

27. David R., Joffre-Spinosi K. Basic legal systems of modernity. Translate from french by V. A. Tumanov. Moscow: Mezhdunarodnye otnosheniya; 1999: 400. (in Russian).

28. Chetvernin V. E. Constitutional law of Russia. 6th ed., repr. and add. Moscow: Norma; 2009: 496. (in Russian).

29. Davydova M. L. Normative-legal prescription. Nature, typology, technical and legal design. Saint Petersburg: Law Center -- Press; 2009: 216. (in Russian).

30. Lipatov E. G. Normative character of legal phenomena. Abstract of dissertation of candidate of juridical sciences. Saratov: Saratov State Academy of Law; 1996: 26. (in Russian).

31. Davydova M. L. Legal normative precription as a primary level of legal normativity // Konflik- tologiya. 2011; 4: 100--108. (in Russian).

32. Kudryavtsev V. N. Legal behavior: norm and pathology. Moscow: Nauka; 1982: 287. (in Russian).

33. Popov V. V., Minges I. A. Two aspects of the normality of law: a solution in the semantic aspect. Journal of The Volgograd Academy of the Ministry of the Interior of Russia. 2018; 3: 25--29. (in Russian).

34. Marx K. Draft law on divorce. In: Marx K., Engels F. Essays. Vol. 1. 2nd ed. Moscow: Gosu- darstvennoe izdatel'stvo politicheskoj literatury; 1955: 698. (in Russian).

35. Khalfina R. O. General doctrine of legal relations. Moscow: Yuridical literature; 1974: 340. (in Russian).

36. Marchenko M. N. Theory of State and Law. Textbook. 2nd ed., repr. and supplemented. Moscow: Prospekt; 2015: 640. (in Russian).

37. Voplenko N. N. The System of Law Concept. Vestnik of VolSU. Series 5, Jurisprudence. 2009; 11: 11--16. (in Russian).

38. Plakhov V. D. Social norms. Philosophical foundations of general theory. Moscow: Mysl; 1985: 255. (in Russian).

39. Theory of State and law. Textbook. Ed. by N. I. Grachev. Volgograd: Volgograd Humanitarian Institute; Moscow: Zertsalo-M; 2018: 876. (in Russian).

40. Kostyuchenko N. I. Problems of public management associated with the absence in the Russian Federation speciality "management science". Journal of The Volgograd Academy of the Ministry of the Interior of Russia. 2019; 1: 182--187. (in Russian).

Размещено на Allbest.ru