Уголовно-правовой запрет и ограничение прав и свобод человека: проблемы соотношения

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Уголовно-правовой запрет и ограничение прав и свобод человека: проблемы соотношения

О.С. Гузеева

Тесная связь широко распространенных в уголовно-правовой доктрине понятий «уголовно-правовой запрет» и «ограничение прав человека» является на первый взгляд столь очевидной и понятной, что не требует специального внимания. Однако при ближайшем рассмотрении сквозь призму конституционных принципов регулирования правового статуса человека она демонстрирует целый ряд таких содержательных аспектов, которые еще не были предметом самостоятельного анализа в науке и потому настоятельно требуют отдельного исследования, открывая новые перспективы для развития теории уголовного права.

Предваряя содержательный анализ поставленной проблемы, отметим, что его объем и основные направления закономерно зависят от понимания исходных понятий темы -- «уголовно-правовой запрет» и «права человека». Несмотря на то что они активно используются в уголовно-правовых и конституционно-правовых сочинениях, единого, универсального толкования их не существует. Не имея целью провести полноценное исследование данных понятий и выраженных ими социально-правовых явлений, полагаем достаточным обратить внимание лишь на некоторые значимые для продолжения нашей работы подходы к толкованию уголовно-правового запрета и прав человека.

Ключевые слова: уголовно-правовой запрет, ограничение прав и свобод человека, санкция уголовно-правовой номы, субъект уголовно-правовых отношений.

O.S. Guzeeva

Criminal prohibition and restriction of human rights and freedoms: problems of correlation

The close connection between the concepts of "criminal law prohibition" and "restriction of human rights" widespread in the criminal law doctrine is, at first glance, so obvious and understandable that it does not require special attention. However, upon closer examination through the prism of constitutional principles of regulating the legal status of a person, it demonstrates a number of such substantive aspects that have not yet been the subject of independent analysis in science and therefore urgently require a separate study, opening new perspectives for the development of the theory of criminal law.

Anticipating a meaningful analysis of the problem posed, it should be noted that its scope and main directions naturally depend on the understanding of the initial concepts of the topic -- “criminal law prohibition” and “human rights”. Despite the fact that they are actively used in criminal-legal and constitutional-legal writings, there is no single universal interpretation of them. Not aiming to conduct a full-fledged study of these concepts and the socio-legal phenomena expressed by them, we believe it is sufficient to pay attention only to some, significant for the continuation of our work, approaches to the interpretation of criminal law prohibition and human rights.

Key words: criminal law prohibition, restriction of human rights and freedoms, sanction of criminal law norm, subject of criminal law relations.

Введение

Уголовно-правовой запрет в отечественной науке трактуется:

а) в контексте рассуждений о механизме правового регулирования, где он позиционируется либо как метод регулирования собственно уголовноправовых отношений [1, с. 13], либо шире -- как уголовно-правовой метод регулирования всех общественных отношений [2, с. 33--37];

б) в контексте содержания уголовного закона, где он ассоциируется либо с диспозитивной частью уголовно-правовых норм [3, с. 111--117], либо с уголовно-правовой нормой в целом [4, с. 136--138].

Что касается понятия «права человека», то наиболее значимая для нас дискуссия в его толковании состоит в допустимости двух концептуальных вариантов их действия -- «вертикального» и «горизонтального». В первом случае утверждается, что концепция прав человека может быть применима исключительно для характеристики взаимоотношений государства и личности [5]; во втором случае предполагается, что такая концепция не может быть ограничена лишь властными отношениями и применима в качестве основы для определения взаимоотношений всех субъектов гражданского общества и частных лиц, в том числе при отсутствии между ними отношений власти и подчинения [6, с. 12].

Должно быть очевидным, что опираясь на различные концептуальные подходы к толкованию уголовно-правового запрета и прав человека, можно «выстроить» различающиеся системы их взаимной связи и аргументировать различающиеся теоретические построения. Вместе с тем наиболее существенными для развития уголовно-правовой доктрины в любом случае выступают рассуждения по следующим проблемам:

-- если права человека имеют лишь «вертикальное» действие, то концепт «ограничение прав человека» применим для характеристики исключительно действий государства по конструированию уголовно-правового запрета;

-- однако если уголовно-правовой запрет выражен только в диспозиции уголовно-правовой нормы, то ограничение прав человека справедливо рассматривать лишь в качестве запретительного метода регулирования существующих в обществе отношений;

-- если же уголовно-правовой запрет выражен также и в санкции уголовно-правовой нормы, то концепция ограничения прав человека может быть основой для конструирования метода регулирования собственно уголовно-правовых отношений;

-- если установление уголовно-правового запрета рассматривать с точки зрения учения об ограничении прав человека, то для оценки действий государства в рассматриваемой практике допустимо использовать при необходимости концепт «нарушение прав человека»;

-- если права человека имеют и «горизонтальное» действие, то проблема их ограничения и нарушения должна обсуждаться не только при характеристике закона, но и при описании преступления, причем в двух аспектах: преступление как нарушение прав человека и конструирование состава преступления как ограничение прав человека.

Весь этот комплекс теоретических и правовых проблем следует рассматривать в качестве значимого компонента концепции конституционализации уголовного права, поскольку он детализирует и конкретизирует «точки соприкосновения» двух базовых доктрин -- доктрины уголовно-правового запрета в уголовно-правовой науке и доктрины прав человека и их ограничения в конституционноправовой науке.

Связь уголовно-правового запрета и ограничения прав человека в структурном отношении вполне отчетливо распадается на три компонента, которые в методическом плане должны быть проанализированы раздельно, но содержательно лишь в своей совокупности позволяют составить целостное представление о сути данной связи. Такими компонентами выступают:

а) оценка преступления и уголовно-правового запрета с точки зрения нарушения прав человека;

б) оценка диспозиции уголовно-правовой нормы с точки зрения ограничения прав человека как субъекта охраняемых уголовным законом отношений; в) оценка санкции уголовно-правовой нормы с точки зрения ограничения прав субъекта уголовно-правового отношения.

Преступление как нарушение прав человека

Вопрос о том, можно ли рассматривать преступление как нарушение прав человека, является дискуссионным. Заметим, что, пожалуй, впервые он был поднят не в уголовно-правовой, а в криминологической литературе. С развернутым обоснованием тезиса о том, что преступность есть форма массового нарушения прав человека, выступил В. В. Лунеев [7, с. 216--242]. Это положение было развито Е. Н. Рахмановой, которая указала, что не только разворачивающиеся в рамках «вертикальных» отношений между государством и личностью деяния, такие как преступления против мира и безопасности и криминальные злоупотребления властью со стороны представителей государства, должны расцениваться в качестве нарушения прав человека, но и все иные, в том числе и «общеуголовные преступления» [8, с. 24--25].

При всей привлекательности такого подхода и его безусловной значимости для решения задач криминологической оценки преступности и разработке мер ее предупреждения, стоит заметить, что для целей уголовно-правового регулирования и совершенствования уголовно-правовой теории он нуждается в существенной корректировке. Дело в том, что если любое преступное посягательство рассматривать изначально как нарушение прав человека, то оценка деятельности государства по формулированию уголовно-правовых норм приобретает несвойственный ей ракурс. В частности, мы вынуждены будем признать, во-первых, что конструирование именно уголовно-правового запрета на нарушение прав человека со стороны «частных» лиц является безусловной обязанностью государства, неисполнение которой со стороны государства само по себе есть нарушение прав человека; и во-вторых, что диспозитивная часть уголовно-правового запрета в качестве реакции на нарушение прав человека не подлежит конституционной проверке на предмет соответствия самого этого запрета правам и свободам личности. Однако такие излишне категоричные рассуждения будут неправильными.

Исходная ошибка криминологов, по нашему убеждению, кроется в том, что они по большому счету не разграничивают понятий «основные права человека» и так называемые отраслевые права. Первые относятся к области конституционного права, составляя ядро и сущность правового статуса личности, характеризуя институциональный статус человека, основанный на его природе. Отраслевые права являют лишь конкретизацию конституционных прав, причем во многом заданную праворегламентирующей деятельностью государства. Важно напомнить при этом, что основные права и свободы человека не должны пониматься исключительно как зафиксированные в Конституции Российской Федерации (Конституция РФ). Согласно ч. 1 ст. 55 Конституции РФ «перечисление в Конституции Российской Федерации основных прав и свобод не должно толковаться как отрицание или умаление других общепризнанных прав и свобод человека и гражданина» [9].

Различение «основных» и «отраслевых» прав принципиально значимо в контексте понимания преступления. Повод для такого утверждения дает широко известная практика Европейского Суда по правам человека (ЕСПЧ) в части разработки им понятия «уголовно-правовая сфера», в рамках которой одним из критериев отнесения деяния к разряду «уголовных» признается характер нарушаемой им нормы -- носит ли она «общий» характер [10, с. 502]. Экстраполируя этот признак «уголовного» на процессы криминализации нарушений прав человека, Ю. Е. Пудовочкин пишет: «Если деянием нарушаются универсальные права человека, то оно является преступлением вне зависимости от того, в законе какой отраслевой принадлежности за него установлена ответственность (а по большому счету -- независимо от того, установлена ли вообще за него ответственность в национальном праве); если же деянием нарушаются иные по характеру права, то оно может быть признано преступлением только в случае, когда на национальном уровне ответственность за него в виде уголовного (а не какого-либо иного) наказания предусмотрена именно уголовным законом» [11, с. 30].

С такой логикой, на наш взгляд, стоит согласиться. Между преступлением и нарушением прав человека, при всей плотности связи, нельзя ставить знак равенства. Понятие нарушения прав человека охватывает собой деяния, не относящиеся к сфере преступного, равно как далеко не все преступления могут расцениваться как нарушение прав человека.

Различение сути и механизма уголовно-правового запрета на совершение деяний, посягающих и не посягающих на основные права и свободы граждан, имеет существенное значение для развития теории преступления в уголовном праве.

Нарушения основных прав и свобод человека всегда должно быть криминализировано. Как указал Конституционный Суд Российской Федерации (КС РФ), любое преступное посягательство на личность, ее права и свободы является одновременно и наиболее грубым посягательством на человеческое достоинство, поскольку человек как жертва преступления становится объектом произвола и насилия [12]. Однако здесь возникает иной вопрос -- что именно считать основными правами и свободами. Вопрос этот всецело расположен в области конституционного права и теории прав человека, а потому его полноценное обсуждение по определению не может входить в разряд наших задач.

Оценка диспозиции уголовно-правовой нормы с точки зрения ограничения прав человека как субъекта охраняемых уголовным законом отношений

Изложенное выше понимание связи преступлений и нарушений прав человека позволяет с новых позиций рассмотреть вопрос о соотношении уголовно-правового запрета и нарушения прав человека. Полагаем, есть все основания для следующих рассуждений.

1. Деяния, которые посягают на основные права и свободы человека, подлежат обязательной криминализации (разумеется, при соблюдении известных требований, предъявляемых к их общественной опасности и виновности). Противоправность таких деяний определена именно тем, что они нарушают общие конституционные предписания о недопустимости посягательств на основные права и свободы. Отсутствие уголовно-правового запрета на совершение такого рода деяний, а равно неэффективность механизма его реализации справедливо рассматривать как неисполнение государством возложенной на него позитивной обязанности обеспечить неприкосновенность и гарантированность этих прав и свобод, и следовательно, как их нарушение. Показательны в этом отношении решения ЕСПЧ, которыми была зафиксирована обязанность государства обеспечивать права, гарантированные Европейской конвенцией, путем возложения ответственности за их нарушение со стороны «частных лиц». Так, в деле A. против Соединенного королевства (1998 г.) было установлено, что государства обязаны предпринимать меры по обеспечению того, чтобы лица в пределах ответственности государства не подвергались бы жестокому обращению, «включая обращение со стороны частных лиц» [10, с. 365--366.]; а в деле М. С. против Болгарии (2003 г.) провозглашено, что государства имеют позитивное обязательство защищать граждан от сексуального насилия со стороны частных лиц путем принятия и приведения в действие уголовного законодательства, предусматривающего наказание за насильственные действия сексуального характера [10, с. 317].

Наличие прямой обязанности установить именно уголовно-правовой запрет на общественно опасное нарушение основных прав и свобод человека вытекает из взаимосвязанных положений ст. 2 Конституции РФ, согласно которой «признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина -- обязанность государства»; ч. 2 ст. 17 Конституции РФ, согласно которой «основные права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения» [9]. А потому сам уголовноправовой запрет на нарушение основных прав человека «частными лицами» не может рассматриваться как ограничение свободы этих «частных лиц». Норма об ответственности за убийство не ограничивает свободу самовыражения человека, норма об ответственности за кражу не ограничивает свободу экономического поведения, равно как норма об ответственности за изнасилование не ограничивает свободу сексуального поведения личности. К правомерному ограничению прав и свобод человека диспозитивная часть таких уголовно-правовых запретов не имеет отношения; следовательно, она не может подлежать конституционной проверке на предмет того, правомерно или неправомерно она ограничивает права и свободы человека. Проверке здесь может подлежать лишь диспозитивная часть такого запрета на предмет адекватности санкции общественной опасности преступления, однако такая проверка предполагает иной предмет и иные критерии оценки.

2. Деяния, которые не посягают на основные прав и свободы человека, могут быть криминализированы в соответствии с усмотрением законодателя. Их противоправность не предопределена природой самого посягательства и зависит всецело от уголовно-политических настроений и тенденций, а механизм регламентации ответственности за такие деяния гораздо сложнее, нежели у преступлений первой группы. Установление уголовно-правового запрета здесь предварительно опосредовано конструированием отраслевых правовых ограничений для субъектов охраняемых уголовным законом отношений. Такие отраслевые правовые ограничения подчинены требованиям ч. 3 ст. 55 Конституции РФ и могут выражаться, как отмечают специалисты, в двух своих основных формах: либо как полный запрет определенного права (свободы), обусловливаемый в силу различного рода объективных или субъективных обстоятельств, либо как уменьшение вариантов возможного, дозволенного поведения (в рамках конкретного права или свободы) путем установления органами государственной власти, прежде всего субъектами законотворчества, различного рода пределов (пространственных, временных рамок, субъектных и др.) такого поведения [13, c. 18]. Ограничение предполагает установление особого порядка реализации права, возложение каких-либо обязанностей, формулирование тех или иных запретов, дифференциацию содержания и порядка реализации права для отдельных групп населения и т. д. Нарушение этих ограничений подкрепляется санкциями, в том числе при соблюдении определенных условий и уголовно-правовыми. Уголовную ответственность надлежит рассматривать в качестве санкции за наиболее опасные виды и формы нарушения отраслевых правовых ограничений.

Такая «двухступенчатость» правовой регламентации позволяет признать, что уголовно-правовой запрет, будучи по своей природе вторичным правовым образованием, не может рассматриваться как ограничение прав или свобод участников охраняемых отношений, поскольку такое ограничение задано отраслевым правовым регулированием.

Из этого вытекает принципиально значимый тезис о том, что и в этом случае диспозитивная часть уголовно-правового запрета сама по себе не подлежит конституционной проверке на предмет соответствия конституционным стандартам ограничения прав человека. Не случайно КС РФ во многих своих решениях неоднократно подчеркивал, что установление уголовной ответственности находится в исключительном усмотрении федерального законодателя, который обладает широкой свободой в конструировании состава преступления. Сказанное, однако, не должно восприниматься как полное отсутствие возможности провести такую конституционную проверку. С учетом системных свойств права и вытекающей отсюда связи уголовного и регулятивного законодательства, конституционность диспозитивной части уголовноправового запрета может быть поставлена под сомнение с точки зрения стандартов ограничения прав человека в случае, когда предшествующее уголовно-правовому запрету отраслевое правовое ограничение является неконституционным либо когда установление уголовно-правового запрета не соответствует отраслевым правовым ограничениям (в последнем случае классической иллюстрацией служит Постановление КС РФ от 20 декабря 1995 г. № 17-П «По делу о проверке конституционности ряда положений пункта „а“ статьи 64 Уголовного кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В. А. Смирнова».

Сказанное служит подтверждением и развитием важного положения теории криминализации. Если то или иное общественно опасное деяние не нарушает основные права и свободы человека, установление уголовной ответственности за него требует предварительной правовой регламентации охраняемых общественных отношений нормами позитивного права, в том числе путем установления отраслевых правовых ограничений. Об этом убедительно высказался А. Г. Безверхов: «В строгом соответствии с функциональным подходом УК РФ защищает не все особо значимые отношения, а ту их часть, которая в позитивном смысле урегулирована другими отраслями права. Отдельные социальные блага и интересы только тогда должны охраняться уголовным законом, когда они являются правовой ценностью, а социальные отношения -- когда они становятся правоотношениями» [14, с. 79].

От себя добавим: отсутствие предварительной отраслевой регламентации общественных отношений превращает уголовно-правовой запрет в отраслевое правовое ограничение. Такая трансформация означает, что уголовно-правовая норма становится средством регулирования «базисных», «позитивных» общественных отношений, а сами эти отношения включаются в предмет уголовно-правового регулирования.

Как уже отмечалось, в науке такое мнение представлено. Специалисты указывают: «Как и все иные отрасли... права, уголовное право организует (регулирует) порядок общественных отношений, и в первую очередь, порядок обычных, „нормальных" общественных отношений, а не только отношений, возникающих вследствие совершения преступлений» [15, с. 63, 85, 103]. Однако такой подход на деле «разрывает» социальную сущность уголовного права, превращая самостоятельную отрасль права со специфическим предметом и методом регулирования еще в метод регулирования иных, «обычных» отношений. Теоретическая интеграция уголовного права как отрасли и уголовного права как метода представляется малообоснованной и малоэффективной. Она означает допустимость подключения к регулированию «обычных» отношений в качестве одного из методов уголовного права, которое изначально не предназначено для регулирования этих отношений. Более того, в конституционно-правовом отношении такая «интеграция» означает не только возможность установления уголовно-правового запрета на совершение деяний, не оцененных отраслевым законодательством, но и требует, чтобы уголовно-правовой запрет в таком случае зависел от целей и принципов не уголовно-правового, а иноотраслевого правового регулирования. Это означает допустимость прямой конституционной проверки уголовноправового запрета с точки зрения ч. 3 ст. 55 Конституции РФ в контексте оснований и пределов ограничения прав и свобод человека в иноотраслевых отношениях. Однако вряд ли будет справедливым и в принципе возможным проверять, например, оправданность установления именно уголовно-правового запрета на незаконную предпринимательскую деятельность с точки зрения его оправданности и необходимости для развития именно предпринимательских отношений, хотя бы потому, что содержание уголовно-правового запрета подкреплено собственно уголовно-правовой санкцией. Это потребует от КС РФ проверки обоснованности установления уголовной ответственности, что не входит в предмет его компетенции. Как следствие, может возникнуть ситуация принципиальной невозможности проверки конституционности уголовно-правового запрета, что чревато недопустимым произволом в вопросах криминализации. Единственный мыслимый здесь вариант конституционного оспаривания запрета может иметь место в ситуации, когда сам запрет сформулирован таким образом, что лишает ограничиваемое право его смысла, приводит к невозможности пользования им.

Изложенное ранее закономерно подводит нас к сложному теоретическому вопросу о соотношении уголовно-правового запрета и ограничения прав. В науке этот вопрос прямо не обсуждался. Однако по близким аспектам темы высказаны различные суждения. Так, А. В. Малько, к примеру, пишет, что «всякий запрет есть ограничение, но не всякое ограничение в сфере права -- запрет» [16, с. 20--21]. Применительно к нашей теме со второй частью цитаты следует согласиться полностью. Однако тезис о том, что уголовно-правовой запрет всегда есть ограничение права, вызывает сомнения. А. Г. Братко отмечает, что запреты по своему содержанию указывают на юридическую невозможность определенного поведения, которое фактически возможно, в то время как правовое ограничение представляет собой не только юридически, но и фактически невозможный вариант поведения. В отличие от запрета правовое ограничение в принципе невозможно нарушить. Оно всегда есть ограничение какого-либо субъективного права, причем такое, которое обеспечивается обязанностями соответствующих должностных лиц. К лицу, нарушившему запрет, могут быть применены юридические санкции. За нарушение правового ограничения ответственность несет не сам нарушитель, а соответствующие должностные лица, не обеспечившие осуществление ограничения. Правовое ограничение, распространяемое на то или иное лицо, в принципе исключает свободу выбора, а значит, и ответственность этого лица [17, с. 10--11]. С таким подходом в контексте нашей темы можно согласиться лишь при одном методологическом допущении -- если считать запреты требованиями, обращенными к гражданам, а ограничения -- требованиями к государству. Однако это допущение вряд ли состоятельно. Ограничения и запреты в равной степени обращены ко всем субъектам правоотношения, различие -- лишь в содержании предъявляемых требований.

Гораздо ближе к истине, на наш взгляд, подошла В. М. Малиновская. Она указывает: «Правомерное ограничение необходимо отличать от запретов совершения преступных действий и, соответственно, мер ответственности, устанавливаемых за нарушение соответствующих запретов. Правомерное ограничение направлено на ограничение позитивной, а не негативной деятельности» [18, с. 7]. Такие рассуждения дают верный ключ к пониманию роли и места уголовно-правового запрета в системе правового регулирования. Уголовно-правовой запрет может мыслиться как предписание, подкрепляющее требование о недопустимости наиболее опасных нарушений установленных в той или иной отрасли права правомерных ограничений. Таким образом, конституционность уголовно-правового запрета базируется на двух основаниях: конституционность установленных в позитивных отраслях права ограничений и конституционность собственно уголовно-правовой криминализации опасных нарушений этих ограничений. Должно быть очевидным, полагаем, что критерии конституционности этих компонентов различны: если в первом случае они восходят к представлениям о сущности ограниченного права и значимости установленных ограничений для обеспечения его полноценной реализации и баланса интересов участников общественных отношений; то во втором случае они связаны с оценкой конституционных критериев криминализации и общественной опасности запрещенного деяния. Это означает в итоге, что сам по себе уголовно-правовой запрет в его диспозитивной части не может подлежать конституционной проверке с точки зрения соблюдения критериев установления правовых ограничений, поскольку таковой запрет не является ограничением права. Проверке может подлежать лишь тот аспект уголовно-правового запрета, который связан с соблюдением правил криминализации, т. е. отбора и описания в законе наиболее опасных форм нарушения установленных правоограничений.

В рассуждениях об уголовно-правовом запрете и ограничении прав человека надо обратить внимание и еще на один значимый вопрос. Речь идет, в частности, о том, что необходимо принципиально различать, с одной стороны, уголовно-правовой запрет, а с другой -- запрет в уголовном праве. Если уголовно-правовой запрет, с известными допущениями, можно рассматривать в качестве содержания уголовного права, то запрет в уголовном праве -- есть один из возможных методов регулирования уголовно-правовых отношений, возникающих в связи с совершением преступления. Он может принимать форму прямого запрещения некоторых видов поведения, возложения каких- либо обязанностей, не предусмотренных в законах иной отраслевой принадлежности, установления особого порядка реализации предусмотренных в уголовном законе прав. Такие внутриотраслевые запреты и ограничения установлены нормами собственно уголовного права для упорядочения поведения участников уголовно-правовых отношений

Внимательный анализ текста уголовного законодательства показывает, что к государству как участнику уголовно-правовых отношений адресован прежде всего запрет в уголовном праве на определенные виды обращения с лицом, совершившим преступление. Он принимает форму различных по степени детализации уголовно-правовых предписаний: от установленных на уровне принципиальных положений кодекса запретов на применение закона по аналогии (ст. 3 УК РФ) или причинение физических страданий и унижение достоинства при конструировании и применении уголовных наказаний (ст. 7 УК РФ) до требований относительно частного характера -- о запрете на применение некоторых видов наказаний к определенным категориям граждан (например, в ч. 5 ст. 50 УК РФ) или о запрете применять некоторые специальные правила назначения наказания в ряде случаев (например, в ч. 3 ст. 64 УК РФ). Нарушение таких запретов со стороны государства, в зависимости от обстоятельств дела, может быть квалифицировано как нарушение прав человека, как преступление, нарушающее права человека, как проявление судебной ошибки.

По отношению к лицу, совершившему преступление, как участнику уголовно-правового отношения запретительный метод регулирования такого отношения выражается в установлении особого порядка реализации имеющихся у него «уголовноправовых прав» (к примеру, ограничивая подтвержденное КС РФ право осужденного на смягчение наказания, ст. 79 УК РФ, ст. 80 УК РФ устанавливают требования, связанные с необходимостью отбыть определенную часть назначенного судом наказания для реализации возможностей, связанных с условно-досрочным освобождением от наказания или заменой наказания более мягким видом) либо в возложении под угрозой применения санкций определенных обязанностей (ключевая обязанность в данном случае -- претерпеть те меры государственного воздействия, которые такому лицу назначаются по приговору суда). Нарушение лицом, совершившим преступление, установленных для него правоограничений и запретов может иметь различные последствия. И если несоблюдение установленного порядка реализации права субъективно и объективно ничем не угрожает (здесь «работает» указанная выше теория А. Г. Братко), то несоблюдение уголовно-правовой обязанности претерпеть меры государственного воздействия чревато применением правовых санкций, вплоть до уголовно-правовых.

В теоретическом и прикладном отношении нарушение установленных для лица, совершившего преступление, правовых ограничений, связанных с обязанностью претерпеть назначенные меры ответственности, тесно связано с проблемой уголовно-правового реагирования на случаи уклонения, злостного уклонения от отбывания наказания или иных мер. Этот вопрос в последнее время оправданно привлекает повышенное внимание специалистов, в том числе в связи с насущной проблемой разграничения наказания и мер уголовно-правового характера. В контексте темы наших рассуждений проблема может быть поставлена следующим образом: допустимо ли установление уголовной ответственности и наказания за нарушение лицом, совершившим преступление, предусмотренных уголовным законом правоограничений либо реакция на такие нарушения требует отраслевой уголовно-правовой реакции, отличной от уголовного наказания? В частности, допустимо ли конструирование в Общей части УК РФ правил замены назначенного наказания на более строгий вид в случае злостного уклонения от его отбывания или же для этих целей необходимо конструирование специального состава преступления в Особенной части кодекса; допустимо ли установление уголовного наказания за нарушение собственно уголовноправовых предписаний? Как известно, сегодня закон допускает оба варианта реагирования, хотя по мнению некоторых авторов, разрабатывающих этот вопрос, здесь допустим только один вариант реакции -- установление уголовно-правового запрета путем конструирования состава преступления. По нашему представлению, исходя из разрабатываемой здесь концепции соотношения уголовно-правового запрета и ограничения прав, стоит признать, что с точки зрения механизма правового регулирования нет никаких принципиальных отличий между ситуациями подкрепления уголовно-правовой санкции запрета, установленного в той или иной отрасли позитивного права, и такой же санкции за нарушение запрета, установленного уголовным законом, ибо уголовное право в отношении уголовно-правовых отношений выполняет стандартную регулятивную функцию. А потому правовая реакция на нарушения уголовноправовых запретов может быть различной и выражаться в форме специальных уголовно-правовых предписаний, в форме административной или дисциплинарной ответственности, а при наличии в содеянном признаков криминальной общественной опасности -- и уголовной ответственности. Другое дело, что противоправность таких уголовно-правовых запретов требует специального толкования. Если истоки большинства уголовно-правовых запретов видятся нам в нормах иноотраслевого законодательства, то здесь они кроются в нормах самого Уголовного закона.

уголовный правовой запрет

Оценка санкции уголовно-правовой нормы с точки зрения ограничения прав субъекта уголовно-правового отношения

При рассмотрении вопроса о санкционной части уголовно-правового запрета с точки зрения теоретического и конституционно-правового учения об ограничении прав человека, пожалуй, с наибольшей степенью раскрывается та сторона уголовного права, о которой в подавляющей части научных сочинений либо не упоминается вовсе, либо даются лишь краткие пояснения. Суть его состоит в том, что уголовное наказание есть ограничение прав человека.

Предпосылкой к обсуждению данного вопроса служит прямое указание ч. 1 ст. 43 УК РФ, согласно которому наказание заключается в лишении или ограничении прав и свобод лица, признанного судом виновным в совершении преступления. Однако уже при первом приближении к конституционному осмыслению этой законодательной формулы возникает сомнение в самой возможности признания наказания разновидностью ограничения прав человека. Согласно ч. 3 ст. 55 Конституции РФ «права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом» [9]. Таким образом, как пишет М. В. Баглай, по смыслу конституционных положений, допустимы только общие ограничения прав и свобод для всего населения путем принятия соответствующего закона [19, с. 166]. В связи c этим актуализируется поставленный М. В. Баглаем вопрос о том, что по буквальному смыслу Конституции РФ исключается возможность ограничения прав и свобод в отношении отдельных лиц. А ведь именно таковым, не общим, а сугубо индивидуальным является уголовное наказание, которое хотя и предусмотрено законом, но назначается строго по приговору суда.

Противоречие между предписаниями ч. 1 ст. 43 УК РФ и ч. 3 ст. 55 Конституции РФ не является надуманной теоретической абстракцией. При последовательном обсуждении поставленной М. В. Баглаем интеллектуальной проблемы и разрешении этого противоречия можно существенно уточнить ряд положений конституционной и уголовно-правовой науки.

Прежде всего надо отметить, что конституционное правило ч. 3 ст. 55 Конституции РФ, подчеркивая всеобщий, законодательный характер ограничения прав и свобод человека, предполагает строгий запрет на принятие правоограничительных законов в отношении конкретного лица. Уголовно-правовой запрет, равно как и иные запреты или ограничения на уровне закона, не могут касаться каких-либо конкретных граждан. Соответствующая мысль предельно четко сформулирована в ч. 1 ст. 19 Конституции ФРГ, где сказано: «Если согласно настоящему Основному закону какое-либо основное право может быть ограничено законом или на основании закона, такой закон должен носить общий характер, а не касаться лишь отдельного случая». Оставим в стороне интересные уголовно-политические рассуждения над ситуациями, когда уголовный закон принимается в ответ на разовую опасную акцию, на какой-либо вопиющий прецедент. В любом случае он должен иметь всеобщее действие, распространяться на всех лиц, совершающих такие акции, и на все акции подобного рода. Всеобщность при этом не должна трактоваться узко, как исключающая учет при установлении уголовно-правового запрета тех или иных специфических обстоятельств совершенного преступления или личности преступника. Законодатель вправе и обязан при наличии к тому предпосылок провести дифференциацию уголовной ответственности. Но дифференциация, опять- таки, осуществляется на уровне закона в качестве всеобщего правила и, как указывал КС РФ в Постановлении от 25 апреля 2018 г. № 17-П «По делу о проверке конституционности пункта 2 примечаний к статье 264 Уголовного кодекса Российской Федерации в связи с запросом Ивановского областного суда», должна не только соответствовать требованиям принципа справедливости, но и не нарушать принципы равенства и правовой определенности.

Далее. Рассуждая о наказании с позиций конституционного учения об ограничении прав и свобод человека, необходимо четко различать, с одной стороны, наказание как элемент санкции, подкрепляющей тот или иной правовой запрет, и наказание как реальную меру государственного воздействия, назначенную по приговору суда, или иными словами -- различать установление уголовного наказания и применение уголовного наказания. Такое различение значимо не только для уточнения конституционной природы наказания, но и для согласования целей ограничения прав человека, установленных в ч. 3 ст. 55 Конституции РФ, с целями наказания, которые закреплены в ч. 2 ст. 43 УК РФ. При сопоставлении целевых установок правоограничений и наказания очевидны кардинальные различия, которые, на первый взгляд, делегитимируют институт наказания как таковой, поскольку с точки зрения конституционных целей ограничения прав человека наказание не может преследовать цель восстановления справедливости, исправления осужденного и предупреждения преступлений, но должно иметь своей целью защиту конституционных ценностей. Между тем такая дискредитация наказания вытекает, во-первых, из неразличения наказания как части запрета и наказания как меры, а во-вторых, из допущенных законодателем неточностей при наименовании ст. 43 УК РФ, которые остались без внимания со стороны уголовно-правовой науки.

Обратим внимание, что хотя ст. 43 УК РФ называется «Понятие и цели наказания», в ч. 2 ст. 43 УК РФ говорится не о целях наказания как такового, а о целях применения наказания («наказание применятся в целях...»). Представляется, что это совершенно разный уровень целей. Игнорирование и недооценка этого обстоятельства приводит к широкой дискуссии по поводу эффективности и целесообразности уголовного наказания. Ее методологическая ущербность состоит в том, что специалисты пытаются определить эффективность наказания как социального института с позиций достижения или недостижения целей наказания как средства воздействия на конкретное лицо, совершившее конкретное преступление, т. е. решить общие вопросы на основе анализа частного случая, что заведомо непродуктивно. В связи с этим различение акцентов в понимании наказания приобретает дополнительный смысл.

Представляется, что если анализировать уголовное наказание как реальную меру воздействия в отношении лица, совершившего преступление, следует четко понимать:

а) такое наказание не является видом или формой ограничения прав человека, это именно мера воздействия, причем карательная, что предопределяет необходимость либо исключения из определения наказания в ч. 1 ст. 43 УК РФ слов «и заключается в предусмотренных настоящим Кодексом лишении или ограничении прав и свобод этого лица» либо в замене этой фразы более точной с точки зрения конституционной теории формулой -- «и заключается в применении предусмотренных настоящим Кодексом лишения или ограничения прав и свобод этого лица»;

б) как индивидуальная мера воздействия наказание закономерным образом устанавливается не в законе, а в приговоре суда;

в) как мера воздействия на конкретное лицо наказание применяется в целях, отличных от тех, что закреплены в ч. 3 ст. 5 Конституции РФ, пространство этих целей ограничено конкретным лицом и конкретной ситуацией (в связи с чем такие цели применения наказания, как восстановление справедливости и предупреждение преступлений должны трактоваться ограничительно: восстановление справедливости следует понимать как восстановление прав и интересов потерпевшего, а предупреждение -- исключительно как частную превенцию);

г) эффективность применения наказания может быть рассчитана только для частного случая, в котором это наказание применено, и для конкретного виновного лица;

д) как индивидуальная мера государственного воздействия наказание не подлежит контролю и проверке со стороны КС РФ.

Иной взгляд диктует исследование наказания с точки зрения восприятия его как части уголовно-правового запрета:

а) установление наказания имеет всеобщий характер и осуществляется на уровне закона, в связи с чем наказание допустимо рассматривать в качестве одного из вариантов ограничения прав и свобод человека;

б) установление наказания санкционирует отраслевую противоправность описанного в диспозитивной части уголовно-правового запрета поведения, а потому преследует цели, общие с этим запретом, цели, предопределенные ч. 3 ст. 55 Конституции РФ;

в) эффективность наказания как части уголовноправового запрета должна базироваться не на учете целей применения наказания, а рассчитываться исходя из представлений о степени защищенности конституционных ценностей и уровня криминологической безопасности в обществе;

г) само по себе наказание (как оно описано в ст. 46--47, ст. 59 УК РФ) может подлежать конституционной проверке на предмет соответствия критериям ограничения прав человека (при этом важно отметить, что не может оцениваться с точки зрения соответствия конституционным стандартам размер санкции той или иной статьи Особенной части УК РФ, поскольку его определение находится в усмотрении законодателя).

Таким образом, с точки зрения конституционных представлений об ограничении прав и свобод человека уголовное наказание может анализироваться только в одном, строго определенном аспекте -- как исходящие от государства и имеющие всеобщий характер установления, подкрепляющие уголовно-правовой запрет.

Подводя итог исследованию проблем, связанных с анализом уголовно-правового запрета сквозь призму конституционно-правового учения об ограничении прав и свобод человека, представляется возможным сформулировать следующие основные выводы:

-- при тесной связи преступления и нарушения прав человека, уголовно-правового запрета и ограничения прав человека отождествлять эти феномены недопустимо;

-- в качестве нарушения прав человека может расцениваться лишь определенная группа преступных посягательств на основные (конституционные) права личности, предопределенные биологической и социальной природой человека, а также деятельность государства, состоящая в отказе от криминализации таких посягательств либо в криминализации деяний, лишающих человека его основных прав или умаляющих возможность реализации этих прав до такой степени, что само право перестает существовать;

-- общественно опасные деяния, которые не нарушают основные права и свободы личности, могут быть криминализированы государством при соблюдении обязательного условия предварительного опосредования такой криминализации установлением правовых ограничений в соответствующих отраслевых законах, в связи с чем описание преступного деяния в диспозиции уголовноправовой нормы не может расцениваться как ограничение прав человека;

-- отсутствие предварительной отраслевой регламентации общественных отношений превращает уголовно-правовой запрет в правовое ограничение, рассчитанное на регулирование «базисных», «позитивных» общественных отношений, и включает эти отношения в предмет уголовно-правового регулирования либо, что равнозначно, превращает уголовное право в метод регулирования таких отношений, что недопустимо с точки зрения теоретического учения о критериях разграничения отраслей права в правовой системе;

-- уголовно-правовой запрет может мыслиться как предписание, подкрепляющее требование о недопустимости наиболее опасных нарушений установленных в той или иной отрасли права правомерных ограничений; следовательно, уголовно-правовой запрет в его диспозитивной части не может подлежать конституционной проверке с точки зрения соблюдения критериев установления правовых ограничений, поскольку сам по себе не является ограничением права; проверке может подлежать лишь тот аспект уголовно-правового запрета, который связан с соблюдением правил криминализации, т. е. отбора и описания в законе наиболее опасных форм нарушения установленных правоограничений;

-- уголовное наказание как мера принуждения, назначаемая по приговору суда, не должно расцениваться как ограничение прав и свобод человека в силу того, что имеет индивидуальный характер и предопределенные этим специфические цели применения; как ограничение прав и свобод человека можно оценивать наказание лишь с точки зрения восприятия его в качестве элемента уголовно-правового запрета (его санкционной части), предусмотренного в законе социального инструмента, подкрепляющего действие системы отраслевых правоограничений.

Литература

1. Наумов А. В. Российское уголовное право. Курс лекций. В 3 т. Т. 1. Общая часть. 4-е изд., перераб. и доп. М.: Волтерс Клувер, 2007.

2. Прохоров В. С., Кропачев Н. М., Тарбага- ев А. Н. Механизм уголовно-правового регулирования: норма, правоотношение, ответственность. Красноярск: Изд-во Красноярск. ун-та, 1989.

3. Маркунцов С. А. Теория уголовно-правового запрета: дис.... д-ра юрид. наук. М., 2015.

4. Пудовочкин Ю. Е. Учение об основах уголовного права: лекции. М.: Юрлитинформ, 2012.

5. Марек Новицкий о правах и свободах человека. URL: https://hro.org/node/181 (дата обращения: 22.04.2020).

6. Банашак Б. Права личности и механизмы их защиты в конституциях некоторых стран / пер. с польск. А. Горелика. Варшава: [Б. и.], 2001.

7. Лунеев В. В. Эпоха глобализации и преступность. М.: Норма, 2007.

8. Рахманова Е. Н. Защита прав человека от криминальных угроз в условиях глобализации: криминологический и уголовно-правовой анализ. М.: Университетская книга, 2008.

9. Конституция Российской Федерации (принята всенародным голосованием 12.12.1993 с изменениями, одобренными в ходе общероссийского голосования 01.07.2020). Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».

10. Харрис Д., О'Бойл М., Уорбрик К. Право Европейской конвенции по правам человека / пер. с англ. В. А. Власихина и др.; науч. ред. А. И. Ковлер. М.: Развитие правовых систем, 2016.

11. Пудовочкин Ю. Е. Учение о преступлении. Избранные лекции. Изд. 2-е, испр. и доп.

М.: Юрлитинформ, 2010.

12. Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Исмакаева Владимира Николаевича на нарушение его конституционных прав положениями части первой статьи 161 Уголовного кодекса Российской Федерации и статьи 4018 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации: определение Конституционного Суда Российской Федерации от 27 сентября 2019 г. № 2318-О. Доступ из справ.- правовой системы «КонсультантПлюс».

13. Ашимхина А. В. Конституционно-правовой механизм ограничения прав и свобод человека и гражданина в Российской Федерации: авто- реф. дис.... канд. юрид. наук. М., 2008.

14. Безверхов А. Г. О действии уголовного закона в условиях межотраслевых связей // LexRussica. 2015. № 10.

15. Кропачев Н. М. Уголовно-правовое регулирование: механизм и система. СПб.: С.-Петерб. гос. ун-т, 1999.

1. Naumov A. V. Russian criminal law. Lecture course. In 3 vol. Vol. 1. A common part. 4^th ed., rev. and add. Moscow: Walters Klover; 2007. (in Russian).

2. Prokhorov V. S., Kropachev N. M., Tarba- gayev A. N. The mechanism of criminal law regulation: the norm, legal relationship, responsibility. Krasnoyarsk: Publishing House of Krasnoyarsk University; 1989. (in Russian).

3. Markuntsov S. A. The theory of criminal law prohibition. Dissertation of doctor of juridical sciences. Moscow; 2015. (in Russian).

4. Pudovochkin Yu. E. Teaching about the basics of criminal law. Lectures. Moscow: Jurlitinform; 2012. (in Russian).

5. Marek Nowicki on human rights and freedoms. Available from: https://hro.org/node/181/. Accessed: 22 April 2020. (in Russian).

6. Banashak B. Rights of the individual and mechanisms of their protection in the constitutions of some countries. Translate from polish by A. Gorelik. Warsaw: [S. n.]; 2001. (in Russian).

7. Luneev V. V. The era of globalization and crime. Moscow: Norma; 2007. (in Russian).

8. Rakhmanova E. N. Protection of human rights from criminal threats in the context of globalization: criminological and criminal legal analysis. Moscow: University book; 2008. (in Russian).

9. The Constitution of the Russian Federation (adopted by popular vote on 12 December 1993 with amendments approved during the all-Russian vote on 1 July 2020). Available from: reference and legal system "ConsultantPlus". (in Russian).

10. Harris D., O'Boyle M., Warbrick K. Law of the European Convention on Human Rights. Transl. from English by V. A. Vlasikhin et al.; ed. by A. I. Kovler. Moscow: Development of legal systems; 2016. (in Russian).

11. Pudovochkin Yu. E. The doctrine of crime. Selected lectures. Ed. 2^nd, amend. and add. Moscow: Jurlitinform; 2010. (in Russian).

12. Determination of the Constitutional Court of the Russian Federation No. 2318-O on 27 September 2019. "On refusal to accept for consideration the complaint of citizen Vladimir Nikolaevich Ismakayev on violation of his constitutional rights by the provisions of part one of Article 161 of the Criminal Code of the Russian Federation and Article 4018 of the Criminal Procedure Code of the Russian Federation". Available from: reference and legal system "ConsultantPlus". (in Russian).

13. Ashimkhina A. V. Constitutional and legal mechanism for limiting the rights and freedoms of man and citizen in the Russian Federation. Abstract of dissertation of candidate of juridical sciences. Moscow; 2008. (in Russian).

14. Bezverkhov A. G. On the operation of the criminal law in the context of intersectoral relations. LexRussica. 2015; 10. (in Russian).

15. Kropachev N. M. Criminal law regulation: mechanism and system. Saint Petersburg: St. Petersburg State University; 1999. (in Russian).

Размещено на Allbest.ru