Субъективное право как элемент непредписывающего правового регулирования в системе социально-правовых оценок: оценки ante legem и pre legem (окончание)

Размещено на http://www.allbest.ru

Волгоградской академии МВД России кандидат юридических наук, доцент

Субъективное право как элемент непредписывающего правового регулирования в системе социально-правовых оценок: оценки ante legem и pre legem (окончание)

Попов Виктор Викторович,

доцент кафедры теории и истории права и государства

Субъективные права относятся к средствам идеологического влияния как ценностно-ориентирующего этапа алгоритма социального управления, включающего в себя правовое регулирование. Это верно для любых систем права в силу того, что любая правовая норма является семантическим симбиозом аксиологических оценок. Социальные оценки алгоритмически предшествуют любой норме права, хотя появление правовой нормы не является необходимым этапом в каждом алгоритме социального (само)управления. Наиболее точным описание данных процессов представляется лишь при использовании управленческого контекста. Это требует введения таких терминов, как «контрольные и непосредственно управляемые параметры» (протекания социального процесса), а также «средства изменения управляемых параметров». Это позволяет осуществить сообразную объективной реальности теоретическую реконструкцию места и роли субъективных прав в правовом регулировании, что является полноценной теоретической основой не только для эффективного обеспечения данных прав, но и для эффективного использования их регулятивного потенциала в государственном управлении.

Ключевые слова: субъективное право, непредписывающее правовое регулирование, социально-правовые оценки, контрольные параметры, управляемые параметры, средства изменения управляемых параметров.

SUBJECTIVE RIGHT AS AN ELEMENT OF NON-PRESCRIPTIVE LEGAL REGULATION IN THE SYSTEM OF SOCIAL AND LEGAL ASSESSMENTS: ANTE LEGEM AND PRE LEGEM ASSESSMENTS (ending)

Popov Victor Victorovich,

associate professor at the department of theory and history of law and state of the Volgograd Academy of the Ministry of the Interior of Russia, candidate of juridical sciences, docent

Subjective rights refer to the means of ideological influence as a value-oriented stage of the algorithm of social management, which includes legal regulation. This is true for all legal systems, because any legal norm is a semantic symbiosis of axiological assessments. Social assessments algorithmically precede any rule of law, although the appearance of a legal norm is not a necessary stage in every algorithm of social (self-directed) management. The most accurate description of these processes is provided only when using the management context. This requires the introduction of such terms as "control and directly managed parameters" (of the social process course), as well as "means of changing of the controlled parameters". This makes it possible to carry out a theoretical reconstruction of the place and role of subjective rights in legal regulation in accordance with objective reality, which is a full-fledged theoretical basis not only for effective legal regulation, but also for an effective usage of their regulative potential in state administration.

Key words: subjective law, non-prescriptive legal regulation, socio-legal assessments, control parameters, controlled parameters, means of changing controlled parameters.

Основная часть

Ценность средств, изменения управляемых параметров может быть названа инструментальной. Соответственно, в норму права соединяются pre legem оценки контрольных параметров и средства изменения управляемых параметров (средства управляющего воздействия), т. е. норма права (понимаемая как правовые запреты / обязанности) -- это, по сути, семантический симбиоз pre legem оценок контрольного параметра и позволяющего достигнуть его (как минимум повышающим вероятность его достижения с точки зрения субъекта оценки) средства управляющего воздействия. Как видно, поскольку речь идет не только об объективной, но и о субъективно-управленческой связи контрольных и управляемых параметров, а также выбора средств изменения управляемых параметров (вкупе с осознанием управленцем вероятности таких изменений, т. е. в некотором смысле -- эффективности данных средств), это делает возможным совершение ошибок управления, которые можно назвать, например, снижением / утратой эффективности правового регулирования.

Приведем пример. Некий субъект (например, «Суверен» -- С) позитивно оценивает некоторое положение вещей в социальной сфере, точнее -- желает протекания социальных процессов в соответствии с определенным значением контрольных параметров (например, «казна пополняется» -- КП). Однако если говорить точнее, то казну пополняют подданные своими платежами, что и следует описывать как контрольный параметр КП. УП (управляемый параметр) связан с КП и объективно, и субъективно-управленчески. Исходя из того, что УП здесь -- сознание (и воля) подданных, значимыми становятся средства воздействия на сознание. Выбор таких средств (например, правового предписания или же учения о сакральности уплаты податей и т. п.) и будет наиболее ярко отражать субъективно-управленческую связь КП и УП. Качество управления при этом будет предопределено соответствием между, с одной стороны, объективностью связи КП, УП и СИУП (средств изменения управляемого параметра), и с другой -- представлениями субъекта управления об этой связи. Если средством изменения управляемого параметра выбрано наказание за неуплату податей, то такое наказание можно выразить как pre legem СИУП.

Иными словами, контрольный параметр - уплата налогов (S есть P). Оценка pre legem -- «хорошо, когда платят налоги» (М(S есть P)), что можно символически записать как pre legem КП. Средство воздействия на управляемый параметр -- наказание тех, кто не платит налоги, что в управленческом контексте переводимо в информацию «не уплативших налоги наказывают» (S1 есть P1). С субъективно-управленческой точки зрения (т. е. с точки зрения управленца) это будет статистически вероятно побуждать статистически значимое количество людей к уплате налогов. Соответственно, данному фактору также приписывается позитивно ценностное значение -- «хорошо, когда наказывают того, кто не платит налоги (М^1 есть P1))», что можно символически записать как pre legem СИУП.

Говоря о содержательной характеристике масштабности социальных оценок, можно назвать, например, то, что все потребности человека имеют филогенические корни в потребностях животных [1, с. 26]. Поэтому, несмотря на «итоговую уникальность» каждого человека, существенное сходство чувственного восприятия мира подавляющего большинства людей генетически запрограммировано («человек -- мера всех вещей»). В совокупности с общностью социальной среды и определенной общностью базовых мировоззренческих установок, трансформирующих потребности в интересы, это приводит к тому, что люди, достигающие схожих целей в схожих социальных условиях, действуют алгоритмически схожим образом. Оценки целей и алгоритмов их достижения, проходя «...массовое тиражирование, транспортацию по информационным каналам связи в процессах социальной коммуникации» [2, с. 19], приобретают свойство типичности. Однако, будучи типичными, массовыми, ante/pre legem оценки контрольных и управляемых параметров (а соответственно -- и управляющего воздействия) остаются субъективными, что вполне соответствует положениям аксиологической логики.

Итак, поскольку типичность, массовость лежит в основе нормы («нормативной переработке подлежат, как правило, массовые ряды социальных явлений...» [3, с. 11]), постольку можно отметить, что оценками pre legem (если их разделяет, т. е. воспринимает законодатель) в целом ряде случаев становятся те из оценок ante legem, которые имеют значительную субъектную масштабность. Широкий масштаб оценки можно рассматривать как предпосылку того, что принято называть «всеобщностью нормы». Своеобразное преобразование оценок ante legem в оценки pre legem являет собой то, что иногда (не очень удачно) и называют «слиянием потоков нормативности» [3, с. 25].

Далее, вспомним три обстоятельства. Во-первых, семантический симбиоз оценок pre legem порождает именно правовое предписание общего характера, т. е. норму права. Во-вторых, субъективное право (само по себе) таким предписанием не является, хотя может рассматриваться как дублирующий и/или косвенный экспонент такого предписания.

В-третьих, то, что принято описывать как содержание так называемых правомочий, составляющих субъективное право (обладание неким благом, некое поведение и притязание на некое поведение со стороны третьих лиц), в рамках логики человеческого взаимодействия в большей или меньшей мере связано с поведением адресатов норм-семантических симбиозов оценок pre legem. Для удобства можно присвоить буквенные индексы пяти видам данных правомочий:

А -- «правомочие» обладать неким благом;

Б -- «правомочие» на некое собственное поведение;

В -- притязание на воздержание третьими лицами от определенного поведения (препятствующего осуществлению «правомочий, указанных в пп. А, Б);

Г -- притязание на совершение со стороны третьих лиц определенного поведения;

Д -- притязание на деятельность правоприменителя по обеспечению совершения и/или воздержания от такого поведения в рамках определенной модели социального взаимодействия.

Соединение трех этих обстоятельств в совокупности с различением контрольных и управляемых параметров, являющихся предметом оценок ante/pre legem, позволяет утверждать, что pre legem оценки контрольных параметров -- это именно те социально-правовые оценки, которые и выражаются так называемыми правомочиями, составляющими субъективные права. Это могут быть параметры КПА, КПБ, КПВ и КПГ, но не параметр КПД, поскольку речь бы уже шла об управляемом параметре и средствах воздействия на него. В таком случае обязанность платить налоги можно записать как pre legem КПГ + pre legem СИУП, где pre legem КПГ можно было бы выразить также посредством права / правомочия собирать налоги.

Приняв это во внимание, можно заметить, что в контексте анализа природы субъективных прав оценки ante/pre legem следует рассматривать не только как «строительный материал» для юридических обязанностей и запретов, которые далее будут выражены через субъективные права, выступающие дублирующим или косвенным экспонентом данных предписаний. Речь также можно вести и о собственной, хотя и непредписывающей регулятивной природе данных оценок, т. е. о том, что оценки ante legem контрольных параметров (КП, точнее КПА, КПБ, КПВ, КПГ) также могут иметь регулятивные свойства, хотя это не будут предписывающие свойства.

Если мы говорим о правовом контексте исследования, то речь будет идти о правовом предписании и правовом регулировании, т. е. о том, что рассматриваемые оценки по определению (раз уж эти оценки названы «ante legem», а не просто, например, «ante normam») находятся в сфере «действия права» и, соответственно, их регулятивные свойства в определенной мере подобны регулятивным свойствам правовых предписаний, хотя ими и не являются. В связи с этим можно сказать и так: из всего множества социальных оценок ante normam можно выделить подмножество оценок ante legem на том основании, что последние находятся в так называемой сфере действия права. Если мы далее говорим о том, что эти оценки разделяются (в смысле -- воспринимаются) субъектом правотворчества, то мы будем вести речь уже об оценках pre legem лишь на том основании, что их семантический симбиоз порождает норму права. Но это, условно говоря, «простая ситуация».

О «сложной ситуации» можно говорить тогда, когда субъект правотворчества по каким-то причинам не воспринял эти оценки ante legem и не издал норму права. Сложность заключается в поиске оснований говорить об оценках ante legem, а не просто, например, об оценках ante normam. Попробуем найти такое основание в следующей формулировке -- оценки ante legem имеют юридическую природу. В таком случае можно сказать и так: субъект правотворчества в некоторых случаях не формирует из оценок ante legem нормы права (что и превращает данные оценки в оценки pre legem), хотя должен это делать. Однако, исходя из того, что долженствование задается предписанием, возникает вопрос: должен в соответствии с каким предписанием?

Для ответа на данный вопрос следует обратить внимание на иную проблему, сопряженную с рассматриваемой. В частности, можно отметить такую давнюю проблему, как так называемые пробелы в праве. Прежде всего следует отметить, что проблематично само описание пробела, поскольку давней традицией можно считать иносказательность и (или) неопределенность таких описаний. Например, к иносказаниям можно отнести характеристику пробела через указание на отсутствие тех норм, которые должны присутствовать [4, с. 9] (нормы не могут быть должны), через указание на общественные отношения, требующие правового регулирования [5, с. 44] (отношения не могут требовать), и т. д.

Описание пробела в терминах необходимости (отсутствует норма, которая необходима) [4, с. 37] требует уточнения. Дело в том, что высказывание «отсутствует правовая норма, существование которой необходимо» в силу взаимной определимости алетических и темпоральных модальных характеристик («необходимо то, что было, есть и будет») эквивалентно высказыванию «отсутствует норма, которая существует (необходима)». В такой формулировке абсурдность (внутренняя противоречивость) вполне очевидна.

В связи с этим более точным представляется рассмотрение пробельности права через схему «аксиологической необходимости», которая обычно применяется при практическом силлогизме, формулирование которого восходит еще к Аристотелю и используется при рассмотрении проблемы понимания поведения. В рамках этого силлогизма производится, в частности, следующее построение (на примере нашего рассуждения):

Позитивно ценно (П).

Норма (Н) есть причина (П).

Следовательно, позитивно ценна норма (Н).

В данном случае «позитивно ценна» и означает «аксиологически необходима». Однако наделение нормы статусом причины для некоторого поведения уместно, если и только если мы вслед за Лейбницем будем придерживаться так называемого старого модализма (т. е. признаем транзитивность деонтических и алетических модальностей), для чего в схемах транзитивности установим особые константы vir bonus -- нравственно идеального или просто доброго человека (как адресата предписания) (см.: [6, с. 24]).

Такая константа позволяла положительно решать вопрос о статистически приемлемой однозначности предопределенности отклика сознания (vir bonus, нравственно безупречный человек) на соответствующее информационное воздействие (нормы-предписания), т. е. подобная константа фактически наделяет предписание характером причины, а нормативно соответствующее поведение -- характером следствия. Иными словами, если есть какая-либо норма, то она неизбежно порождает свою реализацию. Однако такой подход вряд ли можно считать приемлемым, поскольку допущение, что все люди нравственно идеальны или даже просто добры, не соответствует реальным параметрам протекания реальных социальных процессов.

Поэтому более точным представляется описание пробельности права не через аксиологическую необходимость, а через аксиологическую оценку. Например, так. Субъект (С) позитивно оценивает некоторое положение вещей в социальной сфере, точнее -- желает протекания социальных процессов в соответствии с определенным значением контрольных параметров (КП). Например, таким параметром будет некое поведение (П) (со стороны третьих лиц). Это поведение информационно-алгоритмически связано с сознанием соответствующего лица (УП). Субъект (С) полагает при этом, что некая правовая норма (ПН) была бы средством изменения УП, а значит -- фактором (или одним из факторов), повышающих вероятность совершения поведения П. Иными словами, С позитивно ценно оценивает КП и, соответственно, приписывает значение «позитивно ценно» правовой норме как СИУП.

Если истолковать позитивное ценное в терминах желательности, то можно сказать и так: С, стремясь достигнуть КП, считает желательным наличие ПН, генерирующей П. В таком случае пробел можно охарактеризовать как отсутствие желаемой нормы. Но в связи с этим для юридической науки, основанной на постулатах о том, что законодатель не формирует, но лишь формулирует право [7, с. 162], и, соответственно, на идеях о том, что «при издании очередного нормативного акта правотворец озабочен, в первую очередь, необходимостью урегулировать актуализированные в общественной практике общественные отношения» [8, с. 13], что система права имеет (в отличие от системы законодательства) объективный характер (см., например: [9, с. 363], и т. п., может возникать не очень удобный вопрос: наличие этой нормы права желаемо кем именно? «Неудобство» данного вопроса обусловлено тем, что ответ на него позволяет указывать на огромную долю реального и неизбежного управленческого субъективизма в правовом регулировании и праве вообще.

Самый простой и очевидный (хотя и не исчерпывающий) ответ на этот вопрос: пробел -- это отсутствие нормы, желаемой тем субъектом, который делает вывод о пробельности права. Следует учесть, что подобный вывод фактически предопределен указанием на то, что пробел в праве следует отличать от «квалифицированного молчания законодателя», поскольку подобное высказывание в качестве аналитической («само собой разумеющейся») предпосылки предполагает мысль о том, что одну и ту же ситуацию в юридической деятельности разные субъекты могут по-разному оценивать. То, что один субъект считает пробелом, другой относит к квалифицированному молчанию, умышленному (преднамеренному, мнимому, квалифицированному и т. п.) пробелу.

Именно поэтому в научной литературе подчеркивается нетривиальность проблемы нахождения границ между квалифицированным молчанием законодателя и пробелами в праве. В. М. Баранов, рассматривая вопрос о том, как отграничить пробел от квалифицированного молчания законодателя, указывает на его остроту и для практиков, и для теоретиков: «Возникает резонный вопрос -- как правоприменителю и обучаемому достоверно определить: считает или не считает законодатель необходимым регламентировать определенный фрагмент деятельности?» [10, с. 75]. Особо примечательно при этом то, что В. М. Баранов, с одной стороны, называет масштабы пробельности права существенно преувеличенными, поскольку зачастую ученые-правоведы не отличают квалифицированное молчание законодателя от пробела в праве [10, с. 75]. С другой стороны, В. М. Баранов подчеркивает, что ни один ученый-правовед, ни один даже самый опытный практик не может «додумывать» за законодателя и решать -- следовало или не следовало ему издавать соответствующую норму права [10, с. 76].

Иными словами, идентификацию пробела в праве весьма проблематично отрывать от субъекта, осуществляющего эту идентификацию, т. е. весьма проблематично утверждать: пробел в праве объективно существует (например, как закон всемирного тяготения) и осталось только выявить его (найти «соответствующего Ньютона», который его сформулирует). Неслучайно наиболее радикальной формой выражения субъективизма в проблеме пробельности права является давняя идея о том, что объективно пробелов в праве вообще не существует [11, с. 312--314]. Есть лишь пробелы в наших знаниях о праве, т. е. пробел обнаруживается не в праве, а в ищущем право (Бергбом).

С этой точки зрения хорошо видно, что теоретическая реконструкция ситуации с так называемыми пробелами в праве, независимо от того, считаем ли мы их реальным явлением или иллюзией («пробел в правосознании»), довольно успешно осуществляется с помощью оценок ante legem. Такая унификация языка описания позволяет более четко выявить тот камень преткновения, который делит ученых на сторонников и противников реальности пробелов в праве. Кроме того, включение тематики пробелов в праве в анализ оценок ante/pre legem позволяет более точно описать сами эти оценки, используя такое свойство любой теории, как ее полнота и непротиворечивость, основанные на системности научных знаний.

Итак, некий субъект (например, правоприменитель) в ходе осуществления своей деятельности оценивает определенный КП функционирования социального процесса (например, бытия некоего социума) как позитивно ценный. Таким параметром будет, например, некое поведение. Можно ввести удлиняющее алгоритм уточнение -- оценивает отсутствие КП (отклонение от параметра) как негативно ценное, т. е. все равно оценивает его наличие как позитивно ценное. Говоря коротко, это и есть позитивная ante legem оценка КП.

Осознавая (более или менее верно) достижимость КП через побуждение соответствующих субъектов к соответствующему поведению с помощью нормы права (пусть даже как одного из факторов, повышающих вероятность совершения этого поведения), субъект (идентифицирующий наличие пробела) дает позитивную ante legem оценку наличию такой нормы (т. е. негативную оценку отсутствию такой нормы). Вопрос об объективности пробелов в праве трансформируется при этом в вопросы: 1) о масштабности числа субъектов оценок; 2) мере осознания данными субъектами того, насколько реально норма (Н) повышает статистическую вероятность КП, т. е. по сути -- реально ли, объективно ли ПН является СИУП, информационно-алгоритмически связанным с КП.

Вместе с тем именно масштабность числа субъектов оценок выражает идею той самой непредписывающей нормативности, которую принято закладывать в основу права, говоря о том, что «при издании очередного нормативного акта правотворец озабочен, в первую очередь, необходимостью урегулировать актуализированные в общественной практике общественные отношения» [12, с. 13], или о том, что право -- это «слияние двух потоков нормативности» [3, с. 25]. Соответственно, именно масштабность числа субъектов оценок и можно считать одной из составляющих юридической природы оценок ante legem.

Говоря о проблеме соотношения субъективизма оценок ante legem и их юридической природы, хотелось бы обратить особое внимание на тот факт, что субъективизм в идентификации пробела не столько вносится приведенной моделью теоретической реконструкции, сколько формализуется более явно и более точно, нежели это обычно принято, по крайней мере, в отечественной юридической науке. На само же фактическое присутствие субъективизма в описании пробельности права указывают не только приводимые сложности разграничения «реальных» и «мнимых» пробелов, но и, например, особенности критики В. М. Барановым идеи о том, что в советский период были пробелы в праве в сфере обжалования действий должностных лиц и возмещения государством вреда, причиненного их имуществу преступными деяниями. В частности, В. М. Баранов отмечает, что политический режим того времени не желал того, чтобы имело место соответствующее поведение [10, с. 76].

Если, критикуя приведенный довод о юридической природе оценок ante legem, изменить аспект аргументации и говорить не о субъективизме в отношении выбора инструментария регулирования, но об объективности предмета (сферы) правового регулирования, на чем обычно и основаны многочисленные суждения об объективности системы права, то весьма уместно привести совершенно правильное высказывание В. М. Баранова: «Нельзя упускать из виду принципиального плана факт -- сферу правового регулирования „очерчивает" государство, и именно ему решать: что и как „внутри" этой сферы регламентировать» [10, с. 77].

В управленческом контексте точнее было бы сказать так: руководство страны либо не включало определенные параметры функционирования общества в список целей управления, либо включало, но рассматривало в качестве средств изменения управляемых параметров не те, которые мыслятся таковыми со стороны критиков соответствующего периода власти. Именно поэтому необходимо подчеркнуть -- УП и СУИП связаны с КП не только и не всегда объективно, но всегда субъективно-управленчески. В таком случае пробел в праве -- это интерпретация социальной ситуации с позиции того или иного целеполагания, предопределяющего концепцию управления, т. е. и правовое регулирование в том числе. Связь целе- полагания с правовым регулированием ярко просматривается в данном случае через оценки ante legem.

Соответственно, устранение пробела -- это перевод оценок ante legem (КП, УП, СИУП) в семантический симбиоз (pre legem КП + pre legem СИУП), являющийся правовой нормой. Но это -- предписывающее правовое регулирование. Непредписывающее правовое регулирование здесь будет проявляться через оценки ante legem так:

1. Идентификация пробела -- это интерпретация социальной ситуации с позиции того или иного целеполагания, когда цель можно формализовать как модальную аксиологическую оценку некоторого положения вещей (формализованного в стандартной субъектно-предикатной форме), т. е. «M (S есть P)», что в нашем случае -- ante legem КП. Исходя из логики человеческого взаимодействия, субъективно-управленчески устанавливается (как минимум -- мыслится) связь между КП и УП, а также УП и СИУП, т. е. мы получаем ante legem (КП, УП, СИУП).

2. Преодоление пробела заключается в совмещении интерпретации социальной ситуации ante legem (КП, УП, СИУП) с интерпретацией нормы права, которая, будучи деонтической модальностью M (S есть P), рожденной семантическим симбиозом аксиологических оценок, будет выглядеть как pre legem КП + pre legem СИУП. По сути дела, это расширительное толкование предметов оценок (КПА, КПБ, КПВ, КПГ, СИУП), что при определенных уточнениях будет соответствовать так называемой аналогии права или закона, т. е., по сути, сближаться с «расширительным толкованием» нормы права.

Если учесть тот факт, что оценки лежат в основе любых социальных норм, то предполагаем, что именно подобную ситуацию (совмещение интерпретаций предметов оценок) описывает в несколько иных терминах В. М. Баранов, когда говорит о решении юридического дела «„на стыке" с нормами морали, обычаями, корпоративными и даже религиозными нормами» [10, с. 78].

При таком подходе особенно заметна связь между оценками ante legem, не трансформировавшимися в правовую норму, и «несовершенными субъективными правами» (imperfect rights), а также «договорами, лишенными исковой защиты» (unenforceable contracts), хотя интерес к данной проблеме присущ скорее зарубежной, нежели отечественной юридической науке. Думается, что в отечественной юридической науке подобная проблема рассматривается как «законный интерес», т. е. оценки ante legem, не сложившиеся в семантическом симбиозе в нормы права, могут проявить себя как так называемые законные интересы.

Следует учесть, однако, что проблема законных интересов имеет характерную особенность. С одной стороны, в законодательных текстах (правовом экспоненте) данная формулировка встречается довольно часто. Например, по подсчетам

В. В. Субочева, в российских нормативно-правовых актах данный термин встречается более 700 раз [13]. С другой стороны, несмотря на то что проблемы законного интереса привлекали внимание и дореволюционных ученых (Ю. С. Гамбаров, Н. М. Корку- нов, А. А. Рождественский, Е. Н. Трубецкой и др.), и ученых советского периода (С. С. Алексеев, Н. В. Витрук, Р. Е. Гукасян, Н. С. Малеин, А. В. Малько, Г. В. Мальцев, Н. И. Матузов, В. В. Степанян, Н. А. Шайкенов, А. И. Экимов и др.), можно проследить диаметрально противоположные суждения об идентифицирующих признаках законных интересов. Это обстоятельство дает основание некоторым ученым утверждать, что «в основном, исследования законного интереса сводятся к тому, что ничего не ясно, нет никакой определенности, подождем, что скажет законодатель...» [14, с. 28].

3. Учитывая тот факт, что управление -- это процесс информационного обмена, а культура -- это совокупность всей генетически ненаследуемой информации, то можно говорить о «тиражировании» оценок ante legem (КП, УП) в ходе «транспортации по информационным каналам связи в процессах социальной коммуникации» [2, с. 18--19] и об их общекультурном влиянии на субъектов любой юридической деятельности. В таком случае можно говорить не только об оценках УПВ, но и об оценках УПС, если, конечно, есть соответствующий субъект, осознающий управленческий потенциал воздействия на субъект управления через среду и способный дать такую оценку.

Вместе с тем массовость оценки ante legem (КП, УП, СИУП) -- это не единственный признак, позволяющий относить данные оценки к правовой сфере. Учитывая тот факт, что кроме регулятивной статической существует также регулятивная динамическая функция права, следует признать, что массовость не является не только достаточным, но также и необходимым условием отнесения ante legem (КП, УП, СИУП) к правовой сфере. Это лишь одно из возможных условий такого отнесения.

Как можно заметить, массовость оценки обусловлена повторяемостью (стереотипностью) отношений и стереотипностью преобразований информационных модулей, составляющих информационную базу субъекта (субъекта оценки), моделирующего на этой основе не только свое поведение и поведение субъектов-«контрагентов», но также и поведение иных субъектов, составляющих социальную среду, с которой неизбежно взаимодействует и он, и субъекты- «контрагенты». Иными словами, управляемые параметры характеризуют не только объект управления и непосредственное управленческое воздействие, но и социальную среду, по которой также проходят прямые (от субъекта управления к объекту) и обратные (от объекта управления к субъекту) связи и что обычно должным образом не учитывается в различных теориях управления. Информационный обмен через социальную среду может рассматриваться как косвенное, опосредованное управленческое воздействие, значимость и эффективность которого часто недооценивается.

Если учесть, что среда, в которой взаимодействуют два субъекта, может оцениваться некой условной третьей стороной как объект управления (т. е. формирование определенных качеств этой среды для этого субъекта есть КП + УП), то видно, что эти два субъекта не распознают воздействие на среду как на управленческий процесс. В таком случае определенное состояние среды они могут рассматривать не как результат управленческого воздействия, а, например, как обстоятельства, «сложившиеся сами собой». Иными словами, упомянутые повторяемость (стереотипность) отношений и стереотипность преобразований информационных модулей, составляющих информационную базу субъекта, моделирующего на этой основе не только свое поведение и поведение субъектов-«контрагентов», но и сопряженное поведение субъектов, оказываются предопределенными некоторыми обстоятельствами.

субъективный право исковой законный

Заключение

Далеко не всегда правильно принимать в качестве допущения идею о том, что эти обстоятельства сложились сами собой, поскольку в реальности обычно подобные обстоятельства являются следствием определенной управленческой деятельности, пусть даже не вполне заметной для многих людей. Следует особо отметить, что незаметность для многих вовсе не тождественна значимости для многих, т. е. некое управляющее воздействие, не идентифицируемое многими как таковое, вполне может оказывать фундаментальное, определяющее влияние на жизнь значительного числа членов общества. В связи с этим можно также вести речь об определенном аспекте массовости, позволяющем включать оценки ante legem в правовую сферу. Этот аспект можно, в отличие от ранее рассмотренной массовости, условно считать неосознаваемой массовостью, т. е. оценка ante legem, имеющая узкий субъектный состав, может при соответствующих обстоятельствах генерировать поведение, имеющее весьма масштабный социальный эффект, порождающее последствия, которые затрагивают огромные массы людей. По сути, неосознаваемая массовость -- это неосознаваемая значимость для масс, т. е. значимость для масс, не осознаваемая этими массами. Однако более подробно данную проблему следует рассматривать через другую разновидность социально-правовых оценок -- оценок praeter legem («параллельные» праву).

Литература

1. Алексеев С. С. Общие дозволения и общие запреты в советском праве. Москва: Юрид. лит., 1989. 288 с.

2. Плахов В. Д. Социальные нормы. Философские основания общей теории. Москва: Мысль, 1985. 255 с.

3. Липатов Э. Г. Нормативность правовых явлений: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Саратов: Сарат. гос. акад. права, 1996. 26 с.

4. Лазарев В. В. Пробелы в праве и пути их устранения. Москва: Юрид. лит., 1974. 140 с.

5. Братусь С. Н., Венгеров А. Б. Понятие, содержание и формы судебной практики // Судебная практика в советской правовой системе /

С. Н. Братусь, А. Б. Венгеров, И. Н. Кузнецов [и др.]. Москва: Юрид. лит., 1975. С. 8--74.

6. Глинчикова А. В. Деонтика Эрнста Малли и становление логики норм в середине ХХ века: дис. ... канд. филос. наук. Санкт-Петербург, 2014. 190 с.

7. Маркс К. Проект закона о разводе // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 1. 2-е изд. М.: Гос. изд-во полит. лит., 1955. 698 с.

8. Марченко М. Н. Теория государства и права: учебник. 2-е изд., перераб. и доп. Москва: Проспект, 2015. 640 с.

9. Теория государства и права: учебник / под ред. В. Я. Кикотя, В. В. Лазарева. 3-е изд., перераб. и доп. Москва: ФОРУМ: ИНФРА-М,2008 624 с.

10. Баранов В. М. «Квалифицированное молчание законодателя» как общеправовой феномен (к вопросу о сущности и сфере функционирования пробелов в праве) // Пробелы в российском законодательстве: юрид. журн. 2008. № 1.С. 75--79.

11. Шершеневич Г. Ф. Общая теория права: учеб. пособие. В 2 т. Т. 2. Москва: Юрид. колледж МГУ, 1995. 362 c.

12. Вопленко Н. Н. Понятие системы права // Вестник ВолГУ. Сер. 5, Юриспруденция. 2009. № 11. C. 11--16.

13. Субочев В. В. Теория законных интересов: автореф. дис. ... д-ра юрид. наук. Тамбов,2009 501 c.

14. Мызников А. А. Правовые категории «субъективное право» и «законные интересы» в современной теории государства и права // Общество и право. 2006. № 3 (13). С. 28--32.

1. Alekseev S. S. General permissions and general prohibitions in Soviet law. Moscow: Juridical literature; 1989: 288 (in Russian).

2. Plakhov V. D. Social norms. Philosophical foundations of general theory. Moscow: Mysl; 1985: 255 (in Russian).

3. Lipatov E. G. Normative character of legal phenomena. Aabstract of the dissertation of the candidate of juridical sciences. Saratov: Saratov State Academy of Law; 1996: 26 (in Russian).

4. Lazarev V. V. Gaps in the law and ways to eliminate them. Moscow: Juridical literature; 1974: 140 (in Russian).

5. Bratus S. N., Vengerov A. B. The concept, content and forms of judicial practice. In: Bratus S. N., Vengerov A. B., Kuznetsov I. N. (et al.) Judicial practice in the Soviet legal system. Moscow: Juridical literature; 1975: 8--74 (in Russian).

6. Glinchikova A. V. Deontics of Ernst Malli and the formation of the logic of norms in the mid-twentieth century. Dissertation of the candidate of philosophical sciences. Saint-Petersburg; 2014: 190 (in Russian).

7. Marx K. Draft law on divorce. In: Marx K., Engels F. Essays. Vol. 1. 2nd ed. Moscow: Gosu- darstvennoe izdatel'stvo politicheskoj literatury, 1955: 698 (in Russian).

8. Marchenko M. N. Theory of state and law. Textbook. 2nd ed., repr. and add. Moscow: Prospect; 2015: 640 (in Russian).

9. Theory of State and law. Textbook. Ed. by V. Ya. Kikot, V. V. Lazarev. 3rd ed., repr. and add. Moscow: FORUM: INFRA-M; 2008: 624 (in Russian).

10. Baranov V. M. "Qualified silence of the legislator" as a general legal phenomenon (on the question of the essence and scope of functioning of gaps in law). Probely v rossijskom zakonodatel'stve. Juridical journal, 75--79, 2008 (in Russian).

11. Shershenevich G. F. General theory of law. Textbook. In 2 vols. Vol. 2. Moscow: Juridical colledge of MSU; 1995: 362 (in Russian).

12. Voplenko N. N. The System of Law Concept. Bulletin of VolSU. Series 5, Jurisprudence, 11--16, 2009 (in Russian).

13. Subochev V. V. Theory of legitimate interests. Abstract of the dissertation of the doctor of juridical sciences. Tambov; 2009: 501 (in Russian).

14. Myznikov A. A. Legal categories "subjective law" and "legitimate interests" in the modern theory of state and law. Society and law, 28--32, 2006 (in Russian).

Размещено на Allbest.ru