Основные тенденции современного реформирования гражданского законодательства РФ: общая характеристика, онтологические и гносеологические основания, отдельные виды

В самом деле, на практике, к сожалению, встречается немало случаев, когда формально-догматическое понимание и применение норм гражданского законодательства без учета важных моментов морального, нравственного характера, доброй совести человека и т. д. обусловливают сугубо «инструментальный» подход к правовому регулированию, что в конечном счете действительно приводит к тому, что формально получается все правильно, а по существу «издевательство» над смыслом законодательства, его основными началами, его назначением. В этой связи представляется вполне справедливым замечание А. В. Завадского: «Часть объективного права должна быть точно определена (фиксирована), она представляет собой как бы костяк, который дает всему телу способность держаться, другая же часть должна оставаться настолько неопределенной, чтоб она могла быть постоянно приспособленной ко всем отдельным моментам. Она представляет собой мягкие части права, которые дают ему необходимую эластичность» [9, с. 57].

Во-вторых, что касается опасения возможности расширения «судебного произвола» в связи с применением «оценочных» категорий, то в качестве «противовеса» этому должны шире применяться соответствующие правовые средства, которые уже выработала цивилистическая практика и которые, безусловно, должны совершенствоваться и развиваться, обеспечивая современные потребности гражданского оборота и отвечая на вызовы нового времени.

Прежде всего речь идет о разъяснениях и правоположениях, вырабатываемых высшими судебными инстанциями, касающихся применения на практике «оценочных» категорий, в частности добросовестности. Так, в совместном постановлении Пленума Верховного Суда РФ и Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ от 29 апреля 2010 г. № 10/22 «О некоторых вопросах, возникающих в судебной практике при разрешении споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав» О некоторых вопросах, возникающих в судебной практике при разрешении споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав: постановление Пленума Верхов. Суда РФ и Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ от 29 апр. 2010 г. № 10/22 // Российская газета. 2010. 21 мая. (п. 15) высшие судебные инстанции ориентируют нижестоящие суды относительно того, что необходимо учитывать при оценке давностного владения как добросовестного.

В постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 23 июня 2015 г. № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации: постановление Пленума Верхов. Суда РФ от 23 июня 2015 г. № 25 // Там же. 2015. 30 июня (далее Постановление № 25). (п. 1 и др.) содержатся обстоятельные разъяснения, призванные помочь судам при квалификации действий участников имущественного оборота как добросовестные или недобросовестные, а также при применении правовых последствий, когда соответствующие действия признаны судом недобросовестными.

Более того, в некоторых случаях сам законодатель предпринимает попытки закрепить в законе те или иные характеристики действий как недобросовестных актов участников гражданского оборота, перечисляя некоторые из них прямо в законе (ст. 434 «Переговоры о заключении договора» ГК РФ).

В связи с вышеотмеченным обратим внимание на одно обстоятельство. Вряд ли стоит на законодательном уровне приводить тот или иной перечень (пусть даже и неисчерпывающий) действий как недобросовестных, поскольку это не функция законодателя (а теории и практики), да и к тому же никакой перечень недобросовестных действий не способен охватить все возможные «нюансы» конкретных случаев при квалификации действий (бездействия) субъектов как добросовестные или недобросовестные. Здесь необходимо широко использовать теоретический потенциал цивилистической науки и иных отраслей знания, а также совершенствовать интерпретационную, обобщающую функцию высших судебных инстанций, роль и значение которых могли бы быть более эффективными, когда бы они уделяли больше внимания не только (а возможно, и не столько) тем или иным конкретным моментам применения оценочных категорий к конкретным ситуациям либо к их определенной группе, а шире использовали в своих разъяснениях и обобщениях судебной практики методологический инструментарий, общие принципиальные подходы, основанные на современных достижениях различных общественных наук.

Помимо вышеприведенных норм принцип добросовестности закреплен также в ряде иных нормативных документов. Так, при подготовке Федерального закона от 8 марта 2015 г. N 42ФЗ «О внесении изменений в часть первую Гражданского кодекса Российской Федерации» в статью 307 Гражданского кодекса РФ было внесено дополнение о том, что при установлении, исполнении обязательства и после его прекращения стороны обязаны действовать добросовестно, учитывая права и законные интересы друг друга, взаимно оказывая необходимое содействие для достижения цели обязательства, а также предоставляя друг другу необходимую информацию (п. 3 ст. 307 ГК РФ).

В связи с этим представляется необходимым обратить внимание на следующее.

Во-первых, авторы данного законоположения, видимо, хотели подчеркнуть, что принцип добросовестности должен действовать и в сфере договорных обязательств, хотя данное обстоятельство с очевидностью вытекает из положения статьи 1 Гражданского кодекса РФ, где принцип добросовестности закреплен в качестве одного из основных начал всего гражданского законодательства.

Во-вторых, если при установлении, исполнении обязательства, как это отмечено в статье 307 Гражданского кодекса РФ, принцип добросовестности вполне логично сообразуется с тем, что стороны обязаны поступать, учитывая права и обязанности друг друга, оказывая взаимное содействие и т. д., то после прекращения обязательства, когда например, оно надлежащим образом исполнено обеими сторонами, трудно себе представить, с какими правами и законными интересами данных субъектов (они теперь уже не являются сторонами обязательственного правоотношения) связывается в дальнейшем действие принципа добросовестности. В последнем случае скорее можно вести речь о принципе добросовестности исключительно как о морально-нравственном феномене, а не правовой категории. Если же допустить, что здесь законодатель имеет в виду использование универсальной модели принципа добросовестности, интерпретируемой в западном понимании, то в таком случае она должна быть надлежащим образом встроена в отечественный цивилистический категориальный аппарат.

Основные начала гражданского законодательства (ст. 1 ГК РФ) тесным образом связаны между собой, а также взаимодействуют с рядом иных норм гражданского законодательства. Так, начало добросовестности, безусловно, напрямую связано с другой новеллой основным началом гражданского законодательства о том, что «никто не вправе извлекать преимущество из своего незаконного или недобросовестного поведения» (п. 4 ст. 1 ГК РФ), в котором получает свое развитие и обеспечение начало добросовестности. Указанные основные начала гражданского законодательства «генетически» связаны с таким «началом», также закрепленным в статье 1 Гражданского кодекса РФ, как свобода договора, что содержательно выражено в формуле: граждане (физические лица) и юридические лица приобретают и осуществляют свои гражданские права своей волей и в своем интересе. Они свободны в установлении своих прав и обязанностей на основе договора и в определении любых не противоречащих законодательству условий договора (абз. 1 п. 2 ст. 1 ГК РФ). На такую взаимную связь основных начал гражданского законодательства вполне справедливо обращено внимание в юридической литературе [6, с. 57; 7].

Основные начала гражданского законодательства в той или иной форме получили отражение в ряде конкретных нормативных установлений в различных статьях Гражданского кодекса РФ. Так, определенные гражданско-правовые последствия законодатель связывает с соответствием или несоответствием поведения субъектов таким началам гражданского законодательства, как разумность и добросовестность (правила, касающиеся переработки или спецификации вещей ст. 220 ГК; давностного владения ст. 234 ГК; добросовестного приобретения ст. 302, 303 ГК; исполнения обязательств ст. 314 ГК и др.).

Однако следует заметить, что основные начала гражданского законодательства в силу их общеотраслевой цивилистической природы (а многие из них имеют даже и общеправовое и социальное значение) подлежат применению не только в случаях, когда законодатель прямо это предусматривает, но и в любых иных ситуациях, так или иначе связанных с оценкой соответствующей стороны (аспекта) действий субъектов гражданского права.

В порядке краткого резюме по обсуждаемой проблематике можно сделать следующие выводы.

Во-первых, основные начала гражданского законодательства и принципы гражданского права понятия в значительной мере «пересекающиеся», но не идентичные явления, как это обычно считается в цивилистическом и общетеоретическом правоведении. Исходное значение для уяснения общих и отличительных моментов указанных явлений имеет соотношение таких юридических конструкций, как «гражданское право» и «гражданское законодательство» (нормы гражданского законодательства), которые различаются не только как «содержание» и «форма», но также и по ряду моментов сущностного характера.

Во-вторых, основные начала гражданского законодательства важнейшие, ключевые, исходные положения, закрепленные в законе, на которых зиждется все гражданское законодательство, определяющие стратегические линии его дальнейшего развития и совершенствования. В систему основных начал гражданского законодательства, прежде всего, включаются «начала», прямо закрепленные в статье 1 Гражданского кодекса РФ. Однако, как представляется, сюда должны быть отнесены также и те идеи и положения, которые хотя и не получили прямого отражения в законе, но вытекают из его существа, смысла и назначения, оказывают определяющее влияние на его развитие.

В-третьих, основные начала гражданского законодательства имеют прямое действие: они подлежат применению не только вместе с соответствующими нормами права, но и в соответствующих ситуациях самостоятельно (отдельно), а в случае пробела в законодательстве в порядке аналогии права, когда следует руководствоваться исходя из основного смысла и назначения гражданского законодательства, его существа и т. д.

В-четвертых, основные начала гражданского законодательства выступают в качестве исходных критериев при толковании норм гражданского законодательства, их применении в практической деятельности, ориентировании судебной практики на достижение поставленных целей, выработке частноправовой политики государства.

В-пятых, в дальнейшем в связи с реформированием гражданского законодательства, когда на практике и в научном обороте появилось множество принципиально новых цивилистических понятий, категорий и конструкций, объективно возникает необходимость в более широком использовании основных начал гражданского законодательства как важнейших правовых средств, направленных на обеспечение достижения цели гражданско-правового регулирования, повышение его эффективности, реализацию идей гуманизма и справедливости в частноправовой действительности.

В-шестых, основные начала гражданского законодательства имеют важнейшее не только юридическое значение в плане дальнейшего совершенствования гражданского законодательства, повышения его эффективности и т. д., но, безусловно, оказывают значимое влияние на развитие рыночной экономики в соответствии с современными требованиями, гражданского общества, его институтов, а также на повышение благосостояния людей.

В качестве одного из результатов системных преобразований Гражданского кодекса РФ выступает то, что расширен предмет гражданско-правового регулирования (ст. 2 ГК РФ) за счет включения в него такого специфического вида социальных связей, как корпоративные отношения, по поводу юридической природы которых, их содержания, отраслевой принадлежности и т. д. в юридической литературе ранее и в настоящее время ведутся достаточно острые дискуссии.

В связи с этим следует заметить, что как ранее, так и в настоящее время корпоративные отношения регулируются в ряде отдельных законов (закон об акционерных обществах, закон об обществах с ограниченной ответственностью, закон о производственных кооперативах и др.), а также в некоторых иных нормативных правовых актах. Однако на уровне Гражданского кодекса РФ корпоративные отношения действительно обозначены впервые как один из элементов предмета гражданско-правового регулирования.

Отмеченную новеллу в Гражданском кодексе РФ в целом можно оценить как положительную, поскольку таким образом, надо полагать, было положено начало формированию общих (исходных) положений правового института корпоративных отношений на уровне такого основополагающего законодательного акта в системе гражданского законодательства, как Гражданский кодекс РФ.

Вместе с тем обращает на себя внимание, как представляется, недостаточно корректная формулировка, касающаяся сущности корпоративных отношений. В соответствии с положением, закрепленным в абзаце 1 пункта 1 статьи 2 Гражданского кодекса РФ, названные социальные связи характеризуются как отношения, связанные с участием в корпоративных организациях или с управлением ими (корпоративные отношения).

Что же касается второй части анализируемого положения, где допускается возможность конструирования корпоративных отношений только на основе такого признака, как связь лица с управлением корпорацией, то такую позицию вряд ли можно оценить как правильную. Так, если лицо привлечено в корпорацию исключительно в качестве «управленца», когда оно не является учредителем (участником) корпорации акционером, участником общества с ограниченной ответственностью и др., то такое лицо осуществляет управленческую деятельность исключительно на основе трудо-правового контракта и, следовательно, именно в силу этого не может быть субъектом корпоративных отношений, складывающихся в рамках данной корпорации, например связанных с получением дивидендов, голосовать на общем собрании учредителей (участников) корпорации и т. д.

Участие в качестве члена корпорации есть тот исходный, необходимый юридический факт, который создает затем юридическую возможность этому лицу как участнику корпорации участвовать в управлении ее делами. Поэтому в статье 2 Гражданского кодекса РФ в формуле, характеризующей корпоративные отношения, правильным было бы вместо разделительного союза «или» употребить соединительный союз «и».

Говоря о расширении предмета гражданско-правового регулирования, полагаем необходимым обратить внимание и на то, что гражданским законодательством в ряде случаев регулируются так называемые организационные отношения. Так, в рамках реформирования гражданского законодательства в Гражданском кодекса РФ появилась новая статья 434.1 «Переговоры о заключении договора», где регулируются отношения сторон, касающиеся порядка заключения договора, т. е. не сами непосредственно договорные отношения, а лишь упорядочиваются связи, предшествующие заключению договора и способствующие, организующие его возникновение, организационные отношения.

Справедливости ради, надо заметить, что еще в середине 60-х годов советского периода профессор О. А. Красавчиков предложил концептуальное обоснование организационных отношений как элемента предмета гражданского права [17, с. 50-57]. Однако эта идея вызвала со стороны научного сообщества настороженное, а в ряде случаев критическое отношение, и до сих пор не нашла отражения в общих положениях Гражданского кодекса РФ. Поэтому было бы целесообразно включить в содержание статьи 2 Гражданского кодекса РФ нормативное установление, где содержалось бы указание и на организационные отношения как один из элементов предмета гражданско-правового регулирования.

В юридической литературе исследователями были высказаны и соображения, направленные на расширение предмета гражданского права, в рамках которых предлагалось это сделать за счет включения в него процедурных отношений, возникающих при принятии наследства [8, с. 7-8; 39, с. 112].

Небезынтересен в этом контексте и некоторый ретроспективный экскурс в историю развития мысли о предмете цивилистического правоведения, когда в дореволюционный период профессор К. Д. Кавелин, пытаясь осмыслить, «что есть гражданское право и где его пределы», пришел к выводу о том, что к предмету гражданского права должны относиться вообще все имущественные, в том числе налоговые, отношения [11, с. 142].

В связи с этим представляется необходимым обратить внимание, по меньшей мере, на два обстоятельства.

Во-первых, все отраслевые предметы правового регулирования в той или иной степени подвержены влиянию различных факторов: исторического, социально-культурного, экономического, политического и иного характера, и с этих позиций отраслевые предметы правового регулирования, безусловно, постоянно находятся в состоянии развития, дополнения, уточнения и т. д. их границ (пределов), что достаточно убедительно демонстрируют ряд новелл, вносимых в содержание Гражданского кодекса РФ.

Во-вторых, говоря об изменениях предмета гражданско-правового регулирования, не следует упускать из внимания такой важный эпистемологический феномен, как предельные основания познания того или иного явления. В нашем случае в качестве предельных гносеологических оснований познания предмета гражданского права (а следовательно, его изменений, дополнений и т. д.) выступают такие ключевые моменты (характеристики), которые обеспечивают самоидентичность гражданского права как важнейшей отрасли российского права, ее особенности, отличия от иных отраслей права. При выяснении гносеологических оснований познания предмета гражданско-правового регулирования, безусловно, необходимо учитывать то, что гражданское право это, в сущности, частное право, в основе которого лежат такие феномены, как частная собственность и связанные с ней имущественные (экономические) отношения; равенство, автономия субъектов; свобода договора; недопустимость, по общему правилу, публичного вмешательства в частные дела и др.

C этих позиций вызывает недоумение положение, закрепленное в статье 50 «Коммерческие и некоммерческие организации» Гражданского кодекса РФ. Согласно правилу, закрепленном в пункте 6 названной статьи к отношениям по осуществлению некоммерческими организациями своей основной деятельности, а также к другим отношениям с их участием, не относящимся к предмету гражданского законодательства (ст. 2 ГК РФ), правила Гражданского кодекса РФ не применяются, если законом или уставом некоммерческой организации не предусмотрено иное.

Прежде всего, то, что к отношениям по осуществлению некоммерческими организациями своей основной деятельности а это может быть политическая, организационная, профсоюзная, благотворительная и иная общественная деятельность не применяются правила Гражданского кодекса РФ, вряд ли у кого-нибудь вызовет сомнение в силу очевидности для специалиста в области правоведения этого положения, и поэтому провозглашать об этом, да еще на уровне Гражданского кодекса РФ, нет никакой необходимости. То же самое можно сказать и применительно к указанию законодателя в названной статье относительно того, что к другим отношениям с участием некоммерческих организаций, не относящимся к предмету гражданского законодательства (ст. 2 ГК РФ), правила Гражданского кодекса РФ не применяются. Однако, мало того, законодатель не ограничился воспроизведением в законе столь очевидных положений и в содержание вышеназванной статьи включил оговорку о том, что, оказывается, не только законом, но и уставом некоммерческой организации может быть предусмотрено «иное», что можно понимать таким образом, что нормы Гражданского кодекса РФ могут применяться к соответствующим отношениям с участием некоммерческой организации, не относящимся к предмету гражданского законодательства. Последнее, как представляется, можно расценить не иначе, как законодательный «пассаж».

В процессе современного реформирования гражданского законодательства РФ достаточно отчетливо проявляются две важнейших системных тенденции интеграция и дифференциация норм гражданского права, определяющих его качественное состояние, эффективность развития гражданско-правового регулирования общественных отношений.

Практически каждая из стран испытывает в той или иной мере потребности в интеграции в области экономики, финансов, права, культуры, образования и в иных сферах человеческой жизнедеятельности. В системе этого общего интеграционного направления выделяются государства, которые «тяготеют» друг к другу в силу своего примерно близкого уровня экономического развития, географического расположения, национальных, культурных, исторических и иных особенностей, на базе чего формируются различные региональные и субрегиональные межгосударственные интеграционные объединения [44; 46; 48].

Актуальность указанной проблематики обусловлена не только тем, что в общетеоретическом правоведении имеется лишь одно специальное монографическое исследование, при этом относящееся к концу 80-х годов советского периода, посвященное конкретизации юридических норм [38]. Что же касается цивилистики, то здесь, к сожалению, практически отсутствуют сколько-нибудь глубокие исследования, специально посвященные изучению проблем, связанных с интеграцией и дифференциацией норм гражданского законодательства. Такое невнимание к указанной проблематике можно объяснить различными обстоятельствами, наиболее «весомым» из которых, видимо, является то, что она носит слишком теоретический характер и далека от основного направления цивилистической догматики, которой традиционно посвящается едва ли не основная масса работ.

А между тем в отраслевом законодательстве особенно это касается усиленно реформируемого в настоящее время гражданского законодательства наблюдается такая практика, когда в нормы права, порою недостаточно обдуманно, вносятся, иногда неоднократно, многочисленные дополнения, изменения, уточнения и т. д., изложенные в ряде случаев казуистическим способом и канцелярско-бюрократическим языком, в результате чего правовое регулирование нередко приобретает достаточно сложный, «запутанный» и трудно воспринимаемый характер, что вызывает немалые трудности как в теории, так и на практике, значительно снижает определенность и эффективность правового регулирования.

В связи с этим с теоретико-методологических позиций особую актуальность приобретают проблемы, связанные с необходимостью исследования онтологических, гносеологических (эпистемологических), формально-логических, политико-правовых оснований внесения в гражданское законодательство подобного рода дополнений, изменений, уточнений и т. д., а также с выработкой на этой основе необходимых критериев (требований), которым должна отвечать такая правоконкретизирующая деятельность.

Одна из вышеназванных тенденций связана с интеграцией норм гражданского законодательства, в результате чего могут наступать последствия, касающиеся как структурных изменений в системе гражданского права (институтов, субинститутов и т. д.), так и преобразований на уровне соответствующих правовых норм формирование общих (абстрактных) норм, общих нормативных положений.

Методологической основой для правильного понимания феномена общих (абстрактных) норм служит исходное философское положение, в соответствии с которым общее существует реально «в отдельных предметах, процессах, событиях (в отдельном) в виде повторяющихся сходных черт, сторон, свойств» [37, с. 119].

Объективно общее, будучи отраженным в содержании нормы права, обусловливает ее общий (абстрактный) характер. Норма права является общей потому, что отражает в себе сущностные признаки (черты), свойственные определенному типу (группе) регулируемых общественных отношений, т. е. общие, характерные для них моменты. В этом контексте заслуживает внимания положение о том, что идеальные нормативные системы «выступают как субъективное, идеальное отражение реально существующей нормативности социальных связей и отношений» [20, с. 14].

Объективно общее, закрепленное в норме права, придает ей свойства не только «общности», но и «абстрактности». Абстрактный характер юридической нормы заключается в том, что, воплощая в своем содержании сущностные (важнейшие) моменты, характерные для соответствующего типа (группы) общественных отношений, она не отражает (и объективно не может отражать) индивидуальные, специфические и несущественные свойства и особенности, присущие конкретным жизненным ситуациям, отвлечена от них [38, с. 8].

Таким образом, юридическая норма носит общий (абстрактный) характер в силу того, что ее содержание воплощает в себе все те сущностные (общие) моменты (признаки, черты), которые присущи определенному типу (группе) регулируемых общественных отношений; именно поэтому она применима, по общему правилу, к любому из конкретных отношений, охватываемых данным типом (группой), за исключением случаев, прямо предусмотренных законом либо вытекающих из особенностей (специфики) данного конкретного отношения.

В связи с этим необходимо обратить внимание на один принципиально важный методологический момент. В общетеоретической да и отраслевой, юридической литературе и на практике сформировалось положение, приобретшее уже давно аксиоматический характер, касающееся соотношения общей и специальной (конкретной) нормы права, в частности о том, что в случае коллизии таких норм предпочтение отдается последней. А между тем такая мыслительная конструкция нуждается в серьезной корректировке, поскольку совершенно не учитывает закономерности соотношения «общего», «особенного» и «отдельного». Как известно, в «общем» всегда содержатся принципиальные, сущностные моменты (признаки, черты), которые сохраняются также и в «особенном», и в «отдельном». Следовательно, по этим принципиальным (сущностным) моментам (признакам, чертам) «особенное», как и «отдельное» не могут и не должны противоречить «общему», ибо в противном случае соответствующие явления утрачивают (перестают) характер связи и отношения «общего», «особенного», «отдельного». Так, в общих нормах могут устанавливаться общие рамки (границы) их действия, цели, задачи нормативного регулирования и иные принципиально важные моменты, которые не могут и не должны игнорироваться в содержании конкретных (специальных) норм. «Особенное» и «отдельное» может иметь «примат» над «общим» лишь только в случаях, когда речь идет о каких-то специфических, индивидуальных и прочих свойствах (признаках, чертах, характеристиках), которые, безусловно, отсутствуют в содержании «общего».

К тому же нужно иметь в виду и то, что общие нормы имеют не только различные структурные уровни функционирования (отраслевой, подотраслевой, институциональный и др.), но и разный по своей сущности и целевому назначению характер. Так, например, важнейшее значение для всего гражданского законодательства, его правильного понимания и правоприменения имеют такие общие нормативные установления, как основные начала гражданского законодательства (ст. 1 ГК РФ), положениям которых, в принципиальном плане, не могут и не должны противоречить конкретные (специальные) нормы, ибо последние в таком случае должны признаваться недействительными как противоречащие общим принципам (началам) гражданского права, за исключением случаев особо (специально) оговоренных в законе. Это обстоятельство, к сожалению, не всегда учитывается в теории и на практике.

В гражданском праве единство предмета и метода правового регулирования обусловливает формирование достаточно обширной правовой общности, получившей отражение в общих положениях Гражданского кодекса РФ, которые выражают сущностные особенности гражданского права, его принципиальные отличительные черты от иных отраслевых нормативных образований. В этом контексте полезным было бы закрепить в общих положениях Гражданского кодекса РФ цели и задачи гражданско-правового регулирования общественных отношений, а главное роль и место категории личности в цивилистической правовой системе, как это сделано в ряде гражданских кодексов зарубежных стран.

Наличие общих признаков (черт), характерных для составляющих основную массу в предмете гражданского права имущественных отношений (волевые, товарно-денежный (стоимостной) характер, формально-юридическое равенство участников, их имущественно-распорядительная самостоятельность и др.), обусловило необходимость закрепления их в качестве общих признаков (черт) в содержании нормы, установленной в абзаце 1 пункта 1 статьи 2 Гражданского кодекса РФ, сущность которой заключается в том, что гражданское законодательство регулирует имущественные, а также личные неимущественные отношения, основанные на равенстве, автономии воли и имущественной самостоятельности их участников.

Вместе с тем следует учитывать, что степень общности (абстрактности) содержания норм гражданского законодательства различается, как уже выше отмечалось, также от их уровня и места в общей иерархической структуре гражданского права, т. е. зависит от широты отдельной области регулируемых гражданских отношений. Кроме того, в ряде случаев указанный уровень правовой общности зависит от того, насколько поддаются формализованному описанию (выражению) выявленные признаки (черты, свойства) соответствующих общественных отношений.

Указанные социальные зависимости не только обусловливают уровень общности (абстрактности) гражданско-правовых норм, но и оказывают влияние на степень определенности их содержания. При этом необходимо учитывать формально-логическую закономерность, которая выражается в том, что взаимосвязь объема и содержания понятия носит обратно пропорциональный характер: чем больше объем понятия, тем меньше его содержание и наоборот.

Применительно к исследуемой проблематике это означает, что чем более широкий круг отношений охватывает гражданско-правовая норма, тем более обобщенным и «отвлеченным» будет объем ее регулирования и, как следствие, менее «содержательной» становится ее характеристика. Поэтому связь такой «обобщенной» нормы с реальной действительностью является, как правило, сложной, опосредованной действием ряда других, индивидуализирующих, норм права.

Следовательно, для обеспечения правильного и эффективного применения наиболее общих (абстрактных) норм гражданского законодательства необходимо выявить их связи с иными нормативными установлениями конкретизирующего характера, в системной совокупности с которыми они подлежат реализации. Так, в статье 157 Гражданского кодекса РФ закреплены общие положения о сделках, совершенных под условием, когда стороны поставили возникновение гражданских прав и обязанностей (отлагательное условие) или, напротив, их прекращение (отменительное условие) в зависимость от обстоятельств, относительно которых неизвестно, наступят они или нет.

Однако наряду с этим в Гражданский кодекс РФ включена новая статья (327 ГК РФ), предусматривающая, что исполнение обязанностей, а равно и осуществление, изменение и прекращение определенных прав по договорному обязательству может быть обусловлено совершением или несовершением одной из сторон обязательства определенных действий либо наступлением иных обстоятельств, предусмотренных договором, в т. ч. полностью зависящих от воли одной из сторон, так называемое обусловленное исполнение (потестативные сделки).

При введении в содержание Гражданского кодекса РФ статьи 327, очевидно, имелось в виду, что договоры, включающие в себя обстоятельства, обусловливающие его исполнение, вообще не должны подпадать под требования общих положений статьи 157 Гражданского кодекса РФ, поскольку они урегулированы специальными правилами статьи 327 Гражданского кодекса РФ. Это вытекает из положения пункта 2 статьи 420 Гражданского кодекса РФ, устанавливающего, что к договорам применяются правила о двусторонних и многосторонних сделках, предусмотренные главой 9 Кодекса, если иное не установлено Гражданским кодексом.

Однако Пленум Верховного Суда РФ в своем Постановлении № 25, конкретизируя положение пункта 3 статьи 157 Гражданского кодекса РФ, дал разъяснение, согласно которому по смыслу указанного пункта не запрещено заключение сделки под отменительным или отлагательным условием, наступление которого зависит в том числе и от поведения сторон сделки (например, заключение договора поставки под отлагательным условием о предоставлении банковской гарантии, обеспечивающей исполнение обязательств покупателя по оплате товара; заключение договора аренды вновь построенного здания под отлагательным условием о регистрации на него права собственности арендодателя) (п. 52).

Представляется, что подобную интерпретацию потестативных условий сделки вряд ли можно признать корректной без обращения к правилам статьи 327 Гражданского кодекса РФ, не допускающим применение к договорам, предусматривающим обусловленное исполнение, положений статьи 157 Гражданского кодекса РФ, ибо в таком случае вышеуказанная позиция высшей судебной инстанции не согласуется с требованиями пунктов 1 и 2 статьи 157 Гражданского кодекса РФ, в соответствии с которыми в качестве как отлагательных, так и отменительных условий сделки могут выступать лишь такие обстоятельства, относительно которых заранее неизвестно, наступят они или нет [6, с. 116].

Очевидно, что адекватная интерпретация отлагательных и отменительных условий сделки (ст. 157 ГК РФ) может быть дана только при обращении к правилам статьи 327 Гражданского кодекса РФ, что на практике исключало бы возможность признания сделок (договоров, предусматривающих обусловленное исполнение) недействительными как противоречащими требованиям статьи 157 (п.1 и 2) Гражданского кодекса РФ.

В обсуждаемом контексте необходимо обратить внимание еще на один важный момент. С введением в содержание Гражданского кодекса РФ статьи 327, открывающей возможность свободного использования в содержании договора потестативных условий, в т. ч. и таких, которые полностью (абсолютно) зависят от воли стороны, законодатель сугубо формально разрешил противоречие между положениями статей 157 и 327 Гражданского кодекса РФ, однако в то же время оставил в прежней редакции содержание статьи 157 Гражданского кодекса РФ, положения которой абсолютно противоположным образом регламентируют отлагательные и отменительные условия (обусловленное исполнение) сделки, что с методологических позиций, да и по соображениям практического характера вряд ли можно признать обоснованным.

Очевидно, содержание статьи 157 Гражданского кодекса РФ нуждается в изменении; необходимо уточнить позицию законодателя, в частности, по поводу того, допускает ли он, в принципиальном плане, возможность использования потестативных условий в содержании сделки (договора), и если да, то каких именно «чисто» (абсолютно) потестативных, когда в качестве отлагательного или отменительного условия сделки могут выступать обстоятельства, в т. ч. полностью либо преимущественно зависящие от воли одной из сторон сделки, либо законодатель признает легитимными только такие потестативные условия, которые ограничены определенными рамками (пределами), что должно быть четко обозначено в содержании статьи 157 Гражданского кодекса РФ.

В качестве другой противоположной «интегративной» выступает тенденция дифференциации (конкретизации, «детализации») норм гражданского законодательства, в результате чего появилось достаточно большое количество норм, выполняющих различные специфические функции в системе гражданскоправового регулирования общественных отношений.

Дифференциация норм гражданского законодательства обусловлена различными факторами, в т. ч. внешнего и внутреннего характера. Среди внешних факторов важнейшую роль (основы) играет то, что в цивилистической реальности постоянно формируются и появляются те или иные новые общественные отношения, подвергаются различным изменениям (модификациям) существующие социально-экономические связи и т. д., что, безусловно, требует их опосредствования в правовой форме в виде соответствующих конкретизирующих («детализирующих» и др.) норм, отражающих общественные отношения в их «особенности» и «единичности». К внешним факторам также относится проводимая российским государством правовая политика в определенный период времени, поставленные в соответствии с этим цели и задачи совершенствования и дальнейшего развития законодательства и т. д.

Что касается факторов внутреннего характера, влияющих на процесс дифференциации норм гражданского законодательства, то среди них можно указать на закономерности, отражающие процессы развития, происходящие «внутри» самого гражданского права, в т. ч. совершенствование юридической техники и т. д., что подвергается осмыслению юридической наукой в виде соответствующих понятий, категорий, юридических конструкций, получающих закрепление в нормах гражданского законодательства. Формирование и качественное состояние общих и конкретизирующих (специфических) норм в законодательстве безусловный показатель уровня развития юридической науки и практики, правовой культуры, а также юридической техники.

Основное назначение правоконкретизирующей деятельности заключается в том, что, по мнению известного теоретика права П. Е. Недбайло, она может рассматриваться в качестве определенной «ступени претворения общих норм в жизнь» [25, с. 176]. Однако применительно к гражданско-правовой сфере указание на такую служебную роль конкретных норм по отношению к нормативным положениям общего характера представляется неточным. В связи с этим следует обратить внимание на два момента.

Во-вторых, важно иметь в виду, что в цивилистической сфере важнейшим средством конкретизации общих нормативных установлений выступает гражданско-правовой договор, в рамках которого стороны могут уточнить («детализировать») положение диспозитивной нормы в соответствии с особенностями (спецификой) их взаимоотношений. Более того, стороны могут в договоре конкретизировать в ряде случаев положения соответствующих нормативных установлений, сформулированных формально-юридически как императивные правила. Как следует из постановления Пленума ВАС РФ от 14 марта 2014 г. № 16 «О свободе договора и ее пределах», далеко не всякую норму права можно рассматривать как императивную лишь по сугубо формальному признаку отсутствию в ней указания на возможность иного регулирования тех или иных прав и обязанностей по соглашению сторон О свободе договора и ее пределах: постановление Пленума Высшего Арбитр. Суда РФ от 14 марта 2014 г. № 16 // Вестник ВАС РФ. 2014. № 5..

Необходимо также обратить внимание и на то, что в последнее время в связи с достаточно широким реформированием гражданского законодательства роль и значение правоконкретизирующей деятельности и конкретных (специальных) норм заметно повышается. Масштабная реализация в современный период в российской экономике многочисленных национальных проектов, необходимость правового обеспечения технологической независимости России, возрастающий динамизм общественных отношений и т. д., безусловно, требуют повышения уровня развития гражданского законодательства, усиления роли и значения, а также эффективности не только нормативных обобщений (общих норм), но и особенно конкретных (специальных) норм в регулировании гражданских отношений. Убедительным доказательством этого обстоятельства является то, что за сравнительно короткий промежуток времени было принято более десятка законодательных актов, посредством которых в Гражданский кодекс РФ были внесены многочисленные дополнения, существенные изменения, различного рода уточнения и т. д., касающиеся правового регулирования различных гражданских отношений, их отдельных аспектов (сторон), элементов.

Именно через посредство таких конкретизирующих норм гражданское право способно охватить своим регулированием множество конкретных, постоянно развивающихся общественных отношений. Выполняя специфическую регулятивную функцию, конкретные нормы призваны способствовать повышению эффективности правового регулирования, определенности нормативных положений в гражданско-правовой сфере, стабилизации правоприменительной практики.

В общетеоретической литературе советского периода сформировалось два основных подхода к пониманию категории «конкретизация правовых норм». Сторонники первого подхода полагают, что «конкретизация» осуществляется лишь на стадии правотворчества, и не допускают ее возможность в процессе правоприменения [26, с. 19-20]. Другие авторы подходят к данной проблеме с более широких позиций, рассматривая конкретизацию правовых норм как понятие, охватывающее собой процессы правотворчества и правоприменения [18, с. 14-15]

Г. Г. Шмелева в определении конкретизации обращает особое внимание на гносеологический и формально-логический аспекты, характеризуя ее как процесс перехода понятий с высокого уровня общности и абстрактности на более низкий уровень, как движение от меньшей конкретности к большей, результатом которого выступает более конкретное понятие [38, с. 14-15].

Правоконкретизирующая деятельность, безусловно, представляет собой достаточно сложное юридическое явление, которое имеет свои онтологические, гносеологические, формально-логические и иные основания.

Онтологическим основанием конкретизации норм гражданского законодательства выступают общественные отношения, являющиеся предметом гражданско-правового регулирования, дифференциация, дальнейшее совершенствование и развитие которых обусловливают необходимость конкретизации, дополнения, уточнения и т. д. соответствующих нормативных установлений.

В гносеологическом контексте конкретизация норм гражданского законодательства может идентифицироваться с процессом мышления от абстрактного к конкретному в гражданско-правовой сфере. С философских позиций исходное понимание конкретного может опираться на идеи К. Маркса о характере движения мышления от абстрактного к конкретному. «Конкретное потому конкретно, отмечал К. Маркс, что оно есть синтез многих определений, следовательно, единство многообразного. В мышлении оно поэтому выступает как процесс синтеза, как результат, а не как исходный пункт, хотя оно представляет собой действительный исходный пункт и, вследствие этого, также исходный пункт созерцания и представления. На первом пути полное представление испаряется до степени абстрактного определения, на втором пути абстрактные определения ведут к воспроизведению конкретного посредством мышления» [21, c. 727].

В гносеологическом аспекте соотношение категорий абстрактного и конкретного обычно рассматривается как отношение между «целым» и конкретными моментами его проявления частями «целого». «Вопрос об отношении “конкретного” к “абстрактному”, отмечает Э. В. Ильенков, здесь выступает как вопрос об отношении целого к своим собственным моментам, объективно выделяющимся в его составе» [10, с. 58]. По существу, на это же обращают внимание философы П. В. Алексеев и А. В. Панин: «”Целое” и “часть” это не совпадающие, противоположные категории. В части не только специфичность целого, но и индивидуальность, своеобразие, зависящее от природы исходного элемента. Часть отделена от целого, обладает относительной автономностью, выполняет свои функции в составе целого ...» [2, с. 392; 17, с. 202 и след.].

Приведенные положения раскрывают гносеологическую сущность «конкретного» как общей закономерности движения мышления от «абстрактного» к «конкретному» и может служить в качестве исходного момента как в исследовании «конкретного» в познании вообще, так и в правоконкретизирующей деятельности в гражданском законодательстве в частности.

В качестве логической основы правоконкретизации выступают различные логические операции, в частности, связанные с ограничением понятий. Сущность такой логической операции состоит в построении линии понятий, находящихся в родовидовых связях, когда «движение» понятий осуществляется от «рода» к «виду». Такой «переход» происходит в процессе уменьшения объема исходного понятия посредством увеличения (конкретизации) его содержания видовых признаков (черт). Поэтому новое (видовое) понятие интенсионально (по содержанию) будет конкретнее и в этом смысле более содержательным (насыщенным) исходного (общего) понятия.

Предельным же основанием рассматриваемой логической операции выступает такое «единичное» понятие, которое, будучи мыслительным результатом «всеобщего» и «особенного», «содержит эти последние в себе. Поэтому оно есть конкретное, в то время как всеобщее и особенное суть только абстрактные моменты его» [31, с. 7]. Таким образом, логическая операция ограничения понятия представляет собой процесс мыслительного перехода от более общего понятия к менее общему, в основе чего лежит логический закон обратно пропорциональной зависимости между объемом и содержанием понятия.

С учетом вышеотмеченного можно сформулировать следующее определение: правоконкретизация в гражданском законодательстве есть деятельность законодательных, а в случаях, предусмотренных законом, иных компетентных органов, а также суда и самих участников договора, когда это допускается законом, направленная на уточнение («детализацию») норм гражданского законодательства, совершаемая посредством логической операции с целью обеспечения их правовой определенности, повышения эффективности гражданско-правового регулирования общественных отношений.

Поскольку правоконкретизация представляет собой видовое понятие по отношению к категории «конкретизация» как общенаучному феномену, постольку на него в целом распространяются все общие вышеприведенные положения. Вместе с тем правоконкретизация, как видовое явление, характеризуется и своими специфическими особенностями, в частности, применительно к конкретизации норм гражданского законодательства.

В этом контексте, прежде всего, необходимо указать на то, что конкретизация гражданско-правовых норм осуществляется на различных нормативных уровнях: Гражданского кодекса РФ; принятых в соответствии с ним иных федеральных законов; иных правовых актов (указы Президента РФ, постановления Правительства РФ); актов министерств и иных федеральных органов исполнительной власти, содержащих нормы гражданского права, в случаях и пределах, допускаемых законодательством. Кроме того, нормы гражданского права содержатся также в законах и иных нормативных правовых актах иной отраслевой принадлежности. Следует также учитывать: несмотря на то что гражданское законодательство относится к федеральной компетенции, субъекты Российской Федерации в своих законах нередко конкретизируют те или иные положения, содержащиеся в федеральном законодательстве, с учетом своих специфических региональных обстоятельств.

Отсюда можно представить то огромное количество противоречий, несогласованностей, иных дефектов, которые возникают в процессе внесения дополнений, изменений и иных «корректировок» норм гражданского законодательства. Так, например, понятие предпринимательской деятельности как самостоятельной, осуществляемой на свой риск деятельности, направленной на систематическое получение прибыли от пользования имуществом, продажи товаров, выполнения работ или оказания услуг, закреплено в абзаце 3 пункта 1 статьи 2 Гражданского кодекса РФ.

Указанное понятие, в частности, используется также в пункте 10 части 4 статьи 38 закона РФ от 21 июля 1993 г. № 5443-1 (с послед. изм.) «Об учреждениях и органах, исполняющих уголовные наказания в виде лишения свободы»1. Верховный Суд РФ в постановлении Пленума от 15 ноября 2016 г. № 48 «О практике применения судами законодательства, регламентирующего особенности уголовной ответственности за преступления в сфере предпринимательской и иной экономической деятельности» сформулировал совершенно иное, по сравнению с Гражданским кодексом РФ, понятие предпринимательской деятельности: преступления следует считать совершенными в сфере предпринимательской деятельности, если они совершены в том числе членом органа управления коммерческой организации в связи с осуществлением им полномочий по управлению организацией либо в связи с осуществлением коммерческой организацией предпринимательской или иной экономической деятельности О практике применения судами законодательства, регламентирующего особенности уголовной ответственности за преступления в сфере предпринимательской и иной экономической деятельности [Электронный ресурс]: постановление Пленума Верхов. Суда РФ от 15 нояб. 2016 г. № 48 (п. 2). Доступ из справ.-правовой системы «Консультант-Плюс»..

Представляется, что вряд ли с такой «конкретизирующей» понимание предпринимательской деятельности позицией, сформулированной высшей судебной инстанцией, можно согласиться. Совершенно очевидно, что члены органа управления коммерческой организации (например, члены совета директоров или члены исполнительного органа правления) не являются субъектами предпринимательства, поскольку действующее законодательство не предусматривает их регистрацию именно в таком «статусе», и их деятельность, безусловно, является экономической (управленческой), что, однако, отнюдь нельзя рассматривать как синоним предпринимательской деятельности, о которой речь идет в Гражданском кодексе РФ. Другое дело, можно ли одно отраслевое понятие (предпринимательской деятельности) совершенно иначе интерпретировать и использовать для других отраслевых целей (уголовного права) вопрос непростой, но в данном случае, как представляется, вряд ли есть такая необходимость.