Некоторые аспекты соотношения конституционно-правовой и уголовно-процессуальной терминологии при имплементации решений Конституционного Суда Российской Федерации в Уголовно-Процессуальный кодекс Российской Федерации

Размещено на http://www.allbest.ru/

Некоторые аспекты соотношения конституционно-правовой и уголовно-процессуальной терминологии при имплементации решений конституционного суда Российской Федерации в уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации

Владимир Юрьевич Стельмах

Аннотация

В работе анализируется сложившийся в Российской Федерации алгоритм имплементации решений Конституционного Суда в Уголовно-процессуальный кодекс. Как правило, текст решения Конституционного Суда механически встраивается в уголовно-процессуальный закон. В то же время не принимается во внимание, что Конституционный Суд, формулируя правовые позиции, интерпретирует термины в конституционно-правовом, а не отраслевом смысле, при этом конституционно-правовой смысл намного шире уголовно-процессуального. Вследствие такого подхода в Уголовно-процессуальном кодексе появились нормы, применение которых вызывает значительные затруднения в силу того, что в законе стало смешиваться конституционное и отраслевое понимание терминов. Примерами служат некоторые положения Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, регламентирующие момент начала участия защитника в уголовном деле, а также отмену постановления следователя о его прекращении. Аргументируется, что правовая позиция Конституционного Суда является лишь исходной точкой, не подлежащей механическому переносу в текст Уголовно-процессуального кодекса, а требующей разработки правового алгоритма, позволяющего воплотить решения Конституционного Суда в отраслевом законодательстве.

Ключевые слова: уголовное судопроизводство, уголовно-процессуальный закон, Конституционный Суд Российской Федерации, правовая позиция, подозреваемый, защитник, прекращение уголовного дела

Abstract

SOME ASPECTS OF CORRELATION BETWEEN CONSTITUTIONAL-LEGAL AND CRIMINAL-PROCEDURAL TERMINOLOGY IN THE IMPLEMENTATION OF DECISIONS OF THE CONSTITUTIONAL COURT OF THE RUSSIAN FEDERATION IN THE CRIMINAL PROCEDURE CODE OF THE RUSSIAN FEDERATION

Vladimir Yuryevich Stelmakh

The paper analyzes the algorithm for the implementation of decisions of the Constitutional Court in the Criminal Procedure Code that has been developed in the Russian Federation. As a rule, the text of the decision of the Constitutional Court is mechanically embedded in the criminal procedure law. At the same time, it is not taken into account that the Constitutional Court, formulating legal positions, interprets terms in the constitutional and legal, and not in the sectoral sense. In this case, the constitutional and legal meaning is much wider than the criminal procedure. The result of this approach was the emergence of norms in the Criminal Procedure Code, the application of which causes significant difficulties due to the fact that the constitutional and sectoral understanding of terms began to mix up in the law. Examples are some provisions of the Criminal Procedure Code of the Russian Federation, which regulate the moment when the defender began to participate in a criminal case, as well as the cancellation of the investigator's decision to dismiss the case. It is argued that the legal position of the Constitutional Court is only a starting point is, not subjected to mechanical transfer to the text of the Criminal Procedure Code, but requiring the development of a legal algorithm that allows translating the decisions of the Constitutional Court into sectoral legislation.

Keywords: criminal proceeding, criminal procedure law, Constitutional Court of the Russian Federation, legal position, suspect, defender, termination of criminal case

Уголовно-процессуальный закон (Уголовнопроцессуальный кодекс Российской Федерации, далее -- УПК РФ) должен соответствовать Конституции Российской Федерации, ее смыслу и буквальному тексту положений.

На протяжении всего времени действия УПК РФ в него вносились изменения, в том числе связанные с приведением данного кодекса в соответствие с Конституцией Российской Федерации. Немаловажным направлением корректировки УПК РФ является учет правовых позиций и решений Конституционного Суда Российской Федерации по вопросам, связанным с уголовным судопроизводством, включение соответствующих положений в уголовнопроцессуальный закон [1, с. 117].

Вместе с тем приходится констатировать, что законодатель в ряде случаев применяет сугубо механический подход, буквально перенося текст решения Конституционного Суда в УПК РФ. Такой путь, на первый взгляд, имеет определенные преимущества, поскольку исключает импровизацию и обеспечивает точное выполнение решений Конституционного Суда. Однако на самом деле все гораздо сложнее. К сожалению, в некоторых случаях названный способ «пополнения» текста УПК РФ выглядит весьма упрощенным, очевидно, что законодатель идет по линии наименьшего сопротивления, занимая вроде бы безошибочную позицию, которая априори остается вне зоны критики: решение Конституционного Суда выполнено, причем абсолютно буквально. Однако буквальное воплощение решений Конституционного Суда в текст отраслевого закона, если это не сопровождается трансформацией такого закона в соответствии с логикой решения Конституционного Суда, скорее, свидетельствует об обратном: о том, что суть данного решения не достигнута.

Во-первых, следует учитывать характер Конституции как Основного Закона государства. В силу этого Конституция содержит наиболее общие формулировки, смысл которых должен быть понятен и очевиден всем гражданам. Разумеется, требование ясности и понятности применимо и к текущим отраслевым законам, однако для Конституции оно имеет особое преломление. Во-вторых, действующая Конституция характеризуется жестким порядком изменения, который гарантирует фундаментальность и стабильность действия Основного Закона. Употребленные в Конституции формулировки носят широкий универсальный характер и продолжают не только действовать, но и иметь приоритет над нормами отраслевых законов, даже если их буквальный смысл несколько отстает от современных реалий. Не случайно в ряде решений Конституционного Суда применяется понятие «конституционный смысл», которое в известной мере противопоставляется отраслевому смыслу. конституционный суд уголовный процессуальный

Так, в ст. 51 Конституции Российской Федерации говорится о праве лица «не свидетельствовать против самого себя и своих близких родственников»1. Очевидно, что значение термина «свидетельствование» не может сводиться к даче показаний на допросе в качестве свидетеля, а включает в себя все случаи сообщения лицом сведений в рамках деятельности, направленной на выявление, раскрытие и расследование преступлений (получение объяснений в ходе оперативно-разыскных мероприятий и доследственной проверки, явка с повинной, допросы не только в качестве свидетеля, но и потерпевшего, обвиняемого, подозреваемого, очная ставка, проверка показаний на месте, следственный эксперимент, предъявление для Здесь и далее: доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс». опознания и т. п.1). Методологически неверно при этом толковать содержание ст. 51 Конституции Российской Федерации через УПК РФ. Напротив, положения уголовно-процессуального закона подлежат толкованию (как правило, расширительному) исходя из содержания ст. 51 Конституции Российской Федерации. А. А. Уваров справедливо отмечает, что, «рассматривая, казалось бы, далекие от конституционных норм отношения в сфере уголовного, гражданского, налогового, земельного и других отраслей права, Конституционный Суд РФ находит нужные и невидимые на первый взгляд нити, которые связывают нормы этих отраслей права с конституционными принципами и ценностями» [2, с. 56].

Кроме того, в ч. 2 ст. 23 Конституции Российской Федерации гарантируется тайна «переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений». Очевидно, что современное состояние средств коммуникации (Интернета, мобильной связи и т. д.), конвергенция возможностей различных средств электросвязи предполагают гораздо большее число способов коммуникации, чем переписка и телефонные переговоры, чем обусловлено употребление в Федеральном законе «О связи» от 7 июля 2003 г. № 126-ФЗ термина «тайна связи», а не «тайна переписки». Однако нет никаких оснований говорить о том, что Конституция гарантирует данную тайну не в полной мере, а лишь в части почтовой переписки и общения по телефону. Несмотря на то что термин «тайна переписки» несколько уже по буквальному содержанию, чем «тайна связи», с учетом предмета конституционного регулирования необходимо исходить из того, что в Конституции термин употребляется таким образом, что охватывает все существующие на сегодня виды коммуникации, обеспечивает тайну пользования ими и запрещает нарушения этой тайны.

Иными словами, конституционные термины не должны «подстраиваться» под текущее отраслевое законодательство, напротив, терминология отраслевых законов всегда должна интерпретиро- Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Корчагина Алексея Юрьевича на нарушение его конституционных прав положениями Федерального закона «Об оперативно-розыскной деятельности»: определение Конституционного Суда Российской Федерации от 20 декабря 2005 г. № 473-О // Конституционный Суд Российской Федерации. ваться как вторичная по отношению к конституционной.

Применительно к уголовно-процессуальному законодательству важно учитывать следующие моменты.

Во-первых, вряд ли необходимо неоднократно дублировать в тексте УПК РФ права человека и гражданина, непосредственно закрепленные в Конституции Российской Федерации (например, не свидетельствовать против самого себя и своих близких родственников, получать квалифицированную юридическую помощь, иметь переводчика, право на рассмотрение дела тем судом, к подсудности которого оно отнесено). Следует исходить из того, что эти права имеют универсальный характер и априори распространяются на уголовнопроцессуальную деятельность [3, с. 43--45]. Разумеется, они должны найти свое отражение в тексте УПК РФ, но желательно однократно и, скорее всего, среди принципов уголовного судопроизводства либо в общих положениях, касающихся правомочий участников уголовного процесса. Методологически неверно механически повторять эти права раз за разом в нормах, регулирующих отдельные стадии судопроизводства, конкретные меры принуждения и следственные действия. Такой подход, как «чем больше, тем лучше», в данном случае категорически не подходит. Тиражирование в законе одинаковых слов и выражений никак не повышает уровень защиты прав личности и не обеспечивает оптимизацию нормативной регламентации. Это экстенсивный путь развития законодательства, который лишь создает иллюзию улучшения положения личности по принципу «если упоминание о наличии права сделано один раз, это неплохо, если оно повторено два раза, то это в два раза лучше, а если оно повторяется много раз, то это совсем хорошо». Напротив, от такого многократного дублирования содержание конституционных норм откровенно обесценивается. Кодифицированный закон предполагает, что даже разовое употребление в его тексте какого- либо правила достигает своей цели, если это правило четко и непротиворечиво сформулировано, ясен его предмет и конкретизирован механизм реализации.

Во-вторых, в ряде случаев недопустимо отождествлять терминологию Конституции и УПК РФ. Недопустим механический перенос фраз, употребленных в Конституции (либо в решениях Конституционного Суда, в которых выявлен смысл конституционных норм), в текст уголовно-процессуального закона. Более того, требуется четко осознавать жесткое требование юридической техники. С одной стороны, смысл конституционной и отраслевой терминологии может, а во многих случаях даже должен различаться. С другой стороны, «внутри» отраслевого закона один термин, как правило, подлежит употреблению в одном значении. Разумеется, из этого общего правила могут быть определенные исключения (например, в Уголовном кодексе Российской Федерации термин «крупный размер» применительно к разным группам преступлений имеет различное значение), однако такие моменты должны четко формулироваться в тексте закона. Должный уровень юридической техники для уголовно-процессуального права особенно актуален в связи с высокой степенью ограничения прав и свобод граждан, применением к ним мер государственного принуждения, на что справедливо обращается внимание в научной литературе [4, с. 123].

К сожалению, отмеченные обстоятельства не всегда учитываются при имплементации решений Конституционного Суда в УПК РФ. Так, в 2013 г. был введен п. 6 ч. 3 ст. 49 УПК РФ, который, на первый взгляд, расширил круг лиц, которым гарантируется право на получение квалифицированной юридической помощи в связи с осуществлением уголовного преследования. В соответствии с данной нормой защитник предоставляется лицу «с момента начала осуществления процессуальных действий, затрагивающих права и свободы лица, в отношении которого проводится проверка сообщения о преступлении в порядке, предусмотренном»1 ст. 144 УПК РФ. Сама идея наделить лицо правом на защитника во время проведения дослед- ственной проверки, безусловно, здравая и логичная [5, с. 33--37; 6, с. 56--61]. Однако ее реальное воплощение в законе вызывает вопросы прежде всего с позиций юридической техники. Так, ч. 3 ст. 49 УПК РФ начинается со слов «защитник участвует в уголовном деле». Под уголовным делом в отраслевом понимании, безусловно, понимается деятельность, осуществляемая после возбуждения дела, но никак не в ходе доследственной проверки. В данном случае термин «уголовное дело» нельзя уравнивать по смыслу с уголовным судопроизводством, включающим и стадию возбуждения уголовного дела, а значит, и доследственную проверку. Очевидно, что, вводя п. 6 ч. 3 ст. 49 УПК РФ и преследуя при этом позитивные цели, законодатель просто не обратил внимания на начальные слова этой нормы. Получается, что п. 6 ч. 3 ст. 49 УПК РФ является в этой норме как бы «инородным телом», выходя за предмет ее правовой регламентации.

Вызывает вопросы п. 5 ч. 3 ст. 49 УПК РФ, устанавливающий другой момент начала участия защитника в деле -- «начало осуществления иных мер процессуального принуждения или иных процессуальных действий, затрагивающих права и свободы лица, подозреваемого в совершении преступления».

Конституционный Суд сформулировал правовую позицию, в соответствии с которой «право на получение юридической помощи адвоката гарантируется каждому лицу независимо от его формального процессуального статуса, в том числе от признания задержанным и подозреваемым, если управомоченными органами власти в отношении этого лица предприняты меры, которыми реально ограничиваются свобода и личная неприкосновенность, включая свободу передвижения, -- удержание официальными властями, принудительный привод или доставление в органы дознания и следствия, содержание в изоляции без каких-либо контактов, а также какие-либо иные действия, существенно ограничивающие свободу и личную неприкосновенность» По делу о проверке конституционности положений части первой статьи 47 и части второй статьи 51 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В. И. Маслова: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 27 июня 2000 г. № 11-П // Конституционный Суд Российской Федерации. URL: http://doc.ksrf.ru/decision/KSRFDecision30320.pdf (дата обращения: 12.10.2022)..

Когда Конституционный Суд говорил о подозреваемом, он, совершенно очевидно, истолковывал этот термин в конституционном смысле, в рамках которого понятие подозреваемого не сводится к основаниям, установленным в данный момент УПК РФ для возникновения у лица статуса такого участника уголовного судопроизводства (возбуждение уголовного дела в отношении конкретного лица, задержание в порядке ст. 91 УПК РФ, избрание меры пресечения до предъявления обвинения, объявление уведомления о подозрении).

Вместе с тем в п. 5 ч. 3 ст. 49 УПК РФ употреблен термин «подозреваемый», который в рамках отраслевой регламентации понимается совершенно однозначно. Большой ошибкой стал механический перенос в УПК РФ положений, дословно взятых из решения Конституционного Суда, несмотря на прямое указание в нем на то, что в Конституции термин «подозреваемый» употребляется не в отраслевом, а в более широком конституционном смысле.

Иными словами, Конституция не обязана учитывать отраслевые конструкции, напротив, в УПК РФ должны быть предусмотрены такие механизмы, которые в полной мере обеспечивают реализацию конституционных положений. Конституционный Суд не просто требует придавать лицу статус подозреваемого, если фактически в отношении именно этого лица собираются сведения о его причастности к совершению преступления (как раз такого требования в тексте решения Конституционного Суда не содержится, он лишь обязывает предоставлять лицу защитника). Конституционный Суд, по смыслу своего решения, говорит о том, что лицу должен предоставляться защитник, если в отношении этого лица имеются сведения о причастности к совершению преступления. Данное требование -- предел сферы конституционноправовой регламентации, далее законодатель в отраслевых законах, т. е. в УПК РФ, должен разработать механизм, обеспечивающий выполнение требования Конституционного Суда, причем, каким именно этот механизм должен быть, Конституционный Суд отнюдь не предопределяет. Например, это может достигаться принципиальным изменением подходов к статусу подозреваемого [7, с. 11--12], законодательным закреплением каких-либо новых участников уголовно-процессуальной деятельности либо иными способами, но решение вопроса о том, каковы будут эти способы, относится к сфере компетенций законодателя, а не Конституционного Суда. И не следует искать в решениях судебного органа готовые ответы на эти вопросы и процессуальные алгоритмы.

Законодатель же пошел по сугубо формальному пути, просто повторив в тексте УПК РФ формулировку решения Конституционного Суда. Это создало определенные проблемы. С. Б. Россинский справедливо отмечает: «практика любит четкие и конкретные законодательные формулировки, исключающие правовую неопределенность, особенно в части регламентации полномочий государственных органов» [8, с. 61].

Не совсем ясно, что понимается под затрагиванием прав конкретного лица производством процессуальных действий. По смыслу закона, речь идет не просто об организационных неудобствах, таких как необходимость явки в орган дознания или предварительного следствия, вызванных этим материальных расходах и т. п. Совершенно очевидно, что «затрагивание прав» означает проведение следственного (или иного процессуального) действия для получения информации о причастности данного лица к совершению преступления.

По сути, для оценки того, затрагиваются ли права лица следственным действием, необходимо учитывать психологический момент -- не только сам факт вызова для производства допроса, но и то, с какой целью это сделано, что именно органы расследования хотят выяснить в ходе этого допроса. Можно привести классический пример. В многоквартирном доме совершено преступление в условиях неочевидности. Все жильцы дома подлежат допросу в качестве свидетелей, а не подозреваемых, поскольку основания для придания этого статуса явно отсутствуют. В ходе допроса при этом устанавливаются два блока сведений: а) что лицо слышало и видело в момент совершения преступления; б) где лицо находилось и чем занималось в это время. Сведения первой группы характеризуют лицо как потенциального свидетеля, а второй группы -- как потенциального подозреваемого. Таким образом, на данном этапе расследования допрос каждого лица производится для выяснения и тех, и других сведений и практически невозможно сказать, кем допрошенное лицо окажется после установления этих данных.

Кроме того, необходимо учитывать психологическое отношение самого допрашиваемого (что практически невозможно зафиксировать), как он относится к допросу и как воспринимает его содержание (как получение информации о событии преступления или о собственной причастности к нему). Вместе с тем в психологическом отношении следователя и допрашиваемого к допросу бывают различия. Следователь может и не предполагать, что конкретное лицо причастно к преступному деянию, и планирует допросить его в качестве свидетеля, однако сам допрашиваемый знает, что совершил преступление, и внутренне ожидает вопросов, направленных на его изобличение. Из чего исходить в данной ситуации для определения того, затрагивает ли следственное действие права допрашиваемого и в каком именно аспекте?

Разумеется, признать изначально всех допрашиваемых лиц подозреваемыми невозможно и незаконно, выборочное наделение кого-либо из них этим статусом также не представляется возможным, поскольку противоречит закону и всем правилам методики расследования преступлений.

Очевидно, что в УПК РФ следовало не переносить дословно извлечение из текста решения Конституционного Суда, а необходимо было разработать механизм, учитывающий, как именно проведение следственного действия затрагивает права лица и каким образом это коррелирует с нормами об основаниях возникновения процессуального статуса подозреваемого.

Нельзя назвать оптимальной конструкцию ч. 11 ст. 214 и ст. 2141 УПК РФ, принятие которых также было обусловлено наличием правовой позиции Конституционного Суда Российской Федерации, касающейся сроков возможной отмены постановления органа предварительного расследования о прекращении уголовного дела. До принятия этих норм постановление о прекращении дела могло быть отменено в любой момент, что создавало угрозу правовой стабильности, поскольку лицу, в отношении которого прекращалось уголовное преследование, не было гарантировано сохранение его положения. Конституционный Суд справедливо обратил внимание на то, что «отсутствие в уголовно-процессуальном законе срока для отмены постановления о прекращении уголовного дела либо уголовного преследования, вынесенного на досудебной стадии уголовного судопроизводства, умаляет гарантии защиты от необоснованного возобновления прекращенного уголовного преследования, создает для лица постоянную угрозу привлечения к уголовной ответственности, что в любой момент может воспрепятствовать (хотя это лишь одно из многих и не самое значимое неблагоприятное последствие возвращения лица в состояние претерпевания уголовного преследования) разрешению судом вопроса о размере причиненного в связи с уголовным преследованием вреда»1. По делу о проверке конституционности отдельных положений Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с жалобой гражданина М. И. Бондаренко: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 14 ноября 2017 г. № 28-П // Конституционный Суд Российской Федерации.

Во исполнение решения Конституционного Суда были приняты ч. 11 ст. 214 и ст. 2141 УПК РФ, в соответствии с которыми отмена постановления о прекращении уголовного дела или уголовного преследования по истечении одного года со дня его вынесения допускается на основании судебного решения.

В то же время ч. 11 ст. 214 и ст. 2141 УПК РФ распространяют свое действие даже на те случаи, когда по делу не осуществлялось уголовное преследование в отношении конкретного лица. Получается, что и в таких ситуациях для отмены постановления о прекращении уголовного дела требуется судебное решение, хотя проблема, решаемая Конституционным Судом, касалась исключительно уголовного преследования конкретных лиц, на что обращено внимание в научной литературе [9, с. 67--68]. На первый взгляд, можно сказать, что законодатель предусмотрел более масштабный уровень гарантий даже в сравнении с позицией Конституционного Суда, что, разумеется, не запрещено, однако в действительности это не совсем так. Фактически такая конструкция не содержит дополнительных гарантий для каких-либо лиц, но способна в ряде случаев затруднить процесс возобновления производства по делу, в силу чего она представляется не вполне оправданной. Это также подтверждает, что буквальный перенос текста решений Конституционного Суда в УПК РФ далеко не всегда является допустимым.

Подводя итог, уместно сделать вывод, что решение Конституционного Суда -- это не готовый текст уголовно-процессуальный нормы, это вектор, двигаясь по которому законодатель должен разработать оптимальный отраслевой нормативный механизм реализации конституционных положений, чей смысл выявлен Конституционным Судом.

Литература

1. Зайцева Е. А. О влиянии решений Конституционного Суда Российской Федерации на нормативное регулирование уголовно-процессуальной деятельности // Конституционно-правовые проблемы уголовного права и процесса: сб. материалов междунар. науч. конф. Санкт- Петербург: Петрополис, 2010. С. 117--124.

2. Уваров А. А. О типологии правопонимания в решениях Конституционного Суда РФ // Конституционное и муниципальное право. 2019. № 5. С. 55--59.

3. Шафиров В. М. Человеческое измерение и уголовное законодательство // Российская юстиция. 2019. № 4. С. 43--45.

4. Зайцева Е. А. Дефекты юридической техники при разработке и модернизации УПК РФ как отражение уровня правовой культуры субъектов законодательной инициативы // Юридическая техника. 2016. № 10. С. 123--129.

5. Макашова Т. П. Полномочия адвоката- представителя на доследственной проверке // Адвокатская практика. 2020. № 2. С. 33--37.

6. Химичева О. В., Шаров Д. В. Некоторые аспекты обеспечения прав лица при задержании по подозрению в совершении преступления // Законы России: опыт, анализ, практика. 2018. № 5. С. 56--61.

7. Победкин А. В. Показания как источник доказательств: обеспечить системность // Российский следователь. 2019. № 7. С. 9--14.

8. Россинский С. Б. Защитник с момента фактического задержания (в контексте конституционно-межотраслевого подхода) // Российская юстиция. 2018. № 12. С. 60--63.

9. Радкович С. Н., Спирин А. В. Новый порядок отмены постановлений о прекращении уголовного дела: закон принят, проблемы остались // Законность. 2020. № 5 (1027). С. 67--70.

10. Zaitseva E. A. On the influence of the decisions of the Constitutional Court of the Russian Federation on the statutory regulation of criminal procedure activities. Constitutional and legal problems of criminal law and the process. A collection of materials from the International Scientific Conference. Saint Petersburg: Petropolis; 2010: 117--124. (In Russ.).

11. Uvarov A. A. On the typology of legal understanding in the decisions of the Constitutional Court of the Russian Federation. Constitutional and municipal law, 55--59, 2019. (In Russ.).

12. Shafirov V. M. Human dimension and criminal law. Russian justice, 43--45, 2019. (In Russ.).

13. Zaitseva E. A. Defects in legal technology during the development and modernization of the Code of Criminal Procedure of the Russian Federation as a reflection of the level of legal culture of subjects of legislative initiative. Legal technology, 123--129, 2016. (In Russ.).

14. Makashova T. P. Powers of the lawyer- representative on the pre-investigation check. Law practice, 33--37, 2020. (In Russ.).

15. Khimicheva O. V., Sharov D. V. Some aspects of ensuring the rights of a person when detained on suspicion of committing a crime. Laws of Russia: experience, analysis, practice, 56--61, 2018. (In Russ.).

16. Pobedkin A. V. Testimony as a source of evidence: to ensure consistency. Russian investigator, 9--14, 2019. (In Russ.).

17. Rossinsky S. B. Defender from the moment of actual detention (in the context of the constitutional-intersectoral approach). Russian Justice, 60--63, 2018. (In Russ.).

18. Radkovich S. N., Spirin A. V. New procedure for canceling decisions to terminate a criminal case: the law was adopted, the problems remained. Legality, 67--70, 2020. (In Russ.).

Размещено на Allbest.ru