Противодействие коррупции: поиск научно-методологических предпосылок в контексте государствоведения

Размещено на http://www.allbest.ru/

Противодействие коррупции: поиск научно-методологических предпосылок в контексте государствоведения

Изабелла Александровна Мингес, Виктор Викторович Попов

Аннотация

В статье представлен анализ теории и практики противодействия коррупции, который помогает выявить целый ряд проблем, не позволяющих трансформировать имитацию борьбы с коррупцией в реальную борьбу. В качестве новой научно-методологической основы предлагается трактовка коррупции и противодействия ей через призму теории управления как основы государствоведения. В научно-методологическую основу такого подхода включены представления о связи целеполагания с сущностью государства, о декларативном и реальном целеполагании в государственном управлении, о неструктурном и виртуально-структурном управлении социальными процессами в государстве, о различии субъекта-управленца и субъекта-инструмента управления, о наличии множества иных средств управления, нежели силовое воздействие в ходе государственно-правового управления. Это позволяет установить реальную сущность и истоки коррупции. Представление о роли идеологических предпосылок толпо-«элитаризма» и фаворитизма как генераторов коррупции поможет сформировать как эффективную научно-методологическую основу борьбы с коррупцией, так и инструмент, выявляющий имитацию такой борьбы.

Ключевые слова: коррупция, предпосылки коррупции, фаворитизм, толпо-«элитаризм», противодействие коррупции, борьба с коррупцией, имитация борьбы с коррупцией, идеология, неструктурное управление, «мягкая сила»

Abstract

ANTI-CORRUPTION MEASURES: THE SEARCH FOR A SCIENTIFIC AND METHODOLOGICAL PREREQUISITES IN THE CONTEXT OF STATE STUDIES (ending)

Isabella Aleksandrovna Minges, Victor Victorovich Popov

The analysis of the fight against corruption allows us to identify a number of problems that do not allow us to transform the imitation of the fight against corruption into a real fight. Interpretation of corruption through the prism of management theory as the basis of state studies is proposed as a new scientific and methodological basis for combating corruption. The inclusion in the scientific and methodological basis of such an approach ideas about the relation of goal-setting with the essence of the state, about declarative and real goal-setting in public administration, about the presence, along with structural, of non-structural and virtually structural management of social processes in the state, about the difference between the subject-manager and the subject-management tool, about the presence of many other means of management along with force influence in the course of state-legal management, allows us to identify both the real essence of corruption and its real origins. The idea of the real role of the ideological prerequisites of crowd-"elitism" and favoritism as the main generators of corruption will allow us to form both an effective scientific and methodological basis for the fight against corruption, and a tool that allows us to identify an imitation of such a struggle.

Keywords: corruption, prerequisites of corruption, favoritism, crowd-''elitism'', anti-corruption measures, fight against corruption, imitation of the fight against corruption, ideology, non-structural management, soft power

Основными целями имитации борьбы с коррупцией являются:

а) снижение социальной напряженности, вызванной деструктивными (для государства -- объекта управления) действиями субъектов -- инструментов управления;

б) своего рода отбор наиболее эффективных субъектов-инструментов.

Реализация данных целей возможна при объединении таких субъектов-инструментов в определен-ные группы, поскольку преимущество для управленца в таком объединении субъектов-инструментов заключается в возможности более эффективного контроля своих исполнительных механизмов вне правового поля, вне публичности.

Чаще всего в наиболее общем виде такие группировки связывают с так называемым локализмом, в рамках которого происходит противопоставление общих и частных интересов. В научной литературе довольно верно подмечены рост и опасность локализма, поскольку его связывают с формированием клик, мафий, распространением коррупционизма [1]. Однако нетрудно заметить, что локализм нередко трактуется в либеральном контексте, что позволяет сводить его к архаическому реликту, противопоставленному современному прогрессу, причем такому прогрессу, который трактуется через некую всеобщность, т. е. через глобализм. В то же время проблема глобализации является весьма непростой, поскольку именно в силу различия моделей глобализации неизбежен серьезный вопрос: а что считать всеобщими ценностями, которым и противопоставляется локализм? Соответствуют ли эти ценности таким целям, как развитие или хотя бы выживание народа без потери его национально-культурной идентичности?

В силу этого вместо локализма было бы более уместно вести речь о корпоративности как об объ-единении индивидов для осуществления усилиями коллективов их индивидуальных целей:

1) чтобы в ходе (справедливо) негативной оценки локализма не противопоставлять его глобализму, что фактически ведет к подспудной позитивной оценке глобализма без должного анализа исключительно субъективной модели его реализации;

2) показать, что этот порок присущ истории человечества на протяжении многих тысячелетий, т. е. именно корпоративность, причем в форме толпо-«элитаризма» (т. е. разделения людей на «толпу» и «элиту»), и является глобальной тенденцией развития. В связи с этим уместно вспомнить:

-- древнегреческое деление людей на полноценных (эллинов как граждан древнегреческих городов-государств -- полисов, причем отношения политические могут возникнуть только в полисе между эллинами) и неполноценных (всех остальных);

-- брахманическую варновость и индуистскую кастовость;

-- локковский элитаризм «белого господина», имеющего юридическое право на рабов (например, негров, причем именно Локк был соавтором конституции Каролины, которая юридически закрепляла негритянское рабство; кроме того, именно Д. Локк являлся одним из первых акционеров Королевской Африканской компании, а сама эта компания, созданная королевским декретом в 1682 г., была монополистом работорговли в Великобритании), на чужое имущество (например, движимое и недвижимое имущество американских индейцев) по привилегии рождения. Весьма симптоматично при этом, что работорговца Д. Локка почитают за интеллектуального вождя XVII в.;

-- элитаризм WASP (White Anglo-Saxon Protestant -- белых анлго-саксонских протестантов) и прочие виды элитарности, причем элитарности не только религиозной, расово-национальной, но и социально-клановой в рамках одной расовой, национальной, религиозной и прочей общности;

-- указание на то, что в основе формирования и функционирования механизма государства в реальности (а не в публичном дискурсе для «толпы») лежат отнюдь не демократические процедуры, но клановая элитарность (см., напр.: [2; 3]);

-- книги из серии «Как управлять рабами», рекомендуемые, например, для «руководителей ком-мерческих организаций различной юридической формы и государственных унитарных предприятий...» [4];

-- библейские писания: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены» (К Римлянам, 13:1), «Итак будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым...» (1 Петр. 2:13--16). Уместно вспомнить, насколько именно такие заповеди весьма ува-жаемы у некоторых чиновников, призывающих россиян ни больше ни меньше чем «кланяться начальству»1.

Иными словами, считать неформальные общности, формирующие коррупционные сети, характерной чертой именно «института коррупции в современной России» [5, с. 188] было бы заблуждением, хотя не следует забывать ставшие общеизвестными и иные многочисленные пренебрежительные или даже оскорбительные высказывания о «простолюдинах» тех российских государственных и муниципальных служащих, кто, вероятно, относит себя к «элите» . Впрочем, в связи с этим следует подчеркнуть не более чем неосмотрительность в своих высказываниях некоторых российских «элитариев» по сравнению со своими зарубежными «коллегами», нежели более выраженную нравственную деградацию отечественной «элиты».

Толпо-«элитаризм» в качестве неотъемлемого принципа управления всегда предполагает фаво-ритизм в самых различных формах, заключающийся, в частности, в приоритетном доступе к руководящим должностям в государственном аппарате, органах местного самоуправления, на предприятиях, учреждениях, организациях и т. п. родственникам, друзьям, иным членам «элитарной» группировки независимо от их знаний, навыков и умений. Следует отметить, что фаворитизм всегда (т. е. независимо о того, присущ он субъектам-управленцам или же субъектам-инструментам в руках управленцев) сужает управленческую кадровую базу и неизбежно ведет к деградации качества государственного управления. Здесь вновь уместно вспомнить высказывание Ч. Р. Миллса, объясняющее, почему термин «элита» в указанном контексте следует всегда использовать в кавычках (далеко отходя от жизненно несостоятельного, но весьма лестного для «элиты» аристократического элитаризма В. Парето): «Если мы возьмем сотню наиболее могущественных американцев, сотню самых богатых, сотню самых знаменитых и лишим их позиций, которые они занимают в главенствующих социальных институтах, отнимем у них людские и денежные ресурсы, которыми они распоряжаются, средства массовой рекламы, которые ныне работают преимущественно на них, то они сразу окажутся безвластными, безвестными и бедными» [3, с. 10].

Именно толпо-«элитарная» корпоративность, включающая в себя фаворитизм, вероятностно пред-определенно порождает следующие цели субъектов-инструментов в ходе неопасной для субъекта -- управленца имитации борьбы с коррупцей:

-- избавление от нарушителей корпоративной дисциплины в «своей группировке»; противодействие борьба коррупция

-- избавление от «одиночек», не примкнувших ни к какой группировке либо постоянно переходящих из одной группировки в другие;

-- причинение ущерба «конкурирующим» группировкам. Ранее упоминавшиеся опасения, что борьба с коррупцией может вести к «майдану», имеют в качестве одного из мотивов как раз нежелание претерпевать ущерб от конкурирующей кланово-корпоративной группировки. Хотя для субъекта-управленца такая мотивация, как ущерб «конкурирующим» группировкам в «борьбе за место у бачка с едой», как раз желательна, поскольку помогает ему отобрать наиболее эффективно действующую группировку субъектов-инструментов.

Таким образом, видно, что мировоззренческая установка, предполагающая как высший жизненный приоритет максимальное повышение потребительского статуса в совокупности с кланово-корпоративной замкнутостью кадровой базы субъектов-инструментов, имеющих ограниченные управленческие знания, а также замещающие должности на основе принципов фаворитизма, и является той «территорией смыслов», тем контекстом, через который субъектами управления осуществляется мотивационное опосредованное воздействие на исполнительный модуль (субъектов-инструментов), позволяющее устойчиво реализовать комплекс мер по изъятию чужих энергетических, природных и человеческих ресурсов. Что внешне и выглядит как коррупция (отличающаяся от «обычного» взяточничества и злоупотребления властью в широком смысле).

Иными словами, коррупция:

1) в «проактивном» аспекте рассмотрения является элементом механизма, обеспечивающего незыблемость толпо-«элитаризма» и фаворитизма как принципа его построения и функционирования;

2) в «реактивном» аспекте рассмотрения является своего рода индикатором наличия толпо-«элитаризма» и фаворитизма как принципа его построения и функционирования.

Следует заметить, что создание такого контекста, как глубинного генератора коррупции, происходит в ходе бесструктурного и виртуально-структурного управления [6] на основе, прежде всего, предикционного управления, где управляющее воздействие является функцией прогноза потенциальной, а не уже возникшей (актуальной) проблемы.

Однако в традиционном государствоведении все это не учитывается, в силу чего к государственному управлению принято относить лишь структурное управление, причем начинающееся фактически с этапа создания управленческой структуры и осуществляемое по программной и программно-адаптивной схеме при использовании средств государственно-правового принуждения, т. е. силового управления (говоря словами В. И. Ленина -- материальных придатков власти). Поэтому, например, в некотором смысле верно, что «коррумпированное государство... неотделимо от организованной преступности...» (хотя точнее вести речь о том, что его властные структуры являются клановомафиозными образованиями), что оно само «создает благоприятные условия для процветания наркобизнеса, проституции, контрабанды, торговли оружием и бандитизма», но неверно то, что «сохранение подобного порядка вещей достигается насилием и произволом» [7, с. 54].

Иными словами, при традиционном пренебрежении к теории управления за пределами научного внимания, а значит и образовательных программ, остается управление, осуществляемое с более ранних (нежели создание управленческих структур или даже целеполагание) этапов посредством неструктурного и виртуально-структурного способов при использовании предикционных схем, а также и системы средств несилового управления. Соответственно, традиционная наука и основанные на ней образовательные программы не являются источником знаний о глубинных истоках коррупции. В силу этого подобные наука и образование не могут служить теоретическим фундаментом, позволяющим создать научную основу для реальной (а не имитационной) борьбы с коррупцией, отчего и появляются сетования на то, что коррупция неизбежна [8], что это некая институциональная ловушка, так как большинством во власти и обществе издержки, связанные с противодействием коррупции, воспринимаются как существенно превосходящие текущие издержки от самой коррупции [9, с. 26].

Говоря же об истоках реального противодействия коррупции, следует отметить, что нейтрализация «главного выгодоприобретателя» от некоторых последствий коррупционной деятельности -- субъекта-управленца (условно говоря, «организатора» и «подстрекателя» к коррупционному поведению), безусловно, является исключительно полезной в деле противодействия коррупции. Но эта нейтрализация может являться весьма затруднительной в ходе ее реализации, особенно в ближайшей перспективе.

Однако нейтрализация субъекта-инструмента (условно говоря, «исполнителя») представляется не менее эффективной, но гораздо более выполнимой задачей, причем в относительно близкой перспективе. В то же время следует понимать, что сила противодействия должна соответствовать фактору угрозы.

Если анализировать структурный и неструктурный способы управления, а также насильственные и ненасильственные средства управления, то можно заметить, что наибольшей (по масштабу и характеру обратимости результата управления) силой воздействия на объект управления является несиловое воздействие, осуществляемое в ходе неструктурного управления. Фактическим публичным признанием особой эффективности именно такого воздействия является введение в 1990 г. Д. Наем в научный оборот термина «мягкая сила» (soft power) / «приобщающая сила» (co-optive power) как некой противоположности жесткой, командной силе прямого предписания [10, p. 166].

Особо отметим, что Д. Най описывал сферу международных отношений, в которых происходили колоссальные изменения, причем изменения, неожиданные для миллиардов людей (в том числе для людей, занимающих высокие управленческие должности в публичной властной иерархии). Неструктурное, некомандное, несиловое управление оказалось эффективнее структурного, силового, командного, причем оказалось неожиданно эффективнее. Такая неожиданность и есть одно из послед-ствий бездумного вытеснения теории управления из традиционного государствоведения.

Дабы не повторять ошибок прошлого и не удивляться тому, что в войне с коррупцией побеждает коррупция, реальное противодействие коррупции следует начинать с признания того, что мягкая сила основывается на культуре и ценностях [11, с. 152--153], т. е. уже упоминавшееся «контекстное поле» (как элемент неструктурного, мотивационноопосредованного управления) будет культурно-ценностным. Именно это должно быть положено в основу отсечения субъекта-управленца от его исполнительного модуля (субъекта-инструмента).

Если же вести речь о ценностях применительно к такому объекту, как социальная сфера, то несложно заметить, что подобную совокупность оценок (пусть и не всегда выраженных эксплицитно) можно назвать «идеология», что de facto просматривается практически в любом определении идеологии. Вместе с тем на данный момент в философской мысли Запада сохраняется довольно странное негативное отношение к идеологии, особенно в контексте ее жесткого противопоставления науке, в том числе социальной.

Подобный подход представляется весьма наивным как минимум потому, что еще в 1972 г. А. А. Ивин показал, что нормы -- это частный случай оценок [12]. И поскольку нормы неотделимы от оценок, то социальные нормы любого государства наглядно демонстрируют, какие в нем существуют и поддерживаются реальные (идеологические) представления о том, что является полезным, а что вредным (см., например: [13]). Именно поэтому исключительно противоречиво выглядит формулировка ст. 13.2 Конституции России 1993 г. («Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной»), и совершенно верно В. Е. Четвернин пишет, что конституция явля-ется идеологическим документом, так как любая конституция строится на основе каких-то идеологических постулатов и выражает их [14].

Система ценностей неразрывно связана с целями социального управления, так как ценным является достижение некой цели (статистического параметра функционирования социального процесса). А «незримость» этих ценностей производна от публичной неоглашенности неких целей развития социальных процессов (как объектов государственного управления). Фаворитизм и коррупция при этом и оказываются алгоритмически необходимыми для достижения именно таких недекларируемых целей.

Относительно «незримости» ценностей можно предвидеть возражение через указание на ст. 2 Кон-ституции («Человек, его права и свободы являются высшей ценностью»), однако в качестве контр-аргументов можно привести ранее высказанные мысли о том, что 1) нередко провозглашенные цели (а соответственно, и ценности) являются лишь декларируемыми, но не реальными и 2) иерархия реальных целей (а соответственно, и ценностей) выявляется анализом порядка вынужденного отказа от их достижения при нехватке ресурсов для достижения всех целей. Добавим, что анализ реального развития социальных процессов (например, в сфере здравоохранения, образования, экономики и др.) дает основания для вывода о том, что различные аспекты общественной пользы, достижение которых может относиться к целям профессиональной деятельности по различным должностям (например, состояние здоровья «простого населения», уровень его образованности и т. д., улучшение материального благосостояния и иные блага, соответствующие правам человека, закрепленным в Конституции России), в реальности являются лишь декларируемым, но не реальными целями деятельности членов клановых корпоративных группировок, замещающих соответствующие должности.

Однако подчеркнем, что подобные аспекты общественной пользы субъектами -- инструментами управления могли бы быть отнесены к сводному параметру функционирования социальных процессов, входящих в объект управления, т. е. хотя достижение этого параметра ими допускается, но ни как цель, ни, соответственно, как ценность они субъектами-инструментами не рассматриваются. Вместе с тем достижение таких параметров может являться неприемлемым с точки зрения реального субъекта-управленца. Например, когда такой субъект использует невоенное оружие для деятельности по захвату ресурсов чужого государства.

В связи с этим считаем, что положение ст. 13.2 Конституции России 1993 г. как раз и является образцом применения по отношению к нашей стране мягкой (но совершенно недружественной нам) силы. Теоретическим же фундаментом правдоподобности несомых данной силой идей служит заблуждение о том, что наиболее эффективным является некое директивно-командное внедрение в сознание социальных оценок, т. е. внедрение таких оценок посредством специальных структур, распространяющих «нужную идеологию» (профессиональные агитаторы, пропагандисты, специалисты по политико-воспитательной работе и т. д.) и блокирующих распространение «вредной идеологии» (например, Пятое управление КГБ СССР и др.). Социальная практика при этом наглядно демонстрирует нам, что много более эффективным является идеологическое влияние через создание соответствующего «информационного фона», посредством таких социальных институтов, как, например, искусство, наука и образование.

Итак, реальное противодействие коррупции требует нейтрализовать так называемую мягкую силу как инструмент деструктивного неструктурного управления, управления через создание деструктивного ценностно-культурного контекста, когда через различные информационные каналы (например, образование, наука, искусство и др.) происходит невидимое (для многих членов общества), но масштабное и устойчивое идеологическое влияние в том числе на будущих «управленцев» (точнее, субъектов -- инструментов управления) из различных социальных групп, которые в рамках фаворитизма будут занимать руководящие должности в различных управленческих структурах. Иными словами, требуется нейтрализовать «кадровый резерв» потенциальных коррупционеров (как опасных для общества субъектов-инструментов в руках субъектов-управленцев). И поскольку коррупция без мздо-имства, осуществляемого в той или иной форме, практически неосуществима, то требуется нейтра-лизовать ценностный контекст, порождающий «готовность продаться» как реальную поведенческую норму, когда вероятность продажи предопределена лишь «продажной ценой» и степенью вероятности ухода от наказания за эту продажность.

В основе подобной нейтрализации также должна лежать так называемая мягкая сила, т. е. транс-лируемые по различным каналам идеологического влияния (например, образование, наука, искусство и др.) ценностно-ориентирующие установки, которые с высокой вероятностью создают критический уровень сложности для включения подобных людей в коррупционную деятельность.

В связи с этим очень важно вспомнить ту простую истину, что если человек верен некой идее, значимость которой для него такова, что жизнь без нее теряет смысл, то он в принципе неподкупен. Именно поэтому в качестве первоосновы противодействия коррупции можно назвать научно-методологический фундамент в форме национально ориентированной социологической доктрины и, разумеется, правовой доктрины как формы ее актуализации.

С сожалением приходится констатировать, что, несмотря на появление в российской правовой науке отдельных теоретических предпосылок по формированию доктрины отечественной государственности, у нас все же отсутствует достаточно полная, непротиворечивая и самобытная теоретикоправовая концепция, способная стать основой объективно полезного государственного устройства, отражающего духовные чаяния нашего народа, т. е. стать основой правопорядка (не только исключающего коррупцию, но и блокирующего предпосылки ее появления), прочность которого была бы основана на органичности его принятия российской правовой ментальностью.

Неотъемлемым компонентом такой доктрины должна быть иерархия социальных ценностей. Такая иерархия ценностей должна быть не единственной (когда иное запрещено), но единой. Единой в том смысле, что она была бы неким каркасом, служащим единой, универсальной основой (возможно даже) для нескольких учений о государстве и праве. Разнообразие этих учений являлось бы, образно говоря, различными скалярами единого вектора ценностного целеполагания.

Универсальность такого вектора была бы обусловлена объективным характером этих ценностей, причем в основе этой объективности лежит возможность развития или хотя бы выживания народа при сохранении им своей национальнокультурной идентичности. Конкретно-историческая детализация и актуализация подобной ценностной основы предполагает создание комплекса гарантий для реализации реальной публичной дискуссии, т. е. для свободной научной конкуренции различных социологических (и созданных на их основании правовых) доктрин с предоставлением носителям этих доктрин равных возможностей для участия в дискуссии. Это позволит снять некую пусть и не всегда открыто декларируемую, но реально подразумеваемую аксиоматичность целого ряда весьма спорных (например, западно-либеральных) идей о социальных ценностях.

Следует особо отметить, что указанная дискуссионная открытость предполагает также необходимость серьезного пересмотра федерального списка экстремистских материалов. В основе такого пересмотра должна лежать идея недопущения цензуры вне рамок конституционного изъятия из данного запрета. Конституционное изъятие из этого запрета, т. е. допущение цензуры, может относиться лишь к идеям расового, национального, социального, религиозного либо языкового превосходства. Это означает, что законным (в аспекте соответствия Конституции России) может быть включение в список экстремистских материалов лишь тех, которые касаются идей указанного превосходства.

Література

1. Ахиезер А. С. Россия как большое общество // Вопросы философии. 1993. № 1.

2. Моска Г. Элементы политической науки // Социологические исследования. 1995. № 1. С. 138--146.

3. Mills C. R. Power Elite. New York: Oxford University Press, 1956. 423 p.

4. Тонер Дж. Как управлять рабами. Москва: Олимп-Бизнес, 2019. 240 с.

5. Лемешонок О. Б. Влияние коррупционных факторов на экономику России // Вестник ИЭ РАН. 2019. № 4. С. 182--193.

6. Солонько И. В. Бесструктурный способ управления концептуальной власти: технология контекстного управления общественными связями // Вестник Санкт-Петербургского института МВД России. 2013. № 2 (58). С. 212--218.

7. Ершов Ю. Г. Коррупция в России: перспективы противодействия // Актуальные проблемы научного обеспечения государственной политики Российской Федерации в области противодействия коррупции: сб. тр. по итогам Всерос. науч. конф. / отв. ред. В. Н. Руденко; ред. К. В. Киселев, Е. А. Степанова, В. В. Эмих; Ин-т филос. и права Урал. отд-ния Рос. акад. наук. Екатеринбург, 2014. С. 53--65.

8. Хаттингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. Москва: Прогресс-Традиция, 2004. 480 с.

9. Левин М., Сатаров Г. Коррупция в России: классификация и динамика // Вопросы экономики. 2012. № 10. С. 4--29.

10. Nye J. S. Soft Power // Foreign Policy. 1990. № 80. P. 153--171.

11. Най Дж. С. Г ибкая власть: как добиться успеха в мировой политике / пер. [с англ.] В. И. Супруна. Новосибирск; Москва: Фонд социо-прогност. исслед. «Тренды», 2006. 221 с.

12. Ивин А. А. Основания логики оценок. Москва: Изд-во Моск. ун-та, 1970. 230 с.

13. Мингес И. А., Попов В. В. Субъективное право как элемент непредписывающего правового регулирования в системе социальноправовых оценок: оценки ante legem и pre legem (начало) // Вестник Волгоградской академии МВД России. 2021. № 1 (56). С. 24--30.

14. Четвернин В. Е. Конституционное право России. 6-е изд., перераб. и доп. Москва: Норма, 2009. 496 с.

Размещено на Allbest.ru