Образ З.Н. Гиппиус на страницах дневника С.П. Каблукова

Размещено на http://www.allbest.ru/

Образ З.Н. Гиппиус на страницах дневника С.П. Каблукова

Е.М. Криволапова

Дневник С.П. Каблукова, секретаря петербургского Религиозно-философского общества, математика по образованию, преподавателя реальных училищ и гимназий Петербурга, к настоящему времени широко известен в исследовательской среде. Причин тому несколько. Во-первых, дневник содержит обширный фактографический материал, касающийся религиозных исканий русской интеллигенции начала XX века. Именно поэтому к дневнику Каблукова еще в 1987 году в процессе работы над монографией, посвященной «богоискательству» в России начала XX века, обратился историк С.Н. Савельев [4]. Спустя два десятилетия, исследуя историю Религиозно-философского общества в Санкт-Петербурге, тот же источник использовал А.А. Ермичёв, для которого дневник Каблукова стал «исключительным по значению документом жизни петербургского интеллигента начала XX века» [2].

Другая причина связана с ближайшим окружением Каблукова, поскольку ему довелось поддерживать дружеские отношения со многими виднейшими представителями литературно-художественной элиты начала века. В круг его знакомых входили В.В. Розанов, Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, Вяч. Иванов, О.Э. Мандельштам, И.Е. Репин, А.В. Карташёв. На сегодняшний день без свидетельств С.П. Каблукова трудно составить адекватное представление о психологическом облике упомянутых деятелей эпохи, прояснить роль каждого из них в историко-культурном и религиозно-философском движении начала века. Так, например, документальные свидетельства Каблукова о его дружбе с В.В. Розановым послужили ценным источником для книги В.А. Фатеева «С русской бездной в душе. Жизнеописание Василия Розанова» [5].

Многие страницы дневника Каблукова посвящены Зинаиде Николаевне Гиппиус. Отношение к ней автора заслуживает особого разговора. Начиная с 1909 года, когда он становится секретарем Религиозно-философского общества, имя Гиппиус упоминается в его дневнике регулярно. В этой связи следует заметить, что позиция Каблуков в отношении роли женщины в общественно-культурном процессе соответствовала сложившимся стереотипам, выразителем которых являлся австрийский философ О. Вейнингер. В 1902 году он представил свои взгляды на «мужское» и «женское» начала в философском трактате «Пол и характер. Принципиальное исследование». Популярность этой книги, вышедшей в первом полном русском переводе в 1908, была так высока, что появился термин «вейнингерианство», введенный Бердяевым в его рецензии на это издание. «В России осмысление идей «Пола и характера» явилось кульминацией философского обсуждения вопроса пола - магистрального, в частности, для русских символистов» [1, с. 212]. Каблуков вполне разделял убеждения О. Вейнингера в том, что предназначение женщины полностью определяется ее биологическими функциями, заложенными в самой женской природе, что женщина лишена «личности», духа творчества, что для нее закрыты все интеллектуальные сферы, что «в онтологическом смысле женщина представляет собой Ничто» [1, с. 211]. Такое, несколько презрительное отношение к женщинам отражено и в дневнике Каблукова. Но о Зинаиде Гиппиус можно сказать, что она единственная из женщин, которая разрушает сложившиеся у Каблукова представления об отношениях между полами. С самого начала знакомства он попадает под сильное влиянием Гиппиус, разделяя и поддерживая взгляды сторонников «нового религиозного сознания». Каблуков высоко ценил как личностные качества поэтессы, так и ее литературный талант. Гиппиус вызывает у него искреннее уважение, граничащее с восхищением, ему явно льстит, что такая известная личность, знаковая фигура эпохи, «декадентская мадонна», проявляет к нему неподдельный интерес: «До и после заседания я много говорил с Зинаидой Николаевной Гиппиус. <.> Говорили и о ее стихах, о стихотворении “Петербургу”, которое должно бы появиться в “Речи” сегодня, и о“несчастном случае в цирке Чинизелли”, который по нашему мнению имеет провиденциально-символическое значение» [6, л. 181]. Не без участия Зинаиды Николаевны Каблуков становится секретарем Религиознофилософского общества: «Во время перерыва З.Н. Гиппиус сказала мне, что Совет об<щества>ва желает предложить мне звание Секретаря об<щества>ва с сохранением за мной должности Секретаря Христ<ианской> секции. Для этого нам необходимо было сговориться, и она предложила мне вечер 23-го апреля в 9 ч., как время для делового свидания у нее на квартире. Я согласился» [7, л. 29].

Очевидным «пиететом» исполнены строки, в которых упоминается ее имя: «Сегодня в “Речи” напечатана прекрасная ст. З. Н. Гиппиус “Христианство и казнь”, излагающая взгляды В. А. Жуковского на казнь» (запись от 23 февраля) [6, л. 30]. А когда редакция журнала «Огонек» «обратилась к выдающимся людям России» с вопросом «Какие благопожелания шлете вы России на наступающий 1910 год?» и напечатала в номере 163 ответа, то Каблуков прокомментировал: «Умнейший - принадлежит Зин. Н. Гиппиус» [11, л. 15].

Широко известна и запись из дневника Каблукова, передающая его разговор с Вяч. Ивановым о З. Гиппиус, где Вячеслав Иванович высказывает мнение, что Зинаида Николаевна «гораздо талантливее Мережковского как поэтесса и автор художественной прозы» и «многие идеи, характерные для Мережковского, зародились в уме З. Ник., Д.С. принадлежит только их развитие и разъяснение», «мистического опыта в ней также несравненно более, чем у ее мужа» [7, л. 162-163].

Не остался Каблуков безучастен и к широко распространенному мифу об «андрогинности» Гиппиус, ее «гермафродитизме», поэтому очень подробно описал ту часть беседы с Вяч. Ивановым, где речь идет именно об этом: «Зин. Николаевна очень тяготится тем, что она женщина, поэтому она подписывается часто мужскими псевдонимами - напр., “Антон Крайний”, “Лев Пущин” и в стихах и рассказах от своего лица говорит всегда в мужском роде. Я спросил Иванова, не имеет ли себе возмещение в лесбосских склонностях это отвращение Зин. Ник. к мужским ласкам. Он ответил незнанием, хотя признался, что также думает и сам. Но прибавил, что теперь к этим аномалиям она относится с отвращением, весьма ригористично» [7, л. 162-163]. В неведении остается и автор дневника, впрочем, не проявляя особого интереса к этой теме. Любопытно, что сама Гиппиус со свойственной ей провокационностью попыталась проверить реакцию Каблукова, показывая ему «компрометирующие» ее материалы: анонимное письмо Мережковскому по поводу «жены-гермофродита» или свои «французские» рассказы на тему «нетрадиционной» любви. Но все же Каблуков воспринимает Зинаиду Николаевну именно как женщину, способную нравиться мужчинам. Не случайно он приводит в дневнике посвящение П.И. Вейнберга, написанное в альбоме, подаренном им Зинаиде Николаевне: «Три года прошло, - леденеет уж кровь, / Но к вам точно так же пылает любовь» [10, л. 60].

В этой связи интересно и письмо Розанова, в котором он упрекает Каблукова в излишнем внимании к Гиппиус, из-за чего остановилось дело по изданию его книги «Когда начальство ушло»: «Сердит как ваш математик на стене. Или как 2 Везувия рядом. Это черт знает что!! 1? недели киснем на желтой обложке. <.> Вы были летом орел, а теперь - мокрая курица. Даже без хвоста. Или воробей по осени!! Вы совсем втюрились в вашу Зиночку (“рыбак рыбака видит издалека”) и забыли Богданова, меня, Митюрникова, все забыли!!» [3, с. 219-220].

«Протокольные записи» в дневнике, касающиеся Зинаиды Николаевны, - а таковых большинство - ничего не добавляют к облику Гиппиус, кроме известных ее качеств: деловитости, искусства общения с теми, в ком она заинтересована, живейшего интереса ко всем проблемам русского общества. Это происходит оттого, что Каблуков просто не допускает «бытописания» в отношении Гиппиус. Единственное, о чем он регулярно упоминает, - это о «процессе в легких» и частых болезнях Гиппиус, но и здесь чувствуется его восхищение силой характера этой женщины, способностью оставаться ироничной и хладнокровной по отношению к себе даже в состоянии вынужденной слабости.

О своем личном общении с Гиппиус Каблуков в дневнике не пишет: возможно, здесь играет роль внутренняя установка автора на «летописность», допускающая возможность того, что дневник будет прочитан. Но, с другой стороны, это могут быть и причины психологического характера, по которым автор не в состоянии быть вполне откровенным перед самим собой. И все же Каблуков находит способ рассказать читателю о своем личном общении с Гиппиус. Своеобразным «замещением» дневниковых откровений служат письма Гиппиус к Каблукову и его ответы. Но и здесь приходится констатировать жанровую оригинальность, поскольку отсутствует первоисточник - сами письма. Из дневника Каблукова известно о наличии у него «собрания писем» Гиппиус (сами письма З.Н. Гиппиус к С.П. Каблукову в дневниках отсутствуют и их местонахождение неизвестно). Об этом свидетельствует запись от 6 апреля 1910 года: «Вчера получил письмо от З. Н. Гиппиус из Канн от 30-го марта. Этого числа они уехали в Канны, во Францию. Письмо, очень интересное, находится у меня в собрании писем. Ответ отправлен сегодня» [12, л. 90]. Но все же он считает должным переписывать некоторые ее письма в дневник, так же, как и свои ответы ей. Именно в письмах он делится с Гиппиус своими сокровенными мыслями и позволяет себе выражать чувства и эмоции, которых в целом лишен дневник. Стиль его писем разительно отличается от протокольно-сухих дневниковых записей. Например: «Я люблю православное богослужение и не могу жить без него. Я живу от праздника до праздника, сменою их, сменою различных богослужебных периодов». [7, л. 173] Тематика переписки разнообразна. Прежде всего, это темы, интересующие Каблукова, и вопросы, его волнующие. Он высказывает мнение о монашеском съезде, о своем отношении к епископу Антонию (Храповицкому), рассказывает о проблемах, связанных с работой в Реальном училище, делится новостями в области литературы, сетует на то, что «этот год «Весы» стали хромать» и его «особенно огорчает» отсутствие статей и стихов Зинаиды Николаевны. Из ответного письма Гиппиус можно узнать, что с ней он делится своим горем - утратой близкого друга Степана Васильевича Смоленского, неожиданная смерть которого потрясла Каблукова. Содержание письма Гиппиус свидетельствует о том, что он находит вполне искреннее сочувствие Зинаиды Николаевны: «Вполне понимаю вашу печаль. Все в жизни переносимо и победимо, вот только смерть одна. Только она» [9, л. 48]. Совсем неожиданно звучат строки из письма Гиппиус, где она спрашивает Каблукова: «Скажите вот еще что: (меня это очень удивило!) отчего вам кажется, что вы скоро умрёте? Отчего?» [9, л. 81-82]. Между тем дневниковые записи не дают ни малейшего повода говорить о том, что автор озабочен подобной проблемой. Состояние собственной души, ее рефлексии не являются для Каблукова предметом, достойным описания.

Поддерживая Сергея Платоновича, Гиппиус делится с ним своими творческими планами относительного нового романа, ее письма ласковы, заботливы, ободряющи. Например: «Не забывайте меня. Я с удовольствием думаю о вас и о том, что, может быть, эту зиму мы с вами чаще будем видеться. Привет от всех» (от 7 августа 1909 г.); «Впрочем, если даже вы и верите, нужно желать жить как можно дольше. Как, веря, не верить, что мы здесь должны заслужить себе тамошнюю лучшую обитель. О нашем О<бщест>ве будем с вами, по приезде, много и долго беседовать и совещаться. Именно с вами. А пока - черкните ещё строчку. И будьте здоровы. И желайте жить - это важно. Ваша Зин. Гиппиус» (от 1 сентября 1909 г.) [9, л. 49, 138].

Единичны записи, где Каблуков «снисходит» до «лирики» в своем отношении к Гиппиус, например, в такой, как эта: «Сегодня разговаривал по телефону с Зин. Н. Гиппиус. Она сказала, в ночь на сегодня видела меня во сне, будто написал я стихи и очень хорошие, ей понравившиеся, и она советовала мне не показывать их Вяч. Иванову, ибо он будет бранить их. <.> А кругом цветы, прекрасные и музыка. И здесь З. проснулась. Сон этот считает хорошим. Я сказал, что скучаю, не видя ее.» [11, л. 190].

Отношение Каблукова к браку и семье, свойственные русской интеллигенции начала XX века, также проясняется в переписке. Приведем выдержку из его письма к Гиппиус: «Хотел было я ехать в Кашин, на торжества, связанные с именем святой благоверной Анной Кашинской, а очутился в Териоках, куда уезжаю 6-го июня, а жить там буду у одной разведенной жены, что вполне безопасно для меня, ибо безбрачное состояние предпочитаю всякому брачному, как легальному, так даже и такому, которое ни к чему не обязывает. В этом Бог мой да будет мне помощником!» [7, л. 173-174]. Вполне разделяющая его взгляды на «безбрачное состояние» Гиппиус предостерегает Каблукова от коварства женщин: «Относительно “жены”, взыскующей, очевидно, нового мужа (cest la vic!) - смотрите не полагайтесь так беспечно на твердыню вашей добродетели! Ведь вот что-то уже привело вас к ней на дачу! А если она вам там цветные триоди запоет, ручаетесь ли за себя?» [7, л. 184].

Еще одна особенность дневника Каблукова - это стихотворения Гиппиус, переписанные им в дневник. Самому Сергею Платоновичу посвящено не одно стихотворение Гиппиус. Предыстории некоторых «посвящений» отражены в дневнике. К примеру, запись от 21 декабря 1909 года: «Сегодня Зин. Ник. Гиппиус сказала мне, что намерена написать стихотворение, посвященное мне, где сильно осуждается мое “увлечение” эстетизмом. Если я соглашусь - оно будет напечатано» [10, л. 237]. Свое намерение Гиппиус осуществила и посвятила Каблукову стихотворение «Довольно», вошедшее в «Собрание стихов. Книга вторая. 1903-1909 (М., изд-во «Мусагет»). 27 февраля 1910 года Каблуков делает запись: «Вчера вечером был у З. Н. Мережковской. Застал ее за пересмотром стихов, которые она отдает в печать. Из этих стихотворений - одно, а именно “Довольно” она посвящает мне. Другое - предложила выбрать мне самому. Я избрал “Петербург” (см. “Весы”, 1909 г., №№ 9-11). Это стихотворение будет первым в книге и будет посвящено мне же. Сборник выйдет в Москве и издательстве “Мусагет” во второй половине апреля» [11, л. 213]. Свою книгу «Собрание стихов», вышедшую в апреле 1910 года, Гиппиус подарила Каблукову со следующей надписью: «Сергею Платоновичу Каблукову, с верою в его понимание, дружбу и сочувствие, любящий автор. 1 октября X. СПб. З. Гиппиус» [13, л. 107].

В отличие от Мережковских, Каблуков был человеком православным, глубоко верующим и без веры себя не мыслящим. Тем не менее, в его дневнике нашло отражение то кризисное состояние русской церкви, в котором она пребывала в начале XX века. Захваченный атмосферой времени, вполне воцерковлённый человек С. Каблуков попадает под обаяние сторонников «нового религиозного сознания» и вместе с ними принимает участие в попытках реформировать не только историческую церковь, но и общественно-политический строй русского общества. Он так же, как и его новые друзья, негативно относится к существующей официальной церкви, поддерживает «церковников-обновленцев», а понятия «религия» и «революция» становятся для него чуть ли не тождественными. И все же на страницах его дневника разворачивается настоящая полемика с З.Н. Гиппиус по поводу «религиозных вопросов». Заметим, что Каблуков не описывает свои чувства и впечатления, вызванные позицией Гиппиус в отношении «обрядности» официальной церкви, не выражает прямо своего мнения - все это он заменяет выдержками из ее писем (иногда и письмами), «касающимися вопроса о значении обряда», и своими ответами ей. Очень часто записи в дневнике обретают форму пересказа содержания письма, как, например, 10 июля 1909 года, где речь идет об ответном послании Каблукова Зинаиде Николаевне. «В нём я говорю, - записывает автор, - что для меня совершенно ясно, что в моём сознании религия занимает первенствующее место, а обряд - второе, подчинённое. В противном случае я был бы в общении не с нею, а с Синодальной Церковью и писал бы статьи в “Колоколе”, а не это письмо. Но я не могу забыть, что обряды суть символы откровений, раскрытых и имеющих быть раскрытыми. Те обряды, которые символизируют ложный, но чуть ли не единственный догмат синодального православия - самодержавие, я отвергаю, как “злые” в религиозном смысле. Но истинные догматы, напр<имер>, о божестве Христа, воскресении мертвых и много других я утверждаю.» [8, л. 74-75]. Такое разделение догматов на «злые» и «истинные» позволяет говорить о том, что религиозные взгляды Каблукова были скорректированы временем еще до знакомства с Мережковскими и дальнейшее их формирование шло в унисон со взглядами сторонников «нового революционного сознания». Особенно ярко это проявлялось в тех случаях, когда речь заходила о существующем политическом строе.

В этом отношении интересно письмо Каблукова к Гиппиус от 10 июня 1909 года, где он пишет о своей поездке в Кашин. Примечательным здесь видится следующее обстоятельство: Каблуков считает необходимым объяснить Гиппиус свое «православное рвение», идущее вразрез с религиозными взглядами новых друзей, и в этом объяснении чувствуется скрытое противостояние. «Может быть, Вам покажется странным, - пишет он, - что я думал вступить в молитвенное общение с Синодальною с позволения сказать Церковью? В объяснении этого благословите сказать несколько слов. В Кашин меня влечет то же чувство, которое заставляет неуклонно выстаивать долгие Лаврские службы, которое было одним из стимулов моего выбора для себя именно учебно-ученой деятельности, оставляющей свободными все вечера накануне праздников. <.> Каждый праздник я чувствую по-разному и переживаю события, им вспоминаемые, как бы присутствуя на них. <.> Обычное, светское “интеллигентское” отношение к храму, богослужению и праздникам, проистекающее в 99 из 100 случаев из невежества, незнания славянского языка и отсутствия эстетического восприятия, которому недоступно все, лежащее вне области “Афродиты вульгарной”, мне глубоко противно. <.> “Стихиры Пасхи”, так любимые нашим деревенщиной-простолюдином и по содержанию, и по музыке (напеву) суть совершенные творения искусства. Это чувствуешь, слушая их, и в этом убеждаешься, делая их певческо-ритмический анализ» [7, л. 173-176]. Отстаивая «мистическое» и «эстетическое» достоинства православного богослужения, Каблуков в своем письме одновременно резко критикует рассказы Гиппиус «Месса» (находя, что мысли, выраженные главной героиней, а значит и самой писательницей, «ужасны»), и «Подслушанные слова»: «Наше богослужение <.> оно небесно, оно низводит небо на землю. Я не знаю, как относитесь Вы к тем формам, в какие облечено сейчас наше богослужение, но Ваш рассказ “Подслушанные слова” является для меня плохим предзнаменованием. Впрочем, в рассказе “Не то” (“Весы”. 1906. 6) звучат и другие мотивы, мне очень близкие» [7, л. 177].

Примечательно, что в своем ответном письме (оно приведено в дневнике ниже - запись от 13 июня) Гиппиус как будто бы не замечает всех «крайностей» Каблукова: чрезмерно резкого тона, чрезмерного напора в отстаивании позиции, где-то даже не совсем корректного сравнения «невежественной» «интеллигенции» с «деревенщиной-простолюдином». Она даже соглашается с тем, что ее рассказ “Месса” ужасен: «Пожалуйста, не напоминайте мне о “Мессе”. Это была скверная шутка». Тон ее письма доброжелательный и даже ласковый: «Дорогой Сергей Платонович. Спасибо за письмо, которому я вполне сочувствую. многому, многому в нем, по крайнем мере» [7, л. 183]. Позицию же Каблукова по отношению к православному богослужению Гиппиус пытается «оборотить» в свою пользу, истолковывая написанное им в том ключе, какой ее устраивает: «Что касается до вашей влюбленности в православный культ, то, пожалуй, тут столько чистой эстетики у вас, - самой чистой, - что ничему это повредить не может; нужно только в сознании своем отделять эстетику от религии и давать первой место подчиненное. Карташев тоже полон православной эстетикой; это в нем ценно, как и в вас. Лишь бы она только глаза не туманила, когда нужна бывает особенная их ясность» [7, л. 183 - 184].

Гиппиус сознательно «подменяет» религиозное чувство Каблукова с его любовью к православному богослужению чувством эстетическим, так как для сторонников «нового религиозного сознания» православный культ представлял собой нечто такое, что способно «затуманить» глаза и что надлежало «отделять» от религии. Пока Каблуков находится под их непосредственным влиянием, считает Гиппиус, впрочем, так же, как и Карташев, его любовь к православному богослужению «ничему» «повредить не может». Этим обстоятельством можно объяснить «терпимость» писательницы (которая вовсе не была терпимым человеком!) по отношению к Каблукову, и ласково-наставительный тон ее письма.

Не менее интересно и письмо Гиппиус, в котором она рассуждает о проблеме бессмертия души. Предыдущее письмо Каблукова в дневнике не представлено, но, реконструируя его содержание, можно предположить, что вопрос жизни и смерти, поднятый автором дневника, вызван внезапной кончиной его друга С.В. Смоленского. Отвечая Каблукову, Гиппиус пишет: «Милый Сергей Платонович. Спасибо Вам за скорый и обстоятельный ответ. Ваши ощущения вполне близки мне и понятны. Я завидую вашей крепкой вере. Если бы я, как вы, всегда могла быть уверена, что не исчезну со смертью в небытие, то смерть, моя, не пугала бы меня. Никакие вечные муки (тем более, что они не вяжутся с понятием Бога-Любви) не страшны так, как небытие. Между тем, мысль: “а вдруг за гранью агонии - ничего?” не может порою не приходить к человеку, не обладающему совершенством веры [9, л. 137-138].

Несмотря на то, что Каблуков принадлежал к явным сторонникам Мережковских и всячески поддерживал их позицию, его «крен» в сторону православия все же давал о себе знать, хотя бы в его «молитвенном общении с синодальной Церковью», о котором он писал Гиппиус. Поэтому в дневнике отражена и «борьба» за самого Каблукова. Показательна запись от 13 января 1910 года, в которой проявляется несовпадение позиций автора дневника с представителями «нового религиозного сознания»: «Во время разговора З.Н. Г. сделала против меня вполне неожиданный выпад, сказав, что мое отвержение “абсолютного деспотизма” есть только бутада, бунт, и что я, умирая, призову к себе православного священника и прииму православие через причастие. Мой ответ, что, я думаю, что она, умирая, примет католичество, а что я буду умирать, как Петроний в “Quo vadis”. Резкая отповедь ей была сделана Д.С. <Мережковским> и Д.В. Философовым. Первый назвал ее слова кощунственными и легкомысленными, второй - грубыми беспричинно. Расстались, однако, мирно вполне» [11, л. 44].

Постепенно «крен» Каблукова в сторону православия отдалил его от Мережковских, и в 1915 году он снимает с себя обязанности секретаря Религиозно-философского общества, считая, что работа общества не отвечает поставленным перед ним задачам. В 1917 году он окончательно признает «правоту православной Церкви и ошибочную позицию приверженцев «нового религиозного сознания», приведших страну к революции. В дневнике 1917 года он признает и свою вину: «Не поздно ли однако вопить и каяться? Не пожинаем ли то, что посеяли сами? <.> все, все готовили это, звали к этому, жаждали, вожделели этого. И получили. <..> Россия, распинаемая на подлой дыбе революции.» [14, л. 275]. 31 декабря Каблуков, подводя итоги 1917 года и делая «сводку событий», запишет: «Прежде всего я осознал правоту православия и свою органическую связь с ним. Это изменило мои отношения к Мережковским. <.> Затем переменилось и мое политическое миросозерцание. Из радикал-демократа я стал приверженцем самодержавия царского. 10 месяцев русской революции, уничтожившей Россию как государство, опозорившие ее, внесшие чудовищную разруху в хозяйственную, промышленную и бытовую жизнь страны <.>, не могли сделать из меня ничего иного. На горьком опыте понял я, что такое «политические свободы», революция и социализм. С меня их довольно» [15, л. 126-127].

Примирение с Мережковскими наступит в 1919 году. Каблукова, к тому времени уже тяжело болевшего, будет навещать З.Н. Гиппиус и рассказывать ему последние новости из жизни «большевистской» России. 23 апреля Сергей Платонович подробно описывает посещение З.Н. Гиппиус, которая рассказала о новостях петербургской жизни при большевиках, о смерти В.В. Розанова, о последней встрече с А.А. Блоком в вагоне трамвая. Регулярными станут и телефонные звонки. «Сегодня около 6 ч. дня звонил телефон от Мережковских - у аппарата говорила З.Н. Гиппиус,

- запишет Каблуков 9 апреля 1919 года. - Это ответ на мое пасхальное приветствие, отосланное в Великую Субботу. Мы не виделись и не беседовали с января 1917 г., т.е. всю революцию. Расспрашивала меня о моем здоровье подробно. Пообещала прислать свои “Последние стихи” с рукописными добавлениями стихов “Петербурга III”, “Декабристы III” и “Свеча Ненависти”. От имени Д.С. обещала экземпляр “14 декабря”. Рассказала, что всю зиму трижды обострялся у нее туберкулез. “Зашьется и опять разошьется”. Поэтому в конце апреля они уезжают в Гельсингфорс, т. к. получили разрешение и от фин. Сената и от здешней власти. Сговорились, что я буду звонить к ней» [16, л. 135]. Этот разговор оказался последним в их общении: 24 декабря 1919 года навсегда покинут Россию Мережковские, 25 декабря в возрасте 38 лет уйдет из жизни С.П. Каблуков.

Документальные свидетельства, содержащиеся в дневниках С.П. Каблукова, добавляют новые штрихи к сложившемуся в литературном мире образу «первой русской декадентки», а также позволяют составить представление о специфике религиозно-философских взглядов приверженцев «нового революционного сознания», более полно представить процесс религиозно-философских исканий русской интеллигенции начала XX века.

каблуков гиппиус дневник

Список литературы

1. Берштейн Е. Трагедия пола: две заметки о русском вейнингерианстве // НЛО. - № 65. - 2004. - № 1. - С. 208-228.

2. Ермичёв А.А. Религиозно-философское общество в Петербурге (1907 - 1917): Хроника заседаний. - СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2007.

3. Каблуков С.П. О В.В. Розанове // В.В. Розанов: pro et contra. В 2 кн. / сост., вст. ст. и прим. В.А. Фатеева. - СПб.: РХГИ, 1995. - Кн. I. - С. 20-221.

4. Савельев С.Н. Идейное банкротство богоискательства в России в начале XX века. - Л.: Изд-во ЛГУ, 1987.

5. Фатеев В.А. С русской бездной в душе: Жизнеописание Василия Розанова. - СПб. - Кострома, 2002.

6. ОР РНБ. Ф. 322. Ед. хр. 3.

7. ОР РНБ. Ф. 322. Ед. хр. 4.

8. ОР РНБ. Ф. 322. Ед. хр. 5.

9. ОР РНБ. Ф. 322. Ед. хр. 6.

10. ОР РНБ. Ф. 322. Ед. хр. 7.

11. ОР РНБ. Ф. 322. Ед. хр. 8.

12. ОР РНБ. Ф. 322. Ед. хр. 9.

13. ОР РНБ. Ф. 322. Ед. хр. 11.

14. ОР РНБ. Ф. 322. Ед. хр. 48.

15. ОР РНБ. Ф. 322. Ед. хр. 50.

Размещено на Allbest.ru