Вопрос о литературных связях немецкой и русской советской литератур (на примере романов о войне Э.М. Ремарка и В. Некрасова)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Вопрос о литературных связях немецкой и русской советской литератур (на примере романов о войне Э.М. Ремарка и В. Некрасова)

Некрасов стал знаменит в нашей стране в основном благодаря роману «В окопах Сталинграда», который основывается на прочном авторском военном опыте и которому принадлежит роль одной из первых «ласточек» психологического натурализма (Л. Аннинский). В нем он попытался уйти от привычных советских штампов и возвышенного изображения военных будней, сопровождаемых бравурными речами партийных вождей.

Следуя тенденции документализма, Некрасов выбирает форму романа-дневника, одним из пионеров которой в свое время в Германии выступил Э.М. Ремарк («На западном фронте без перемен»). В нем стирается грань между субъектом и объектом повествования, что вполне объяснимо. Некрасов понимает, что неприкрашенная, окопная правда, наиболее близка и интересна читателю, пережившему ужасы недавней войны. Как и автор «На западном фронте без перемен», Некрасов создает подобного типа «окопный» роман.

Разумеется, нельзя преувеличивать зависимость Некрасова от прочитанных и близких ему произведений о Первой мировой войне. На эту особенность «воспринимающей литературы» указывал в свое время П.Н. Берков, говоря о том, что «воспринимающая литература» имеет свои литературные традиции, свои национальные особенности [1. С. 59].

В романе «В окопах Сталинграда» и сегодня хорошо видны т. н. сцены «окопного быта», за которые роман был подвергнут резкой официозной критике и, с другой стороны, с восторгом принят простыми читателями, вчерашними солдатами. Некрасов, как и Ремарк до него, описывает то, что пережито им самим во время войны, а именно:

1) окопные будни: «Ноги гудят. Левая пятка немного натерта. Вообще с сапогами дрянь, совсем разваливаются. Так и не дождался я брезентовых. Прямо хоть проволокой обматывай. <…> А где фронт? Спереди, сзади, справа, слева? Существует ли он? На карте его обычно обозначают жирной красной линией; противника синей. Вчера еще эта синяя линия была по ту сторону Оскола. А сейчас?» [3. С. 25]

2) в промежутках между обстрелами разговоры с солдатами «за жизнь»: «- Ты давно уже воюешь, Седых? - Давно-о… С сорок первого. с сентября. - А сколько же тебе лет? Он задумывается и морщит лоб. - Мне? Девятнадцать, что ли. С двадцать третьего года я. Оказывается, он еще под Смоленском был ранен в лопатку осколком. Три месяца пролежал, потом направили на Юго-Западный. Звание сержанта он уже здесь получил, в нашем полку» [3. С. 35].

Но, пожалуй, наибольшее впечатление производит эффект дневниковых записей: «Дни идут. Стреляют пушки. Немцы по-прежнему увлекаются минометами. Гудят самолеты - немецкие днем, наши «кукурузники» - ночью. <.> На языке сводок все это вместе взятое называется: «Наши части вели огневой бой с противником и укрепляли свои позиции»» [3. С. 188-189].

Однако роман Ремарка оказал прямое влияние и на его дальнейшее творчество, что подтверждается прежде всего его собственными словами. Писатель, по собственному признанию, «слыхом не слыхал, что такое социалистический реализм, боготворил Ремарка, а не Фадеева с Островским» [4. С. 15].

Нам представляется, что «В окопах Сталинграда» следует рассматривать в совокупности со следующей повестью Некрасова - «В родном городе». Он показывает своих героев, фронтовиков не только на войне, но и после войны, в мирной жизни. И в этом случае Некрасов опять-таки во многом идет за Ремарком. У Ремарка тоже «Возвращение» является продолжением «На западном фронте без перемен», показывает «потерянное» поколение после Первой мировой войны. Подобное совпадение творческих замыслов явно не случайность и служит еще одним свидетельством психологической и литературной переклички двух писателей.

«Собираетесь ли вы что-то еще написать?» С таким вопросом голландский журналист обратился к Э.М. Ремарку в марте 1931 года. «Без сомнения я буду пробовать, но будет трудно. Это должно быть что-то хорошее и может занять какое-то время. Я не буду писать только потому, что пришло время что-то опубликовать. Это должно быть проблемой, которая полностью завладеет мной, так, как, например, в настоящий момент. Пожалуй, я могу сказать вам, что появление еще одной книги очень вероятно» [9. С. 201].

Книга, о которой говорит Ремарк, вышла в том же 1931 году и была названа «Der Weg zuruck». Ее выход был воспринят литературным миром Германии неоднозначно. Во многом повторилась ситуация с его первым романом «На западном фронте без перемен».

Например, Бенно Райффенберг, консервативный рецензент из «Frankfurter Zeitung» писал, что новая книга почти беспомощна. То же в рецензии «Revalschen Zeiung»: «Отсюда до китча остается едва заметный шаг» [9. С. 201-212].

Новый роман Ремарка не остался без внимания и в нашей стране. Советские критики не отставали от своих немецких коллег. Карл Радек, например, писал, что новая книга Ремарка «Возвращение» дает уже законченный облик этого писателя. Она разоблачает его как выхолощенного войной мелкого буржуа, неспособного не только перейти от протеста против империалистической войны к организованной борьбе с ней, но неспособного даже осмыслить то, что говорит послевоенная история человечества. Вывод, которым кончается книга Ремарка, - это бегство в «тихую жизнь» [6. С. 100-102]. Другие упрекали Ремарка в распутстве, пьянстве и пацифизме.

И позднее наших многих молодых писателей, привносивших в свое творчество нотки так называемого «ремаркизма», пытались обвинять в пацифизме, в абстрактном гуманизме и т.п. И все же Ремарк продолжал увлекать новые поколения советских читателей и литераторов. Потому что темы, которые он поднимал в «Возвращении», тоже были злободневны для нашей страны. Когда закончилась Отечественная война, огромное количество фронтовиков, подобно героям Ремарка, возвратившись в родные города, очень тяжело адаптировались к мирной жизни. Одним из первых, кто обратил внимание на Ремарка в этом смысле, был опять-таки В. Некрасов.

Л. Лазарев вспоминает: «Повесть «В родном городе» сильно долбали на конференции (автор не указывает на какой именно). Тогда на повести Некрасова опробовалась увесистая идеологическая дубина - «ремаркизм», которая через пять лет будут лупить направо и налево талантливую молодую прозу. Некрасов, выступив на конференции, дал бой: «Упреки в ремаркизме я слышал давно, еще по поводу первой моей книги. Слышу я их и сейчас. Но есть ли какие-либо основания для проведения параллелей между «Возвращением» Ремарка и моей книгой? Кое-какие, пожалуй, есть. И тут и там война, и тут и там возвращение. Но война - вещь сложная. На войне - будь она справедливой или несправедливой - могут убить. Война часто лишает тебя отца, матери, детей, она может отнять у тебя здоровье, работу. Не всякому вернувшемуся с войны сразу удается найти свое место в жизни; может человек и растеряться. У нас, правда, таких людей меньше, чем, допустим, на Западе, но они есть. И хотя война 1914 года не похожа на нашу Отечественную, а герои Ремарка - на наших солдат, что-то общее между ними, между их переживаниями, безусловно, есть. Но только это, не больше. Их отношение к войне, их послевоенная судьба совсем другие. И в этом главное». Мне понравилось, что, отбиваясь от атак демагогов, Некрасов не дипломатничал, не открещивался о Ремарка, говорил то, что думал, не боясь, что в его слова вцепятся» [2. С. 21].

В обоих романах, хотя в них и повествуется уже не о войне, а о мирных временах, ощущается все та же трагедия военного поколения, и в дальнейшем этот мотив становится сюжетообразующим.

При детальном контекстуальном анализе «Возвращения» и «В родном городе» легко выделяются следующие мотивы, на которые делится текст:

> возвращение в родной город;

> непонимание со стороны близких и попытка найти поддержку у бывших фронтовых товарищей;

> учеба и работа учителем;

> столкновение с непониманием и даже предательством со стороны государства.

В повести «В родном городе» герой Некрасова Николай Митясов как бы становится двойником ремарковского Эрнста Биркхольца.

Оба автора сообщают, что герои-рассказчики - это недоучившиеся студенты, с той только разницей, что у Ремарка - это будущий учитель, а у Некрасова студент-спортсмен.

Вернувшись с фронта, они сталкиваются с непониманием, а то и предательством даже со стороны самых близких людей. В ответ они ищут поддержки там, где их не предавали, т.е. среди таких же бывших фронтовиков.

Своего фронтового друга герой Некрасова встречает в закусочной, куда он приходит, узнав об измене жены: «Николай вдруг почувствовал, что у него кружится голова, и, чтобы не упасть, схватился за стол. Парень удержал его за руку.

- Садись, черт, куда сейчас идти? Тебя и ноги-то не несут, герой… Николай сел. Расстегнул воротник. Парень принес бутылку нарзана и налил в стакан. - Пей. Легче станет. Николай выпил. На противоположной стене висел плакат - женщина с довольным лицом указывала рукой на какие-то стулья, столы, зеркальные шкафы. Николай никак не мог понять, что это значит. <.> - Плевал я на это, - мрачно сказал Николай. - И правильно, и плюй. Не обращай внимания. Это главное. Это самое главное - не обращать внимания. - На что? Николай медленно повернулся и посмотрел на парня: тот сидел и крутил пальцами ус. - На все! Как я. Иначе свихнешься. Можешь мне поверить. У меня вот фрицы стариков и двух братьев на тот свет отправили. Понял? А я вот под трамвай не бросаюсь. Один инженер, другой полковник. В двадцать пять лет - и полковник. А? Не то, что мы с тобой. Ты кем на гражданке был?» [5. С. 15]

Особенно сильно у нас ругали Ремарка за его пессимизм. Примечательно, что советские критики и здесь ничего нового не изобрели. Все до них уже было сказано еще раньше их коллегами за границей по поводу Ремарка. Они указывали, что после такого возвращения у героев не может быть какого-либо нормального будущего, хотя и признавали, что лучше Ремарка никто еще не исследовал эту тему [8. С. 326].

Не обходит вниманием эти ремарковские мотивы и Некрасов. Хотя давно уже отгремели оружейные залпы, в душах его бывших фронтовиков война продолжает свою опустошительную работу. Особенно у Сергея, друга Николая, ощутим этот ремарковский пессимизм: «Биография-то у меня кончилась, говорит Сергей. - Так, мура какая-то осталась. А ведь летчиком был. И неплохим летчиком. Восемь машин на счету имел. И это за каких-нибудь десять месяцев, со Сталинграда начал. Был и комсомольцем, думал в партию вступать. А теперь что? Обрубок… Летать уже не буду, из комсомола выбыл» [5. С. 19].

Тема послевоенной растерянности и потерянности в мирной жизни чувствуется и в диалоге Николая и бывшей фронтовички Валентины: «Они вышли в кухню. Валя сняла с полки примус и налила в него бензин. Николай сел на подоконник, закурил. <.> - А в общем, все мы одинаковые, - сказала она, оторвавшись наконец от пламени. - А ведь на фронт-то тебе хочется не только потому, что тебе воевать хочется. Я говорю - не только, понимаешь? - Нет, не понимаю. - Тебе в тыл не хочется. Вот в чем вся заковырка. <.> И, может быть, только сейчас, лежа на этом продавленном диване и глядя в потолок, он впервые понял и ощутил то, о чем говорила сегодня Валя. Да, он отвык от мирной жизни. Он привык к фронту, привык к людям, к своим обязанностям, своему положению. Фронт стал его домом. Больше домом, чем эта комната с четырьмя стенами, потолком, пролежанным диваном. Там, на фронте, он был своим, там он знал, что делать, здесь, даже здесь, где к нему все так хорошо относятся, - нет. <.> Именно на фронте Николай понял, что товарищи - это не просто твои товарищи, к которым ты привязан потому, что они тебе нравятся, а что это и есть народ, то самое, что для Николая было до войны большим, но все-таки до какой то степени отвлеченным понятием. На фронте Николай узнал народ. Узнал и оценил» [5. С. 87].

Иллюзорность идеалов и ценностей довоенного времени оба писателя показывают, говоря о послевоенной работе своих героев в школе учителями. У Ремарка: «Наступает утро. Я иду к себе в класс. Там, чинно сложив руки, уже сидят малыши.<. >Вот стою я пред вами, один из сотен тысяч банкротов, чью веру и силы разрушила война.<.>Вот стою я пред вами и чувствую, насколько больше в вас жизни, насколько больше нитей вас связывает с нею.<…>Вот стою я перед вами, ваш учитель и наставник. Чему же мне учить вас?<…>Чему я могу вас научить? Показать вам, как срывают кольцо с ручной гранаты и мечут в человека? <.> Кроме этого я ничего не знаю! Кроме этого я ничему не научился!» [7. С. 176]

Некрасов: «И вообще, какой ты, к черту, педагог? Учишь ребят гимнастике, а сам думаешь: вот этого ты уже не сделаешь, и этого тоже. Повел как-то раз ребят поглядеть на соревнования и еле до конца досидел, обидно стало… Двадцать пять лет человеку, а что впереди? Топчись на одном месте и радуйся, что хоть что-то от прежнего осталось. И так всю жизнь? Как старик певец какой-нибудь отпел свое, вот и принимайся за молодежь. Но тот хоть пел раньше хорошо, а ты? Нет, не то все это… Не то» [5. С. 133].

Символично и то, что Некрасов показывает своего Николая в годы первых послевоенных сталинских репрессий, как Ремарк своих героев в период первых фашистских националистических эксцессов 1920-х годов. Ремарк передает этот трудный для него момент на примере лейтенанта Георга Рахе. Увидев убийство немцами немцев, Рахе возвращается опустошенный домой: «Однажды нам пришлось выступить. Лозунг был: поход против коммунистов. И вот тогда я увидел убитых рабочих, большинство из которых не успело еще снять свои старые солдатские куртки и сапоги, когда я увидел наших прежних фронтовых товарищей, во мне что-то надломилось. На фронте я однажды уничтожил с аэроплана добрую половину роты англичан, и мне это ничего не стоило, - на войне, как на войне. Но эти убитые наши товарищи, здесь - в Германии, павшие от пуль своих же прежних товарищей, - это конец, Эрнст!» [7. с. 214]

У Некрасова же Николай сталкивается с послевоенной сталинской «охотой на ведьм». Он заставляет его выступить в защиту тех идеалов, за которые шли в бой и в защиту т. н. «врагов народа»: «Он улыбнулся и заговорил о том, что профессора Никольцева все хорошо знают, что он крупный специалист, человек с большими знаниями, воспитавший не одно поколение инженеров, и вряд ли найдется в институте кто-нибудь, кто так ценил и уважал бы Константина Николаевича, как сам Чекмень… Тут он сделал небольшую паузу. - Но есть одно маленькое «но». Противное маленькое «но», с которым всем нам раньше или позже придется столкнуться. - А что, неправда? Не проторчал он три года в оккупации? Как миленький просидел. И черт его знает, чем еще там занимался. Книжечки продавал! Знаем мы эти книжечки. Статейки в газетах их сволочных небось пописывали, большевиков ругали, а потом, как наши стали приближаться, сразу вот такие вдруг оказались борцами за Советскую власть. Врут они все! Все, кто в оккупации был… - И Шура была. И Черевичный был. Они, по-твоему, тоже врут?» [5. С. 219]

В творчестве Некрасова и Ремарка можно найти немало и других общих мотивов, сходных ситуаций и прочих параллелей. Однако и приведенные нами примеры свидетельствуют не только о несомненном контакте, о т.н. «ремаркизме» Виктора Некрасова, но и значительной духовной близости двух писателей - фронтовиков, двух выдающихся мастеров военного романа XX века.

некрасов ремарк военный роман

Размещено на Allbest.ru