Герои тургеневских романов в аспекте христианской морали

Размещено на http://www.allbest.ru/

Герои тургеневских романов в аспекте христианской морали

Е.М. Конышев

В современном литературоведении есть тенденция к строгому разграничению христианских и гуманистических идеалов. Безусловно, в науке такая чёткость необходима, но в обычной жизни её нет. Убеждённый атеист вполне может в критической ситуации обратиться с мольбой к Богу, а верующий испытать сомнения и колебания. Нечто подобное происходит и в искусстве. По крайней мере в русской литературе девятнадцатого века теоцентрические и антропоцентрические представления вполне могли совмещаться в пределах одного и того же художественного сознания. Православные истины воспринимались ещё с детства, а гуманистические представления в той или иной степени неизбежно усваивались каждым образованным человеком. Конечно, попадая в иную систему мировоззренческих координат, христианские понятия во многом переосмыслялись. Но не исключено было и обратное воздействие, когда христианские традиции заметно меняли систему нравственных ценностей у гуманиста. Именно это можно наблюдать в творчестве Тургенева.

Как известно, на духовное формирование писателя глубокое влияние оказал романтический идеализм 30-40-х годов. Молодёжь, группировавшаяся вокруг Н.В. Станкевича, была убеждена, что человек, конечно, не чужд физических потребностей, но всё натуральное в нём должно быть согласовано с духом. Подобный пантеизм в дальнейшем своём развитии мог привести как к материализму, так и к религиозному осмыслению жизни. Особенностью же тургеневского мировоззрения в дальнейшем будет постоянное колебание между атеизмом и поиском веры. Следует согласиться с Г.Б. Курляндской, которая пишет: «Тургенев не мог удовлетвориться пантеистическим решением проблемы соотношения личного и общего, идеей растворения личности в духовно-природном, её поглощения всеобщим. Своим признанием неповторимой духовной ценности, уникальности человеческой личности, располагающей даром внутренней свободы, как своей глубочайшей сущностью, Тургенев, несомненно, выходил за пределы пантеизма, отрицающего божественное бытие вне мира. Этим самым Тургенев сделал шаг в сторону христианского вероучения» [5: 17-18].

Конечно, религиозные мотивы в творчестве Тургенева нельзя рассматривать вне контекста его гуманистических исканий. Но можно сказать, что на страницах его романов представлены две системы нравственных ценностей: гуманистическая и христианская. И ему удаётся достичь между ними, пусть достаточно хрупкого, но всё же несомненного синтеза. Главную роль здесь играет идея долга. Не следует забывать, что с гуманистическими идеалами связан не только призыв к свободе разума, к свободе чувств, но и требование нравственной ответственности человека.

Для Тургенева одним из самых дорогих, самых заветных было понятие цивилизации. А подлинная цивилизация всегда предполагает культуру чувств, культуру человеческих отношений, способность человека контролировать своё поведение, подчинять его высоким нравственным принципам. Человека можно воспитывать, был убеждён писатель. «У нас нет идеала - вот от чего всё это происходит: а идеал даётся только сильным гражданским бытом, искусством (или наукой) и религией», - утверждал Тургенев в одном из писем [9: X., 2, 366]. Очень характерно, что сильный гражданский быт, то есть традиции, не противопоставляются здесь доводам разума, а наука в своём благотворном воздействии на человека, согласно представлениям писателя, не враждебна религии.

Следует отметить ещё одну характерную особенность мировоззрения и творчества писателя. Безусловно, что Тургенев всё же не принадлежал к числу религиозно настроенных натур. Но, как верно указывает А.В. Чернов, христианское мироощущение к девятнадцатому веку «оказывается усвоенным сознанием русского человека настолько, что начинает уже «работать» и на подсознательном уровне. Христианские мотивы, их комбинации переходят на уровень архетипов, то есть наделяются свойством вездесущности, приобретают характер устойчивых психических схем, бессознательно воспроизводимых и обретающих содержание в художественном творчестве» [10: 152].

Вспомним, как в романе «Рудин» описывается кружок Покорско- го, те чувства и переживания, которые объединяли его участников. В личности основателя кружка несомненны какие-то очень важные черты христианского идеала: «Это была высокая, чистая душа. Его все любили, он привлекал к себе сердца.» [9: 6, 296]. Покорский, с огромной силой воздействующий на сердца окружающих, чем-то предвещает «положительно прекрасного человека», образ которого затем будет волновать Достоевского. Очень характерны те чувства, которые испытывает один из последователей своего учителя: «.попав в кружок Покорского, я ... совсем переродился: смирился, расспрашивал, учился, радовался, благоговел - одним словом, точно в храм какой вступил» [9: 6, 299]. У него появляются такие слова, как «смирился», «радовался», «благоговел», «в храм вступил». Ассоциации возникают вполне религиозные. И то же самое происходит, когда описываются речи, звучащие в кружке Покорского: «Слушая Рудина, нам впервые показалось, что мы наконец схватили её, эту общую связь, что поднялась наконец завеса! ... стройный порядок водворялся во всём, что мы знали, всё разбросанное вдруг соединялось, складывалось, вырастало перед нами, точно здание, всё светлело, дух веял всюду. Ничего не оставалось бессмысленным, случайным; во всём высказывалась разумная необходимость и красота, всё получало значение ясное и, в то же время, таинственное, каждое отдельное явление жизни звучало аккордом, и мы сами, с каким-то священным ужасом благоговения, с сладким сердечным трепетом, чувствовали себя как бы живыми сосудами вечной истины, орудиями её, призванными к чему-то великому.» [9: 6, 298]. В кружке Покорского рассуждали о философии, искусстве и науке, но воспринималось всё это во многом на религиозном уровне. Характерен сам стиль повествования: «всё светлело, дух веял всюду», «таинственное», «священным ужасом благоговения», «вечной истины» и т. д. Ученики Покорского ощущают себя как люди верующие, как люди, входящие в храм. Когда читаешь подобные страницы тургеневского романа, явственно осознаёшь христианские корни русской литературы.

Думается, что именно от христианства Тургенев воспринял представление о той особой роли, которую страдание может оказать на духовное развитие личности. С религиозной точки зрения в страданиях есть своя ценность, и заключается она в том, что страдания разрушают самодовольство. Как пишет М. Тареев, «страдание есть выражение униженности: кто страдает, тот опытно узнаёт немощь своей природы, получает истинное понятие о своём ничтожестве, а вместе о могуществе и благости Божией. В той степени, в какой важно смирение, и злострадания имеют объективное значение» [8: 176]. Не все герои Тургенева приходят к признанию Бога, но каждого из них страдание ведёт к смирению, а смирение, как правило, преображает их в лучшую сторону. Под влиянием перенесённых невзгод, испытаний и неудач Рудин избавляется от самовлюблённости, тщеславия и позёрства, к которым он так был склонен ранее. Во время его последней встречи с Лежневым перед нами предстаёт человек простой, искренний и вместе с тем самоотверженный, до конца преданный своему идеалу. Страданием и смирением на исключительную нравственную высоту поднимаются герои «Дворянского гнезда». И даже нигилист Базаров испытывает благотворную перемену. Она заключается в том, что ему приходится не только страдать. Ему приходится постоянно смиряться: смиряться с тем, что Одинцова его не любит; с тем, что его ждёт смерть; с тем, что он не нужен России. Но именно смирение (хотя это слово и не вяжется с Базаровым) делает его лучше, добрее, человечнее.

Конечно, нельзя забывать, что такие понятия, как страдание и смирение, могут иметь разные смыслы, разные значения. И смирение Рудина или Базарова, конечно, не вполне соответствуют к высшей христианской добродетели. Это, скорее, философское осмысление ограниченности человеческой природы и разума. Однако оно соприкасается с важнейшими истинами христианского учения.

Для мировоззрения Тургенева характерен отказ от того постулата гуманистической культуры, согласно которому главный смысл человеческой жизни заключается в стремлении к счастью. Много раз цитировались строчки из его письма к Е.Е. Ламберт: «...жизнь в своё удовольствие давно кончилась для меня - и надо теперь приучиться к настоящему жертвованию собой - не к тому, о котором мы так много говорим в молодости и которое представляется нам в образе любви, то есть всё-таки наслаждения - а к тому, которое ничего не даёт личности, кроме разве чувства исполненного долга, и заметьте - чувства чужого и холодного, без всякой примеси восторженности или увлечения» [9: I, 4, 133]. Конечно, нельзя не видеть, что в словах Тургенева отразилось то состояние души, когда вера в Бога уже утрачена. Но осталось стремление служить высокой цели. Подобное стремление как у самого писателя, так и у его героев имеет православные корни, оно порождено соответствующим воспитанием, соответствующими традициями.

Весьма характерно, как, например, изображается Елена Стахова. Описывая детство своей героини, писатель подробно рассказывает о её дружбе с нищенкой Катей: «Елена возвращалась домой и долго потом думала о нищих, о божьей воле; думала о том, как она вырежет себе ореховую палку, и сумку наденет, и убежит с Катей, как она будет скитаться по дорогам в венке из васильков» [9: 8, 34]. Здесь не только пример того, как на обычные полудетские фантазии и мечты накладываются житийные сюжеты, житийные образы, несомненно, хорошо известные Елене. Но здесь ещё и очень тонко схвачен писателем зародыш того странного, может быть, болезненного стремления, которое побуждало людей к отказу от своего привилегированного положения, побуждало к страданию, к унижению и всему тому, что никак не понятно просветительскому рассудку, но что находит своё наиболее адекватное выражение в религиозном чувстве.

По натуре, по характеру Елена принадлежит к такому типу личности, которому чужд мир обычной, обыденной жизни. Тургенев пишет: «Её душа и разгоралась и погасала одиноко, она билась, как птица в клетке, а клетки не было: никто не стеснял её, никто не удерживал, а она рвалась и томилась» [9: 8, 35]. С просветительской точки зрения такие переживания объяснить трудно. Одно дело, когда человека пытаются подчинить каким-то неразумным законам, когда подавляют его естественные чувства, а властные требования натуры побуждают личность вступить в борьбу за свои права. Но здесь ничего этого нет. И нет здесь романтической жажды самоутверждения или мечты о какой-то иной действительности. Зато переживания Елены можно понять, если судить о человеке с христианской точки зрения. Её душа стремится к Богу. И пока она не нашла своей веры, всё окружающее кажется Елене «бессмысленным и непонятным» [9: 8, 35]. Ей хочется жертвенного служения, хотя ей кажется, что это обычная жажда любви. «Как жить без любви, а любить некого!» - думала она, и страшно становилось ей от этих дум, от этих ощущений» [9: 8, 35]. Тургенев как раз показывает, что в окружении Елены есть замечательные люди. Но в том-то и дело, что обычная любовь не нужна его героине.

Конечно, не надо преувеличивать роль христианской традиции в этом тургеневском романе. На первом плане у писателя даётся изображение вполне земных чувств. Он расскажет, как Елена встретит Инсарова, как полюбит его, как придётся им бороться за своё счастье. Всё это вполне соответствует гуманистической системе нравственных ценностей. Но есть и другой смысл в романе. Ведь Инсарова Елена полюбила прежде всего потому, что он смог приобщить её к великой цели. Он сделал её участницей борьбы за освобождение Болгарии и тем самым дал ей ту веру, о которой она мечтала. В этой вере заключён христианский порыв, хотя направлен он уже не к религиозной цели. Вполне справедливо писал о людях той эпохи Н.А. Бердяев, указывая, что «в молодёжи пробудилась жажда социальной правды, которая была в ней порождением христианства, получившего новую форму» [1: 40]. В романе «Накануне» речь, правда, идёт не о социальном, а о национальном освобождении, и всё же главная суть его в том, что это роман о поисках веры.

Но тут встаёт иная проблема. Если духовные порывы Елены имеют религиозную основу, то Бога она явно утратила. Это, конечно, спорное утверждение, так как писатель не раз упоминает, что Елена Стахова молится, ходит в церковь. Тем не менее чувствуется, что внутренняя жизнь Елены, её духовные искания совершаются вне сферы её религиозных представлений. Уместно будет вспомнить те страницы романа, где описывается беседа товарищей Елены, близких ей по своему мировоззрению. Художник Шубин мечтает о счастье. А его друг Берсенев возражает: «Но такое ли это слово «счастье», которое соединило, воспламенило бы нас обоих, заставило бы нас подать друг другу руки? <.. .>

А ты знаешь такие слова, которые соединяют?<...>

Да хоть бы искусство - так как ты художник - родина, наука, свобода, справедливость» [9: 8, 14].

Характерно, что, называя многое, молодой историк забывает сказать о религии. И это не случайно. Под знаком такой замены развивается содержание многих романов Тургенева. Например, в салоне Ласунской звучит речь Рудина: «Иной слушатель, пожалуй, и не понимал в точности, о чём шла речь; но грудь его высоко поднималась, какие-то завесы разверзались перед его глазами, что-то лучезарное загоралось впереди» [9: 6, 269]. Так можно говорить о Боге, но у Рудина речь идёт «о значении просвещения и науки, об университетах и жизни университетской вообще» [9: 6, 269]. Может быть, поэтому слушатели и не понимают «в точности, о чём шла речь»[9:269]. Одна из главных проблем тургеневского героя в том и заключается, что он зовёт людей и сам устремляется к какому-то высокому идеалу, но к какому именно, он сам точно не знает. Нечто аналогичное происходит и с Еленой Стаховой. Она размышляет: «О, если бы кто-нибудь мне сказал: вот что ты должна делать! Быть доброю - этого мало; делать добро ... да; это главное в жизни. Но как делать добро?» [9: 8, 80]. Вообще-то в церкви можно найти очень подробный ответ на этот вопрос. Но Елена даже не пытается обратиться за советом к священнику, не пытается читать книги духовного содержания. Вера в Бога никак не связана с её высшими нравственными потребностями. Она ищет и находит другой идеал. Достоевский в своих романах стремился доказать, что устремлённость к целям высоким, но лишённым религиозного основания может иметь для общества катастрофические последствия. Тургенев так не думал. Теоретически для него не имело особого значения, чему именно собираются служить его герои: науке, Богу, освободительному движению в Болгарии и т. д. Главное, по его мнению, заключалось в том, чтобы человек был способен «надломить упорный эгоизм своей личности» [9: 5, 227] и весь отдаться «своему делу, своей мечте» [9: 6, 227]. Он даже полемичен по отношению к Достоевскому, так как на определённый миг ему удаётся достичь той удивительной гармонии, когда его герои, с одной стороны, стремятся к счастью, а с другой, - одухотворены высоким идеалом, и этот идеал отнюдь не является религиозным (разумеется, что речь в данном случае не идёт о романе «Дворянское гнездо»). Но одновременно Тургенева что-то настораживает. Интуитивно он чувствует, что те идеалы, которые вдохновляют его героев, не очень надёжны, что они не препятствуют проникновению зла в человеческую душу. Тургеневский Базаров вызывает симпатию у многих читателей, но если логически продолжить те тенденции, которые заложены в его нигилизме, то это прямая дорога к Николаю Ставрогину. У Рудина есть слабости, но в целом Тургенев изображает его как человека, несущего обществу большую пользу. Если же представить его в романе Достоевского, то это будет Степан Трофимович Верховенский, развративший молодёжь и породивший страшных бесов революции. В любом герое Тургенева, кроме глубоко верующей Лизы Калитиной, есть тенденция к злу. Уместно вспомнить тонкое замечание В.М. Марковича, который, анализируя характер Елены Стаховой, говорит о «загадке её безлюбовного, в сущности даже недоброго стремления к добру» [7: 136-137]. В ещё более заострённой форме об этом пишет М.М. Дунаев, указывая на «опасность, какую несут в себе подобные самоотверженные деятели» [4: 67]. Вспомним, что ещё в самом начале романа, описывая Елену, Тургенев скажет: «Стоило человеку потерять её уважение, - а суд произносила она скоро, часто слишком скоро, - и уж он переставал существовать для неё» [9: 8, 32-33]. Уже здесь намечается не только достойная уважения принципиальность, но и явная жёсткость, бездушие по отношению к людям. Это нисколько не противоречит тому, что Елена одновременно весьма чувствительна, жалостлива. Такие качества вполне сочетаемы. И Николай Артемьевич Стахов не случайно жалуется на свою дочь: «Её сердце так обширно, что обнимает всю природу, до малейшего таракана или лягушки, словом всё, за исключением родного отца» [9: 8, 40-41]. Это серьёзное обвинение, тем более что Николай Артемьевич хотя и пустой, легкомысленный, но в принципе неплохой, вполне обычный человек. И бессердечное отношение к нему дочери не делает ей чести. А ведь его слова могут повторить почти все те, кто близок к Елене.

Она весьма пренебрежительно смотрит на Шубина, явно недооценивает Берсенева и в общем равнодушна к обоим. Между тем они замечательные люди. Елена сама понимает, что ей не хватает человеческого тепла и внимания к окружающим: «Кого же я буду любить, если я к своим холодна? Видно папенька прав: он упрекает меня, что я люблю одних собак да кошек. Надо об этом подумать. Я мало молюсь; надо молиться.» [9: 8, 79-80]. Характерно, что в рассуждениях Елены равнодушие к людям связывается с равнодушием к Богу. Вспомним, что совершенно по-другому описывалась Тургеневым Лиза Калитина: «Вся проникнутая чувством долга, боязнью оскорбить кого бы то ни было, с сердцем добрым и кротким, она любила всех и никого в особенности; она любила одного бога восторженно, робко, нежно» [9: 7, 244]. Нельзя не видеть, что здесь на художественном уровне у Тургенева возникает перекличка с заветной идеей Достоевского, согласно которой любовь к людям невозможна без веры в Бога. Тургенев не разделял воззрений Достоевского. Тем не менее, постигая человека, как художник, он во многом перекликается с ним. И в его изображении получается так, что у Елены, доброй от природы, но равнодушной к Богу, любовь к дальним (не случайно она отправится освобождать далёкую Болгарию) совмещается с величайшей холодностью к близким. Одна только глубоко религиозная Лиза Калитина искренне любит всех.

Правда, у Тургенева есть герои, которые не принадлежат к людям верующим и при этом отличаются исключительной высотой своего нравственного облика. И всё же, если вдуматься в некоторые особенности их внутреннего мира, можно наблюдать какую-то перекличку открытий Тургенева с христианской концепцией личности.

Очень привлекателен, например, Берсенев. Он убеждён, что «поставить себя номером вторым - всё назначение нашей жизни»[9: 8, 14]. И этот человек не только говорит о своих принципах. Он способен претворять их в жизнь. Берсенев любит Елену, но когда появляется Инсаров, он по собственной инициативе уступает ему первенство. Он ухаживает за своим соперником, когда тот серьёзно заболел. Он постоянно выступает посредником между

Еленой и Инсаровым. Самое главное, что всё это изображено правдиво, психологически достоверно. Создавая такой характер, Тургенев решал трудную художественную задачу. В какой-то мере он опять прокладывал дорогу Достоевскому, поставившему перед собой цель создать образ «положительно прекрасного человека». При этом Тургенев тонко ощущал ту грань, которая существует между естественным добром и христианской любовью к людям. Подобную грань, на наш взгляд, хорошо почувствовал Добролюбов. Вспомним, что он пишет о тургеневском герое: «И Берсенев, добрый, самоотверженный Берсенев, так искренно и радушно ходивший за больным Инсаровым, так великодушно служивший посредником между ним, своим соперником, и Еленой, - и Берсенев, это золотое сердце, как выразился Инсаров, - не может удержаться от ядовитых размышлений, убедившись окончательно во взаимной любви Инсарова и Елены. "Пусть их! - говорит он: - Не даром мне говаривал отец: мы с тобой, брат, не сибариты, не аристократы, не баловни судьбы и природы, мы даже не мученики, мы - труженики, труженики и труженики. Надевай же свой кожаный фартук, труженик, да становись за свой рабочий станок, в своей тёмной мастерской! А солнце пусть другим сияет. И в нашей глухой жизни есть своя гордость и своё счастье!" Каким адом зависти и отчаяния веют эти несправедливые попрёки, - неизвестно кому и за что!..» [2: 104]. Может показаться, что Добролюбов слишком строго судит о переживаниях Берсенева, слишком резко о них отзывается: «ядовитые размышления», «ад зависти и отчаяния», несправедливые попрёки». Но не следует забывать, что Добролюбов родился в семье священника, что он получил там соответствующее православное воспитание, что в ранней юности он был очень верующим человеком. В данном случае всё это сказалось. Добролюбов невольно начинает судить о человеке с христианской точки зрения и очень остро реагирует на то, как в душе доброго, благородного Берсенева вдруг обнаруживаются малейшие зародыши зла. Но критик мог почувствовать всё это лишь в том случае, если такое содержание есть в романе, если писатель сам хотя бы интуитивно сознавал границы естественного добра в душе человека.

До сих пор речь шла о том, что писатель, рождённый и воспитанный в православной среде, сохраняет в душе определённые христианские представления, даже если он давно уже перестал считать себя верующим. Вместе с тем следует иметь в виду, что, называя себя атеистом, Тургенев не был равнодушен к религии. Г.Б. Курляндская справедливо указывает, что отношение к церкви менялось у писателя в разные периоды его жизни: «В 40-е годы писателя поражало в религии напряжённое самоотречение и отталкивал платонический характер этого отречения, его предметная пустота и бесчеловечность <...>. В 50-е годы в письмах к Ламберт звучат иные ноты и выражается признание религиозности одним из наиболее верных средств познания истины» [5: 17-18]. В этот период Тургенев пишет: «Имеющий веру - имеет всё и ничего потерять не может; а кто её не имеет - тот ничего не имеет, - и это я чувствую тем глубже, что сам я принадлежу к неимущим! Но я не теряю надежды» [9: 4, 306]. Роман «Дворянское гнездо» создавался тогда, когда Тургенев не только интуитивно, но вполне сознательно приближался к постижению духовного мира православного человека. Характерно, например, как отчётливо в романе «Дворянское гнездо» проступает идея человеческой греховности, чуждая просветительской идеологии, но являющаяся одной из важнейших в христианстве. Вглядываясь в глубины человеческого сознания, Тургенев изображает своих героев отнюдь не с просветительской точки зрения. Лаврецкий, например, чрезвычайно привлекательный человек. Тем не менее, как часто писатель подчёркивает в своём герое греховные мысли, жестокие наклонности, таящиеся где-то в самых тайниках его души. Даже мотив возможного преступления звучит в романе Тургенева. Узнав об измене жены, Лаврецкий ощущает в себе весьма жестокие порывы: «Он вспомнил выражение её лица, странный блеск её глаз и краску на щеках, - и он поднялся со стула, он хотел пойти, сказать им: «Вы со мной напрасно пошутили; прадед мой мужиков за рёбра вешал, а дед мой сам был мужик», - да и убить их обоих» [9: 7, 176]. Он способен сдержать в себе чувство гнева, но и в дальнейшем желание смерти Варвары Павловны в нём сохраняется. Подобная ситуация, когда речь идёт о мысленном желании смерти того человека, который мешает чужому счастью, привлечёт затем самое пристальное внимание Достоевского. Но этическую и психологическую проблему почувствовал здесь уже Тургенев. Вспомним сцену, когда Лаврецкий встречается с женой вскоре после известия о её мнимой смерти: «Я сумею покориться, - возразила Варвара Павловна и склонила голову. - Я не забыла своей вины; я бы не удивилась, если б узнала, что вы даже обрадовались известию о моей смерти»,

кротко прибавила она, слегка указывая рукой на лежащий на столе, забытый Лаврецким номер журнала.

Фёдор Иваныч дрогнул: фельетон был отмечен карандашом» [9: 7, 250-251]. Кто знает, если бы рядом с Лаврецким оказались Смердяков или Федька Каторжный, то, может быть, и здесь они уловили бы идущие из глубины души импульсы зла и восприняли их как негласный приказ совершить преступление.

Всё это, разумеется, совершенно по-разному осмысляется Тургеневым и Достоевским. Тургенев лишь догадывался о тех безднах, которые таятся в душе человека. На переднем плане для него всё же были устойчивые, традиционные формы русской жизни. Достоевский, напротив, предчувствовал момент, когда всё это может исчезнуть, и он страшился того хаоса, который должен был вырваться наружу. Но перекличка между писателями была. Пусть не в такой мере, как Достоевский, Тургенев всё же способен был использовать знание о человеке, которое несло с собой христианство. Возможность проникновения зла в душу своего героя Тургенев отмечает вовсе не случайно. Он показывает, что его герой даже сам весьма отчётливо сознаёт греховность некоторых своих мыслей и желаний: «Настали трудные дни для Фёдора Ивановича. Он находился в постоянной лихорадке. Каждое утро отправлялся он на почту, с волнением распечатывал письма, журналы - и нигде не находил ничего, что могло бы подтвердить или опровергнуть роковой слух. Иногда он сам себе становился гадок: «Что это я, - думал он, жду, как ворон крови, верной вести о смерти жены!» [9: 7, 228]. Человек с нетерпением ждёт смерти одного из своих близких. Подобный мотив, как известно, ляжет в основу сюжета «Братьев Карамазовых». Но и в «Дворянском гнезде» он играет существенную роль и подчёркивается не один раз. Вспомним, что смерть своего отца Лаврецкий тоже встречает с чувством радостного освобождения: «Глафира Петровна <...> остановилась, посмотрела брату в лицо, медленно, широко перекрестилась и удалилась молча; а тут же находившийся сын тоже ничего не сказал, опёрся на перила балкона и долго глядел в сад, весь благовонный и зелёный, весь блестевший в лучах золотого весеннего солнца. Ему было двадцать три года; как страшно, как незаметно скоро пронеслись эти двадцать три года!.. Жизнь открывалась перед ним» [9: 7, 165]. Жизнь открывается перед Лаврецким после смерти больного отца. В чувствах его, несомненно, есть что- то греховное. Тургенев даёт это почувствовать, несмотря на всю поэтичность строк, которые должны передать радостное ожидание счастья. И мы ощущаем неизбежность наказания для тургеневского героя.

Какие-то греховные чувства и порывы писатель отмечает даже в Лизе Калитиной: «Поделом! - говорила она самой себе, с трудом и волнением подавляя в душе какие-то горькие, злые, её самоё пугавшие порывы» [9: 7, 257]. Почему Тургенев обо всём этом пишет, почему он так тщательно фиксирует малейшие зародыши зла в душе Лаврецкого или Лизы? С просветительскими представлениями о человеке это не сочетается. Но Тургенев использует нравственный опыт христианства, где имеются совсем иные глубины. Ведь именно ощущение греха позволяет понять порыв человека к святости. Злые или греховные чувства могут быть совершенно незначительны сами по себе. И лишь сознание христианина как бы наводит на них увеличительное стекло, придаёт им огромное значение и старается искоренить их в момент зарождения.

Вообще поражает глубина, с которой великому писателю удается проникнуть во внутренний мир верующего человека. Вспомним хотя бы тот эпизод в романе, когда весёлая, оживлённая беседа Лизы Калитиной и Лаврецкого вдруг переходит за ту границу, где всё изъято из состояния обыденного, житейского: «Христианином нужно быть, - заговорила не без некоторого усилия Лиза, - не для того, чтобы познавать небесное. там ... земное, а для того, что каждый человек должен умереть» [9: 7, 210]. И далее Лиза добавляет, что часто думает о смерти.

Если учесть безусловную искренность героини Тургенева, то подобные мысли и настроения у юной девушки, живущей в привилегированной среде, могут показаться чем-то болезненным, очень неожиданным. Вместе с тем они глубоко оправданы теми внутренними духовными потребностями, которые возникали в этот период у многих представителей русской интеллигенции, не удовлетворённых окружающим, стремившихся отыскать какие-то новые жизненные идеалы.

Человек перед лицом смерти отрывается от обыденных связей и иногда с особой остротой ощущает, было или отсутствовало в его жизни духовное начало. Постоянно вживаясь в подобную ситуацию, героиня Тургенева придаёт себе тот внутренний настрой, без которого, вероятно, и невозможен поиск христианского идеала.

Уместно в связи с этим вспомнить, что пишет А.М. Любомудров о православии и церковности в русской литературе. Исследователь возражает против того, чтобы христианскими считались все классические тексты девятнадцатого века: «Православным может считаться такое произведение, художественная идея которого включает в себя необходимость воцерковления для спасения <...>. Только если в художественном мире главными ценностями остаются Бог и спасение, понимаемые как спасение в Церкви, можно говорить о право- славности творчества писателя. При этом явления действительности воссоздаются и оцениваются с точки зрения православия, глазами православного христианина» [6: 117] . Критерии устанавливаются весьма строгие. Но нельзя не видеть, что им в значительной мере соответствует роман «Дворянское гнездо». Да, писатель не раз заявлял о своём атеизме. Но он был рождён и воспитан как православный. Он понимал значение веры и стремился обрести её. Всё это, несомненно, проявилось при создании «Дворянского гнезда».

Нельзя не видеть, как значительна роль церкви на страницах романа. В нём показано религиозное воспитание героини. Няня «рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божи- их, святых мучениц; говорит она Лизе, как жили святые в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, - и царей не боялись, Христа исповедовали, как им птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их падала, цветы вырастали» [9: 7, 242]. В романе описывается всенощная; дважды рассказывается о том, как посещает церковь Лаврецкий; в монастыре происходит его последняя встреча с Лизой Калитиной. Конечно, обращение Тургенева к церковной теме обусловлено в первую очередь сюжетом романа. Сам автор остаётся человеком гуманистической культуры. Тургенев поэтизирует земную любовь. Он сочувствует и сопереживает герою, напрасно простирающему «свои руки к заветному кубку, в котором кипит и играет золотое вино наслаждения» [9: 7, 293]. Но художественный дар великого писателя и потребность веры, живущая в его душе, способствуют тому, что в какой-то мере герои «Дворянского гнезда» предстают перед нами в свете христианского учения.

Прежде всего, это проявляется в том, что на страницах своего романа Тургенев воспроизводит мир, где присутствует Бог: «Вспомнилось ему, как в детстве он всякий раз в церкви до тех пор молился, пока не ощущал у себя на лбу как бы чьего-то свежего прикосновения; это, думал он тогда, хранитель-ангел принимает меня, кладёт на меня печать избрания» [9: 7, 227]; «Лиза её слушала - и образ вездесущего, всезнающего бога с какой-то сладкой силой втеснялся в её душу, наполнял её чистым, благоговейным страхом, а Христос становился ей чем-то близким, знакомым, чуть ли не родным» [9: 7, 242]. Безусловно, что автор отделяет здесь своё мировосприятие от мировосприятия героев. Но он всё же воспроизводит иную духовную реальность. И очень точно угадывает законы этой реальности. Например, с православной точки зрения только в церкви возможно преображение души человека. Не случайно писатель показывает, как всё чаще посещает церковь Лаврецкий. При этом Тургенев способен передать какие-то важнейшие моменты религиозного опыта: «Чинно стоявший народ, родные лица, согласное пение, запах ладану, длинные косые лучи от окон, самая темнота стен и сводов - всё говорило его сердцу. Давно он не был в церкви, давно не обращался к богу; он и теперь не произносил никаких молитвенных слов, - он без слов даже не молился, - но хотя на мгновенье если не телом, то всем помыслом своим повергнулся ниц и приник смиренно к земле» [9: 7, 227]. Писатель здесь изобразил Лаврецкого как русского человека, который под воздействием европейского воспитания утратил внутреннюю цельность. Пытаясь восстановить её, он влечётся к вере своего народа. Но одного такого порыва мало. Как истинно гениальный писатель Тургенев с необычайной точностью угадывает дальнейшее развитие исканий своего героя. В эпилоге романа о Лаврецком будет написано: «... он сделался действительно хорошим хозяином, действительно выучился пахать землю и трудился не для одного себя; он насколько мог, обеспечил и упрочил быт своих крестьян» [9: 7, 223]. Более подробно этот мотив будет разработан у Достоевского. Шатов убеждает Ставрогина: «Слушайте, добудьте бога трудом; вся суть в этом, или исчезните, как подлая плесень; трудом добудьте» [3: 10, 203]. Главный персонаж «Бесов» признаёт значение такого совета: «Вы полагаете, что бога можно добыть трудом, и именно мужицким? - переговорил он, подумав, как будто действительно встретил что-то новое и серьёзное, что стоило обдумать» [3: 10, 203]. И хотя окончательный выбор Ставрогина будет совершенно иным, сцена позволяет предположить наличие религиозного мотива в том моральном преображении, которое происходит с Фёдором Лаврецким. Но именно предположить. Тургенев не стремится до конца прояснить суть духовных исканий своего героя. Если Достоевский был убеждён, что одна только вера в народ, в Россию, но без веры в Бога не спасёт человека от бесов, то перед героем Тургенева нет столь жёсткого выбора. Возможно, что Лаврецкий в дальнейшем станет глубоко верующим человеком. Возможно, что он будет пахать землю и заботиться о своих крестьянах, подчиняясь только чувству долга. В любом случае, считает писатель, он нашёл свою почву и перестал быть русским скитальцем.

христианский тургенев религиозный

Список литературы

1. Бердяев, Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. - М.: Наука, 1990.

2. Добролюбов, Н.А. Полное собр. соч.: в 9 т. - М.; Л.: ГИХЛМ, 1963. - Т. 6.

3. Достоевский, Ф.М. Полное собр. соч.: в 30 т. - Л.: Наука, 1972-1985.

4. Дунаев, М.М. Православие и русская литература: в 5 ч. - М.: Христианская литература, 1997. - Ч. III.

5. Курляндская, Г.Б. Мировоззрение, метод, традиции. - Тула, 2001.

6. Любомудров, А.М. Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Б.К. Зайцев, И.С. Шмелёв - СПб.: Дмитрий Буланин, 2003.

7. Маркович, В.М. И.С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века. - Л. - 1982.

8. Тареев, М.М. Цель и смысл жизни // Смысл жизни: Антология. - М.: Прогресс-Культура, 1994.

9. Тургенев, И.С. Полн. собр. соч. и писем: в 28 т. - М.-Л.: Наука, 1961-1968.

10. Чернов, А.В. Архетип «блудного сына» в русской литературе девятнадцатого века // Евангельский текст в русской литературе. Цитата, реминисценция, сюжет, жанр: сб. науч. тр. - Петрозаводск, 1994. - Вып.1.

Размещено на Allbest.ru