Образы ангела и демона в поэтических видениях А.А. Фета

Размещено на http://www.allbest.ru/

Образы ангела и демона в поэтических видениях А.А. Фета

Т.А. Кошемчук

Хорошо известно, что А. А. Фет решительно отрицал философскую поэзию; подчас в полемическом запале борьбы он высказывал на этот счет резкие суждения. Но если противостояние духу времени, свойственное Фету, вынести за скобки, то в них можно обнаружить, что объектом его неприятия является именно рационализм, рассудочные пути мысли в стремлении к Истине. Поэт противопоставлял разум и ум, мысли и думы: первое связано с временным и тленным, второе с бесконечным. Опыт постижения сущности вещей, данный самому поэту, - это опыт чувства, опыт интуитивного проникновения в высшее. «Разум не двигатель, а контролер-бухгалтер <...>. Бог сидит в чувстве, и если Его там нет, разум Его не найдет» [4: 30]; «разум - ходячая монета всего рода человеческого», «интуитивная сила прочнее, вернее <...>, кровнее, наследственней - индивидуальней» [5: 52-53]. Жажда горнего, врожденный запрос бесконечного [1: 17] - одна из определяющих особенностей духовного мира Фета, и реализации этой жажды истины поэт ищет не на путях рассудочного мышления, но в опыте сердца, в интуитивных и творческих прозрениях.

В поэзии Фета складывается целый корпус стихотворений, которые можно отнести к лирике духовной и философской, в которой воплощены не просто лирические переживания (таковых стихотворений у Фета большинство), но и «думы» поэта. К ним можно отнести около сотни стихотворений из 674 его полного собрания стихов. Но их «поэтической мысли», «поэтическому содержанию» - эти понятия Фет сформулировал в статье «О стихотворениях Ф. И. Тютчева» (1859) - как ни странно, исследователями уделялось немного внимания.

В обозначенной группе стихотворений Фета можно выделить ряд тематических линий, соотносимых с важнейшими лейтмотивами русской философской поэзии в целом: мир горний, Бог, мир природный, человек, путь поэта, смысл поэтического творчества и красоты, смерть и посмертие и др. Анализ этих аспектов требует внимания именно к «поэтическому содержанию» стихотворений.

Обратимся здесь к теме ангельских и демонских видений поэта - это тоже одна из сквозных линий в русской лирике: у каждого поэта есть свой ангел и свой демон, начиная с пушкинских «Ангел» и «Мой демон», Пушкин здесь, как и во многих иных ситуациях, дал совершенное выражение темам, звучавшим ранее, и заложил традицию будущего их развития. В ней демон стал образом главенствующего искушения, подступающего к душе поэта и осознанного им, и стихи о демоне есть не что иное, как опыт самопознания поэта, опыт распознавания зла, столь значимый в православной аскетической традиции. Образ же ангела отражает горний идеал поэта, его представления о мире высшем.

Подобные поэтические образы характерны для всего творческого пути Фета. Это не случайно, ведь Фет с детства был глубоко причастен православному строю бытия, о чем свидетельствуют его мемуары. Так, он вспоминает о том, как была расписана крепостным живописцем каменная церковь в их приходе: «Еще теперь помню двух ангелов в северном и южном углах церкви: один с новозаветным крестом в руках, а другой с ветхозаветными скрижалями. Как удачно живописец накинул полупрозрачное покрывало на лик ветхозаветного ангела, намекая тем на учение прообразования» [6: 4849]. Это созерцание ангелов, умение читать символизм изображений и хорошее богословское образование, полученное в семье, позднее будет отзываться в стихах поэта, в его чуткости к образам Предания.

Первый, ангельский ряд открывается в поэзии Фета стихотворением «Ночь тиха. По тверди зыбкой.» (1843), первым, в котором поэт обращается к евангельскому сюжету - к теме Рождества Христова, центральный образ - Божья Матерь. Оно начинается с описания ночного звездного неба - взгляд к горнему, затем - к земле, к яслям и юной Матери: «Ясли тихо светят взору, // Озарен Марии лик.» - рядом с Ней пастухи, радующиеся вместе с Ангелами, которые «в вышних // Славят Бога.» (цитата из Евангелия - Лк. 2: 14). Образ ангелов рождается у Фета в связи с ангельским славословием, хвалебной молитвой, с которой в единстве звучит и звездный хор: «Звездный хор к иному хору // Слухом трепетным приник». Духовный слух поэта, источник переживания, сменяется в стихотворении «Серенада» (1844) духовным зрением: звезды созерцаются как ангельские очи («Блещут ангельские очи, // Трепетно светя.»). Далее («Тихо ночью на степи.», 1847) разворачивается тот же образ - звезды как часть горнего, не затронутого грехом мира: «Звезды ж крупные в лучах // Говорят на небесах: // Вечный Свят, Свят, Свят!» - славословие звезд, звездный хор этого стихотворения есть Трисвятое песнопение Входа, звучащее на Литургии, восходящее к видению Исайи (6: 1-3), в котором серафимы взывали: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! вся земля полна славы Его!», - и к Апокалипсису: «Свят, Свят, Свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет» (Откр. 4: 8). Надмирная хвала горних духов, воспринимаемая поэтом в звездном хоре, отражается в его душе состоянием мира и особенной, тонкой одухотворенности, которая выражена в образе молчащего крыла (крыло есть символ полета, устремленности к горнему, и эта интенция души дана в тональности благоговейной тишины), и в тишине поэт слышит, как пушкинский пророк, «горний ангелов полет», точнее, его созерцает в падающей звезде: «.Нет движенья; лишь порой // Бриллиантовой слезой // Ангел пролетит».

Образ ангела в фетовских стихах неизменно будет изысканным и утонченно-духовным. Фрагментарный в названных выше стихах, в стихотворении - «Видение» (1843) образ будет развернут в ангельское видение: «Не ночью, не лживо // Во сне пролетало виденье; // Свершилося диво: // Земле подобает смиренье». Лаконична и точна мысль поэта: произошедшее есть чудо (не лживое сновиденье), диво, то есть то, чего земля недостойна, земное должно признать себя таковым, ведь, согласно безупречно точной в православном контексте формуле поэта, земле подобает смиренье: чудо произошло не по заслуге, а по милости.

Чудесное виденье связано с Киево-Печерской Лаврой, с преданием о построении церкви, и видение строителей Лавры описано так, как будто его переживает сам поэт: это его взгляд устремлен к безлюдным пока еще Киевским горам: «Прозрачные тучи // Над дикой Печерской горою», выше них - в небо, к тучам, на фоне которых он, как и строители храма, перевоплощаясь, проникая в их видение, созерцает ангелов:

И юноши в белом

Летели от края до края,

Прославленным телом

Очам умиленным сияя.

фет поэтический философский образ

А над тучами «все выше, в сиянии славы, // Заметно для ока // Вставали Печерские главы». Так реальные храмы напомнили поэту о видении, открывшемся когда-то умиленным очам строителей Лавры (эта катехреза соединяет представление о сердечном умилении и благоговейном созерцании). Поэт видит своим умственным взором то, что пребывает - что когда-то созерцали они: ангелы по-прежнему парят над церковными главами в небесах. Глядя на храмы, он видит их сияющий в небе первообраз. Так отразилось в мистически чуткой душе поэта известное предание.

«Мой ангел» (1847), второе стихотворение в жанровой форме видения, - это духовное созерцание ангела-хранителя: «Как он прекрасен, // Гость-небожитель! // Он не состарился // С первой улыбки моей в колыбели.». Далее оно сменятся воспоминанием о детском видении, когда ангел предстал, «.играя // Златыми плодами // Под вечною райскою пальмою.». Но идиллически-детский образ неожиданно меняет тональность: ангел показывает ребенку совсем не детскую картину: указывает на Матерь-Деву Страдальца Голгофы - и подле Двенадцать престолов во славе.

В стихотворении с его обрамляющей мыслью о неизменности ангела (в конце: «Он тот же, все тот же - // Кудрявый, с улыбкой, // В одежде блистательно-белой, // С любовью во взоре - // Мой ангел- хранитель»), изумительно именно центральное видение: Богоматерь показана ангелом-хранителем не как Мать божественного Младенца, но в страдающем Своем лике, как Мать Христа Распятого, Страдальца Голгофы, и рядом с Ней - двенадцать апостолов во славе, с образами которых связана идея Суда («.когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых» - Мф. 19: 28), - как будто страдание Богоматери и Голгофа Христа влечет за собой немедленно, в логике грозного и столь недетского видения, Суд и воздаяние. Переживание, которое стало основой для этого одновременно и ангельски-светлого и мучительного видения, останется тайной поэта, о подобных событиях своей жизни Фет иначе как в стихах, не поведал никому, в силу того качества, которое Д. Дарский назвал утонченной духовной стыдливостью поэта [2: 18].

Ангельские образы часто у Фета соотносятся с темой рая: поэт обладал особенным даром созерцания райской, утраченной красоты в земных явлениях, отголосков ее и отзвуков. С темой изгнания из рая связан образ ангелов в стихотворении «Когда у райских врат изгнанник.» (1856), в нем звучит мотив униженности и немоты Адама перед закрытыми вратами, а далее рождается яркая и самобытная мысль: Творец снисходит к его мольбам: «Крылатых стражей легионы // Адама внукам он послал». И ангелы-хранители порой в земной битве «улыбаются» нам «с родного неба». Эти небесные духи-утешители различны, соответственно различны и земные судьбы людей, и следующим ходом мысли стихотворения Фет, обращаясь к адресату стихотворения, описывает его Ангела: «Твой Ангел - перьев лебединых // Не распускает за спиной: // Он на крылах летит орлиных, // Поникнув грустно головой. // В руке пророческая лира, // В другой - горящий Божий гром; // Так на твоем в пустыне мира // Он камне станет гробовом». Так поэт созерцает не только своего ангела-хранителя, но и воплощенный жребий другого человека.

Демон Фета впервые проявляет себя в стихотворении с ироническим названием «Добрый день» (1847) - демонские видения разворачиваются в тот же период 1840-х годов, что и ангельские. Образ демона, в полном согласии с русской поэтической традицией изображать своего демона как свой главенствующий соблазн, может приоткрыть тайну личности поэта, которую он ревниво оберегал от окружающих. Как и у многих русских поэтов, демон Фета - это дух зла, отрицания, иронии. Он связан со стихией дня: «Вот снова ночь с своей тоской бессонной // Дрожит при блеске дня. // С улыбкою мой демон искушенный // Взирает на меня». Основная черта демона - опытность во зле, искушенность, умение читать в душе человека: «он знает все» - «улыбку, вздох и слезы», «бессонницу и грезы», знает слова, которые будут сказаны поэтом, знает, «чем дума занята», и ему смешно все то, что он читает, как по книге.

Мой мраморный, блестящий и холодный,

Мой прорицатель дня,

С улыбкой злой и гордо-благородной

Он смотрит на меня.

Стихия дня - обыденной жизни и здравого смысла - противостоит в лирике Фета стихии ночи - подлинной жизни сердца, интуиции и поэзии. Демон - здравый смысл и холодная блестящая логика в маске благородства - злобно насмехается над возвышенными грезами поэта. Это искушение в духовной сфере осознает здесь поэт - осмеять в собственной душе то, что в ней первостепенно для жизни, взглянуть на себя с отстраненной, внешней и иронической позиции дневного сознания. Для внутреннего мира поэта это будет весьма значительное искушение - Фет выговаривает здесь нечто существенное: стыдиться высокого в себе, бояться осмеяния есть не что иное, как демоническое воздействие.

Тот же дух злобы являет себя в стихотворении Фета «В пору любви, мечты, свободы.» (1855) - в счастливую пору детства и юности поэт не знал «душевной непогоды», то есть воздействия зла на душу, не верил, «.что будто по душе иной // Проходит злоба полосами, // Как тень от тучи громовой». Зло в человеке, как тень от громовой тучи, - этот точный фетовский образ выражает мысль о природе зла: туча есть сам дух зла, а его тень - тень от тучи, падающая вниз, в человеческие души, есть проникшее в человека зло, которое полосами захватывает его внутренний мир. В пору жизненных испытаний (так развивается мысль стихотворения) пришлось «отрезвиться» - увидеть зло, зло в себе самом (в соответствии с важнейшим требованием аскетики), увидеть ту самую тень от тучи в своей душе. И это есть опыт познания собственной природы, обретаемый на христианских путях. Всю глубину зла и его внутренней неодолимости оценить сразу невозможно, оно раскрывается постепенно: «.В душе сокрыта, // Беда спала. Но знал ли я, // Как живуща, как ядовита // Эдема старая змея!». Зло предстает в образе библейского змия, который искушал Адама в Раю, и его «тяжкое крыло», его присутствие, «слышит» порой поэт духовным слухом:

Находят дни: с самим собою

Бороться сердцу тяжело.

И духа злобы над собою

Я слышу тяжкое крыло.

Победить зло в себе оказалось несравненно труднее иных «побед» над собой («горе подавлять в себе», «улыбаться» людям): «знал ли я.!» - восклицает поэт. Зло внутреннее распознается им как воздействие внешней силы зла - в соответствии со святоотеческим учением.

Отметим здесь попутно еще одно стихотворение, в котором появляется образ зла, - «Прекрасная, она стояла тихо» (1847). Молящаяся прекрасная девушка и ее брат-младенец - эта «прекрасная» (эпитет повторен трижды) картина воспринята глазами героя, вероятно, Фауста, рядом с которым - дух зла, тот же древний змий, «допотопный», всю чистоту картины и смирение молитвы старающийся снизить своей иронией, которая, однако, явно неубедительна и недейственна, как и само стремление духа зла опустошить одухотворенную картину:

Со мною рядом тут же допотопный

И умный франт, незримый для людей,

Хотя б из дружбы придал он сарказму

Бесчувственной иронии своей.

Действительно, у Фета совсем нет поэтизации зла, здесь дух зла, дух иронии сам вызывает ироническое отношение к себе. В поэзии Фета, как писал Н. Н. Страхов, нет увлечения демонизмом [3: 16], свет есть свет, зло есть зло, и дух зла опознан как источник скепсиса и всеотрицающей иронии.

В «Вечерних огнях», в поздних стихах, в круг «дум» поэта по- прежнему входят существа мира высшего. Но если в 40-е и 50-е годы, эти думы воплощали глубинный опыт души, ее интуитивные прозрения, то в 80-е годы, когда внутренний мир поэта оказался под существенным воздействием немецкой философии, не только думы, но и мысли включаются в круг «поэтического содержания» фетовских стихотворений. Размышления об ангелах (исповедальность темы демона не возвращается в эти годы) звучат не в тональности личного признания, а в философско-религиозных размышлениях общего, даже отвлеченного характера.

«Не тем, Господь, могуч, непостижим» (1879) - своего рода «рассуждение о Божием величестве». Не земные чудеса вызывают здесь восхищенную мысль о величии Творца, не созерцание здешнего солнца, зажженного Его Серафимом для вселенной, но сама человеческая душа:

.я сам, бессильный и мгновенный,

Ношу в груди, как оный Серафим,

Огонь сильней и ярче всей вселенной.

Здесь поэт в осмыслении вечной сущности человеческой души как пылающего ярче солнц огня уподобляет человека Серафиму, даже Богу. Бог непостижим прежде всего тем, что создал свой образ и свое подобие - в бренном человеке - такова христианская идея этого стихотворения, со всей подлинностью восхищения пережитая поэтом. Так созерцали святые отцы сущность человеческих душ - в виде вечного пламени, которое невозможно видеть земными очами, иначе человек почувствовал бы себя вверженным в пещь огненную. Так увидел Мотовилов духовными очами святого Серафима - сияющим ярче Солнца. Нечто подобное постигает в своем опыте и поэт.

Подобная же мысль о соприродности души вечному духу в ее первоначальном переживании была выражена и в стихотворении 1865 г. «Как нежишь ты, серебряная ночь»: звездная ночь дарит поэту возможность пережить высокое откровение: «Мой дух, о ночь, как падший Серафим, // Признал родство с нетленной жизнью звездной.». Здесь человеческий дух соотносится с духом падшего ангела, тоже утратившего горний мир и осмысляется как изначально родственный со звездами - с миром до грехопадения. Как и падшие духи, человек когда-то был соприроден миру звезд, еще не будучи подверженным греху, и это переживание родства с нетленной жизнью есть переживание бессмертия.

Тема человека и Бога продолжает свое развитие в стихотворении «Я потрясен, когда кругом.» (1785). Потрясенность души величием и силой стихий Божьего мира несоизмерима с возможностью пережить дарованное Богом соприкосновение с неземным: «Но просветленный и немой, // Овеян властью неземной, // Стою не в этот миг тяжелый, // А в час, когда, как бы во сне, // Твой светлый ангел шепчет мне // Неизреченные глаголы». Здесь легко узнаваема весьма ответственная цитата из ап. Павла, говорящего о человеке, который «был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор. 12:4). Речь у поэта идет о глубинном просветляющем опыте встречи с высшим бытием, и источник «неизреченных глаголов» - «светлый ангел».

Стоит отметить, что фрагментарные образы ангелов в поздней поэзии Фета даже более многочисленны, чем в ранней: Пушкин назван «зрителем ангелов»; в стихотворении о Христе «.ангелы пришли // В пустыне ждать Его велений», о Божьей Матери - «Как ангелов, младенцев окрыленных, // Узришь и нас, о Дева!.»; в стихотворении о нежданных дождевых тучах в засуху поэт вопрошает: «Какой Архангел их крылом // Ко мне на нивы навевает?»; в стихах о любви звучит: «Из-под ресниц твоих шелковых // Заглянет ангел голубой», «Мне ангел кротости и грусти отзовется // На имя нежное твое», «Дохнул я струею и чистой, и страстной // У пленного ангела с веющих крыл..».

Ряд ангельских образов появляется в стихотворных поздравлениях разным адресатам ко дню ангела - в стихотворениях на случай. В поздних ангельских образах звучат отголоски ранних возвышенных видений, с прежней изысканностью и утонченностью, хотя и без прежней глубинной исповедальности, порой с большей строгостью мысли о Боге, порой с душевной тонкостью лирической эмоции.

Характерно, что тема ангельских и демонских видений звучит чаще всего в стихотворениях Фета, им самим не опубликованных или же опубликованных единожды (тогда как стихотворения не духовной, но душевной тематики переходили из сборника в сборник). Как будто для поэта духовная тема как «содержание» стихотворения была не вполне признана, или же чересчур откровенна, глубинно интимна.

И если порой в стихах позднего Фета сталкиваются скептические рассуждения и высокая христианская религиозность (что есть проявления разных сфер единого сознания - рассудочной логики и духовной интуиции, пробуждаемой в творчестве), то тема ангельских и демонских видений остается всецело в контексте веры, интуиции, сердечного знания. Эти стихотворения в поток душевной жизни, отраженной в лирике, вносят особенные, глубинно, религиозно звучащие ноты.

Здесь не рациональная философия, не голос разума, но это подлинный опыт души, ее творческих прозрений, разворачивающийся в русле христианской традиции.

Список литературы

1. Благой, Д.Д. Мир как красота / Фет, А.А. //Вечерние огни. - М.: Наука, 1971.

2. Дарский, Д.С. Радость земли. Исследование лирики Фета. - М.: Издательство К.Ф. Некрасова, 1916.

3. Страхов, Н.Н. А.А. Фет. Биографический очерк / Фет, А.А. // Полн. собр. соч. - СПб., 1912.

4. Фет, А.А. Письмо Л.Н.Толстому от 15 сентября 1878 г. / Толстой, Л.Н. Переписка с русскими писателями: в 2 т.- М.: Худ. лит., 1978. - Т. 2.

5. Фет, А.А. Письмо Л.Н.Толстому от 19 февраля 1879 г. / Толстой, Л.Н. Переписка с русскими писателями: в 2 т.- М.: Худ. лит., 1978. - Т. 2.

6. Фет, А.А. Воспоминания. - М.: Правда, 1983.

Размещено на Allbest.ru