Влияние Первой Мировой войны на русское искусство

Размещено на http://allbest.ru

Министерство образования и науки Российской Федерации

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Российский экономический университет имени Г.В. Плеханова»

Общеэкономический Факультет

Эссе

Влияние Первой Мировой войны на русское искусство

Выполнила:

Студент группы 9114

Очной формы обучения

Общеэкономического факультета

Тупикин Валерий Витальевич

Москва 2014 г.

Поэзия и проза военных лет по идеологическим причинам долгое время оставались «белым пятном» в истории русской литературы. Почти все столетие военную лирику, например, сопровождали такие определения как «ура-барабанная», «милитаристская», «казенно-патриотическая», а то и «пропитанная националистическим или шовинистическим угаром». В этом эссе я попытаюсь сказать о месте русской литературы в гуманитарном самосознании России 1914-1918 годов.

В самом начале войны стали выходить различного рода альманахи (разновидность серийного издания, продолжающийся сборник литературно-художественных и/или научно-популярных произведений, объединённых по какому-либо признаку), где публиковали свои стихи малоизвестные и популярные поэты современности. Уже один из первых альманахов «Современная война в русской поэзии», изданный Б. Глинским, давал возможность судить о том, что же представляла собой военная лирика того времени. По моему мнению этот сборник был спешно издан с благотворительной целью, обозначенной в подзаголовке: «На помощь Польше». Под одной обложкой - стихи 87 поэтов, среди которых А. Ахматова, А. Блок, В. Брюсов, З. Гиппиус, С. Городецкий, Дон-Аминадо, Г. Иванов, М. Кузмин, С. Маковский, Н. Минский, Ф. Сологуб, И. Северянин, Н. Тэффи, Т. Щепкина-Куперник. Обращают на себя внимание разделы сборника: «Славянство», «Война», «Родина», «Мать», «Сестра милосердия», «Галицкая Русь», «Польша», «Бельгия», «Англия», «Франция», «Казаки», «Герои». Анализируя «Современная война в русской поэзии» Б. Глинского, я пришел к выводу, что главнейшими темами стали понятия: родина, мать, милосердие. Сквозной стала тема сострадания: к сыновьям и братьям на полях сражения, к раненым и пленным, странам-сестрам, попавшим в беду или находившимся под угрозой оккупации.

Стихи этого сборника, как, впрочем, и других подобных альманахов, разнятся по своим художественным достоинствам. Однако есть немало общего, что объединяло популярных и малоизвестных, начинающих и опытных мастеров слова.

Вполне объяснимо, что на первом месте в поэтических откликах на мировую бойню стала фраза, “горе матери, которой суждено пережить своего ребенка”. Совершенно очевидно, что женщина-мать, как никто другой, первой ощущает бесчеловечность войны. В художественном воплощении материнского горя многие поэты испытали влияние некрасовской лирики и особенно его шедевра «Внимая ужасам войны…», созданного во время Крымской кампании 1853-1856 гг.

Внешне трудно соединимое - горе и гордость матери - одно из отличительных черт первых поэтических откликов на войну И. Гриневской («Последнее прощание матери»), Н. Грушко («Я четыре сына в муках родила»), Т. Щепкиной-Куперник («Песня над рубашкой»), В. Воинова («Три») и др.

В первых стихах о войне материнское горе увидено не со стороны, как в некрасовском «Внимая ужасам войны…», а изнутри. Монологи русской матери, обращения к сыну-воину, Богоматери-заступнице, проклятия врагу нарушали молчание некрасовской героини. И если Некрасов указывал на горе матери: «Мало слов, а горя реченька, // Горя реченька бездонная!…», то поэзия первых месяцев войны пыталась дать почувствовать это горе. Горе матери, жены-солдатки, стариков-родителей в бесхитростных строках о войне В. Пруссака «Прощание», В. Рябова-Бельского «Проводы», Н. Стюнина «Иди, сынок, на поле брани…» стало общенародным горем: А поезд умчался и скрылся из виду, Туда - где стихийное пламя и гром… И след его истово крестит старуха И шепчет молитву о сыне своем….

Можно сказать, что все стихи о войне проникнуты гуманизмом ко всем пострадавшим в ее огне: пленным, беженцам, оккупированным странам Европы. Об этом - одноименные стихотворения С. Михеева и С. Городецкого «Пленные», Г. Арельского «Беженцы», Т. Щепкиной-Куперник «Наша младшая сестра» и др. В стихотворении С. Михеева, например, от имени женщины, у которой близкий человек на фронте, говорится, что пленные сейчас - уже не враги, а несчастные, вызывающие сострадание.

В первые дни войны в так называемых лубочно-газетных стихах прозвучал отклик на разрушения немцами европейских святынь - Реймского собора в Бельгии (под угрозой был и Собор Парижской Богоматери). Далеко не самое совершенное с эстетической точки зрения стихотворение А. Рославлева «Разрушение Реймского собора» содержит вопрошение к Богу: неужели Он останется безучастным к разрушению известного всем творения? А герой стихотворения А. Липецкого, не дожидаясь помощи от Бога, сам обращается к фактическому разрушителю: Не тронь, гордец, святых витражей, Чугун на купол не мечи, - Там ангелы - незримой стражей, Под каждой аркой их мечи. Мадонны храм восьмивековый Рукою дерзкою не тронь, На алтаре, Атилла новый, Не погашай её огонь!

Я считаю, что к числу главных достоинств лирики на страницах газет, журналов и поэтических альманахов, прежде всего, следует отнести ее сопричастность трагическим событиям. В качестве примера, я использую обычную для военного времени сцену - проводы на фронт, увиденную А. Блоком («Петроградское небо мутилось дождем…»), С. Есениным («По селу тропинкой кривенькой…»), М. Цветаевой («Белое солнце и низкие, низкие тучи…»). В хорошо известных сейчас строках А. Блока словно сторонним взглядом увидена картина прощания с новобранцами на одном из столичных вокзалов: Петроградское небо мутилось дождем, На войну уходил эшелон. Без конца - взвод за взводом и штык за штыком Наполнял за вагоном вагон.

Но сколько щемящей тоски, переданной по-мужски сдержанно, содержится в строках: И, садясь, запевали Варяга одни, А другие - не в лад - Ермака. И кричали ура, и шутили они. И тихонько крестилась рука.

Женская эмоциональность лирической героини М. Цветаевой позволила не скрывать чувства, вызванные солдатским воем-песней: Поезд прошел и завыл, и завыли солдаты, И запылил, запылил отступающий путь… - Нет, умереть! Никогда не родиться бы лучше, Чем этот жалобный, жалостный, каторжный вой о чернобровых красавицах. - Ох, и поют же Нынче солдаты! О господи боже ты мой!

Тихое горе и обреченность, вопль отчаяния, показная бодрость- все это было не только увидено, но и прочувствовано такими поэтами, как С. Есенин («По селу тропинкой кривенькой…»), С. Клычков («Прощай, родимая сторонка…»), Н. Клюев («Луговые потёмки, омёжки, стога…»), А. Ноздрин («Война»), В. Пруссак («Прощание»), В. Рябов-Бельский («Проводы») и др.

А лирический герой А. Черного в стихотворении «На фронт» (1914) оказался в солдатской теплушке: За раскрытым пролетом дверей Проплывают квадраты полей. Перелески кружатся и веют одеждой зеленой И бегут телеграфные нити грядой монотонной… Мягкий ветер в вагон луговую прохладу принес. Отчего так сурова холодная песня колёс?

Нераздельное единство личного и гражданского прозвучало в стихах о Польше. Напомним, что польский вопрос занял в отечественной поэзии (особенно в первые месяцы войны) одно из первых мест. На польскую трагедию откликнулись З. Гиппиус, В. Брюсов, Н. Венгров, С. Городецкий, Г. Иванов, М. Моравская и др. Наиболее весомым на события в Польше оказался отклик В. Брюсова, находившегося в этой стране в качестве военного корреспондента. Уже 1 августа 1914 г. он написал стихотворное послание «Польше»: Опять родного нам народа Мы стали братьями, - и вот Та «наша общая свобода», Как феникс, правит свой полет. А ты, народ скорбей и веры, Подъявший вместе с нами брань, Услышь у гробовой пещеры Священный возглас: «Лазарь, встань!». Простор родимого предела Единым взором облелей, И крики «Польска не сгинела!» По-братски с русским гимном слей!

Брюсов не замалчивает известного антагонизма русских и поляков в прошлом, поэтому строки - «Опять родного нам народа мы стали братьями», - звучали не столько похвалой настоящему, сколько обвинением прошлому. Призыв поэта к возрождению польской государственности произвел в Польше фурор. Стихотворение печаталось в газетах, было отпечатано на открытке и переиздавалось дважды.

Вчитываясь в русскую поэзию 1914-1918 гг., начинаешь ощущать, что её авторы писали не только о войне, а начинали, говоря словами В. Маяковского, писать войною. Об этом свидетельствуют проникновенные строки, передающие состояние раненого воина и сестры милосердия, оставшихся в тылу соотечественников, их думы и тревоги …

Не будем забывать об отечественной прозе, которая оставила не менее значимый след в литературе. Гуманизм литературы 1914-1918 гг., связующий ее с предшествующей поэзий и прозой о войне, с наибольшей яркостью проявился в изображении непосредственных участников войны. Русская литература всматривалась в облик русского солдата - вчерашнего крестьянина, мастерового, студента-добровольца, - чтобы увидеть воздействие войны на моральный облик «человека с ружьём». Его скупые, но такие ёмкие суждения о происходящем, о Боге, о царе, пославшем от родного дома, об увиденном за границей, солдатские воспоминания о доме и мечты о завтрашней жизни стали основой рассказов В. Муйжеля, Я. Окунева, М. Пришвина, Б. Тимофеева, книги С. Федорченко «Народ на войне».

На страницах этих произведений предстала не Вселенская, а конкретная война, реальная атака, перевернувшая человека, заставившая его забыть себя, но вспомнить Бога, почувствовать в себе зверя и грешника. Обращаясь к человеку на войне, литература словно стерла знаки различия на погонах, увидев его незащищенность и человечность, набожность и растущую ожесточенность.

Можно сказать, что в русской литературе был «реабилитирован» русский офицер - скромный «Тимохин XX века», - не только храбро воевавший, но и интересно мысливший, тонко чувствовавший. Я считаю, что русской литературе повезло в том, что на войне оказался писатель-философ Ф. Степун, передавший свои наблюдения и размышления в виде «Писем прапорщика-артиллериста». По глубине ощущения и понимания войны как реального и экзистенциального явления они занимают не менее важное место, чем «Дневники» Э. Юнгера и Ж. Сартра. Но по художественности и отточенности мысли произведение нашего соотечественника превосходит написанное этими зарубежными мыслителями-фронтовиками. Более того, оно сыграло значительную роль в «аккумуляции» фронтового опыта, позволившего понять некоторые процессы в общественно-культурной жизни России военного времени.

Проза Н. Гумилева, В. Муйжеля, Я. Окунева, М. Пришвина, Ф. Степуна, И. Шмелева и др. запечатлела восприятие народом известия о войне, отношение к германцу, проводы в армию, первое сражение, отношение к пленному, смерть на поле боя или в лазарете.

Следует отметить, что молодыми и опытными писателями довольно четко представлялись современный характер войны, масштабы событий и прежде всего - сложность такой темы, как человек на войне. «Теперь я понимаю всё, - сказал автор одной из первых книг очерков о Первой мировой войне Я. Окунев, - это так сложно, так огромно, что нет человеческих сил, чтобы изобразить чувства, переживаемые во время боя, особенно во время атаки». Скорее всего, во избежание неправды, фальши в передаче восприятия войны солдатами отсутствует эффектность. Наоборот, авторы правильно делали, что не добавляли эффектности в свои произведения, потому что неброскость, неяркость, отсутствие пафоса - свойство рассказов ее участников. В рассказе И. Шмелева «Мирон и Даша» (1915) звучит как будто нарочитая будничность: «К покосу воротился плотник Мирон: отпустили его на поправку, на год. Побывал в боях, два раза ходил на штыки, заколол одного германца, - даже в лицо упомнил, - а было ли от него что еще - не знает: стрелял, как и все».

Примечательно, что рядовой воин - русский мужик, мастеровой, надевший солдатскую шинель, - не стал в отечественной литературе боевой единицей. Я могу с уверенностью сказать, что в словосочетании Человек с ружьем в русской литературе ударение поставлено на первом слове. И здесь обнаруживается принципиальное различие между литературой и науками, обращающимися к человеку воюющему. Поведение солдата в экстремальной обстановке - сфера интересов военной психологии, тогда как запас человечности интересен, прежде всего, военному художнику. Видимо, не случайно в военной прозе было уделено такое внимание душевным качествам: детскость, простодушие, доброта и сочувствие по отношению к пленным, нерадивость и беззаботность.

Характер русского солдата раскрывался не только в литературе, повествовавшей о воине, участвовавшем в сражениях. Она изображала его во время пребывания в госпитале, на излечении. О совестливости русского солдата повествуется в рассказе Н. Тэффи «Тихий» (1915). Солдат с больным сердцем попадает на фронт, получает в первом бою ранение и оказывается в лазарете. Но когда врач советует ему рассказать о сердце на комиссии, чтобы послали в слабосильную команду, раненый отказывается, поясняя: «Стесняюсь я очень. Потому у других - у кого руки не хватает, у кого ноги не хватает, а кто и вовсе калека. А я здоров. У меня все есть. Я стесняюсь».

В русском солдате была увидена деликатность, забота о других, желание не беспокоить, не причинить неудобств. В рассказе М. Толмачевой «Вязанье» говорится об этом. Находясь в госпитале, ставший изуродованным калекой рядовой Коньков стремится освоить вязанье на диковинном снаряде: «Стонаю я… покою от меня никому… Сам знаю, а нету силушки терпеть… грызет… и днем и ночью… Думая, займусь чем, глядишь, и забудусь маленько, брошу музыку-то свою… Чай, у меня совесть есть…».

Рассказы и очерки Я. Окунева выразили стремление говорить от имени рядового. Словно от имени всех русских солдат, забытых впоследствии, прозвучало обобщающее суждение о войне рядовых ее участников: “Мы только солдаты, нам недоступны обобщения и схемы, а видим и понимаем только то, что близко и непосредственно касается нас. Велят идти в атаку, - мы знаем, что атака такое дело, в котором от нас требуется либо умереть, либо выбить неприятеля из его позиции; атакует неприятель нас - что нельзя бежать перед его налетом, нельзя уступить ему ни пяди занятой нами земли. Прикажут залечь за прикрытие, мы лежим и отстреливаемся дни и недели; пусть дождь, пусть огненный ливень снарядов: пока не скажут уйти, мы не уйдем, потому что мы солдаты. И если бы кто-нибудь сказал, что то, что мы делаем, эпопея, великая, глубокая и трагическая, и что пишет ее не кто иной, как пензенский мужик Пахомов в серой шинели, в фуражке блином, со свалявшейся в войлок бородою, - разве здесь, у нас, кто-нибудь поверил бы этому?». На следующей ступени в самовыражении солдата стоит Софья Федорченко со своим произведением «Народ на войне» (1917). Фрагменты будущей книги начали публиковаться в журнале «Северные записки» (1917) под названием «Что я слышала». Ее автор в годы войны долгое время была сестрой милосердия, впоследствии стала профессиональным писателем. «Книга воспроизводила в форме коротких, лаконичных записей, занимающих обычно всего несколько строк, разговоры и рассказы солдат, их размышления и думы о жизни, о войне и мире, о себе и других, о своих и врагах. Некоторые из записей представляли собой в предельно сжатом виде целые новеллы», - говорится в предисловии к этой книге. Высказывания непосредственных участников войны стали своеобразным синтезом, обобщенно-личным восприятием войны.

Можно предположить, что масштабность событий повлияла на то, что при обращении к солдату в центре внимания русских литераторов оказалось не единичное, индивидуальное «я», а общее, коллективное «мы». Появление в конце войны «Солдатских сказок» у таких писателей, как А. Толстой, И. Шмелев, С. Черный, на наш взгляд, выразили стремление «дать слово» русскому солдату. Но уже в годы мировой войны от имени шестнадцати миллионов русских солдат в книге С. Федорченко «Народ на войне» было сказано немало по-народному мудрых и горьковато-соленых истин и о войне, и о себе, и о немце. Было сказано о том, что в этой войне столкнулись наша безалаберность и немецкая подготовленность, что дух, отвага - это хорошо, но расчет, техника в нынешней войне все-таки лучше. Солдат успел сказать, как это страшно - война. Русская литература военных лет передала состояние не только человека, которого могли убить, но человека, который смог убить. Каким бы неизбежным на войне это не было, убийство себе подобного не проходило бесследно.

Место человека с ружьем в Первой мировой войне емко и выразительно представлено В. Ропшиным (Савинковым) в финале его книги «Из действующей армии. (Лето 1917)»: «С холма простым глазом был ясно виден соседний, источенный окопами холм, были видны колючие заграждения, были видны те сорок шагов нескошенной, пестреющей полевыми цветами, травы, которую нужно, необходимо перебежать, чтобы под огнем пулеметов продвинуться на сорок шагов вперед. А внизу, под холмом, была не долина, а решето. Вся земля была истыкана воронками от снарядов - больших, малых и средних. Сверху было страшно смотреть. Кто надругался над кормилицей - над землей? Кто изранил, изрешетил ее сталью? Кто посмел, кто решился ее осквернить? И когда я смотрел, кто-то тронул меня за рукав.

Мне кажется что, этот эпизод мог бы стать одним из символов Первой мировой войны в русской литературе 1914-1918 годов: изуродованная человеком земля и воин-хлебороб, впереди у которого Гражданская война…

Список использованных источников

поэзия военный лирика солдат

1. Липецкий А. Бельгия // Журнал для всех. 1915. № 3.

2. Окунев Я. Кровавая страда // На передовых позициях. Боевые впечатления. - Пг., 1915. С. 105.

3. Окунев Я. На передовых позициях. - Пг., 1915. С. 49.

4. Ропшин В. [Савинков Б.В.] Из действующей армии. (Лето 1917).т - Пг., 1918. С. 214.

5. Рябов-Бельский В. Проводы // Верность. 1915. № 5.

6. Северные записки. 1915. № 4. С. 26.

7. Современная война в русской поэзии / Сост. Б. Глинский. - Пг., 1915.

8. Толстой А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 1. - М., 1950. С. 563.

9. Трифонов Н.А. Несправедливо забытая книга // Федорченко С. Народ на войне. - М., 1990. С. 5.

10. Тэффи Н. Тихий // В год войны. Сб. Артист солдату. - Пг., 1915. С. 208.

11. Цветаева М.И. Сочинения: В 2-х т. Т. 1. Стихотворения. Поэмы. Драматические произведения. - М., 1984. С. 53.

Размещено на Allbest.ru