Постструктуралистский проект Р. Барта

Размещено на http://www.allbest.ru/

Постструктуралистский проект Р.Барта: «смерть автора», удовольствие от текста», «произведение-текст-текст»

Самым ярким и влиятельным в сфере критики представителем французского литературоведческого постструктурализма является Ролан Барт (1915-1980). Смысл постструктурализма как специфической методологии исследования литературного текста включается в выявлении внутренней противоречивости текста, в обнаружении в нем скрытых и незамечаемых не только неискушенным, "наивным" читателем, но ускользающих и от самого автора "остаточных смыслов", доставшихся в наследие от речевых, иначе -дискурсивных, практик прошлого, закрепленных в языке в форме неосознаваемых стереотипов, которые в свою очередь столь же бессознательно и независимо от автора текста трансформируются под воздействием языковых клише его эпохи.

Одним из главных концепций поструктурализма является отказ от инстанции автора. Автор удаляется, исчезает, он задается лишь предшествующим ему культурным кодом. Зато текст выходит на первый план, вообще, в рамках этой теории, существует только текст. В работе Р. Барта «Смерть автора» приводится бальзаковская фраза о переодетом женщиной кастрате и сразу даются вопросы для размышления: кто именно говорит эту фразу? Герой новеллы? Или сам Бальзак, а может кто-то совершенно посторонний? Этими вопросами Барт подводит нас к мысли о невозможности достоверно установить, чье сознание производит текст, а следовательно невозможно идентифицировать автора.

Явление растворения образа автора отнюдь не новое. Барт приводит в пример медиатора(шамана) из первобытного общества, который рассказывает, но не является автором рассказываемого. Он - перфоратор, посредник между повествовательным кодом и реципиентами. Мы знаем, что и сейчас в Африке существуют глухие, отдаленные от цивилизации поселения, в которых неформальным вожаком является именно шаман. Уважение к нему усилено фактом его общения с духами, богами, космосом, и это всячески подчеркивает самим шаманом. В моменты перфорации шаман теряет контроль над своим телом. Он говорит чужим языком, чужим голосом и в момент пророчества его личность не имеет никакого значения по сравнению с пророчеством. Именно это и произошло с автором - его фигура потеряла значение рядом с текстом.

Получается, «я» произносит слово, но «я» не творец этого слова. Разве это слово выдумало «я»? Все слова в письме принадлежат языку, которым пользуются носители этого языка для взаимопонимания. Выходит, что язык принадлежит всем, и скриптор всего лишь производит определенную выборку средств для своего письма.

Барт объясняет, что автор умирает не в буквальном, физическом смысле, а в качестве творца, приписывающего себе создание текста и власть над ним, подобно тому, как Бог сотворил человека и даровал ему жизнь.

Разумеется, Барт признает, что власть автора все же крепка. Этому способствуют главным образом критики, которые пытаются коррелировать текст с самим автором. Барту это кажется нелепым, он отказывается объяснять произведения его создателем, выискивать соответствия между произведением и привычками, болезнями, симпатиями и жизненными обстоятельствами автора. Барт отрицает мысль о том, что автор предшествует тексту, книге, вынашивает его. По Барту, скриптор(автор) и текст рождаются одновременно и их бытие ограничивается временем речевого акта. Критика же отталкивается от личности автора, книга мыслится уже «за» ним, и для критиков текст расшифровывается автором, хотя текст не нуждается в этом, он требует в крайнем случае «распутывания». Текст, по Барту - это синтезатор бесконечных смыслов, поэтому текст можно пробежать, а не прорвать, поскольку прорыв стремится заключить в себе единственный окончательный смысл.

В своем недавнем интервью журналу «Психолоджис » Умберто Эко произнес следующие слова: «В «Имя розы» я включил то, что касалось моей души и о чем я никогда не говорил. Я рассказал о вещах, которые меня тронули, приписывая их моим персонажам; разумеется, когда мы начинаем рассказывать историю, мы пользуемся своей собственной памятью, своими страстями». Это говорит один из величайших философов и семиологов нашего времени. Эти слова вполне правдивы и предсказуемы, однако они противоречат принципам постструктурализма. Для Барта автор всего лишь передатчик, скриптор, а как утверждает Эко, автор - часть текста. Единственно возможным вариантом компромисса этих противоположных мнений, на мой взгляд, является тезис о том, что связь между автором и текстом существует, но выявить эту связь может только сам автор. Читателям и критикам это недоступно. Все наивные школярные выражения, такие как «автор хочет сказать» и «автор тем самым показывает» следует отмести как ложные по своей сути.

Рядом с понятиями об Авторе и Тексте стоит немаловажное понятие произведения. Барт указывает на то, что эта категория меняется, и призывает разграничивать, но не разделять и ни в коем случае не противопоставлять термины произведение и текст.

По Барту, произведение суть материальная, физическая составляющая текста. Произведение-это то, что лежат на полке в магазине, то, что можно подержать в руках. Текст же является полем для методологичеких манипуляций, его можно прочувствовать. Тем не менее, Барт признает, что текст метафоричен и предлагает несколько пропозиций, то есть своеобразных подходов к такому явлению, как Текст.

Во-первых, текст неисчислим. Если произведение можно подвергнуть математическому счету, то текст- некогда. Мы можем сказать, что видим два или три произведения, но сказать, сколько мы видим текстов нельзя. Барт подчеркивает, что вопреки распространенному мнению, не текст помещен в произведение, а наоборот, произведение тянется за текстом, как «шлейф воображаемого». постструктурализм литературный текст стереотип

Во-вторых, Барт присваивает Тексту способность ломать устои, жанровые рамки. Текст невозможно классифицировать, включить в иерархическую пирамиду. Ведь это означало бы, что Текст обладает какими-то одними, определенными свойствами, что отнюдь не так. Текст, подобно газу, бесконечно распространяется, в поиске своих берегов, своего предела. Текст стремиться в запределье общепринятых норм, и в этом смысле текст парадоксален.

В-третьих, текст постигается через свое отношение к знаку. Произведение сводиться к определенному означаемому. Это означаемое может быть явным и тайным. Если оно явное, то произведение становится объектом науки о буквальных значениях и мы воспринимаем его так же буквально. Поиск скрытых смыслов здесь не имеет места. Если же означаемое само по себе нечто тайное, двусмысленное, и тогда произведение нуждается в толкованиях, в интерпретации и расшифровке кодов. Получается, что все произведение суть один Знак.Означаемое Текста, напротив, постоянно ускользает, уклоняется, ведь текст функционирует в означающем. Это отнюдь не значит, что означающее является «видимой частью смысла», наоборот, означающее-это вторичный продукт смысла. Означающее может быть бесконечно, но это не предполагает, что означаемое не поддается номинации, а просто означающее играет с нами.

Четвертый подход связан с множественностью Текста. Эта множественность неустранима, она лежит в самой текстовой природе. Причем множественность не стоит воспринимать как двойственность, двусмысленность каждого элемента, но многолинейностью означающих. Барт приводит аналогию с гуляющим человеком- -он воспринимает окружающий мир, и каждое его восприятие своеобразно, уникально, имеет свою природу- шум, цвет, звуки, запахи, ощущение земли под ногами. Ничто из этого не ново для человека, время и место его появление каждый раз новое, непредсказуемое. Также Барт напоминает о взаимосвязи всех текстов, его интертекстуальности - всякий текст является между-текстом по отношению к другому тексту.. Барт очень метко называет природу Текста бесовской, потому что Текст несет в себе множество смыслов, интерпретаций и толкований. В связи с этим многие произведения обретают новое значение, если их прочитать с учетом дифракции смыслов.

Пятый подход к Тексту предполагает наличие процесса филиации у произведения. Произведение кому-то принадлежит, что подтверждается литературоведами и признается общественностью с юридической точки зрения, но сам Текст автора не имеет. Происходит необыкновенное - при находке интертекстуальных связей автор теряет свои права и удаляется. Он может появиться на страницах своих произведений, как гость, и тогда его жизнь становится самостоятельной историей, которая соревнуется за право быть прочитанным наравне с основным произведением.

В шестой пропозиции о произведении говорится с точки зрения потребительства. Мы читаем или не читаем определенную книгу, руководствуясь собственным вкусом. Существуют тексты, которые «неудобочитаемы» избегают тем самым потребительства. Но читателям скучны такие тексты, которые не разрешают играть с ними, вживаться, производить их. Следовательно, надо стремиться к устранению либо сокращению расстояния между письмом и чтением.

Последняя, седьмая пропозиция подходит к Тексту через удовольствие. Произведение может доставлять удовольствие читающему, а Текст способен дарить наслаждение. Разница состоит в том, что при получении удовольствия читающий осознает, что никогда не сможет создать такое же произведение или переписать его, а в случае с текстом такая отторгнутость исчезает.

Термины удовольствия и наслаждения подвергаются у Барта более тщательному рассмотрению. Оба этих выражения, по признанию самого Барта, являются неточными, зыбкими, поэтому приняты условно.

Любой текст потенциально может доставить удовольствие. А случиться это или нет, зависит только от читателя. Текст девственно холоден, пока в нем не пробудиться желание читателя, мечта, чтобы его прочитали. А для этого текст должен стать письмом и тогда найдется читатель.

Следует различать - удовольствие, которые мы испытываем при прочтении от происходящих в повествовании событий, сцен и явлений от удовольствия от самого Текста. Ведь одно и то же событие может быть описано по-разному, и в одном случае нам будет приятно о нем узнать, а в другом нет. Но удовольствие от Текста сохранится. Можно привести аналогию: жаждущему воды будет приятен ее вкус вне зависимости от того, в какой сосуд будет налита эта вода. Но отношение к сосуду может колебаться от полного приятия до полного отвращения.

Характер текстуального удовольствия более тонкий, более интеллектуальный, по сравнению с удовольствием в общепринятом значении. Это удовольствие сложное, ведь для его получение необходимо читать определенным образом, то есть где-то внимательно прочитывая и дотошно запоминая детали , а где-то пропуская целые главы (например в «Войне и мире»). В чередовании этих отрывков и пропусков и возникает удовольствие. Необходимо отметить - автор при создании произведения даже не предполагает какие куски текста будут или не будут читать, зато он может вести повествование таким образом, чтобы без прочтения «неинтересных» или кажущихся маловажными мест в произведении невозможно было понять сюжет либо его развязку. Однако мы лишний раз убеждаемся в привилегированном положении Читателя и съеживании фигуры автора - именно читатель создает текст, который сам потребляет.

Отсюда, пишет Барт, возникают два способа чтения текста. Первый способ - читать только самые важные вехи сюжета, кульминационные точки замыслов. Второй способ предполагает скрупулезное чтение, не пропускающее ни слова, что требует прилежания и увлеченности, и при этом способе объем текста уже не важен, как при первом. Хотя многие обыватели считают, что «чем быстрее, тем веселее», современные тексты Барт призывает читать именно вторым, дотошным способом, потому как вся прелесть современных произведений в их языке. Для получения удовольствие современные книги надо читать, смакуя каждое слово, прослеживая его связи с другими словами, ведь многое из подобной литературы зиждется на игре. В игре нельзя пропускать ходы, иначе сбивается весь смысл. В связи с этим теряется необходимость в критике и оценке текста, ибо критика требует объективности. Вместо оценочных суждений, аналитического препарирования текста читатель только выносит вердикт - для него этот текст или нет.

Далее Барт рассуждает об интертекстуальности как об условии удовольствия: «Читая текст, приводимый Стендалем (но ему не принадлежащий) , я вдруг обнаруживаю удивительное сходство деталей у Стендаля и у Пруста. Епископ Лескарский обращается к племяннице своего главного викария в столь изысканных выражениях «милая племянница, дорогая малютка, моя прелестная брюнеточка, ах вы, маленькая лакомка», что на память невольно приходят слова, с которыми две «служанки» из Грандотеля в Бальбеке (Мари Жинест и Селеста Альбаре) обращались к рассказчику (Ах вы, маленький черный бесенок с волосами как смоль, ах, шутник лукавый! Ах, молодость! Ах, красивая какая кожа!). Равным образом, когда я читаю у Флобера о нормандских яблонях в цвету, на память мне также приходит Пруст». Барт ликует от этой власти над словами, которые доступны только ему. Поздний текст обрастает ссылками к тексту раннему, а последний возможно содержит в себе ссылки на еще более рано прочитанный текст. Исходя из этого, Барт не видит возможности построить жизнь вне этого гигантского текста, любое слово служит ссылкой, и окружающие человека разнородные тексты срастаются в единую систему.

В чем разница между произведением и текстом?

Если произведение можно определить как то, что сказал автор, то текст-то, что сказалось независимо от авторской воли. Индивид читает текст со своей позиции люди все разные, поэтому в смысловом плане текст первичен произведение -вторично.

Размещено на Allbest.ru