Большое внимание в романе уделяется философско-художественным раздумьям Тургенева о смене поколений, о вечной борьбе старого и нового, о бережном отношении к культурному наследию. Автор стремится преодолеть установившийся стереотип восприятия романа. Преодолеть это может только творческое отношение к классике, позволяющее, не отступая от историзма и народности искусства, ставить и решать проблемы, которые не ушли в прошлое вместе с эпохой, их породившей, и продолжают волновать современную молодежь. Заметим, что эти проблемы, по существу, представляют сердцевину романа Тургенева «Отцы и дети». В романе подробно освещается глубоко волновавшая Тургенева нравственная сторона во взаимоотношениях младшего и старшего поколений, говорится о ложной и истинной дружбе и товариществе, много страниц уделяется любовному конфликту Базарова с Одинцовой, недостаточно освещенному в литературе о романе.

Ряд положений, высказанных автором, имеет дискуссионный характер, но на такие «издержки» он идет сознательно, открывая возможность учителю использовать на уроках наиболее приемлемые для его опыта варианты трактовки очень многогранного по своему содержанию произведения. В отшлифовке социально отточенного мышления и в воспитании высокой культуры человеческих чувств роман Тургенева «Отцы и дети» открывает возможности почти безграничные, и успех его изучения будет зависеть от того, в какой мере учитель сумеет использовать их.

Проблема отцов и детей существовала и, скорее всего, будет существовать во все времена. Очевидно, именно поэтому роман И.С. Тургенева «Отцы и дети» до сих пор остается актуальным. Два поколения, изображенные писателем, различаются не столько возрастом, сколько противоположными взглядами, мировоззрениями: старого дворянства, аристократии и молодой революционно-демократической интеллигенции.

Проблема отцов и детей раскрывается в романе во взаимоотношениях молодого нигилиста Базарова с представителем дворянства Павлом Петровичем Кирсановым, Базарова с его родителями, а также на примере отношений внутри семьи Кирсановых.

В романе «Отцы и дети» гармония национальных стихий русской жизни взрывается социальным конфликтом. Аркадий в глазах демократа Базарова - размазня, мягонький либеральный барич. Определение очень точное: барство в характере Аркадия есть. Но Базаров не хочет принять и признать другого - того, что скрывается, помимо барства, в глубине его души. Ведь и мягкосердечие Аркадия и голубиная кротость Николая Петровича - еще и следствие художественной одаренности их натур, поэтически-напевных, мечтательных, чутких к музыке и поэзии.

Эти качества Тургенев считает не специфически барскими, но глубоко русскими, национальными; ими он наделял в «Записках охотника» Калиныча, Касьяна, Костю, знаменитых певцов из Притынного кабачка; они столь же естественны и столь же органично связаны с народной жизнью как и порывы базаровского отрицания. Но в «Отцах и детях» единство между ними исчезло, наметился трагический разлад, коснувшийся не только политических и социальных, но и сокровенных, личных основ человеческой жизни. В способности русского человека легко «поломать» себя, отречься от вековых культурных ценностей Тургенев увидел не только великое наше преимущество, но и опасность разрыва связи времен, угрозу непреходящим ценностям национальной жизни и культуры.

В преувеличении этой опасности бесспорно сказывалась ограниченность общественных взглядов писателя. Но, как мы увидим далее, такая опасность действительно существовала. Принято считать, что семейный конфликт в романе Тургенева не играет существенной роли, так как речь здесь идет преимущественно о столкновении различных сил, революционеров-демократов с либералами.

Однако Тургенев назвал свой роман не «Две силы», например, а «Отцы и дети», и поэтому, думается, социальный конфликт не нужно противопоставлять в нем семейному, общечеловеческому. Напротив, кризис семейных основ до конца проясняет всю глубину социально-политического конфликта. Классики русской литературы в романах зачастую выверяли устойчивость и прочность общественных, политических и государственных союзов семьей и семейными отношениями.

Толстой в романе «Анна Каренина» одной фразой - «все смешалось в доме Облонских» - зафиксировал потрясающий распад, который совершался в России 1870-х годов, где «все переворотилось». И Достоевский писал о судьбе «случайной семейки» Карамазовых, мерою разрушения семейных связей определяя всю расшатанность всероссийских жизненных основ. Тургенев одним из первых в русской литературе по-своему исследовал эту тему.

Начиная роман с изображения семейного конфликта между отцом и сыном Кирсановыми, Тургенев идет дальше, к столкновениям общественного, социального характера. Но семейная тема в романе дает ему особую гуманистическую перспективу. В 1850-60-е годы понятия «молодое поколение» и «старое поколение», «отцы» и «дети» часто подменяли более отточенные, но и более узкие политические определения.

Даже Добролюбов пользовался ими в статье «Литературные мелочи прошлого года». Они придавали осмыслению общественной борьбы совершенно особый оттенок, захватывающий общечеловеческую основу социальных отношений. Ведь нравственное содержание семейной жизни не уничтожается цивилизацией, никакие социальные, политические, государственные и прочие, более сложные формы человеческого общежития не поглощают, а лишь усложняют его. Им выверяются искони прочность и долговечность более широких человеческих общностей. Внутренняя связь между первоначальной ячейкой человеческого общества и широкой политической организацией ясно выражается в словах родина, отечество, которыми национальный государственный союз обозначается на многих языках мира.

Конфликт, изображенный Тургеневым в романе «Отцы и дети», в семейных сферах, конечно, не замыкается. Но социальный кризис в деревенской общине, в кругах интеллигенции, в русской государственности, собственно, и выверяется нарушением «семейственности» в связях между людьми. Трещина прошла так глубоко, что коснулась природных основ бытия, подтверждая всю нешуточность случившегося в России раскола.

В финале «Отцов и детей» гибнут по-своему оба антагониста: Павел Петрович - духовно, Евгений Базаров - физически. Известно, что не всякий гибнущий человек трагичен. Трагична гибель лица или явления, не потерявшего своей духовной или общественной значимости. С этой точки зрения трагичным может быть как новое, так и отживающее общественное явление.

«Новое переживает трагедию, если необходимость его борьбы против сил старого приходит в противоречие с невозможностью победы на данном историческом этапе развития…, - пишет современный исследователь теории трагического Ю.Б. Борев и продолжает: - Однако было бы неверно думать, что трагична может быть только гибель нового.

Трагедия старого класса возможна, например, в том случае, если он гибнет в борьбе с нарождающимся классом, не успев еще окончательно утратить свои внутренние возможности развития, еще не изжив себя окончательно… Наконец возможна трагедия наиболее ярких представителей старого общественного строя, которые поняли историческую несостоятельность и обреченность своего класса, но которые не нашли в себе сил порвать с ним или не нашли пути к новой жизни».

Ю.Б. Борев справедливо предостерегает исследователей от упрощенного понимания вопроса о гибели отживших исторических сил, исключающего возможность трагедии старого. В жизни и искусстве могут существовать такие трагические ситуации, в которых гибнущее, но торжествующее новое не исключает сочувствия к уходящему с исторической арены старому. Нечто подобное случается в романе Тургенева «Отцы и дети».

Итог тургеневского романа не похож на чисто моральную развязку, где злые наказываются, а добродетельные вознаграждаются.

Применительно к «Отцам и детям» отпадает правомерность типичной постановки вопроса о том, на чьей стороне безусловные симпатии или столь же безусловные антипатии писателя: здесь изображается трагическое состояние мира, порождающее особую нравственную ситуацию, по отношению к которой эти категорические вопросы теряют смысл. Пушкин говорил о необходимости судить писателя по законам, им самим над собой признанным.

В отношении к роману Тургенева этот принцип, как правило, нарушался. Современная писателю критика, не учитывая качественной природы конфликта, неизбежно сбивалась к той или иной субъективной односторонности. Раз «отцы» у Тургенева оставались до известной степени правыми, появлялась возможность сосредоточить внимание на доказательстве их правоты, упуская из виду ее относительность.

3. Сила и слабость нигилиста. Представления о Базарове как одном из главных героев полемики

В первой части романа Базаров - относительно цельная личность. Он уверен, что знает коренные нужды народа и что его отступательное направление служит народным интересам. «Вы порицаете мое направление, - говорит он Павлу Петровичу, - а кто вам сказал, что оно во мне случайно, что оно не вызвано тем самым народным духом, во имя которого вы так ратуете?». А в разговоре с Аркадием Базаров прямо заявляет: «Русский человек только тем и хорош, что он сам о себе прескверного мнения».

В базаровском складе ума действительно проявляются типичные качества народного характера: недоверие к чрезмерному энтузиазму, который в глазах русского народа всегда был смешным и приторным, склонность к резкой критической самооценке.

В герое тургеневского романа наиболее полнокровно и последовательно воплощается эта сторона русской души. Но доведенная до крайности, она превращается в свою противоположность. Базарова, например, ничуть не смущает, что значительная часть русских крестьян не поймет его воззрений. Он готов для народной же пользы, как сам ее понимает, пойти против этих крестьян, а может и сладить с целым народом. Богатырская сила базаровских отрицаний не исключает деспотического самоуправства.

Базаров любит народ и Родину. В Базарове уже есть эта готовность идти наперекор не только дворянской, но и народной воле, готовность деспотическим путем вести народ к свободе, если в нем не окажется ожидаемой революционной силы и сознательности. «Да вспомните, наконец, господа сильные, - урезонивает нигилистов Павел Петрович, - что вас всего четыре человека с половиною, а тех - миллионы, которые не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят вас!» - «Коли раздавят, туда и дорога, - промолвил Базаров. - Только бабушка еще надвое сказала».

Когда Кукшина обвиняет Ситникова в домостроевских симпатиях: «Вам бы плетку в руки», Базаров неспроста откликается: «Плетка дело доброе». Вспомним, что в разговоре с Аркадием Базаров поощряет аналогичные поступки своего отца:»… Он на днях велел высечь одного своего оброчного мужика - и очень хорошо сделал; да не гляди на меня с таким ужасом,… потому что вор и пьяница он страшнейший». «В высеченном субъекте, - не без юмора уточнял логику тургеневского героя Писарев, - действительно происходит процесс мысли… В нем изощряется чувство самосохранения», которое «составляет первую причину всякого человеческого прогресса».

Таким образом, в критическом отношении Базарова к народу, лишенном прекраснодушной идеализации, сказывается, в свою очередь, некоторый деспотизм, но не крепостнического, а нигилистического толка. Этот деспотизм является оборотной стороной любви, сопровождающейся чувством глубокой горечи по поводу отсталости и безропотности народа.

В сильных руках плебея Базарова есть еще и богатырская «палица» - естественнонаучные знания. Герой верит в их сокрушительную и обновляющую мощь. Павел Петрович напрасно иронизирует: «В принсипы не верит, а в лягушек верит». Базаров не принял бы его иронии близко к сердцу. Слова Кирсанова подхватит защитник Базарова Писарев и произнесет знаменитый парадокс о «глубочайшем уважении и пламенной любви к распластанной лягушке». «Тут-то именно, в самой лягушке-то, и заключается спасение и обновление русского народа».

Истины естествознания были в руках разночинцев мощным оружием в борьбе с идеалистической философией и официальной идеологией, здоровым противоядием как барской мечтательности, так и крестьянскому невежеству и суеверию. Опираясь на них, революционная молодежь опрокидывала идеологические основы государственной власти, авторитет официальной церкви, освящавшей крепостное право. В спорах с Павлом Петровичем материалист Базаров отрицает то, что аристократу Кирсанову даже страшно вымолвить - веру в бога. Успехи естественных наук поддерживали пафос революционного отрицания.

В середине XIX века прогресс естественнонаучных знаний был ошеломляющим. Многим тогда казалось, что с их помощью можно решить окончательно все вопросы не только природного порядка, но и социальные, нравственные, эстетические. В отрицаниях медика Базарова торжествовал трезвый взгляд демократа-разночинца, который видел в отвлеченных философствованиях и поэтических фантазиях нечто избыточное, барское, аристократическое.

В начале романа Базаров отзывается о немцах с нескрываемым почтением: «Тамошние ученые дельный народ», «немцы в этом наши учители». И тут же народная жизнь устами крестьянского мальчугана на болотце возле осиновой рощи задает Базарову недоуменный вопрос: «На что тебе лягушки, барин?» - «А вот на что, - отвечал ему Базаров…, - я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается; а так как мы с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я и буду знать, что и у нас внутри делается».

Обычно в этой сцене видят торжествующий демократизм Базарова, его умение сходиться с простыми людьми, завидный талант доходчивого изложения истин современного естествознания. Но смысл сценки более глубок и скрыто ироничен. Крестьянские ребятишки не соглашаются с Базаровым: что-то в его доходчивости и простоте их настораживает. «Васька, слышь, барин говорит, что мы с тобой те же лягушки. Чудно». - «Я их боюсь, лягугаек-то», - заметил Васька, мальчик лет семи, с белою, как лен, головою в сером казакине с стоячим воротником и босой. «Чего бояться? разве они кусаются?» - «Ну полезайте в воду, философы», - промолвил Базаров». А ребятишки действительно оказались маленькими мудрецами. «Философ», смышленый и трезвый мальчуган, почувствовал странность базаровских рассуждений о сходстве людей с лягушками. А Васька, малыш впечатлительный, выразил свое несогласие эмоционально.

Грубой ошибкой вульгарных материалистов было упрощенное представление о природе человеческого сознания, о сути психических процессов, которые сводилась к элементарным, физиологическим: мозг выделяет мысль, как печень - желчь. В полном соответствии с законами физиологии рассматривалось происхождение и существо эстетических, социальных, нравственных явлений, философских и идеологических понятий. Это был в руках разночинца надежный бич против утонченных чувствований и отвлеченных философствований, против «чистого искусства» и идеализма в науке.

В утилитарном взгляде Базарова, отрицающем искусство, не все бессмыслица. В том, что узкоцеховое отношение к литературе не привилось на русской почве, а увлечение формальным экспериментаторством считалось у нас пустой забавою, - немалая заслуга русских Базаровых. В нигилистическом подходе к искусству была доза здорового протеста против эстетства русских либералов, отрицавших связь литературы со злобой дня, с практикой общественной жизни человечества. В базаровских выпадах против «искусства наживать деньги» есть вызов бесплодному эстетизму, особенно безнравственному в эпоху глубоких общественных потрясений, совершающихся в стране бесправной, нищей, неграмотной, но одержимой поиском праведных жизненных путей.

Все это так. Но удары естественнонаучных бичей в руках нигилистически настроенной молодежи оказались настолько сокрушительными, что многие жизненно важные явления культуры были поставлены под сомнение. Таким образом, неправомерно упрекать Тургенева в том, что он приписал демократии слишком грубое отношение к искусству и тем самым шаржировал образ разночинца.

Почему презирает Базаров «старичков» Кирсановых? Очевидно, ему, человеку деловому и практичному, демократу до конца ногтей, претит барская изнеженность, избыточная культурная утонченность, внутренняя дряблость характеров, призрачность интересов, лишенных связей с практическими потребностями жизни. В базаровской злости на «барчуков проклятых» есть доля трезвой социальной правды, тем более, что эти «барчуки» не только не идут навстречу Базарову, не только не щадят его плебейское самолюбие, но сознательно сыплют соль на обнаженную рану. Грубые шутки Павла Петровича (не пиявки ли в мешке у Базарова и не ест ли он лягушек) унижают героя.

Базаров не остается в долгу. Черты барства у старших Кирсановых он третирует еще и как явление патологическое, как физиологическую неполноценность: «Разовьют в себе нервную систему до раздражения… ну равновесие и нарушено». Более того, Базаров презирает братьев Кирсановых не только потому, что они в его глазах физически вырождающиеся барчуки, но и потому, что они «старички». Вообще «старики», с его точки зрения, - отставные люди, их «песенка спета». Решившись «все косить», Базаров и «себя валяет по ногам», он и к своим родителям подходит с этой меркой: «Замечательная живучесть!» «Презабавный старикашка и добрейший… Много уж очень болтает». Откуда у Базарова эта заносчивость в обращении с «отцами», похлопывание по плечу свысока, пренебрежительное одобрение - «живучесть»?

Неуважение к старости - результат узко антропологического взгляда Базарова на природу человека; явление, однопорядковое с отрицанием загадочных глаз любимого человека, «таинственных отношений» между мужчиной и женщиной. Такой взгляд на человеческую нравственность и культуру приводил к биологизации социальных явлений, к стиранию качественных различий между физиологией и социальной психологией.

Базаров готов назвать предрассудком не только уважение к старости, он не желает «рассыропиться» не только со своими родителями. Он считает романтической чепухой духовную утонченность любовного чувства: «Нет, брат, это все распущенность, пустота!. Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду? Это все романтизм, чепуха, гниль, художество».

Нередко и эти крайности базаровских взглядов относят на счет тургеневского либерализма, сознательного огрубления чуждой писателю системы воззрений.

И, тем не менее, несмотря на очевидные нигилистические и вульгарно-материалистические издержки в своем миросозерцании, Базаров был настолько близок автору, что в статье «По поводу «Отцов и детей» Тургенев писал: «За исключением воззрений Базарова на художества, - я разделяю почти все его убеждения». Тургенева привлекала в характере демократа творческая свобода, с которой он выступал против закосневших официальных догм и авторитетов, критическое отношение к народной жизни, чуждое односторонней идеализации, героическая смелость и последовательность в отстаивании своих убеждений.

Но многое в нем писателя настораживало. Уверенный в себе, самолюбивый и дерзкий, Базаров обнаруживал очевидные признаки той социальной болезни, которой переболеет часть русской революционной демократии. «Сциентизм» - внешне прогрессивная, но по сути догматическая вера в науку, которая может заменить собою мировоззрение, этику, философию и искусство. Перенесение вульгарно-материалистических выводов из естествознания на гуманитарные и социальные исследования может завести далеко. «Невинное на первый взгляд отрицание духовных фактов в жизни человека является лишь началом в той логической цепи, которая неминуемо ведет к трагическим последствиям, к примеру, отрицание искусства неожиданно, но закономерно оборачивается губительным примитивизмом и в других сферах человеческого бытия».

Так и случилось с тургеневским Базаровым: отрицая искусство и поэзию, пренебрегая духовной жизнью человека, герой впал в такую односторонность, что спровоцировал трагическую катастрофу.

Базаров в начале романа представляет собой человека поистине универсальных знаний: для него не существует никаких тайн и загадок ни в любви, ни в поэзии, ни в природе, ни в народе, ни в исторической жизни России. Он претендует здесь на роль эпического героя, недаром в тексте романа есть отдаленный намек на древне-греческий миф об Эдипе - герое, разгадавшем загадки Сфинкса и спасшем город Фивы от неминуемой гибели. Базаров просто отрицает загадки и тайны «сфинкса» любви, искусства, природы, народа, России и жизни в целом с ее таинственным, непознанным смыслом. Лишь после дуэли с Павлом Петровичем он как будто усомнится в непоколебимой правоте своих отрицаний: «Русский мужик - это тот самый таинственный незнакомец, о котором некогда так много толковала госпожа Радклифф». Но тут же спохватившись, добавит: «Кто его поймет? Он сам себя не понимает». К тайнам народной жизни Базаров, как видим, по-прежнему равнодушен и ироничен. Не случайна же ссылка на госпожу Радклифф с ее поэзией романтических ужасов. Романтизм, как известно, стоит у Базарова в одном ряду с чепухой, гнилью, художеством.

Именно здесь проходит черта, разделяющая взгляды Тургенева и Евгения Базарова. Тургенев был тоже далек от идеализации общины и социалистических инстинктов крестьянина. Как и Евгений Базаров, Тургенев верил, что «революция в истинном и живом значении этого слова… существует только в меньшинстве образованного класса - и этого достаточно для ее торжества, если мы только самих себя истреблять не будем». Но в отличие от своего героя Тургенев никогда не считал окончательными свои критические приговоры, всегда допускал, что в жизни возможен непредвиденный и неожиданный результат. Как чуткий художник, он был противником абсолютизации научных истин, застывших философских систем.

Тургенев-художник, конечно, не уличал своего Базарова в холодном догматизме и даже в отсутствии поэтической одаренности. Будь дело так, Базаров не стал бы героем трагическим и личность бы его потускнела. Трагизм Базарова не в глухоте к загадкам жизни, а в попытках подавить духовные силы, подспудно живущие в нем, подчинить их ограниченно понятой правде. Сначала Базарову это легко удается: идет словесный турнир с «аристократами», герой молод и смел, с тайнами жизни судьба его не свела. Но чем больше кичится герой своей силою, тем чаще в романе звучат глухие угрозы, роковые предупреждения заносчивому Базарову.

Рассказ о несчастной любви Павла Петровича - не вставной эпизод, и только поверхностный взгляд расценит его как «дешевую инфантильность», в которой Тургенев якобы уличает аристократию. Эта история не только по-настоящему глубока и серьезна, но и спроецирована в будущее. Типичное свойство тургеневской прозы - художественный параллелизм в характерах и судьбах различных героев. Молодость Павла Петровича чем-то напоминает базаровскую, но только в другой среде и в другие времена.

В юности Павел Петрович так же самоуверен и насмешлив, как и Евгений Базаров. Его ожидала славная будущность, блестящая карьера. Но у жизни свои резоны, вдруг все изменилось, роковая любовь налетела как вихрь, разметала надежды и планы. К героям-антагонистам она явилась в образах загадочных и странных. За княгинею Р. упрочилась слава легкомысленной кокетки, об Одинцовой ползли по городу сплетни. За обманчивой внешностью той и другой героини таилась бездонная глубина. Холодный аристократ полюбил женщину, в которой бушуют страстные силы жизни. Бунтующему демократу, человеку с тревожным сердцем, судьба посылает Одинцову: ее холодная душа в глубоком жизненном спокойствии.

Загадка двух этих совершенно различных женщин одна: и княгиня Р., и Одинцова - люди сердечной стихии, разум не властен над их поступками, их индивидуальное «я» - игрушка в руках владеющих ими жизненных сил. «Они играли ею, как хотели; ее небольшой ум не мог сладить с их прихотью», - сказано о княгине Р. «Ее сомнения не утихали никогда до забывчивости и никогда не дорастали до тревоги… Собственно, ей ничего не хотелось, хотя ей казалось, что ей хотелось всего», - сказано об Одинцовой.

Характеры княгини Р. и Одинцовой восходят к вечным природным качествам женской души. Это не только «частные» лица; в романе даются их социальные характеристики, но они не покрывают всей сложности внутреннего мира героинь. Социальность охватывает лишь внешнюю жизнь княгини Р. и Одинцовой: светскую беззаботность одной и аристократическую чопорность другой.

Любовь в описании Тургенева - первая и едва ли не самая глубокая жизненная тайна. Прелесть ее и трагизм - в поэтическом ощущении непостижимой, недосягаемой красоты, Любовь Павла Петровича - это неудовлетворенное, томительное стремление познать ее загадку. Герою многое удается, «привыкший к победам, он и тут скоро достиг своей цели; но легкость торжества не охладила его.

Напротив, он еще мучительнее, еще крепче привязался к этой женщине, в которой даже тогда, когда она отдавалась безвозвратно, все еще как будто оставалось что-то заветное и недоступное, куда никто не мог проникнуть».

Трагическая ирония жизни Базарова заключается в том, что стихии, которые осмеивает и отвергает герой, тем решительнее овладевают его собственной душой, чем более страстно и беспощадно его отрицание. Но герой не желает считаться ни с препятствиями, ни с голосом благоразумия, он до конца доводит все принятые решения, чем бы они ему ни грозили. В этой нетерпимости - истоки трагической вины.

Прежде чем судьба начнет испытывать Евгения Базарова, в романе еще раз прозвучат укоры его прямолинейности, от лица Николая Петровича, обладающего редким чувством природы и поэзии. Как мы уже говорили, Николай Петрович на протяжении всей первой части романа пытается урезонить Павла Петровича, удержать его от крайних выпадов по адресу Базарова и Аркадия.

Он вспоминает о собственной ссоре с покойницей матушкой, хочет уверить себя и брата, что ссоры между «отцами» и «детьми» неизбежны и вечны:»… Что делать? Пилюля горька - а проглотить ее нужно. Вот теперь настала наша очередь, и наши наследники могут сказать нам: вы, мол, не нашего поколения, глотайте пилюлю». Как это ни горько, Николай Петрович великодушно признает, что есть за детьми безусловное социальное преимущество: «Молодость? Нет: не одна только молодость. Не в том ли состоит это преимущество, что в них меньше следов барства, чем в нас?».

Но, допуская конфликты между поколениями как грустную неизбежность жизни, Николай Петрович не может признать справедливым отрицание поэзии, равнодушие к искусству, к красоте природы. «И он посмотрел кругом, как бы желая понять, как можно не сочувствовать природе. Уже вечерело; солнце скрылось за небольшую осиновую рощу, лежавшую в полверсте от сада: тень от нее без конца тянулась через неподвижные поля. Мужичок ехал рысцой на белой лошадке по темной узкой дорожке вдоль самой рощи; он весь был ясно виден, весь, до заплаты на плече, даром что ехал в тени; приятно-отчетливо мелькали ноги лошадки. Солнечные лучи с своей стороны забирались в рощу и, пробиваясь сквозь чащу, обливали стволы осин таким теплым светом, что они становились похожи на стволы сосен, а листва их почти синела и над нею поднималось бледно-голубое небо, чуть обрумяненное зарей. Ласточки летали высоко; ветер совсем замер; запоздалые пчелы лениво и сонливо жужжали в цветах сирени; мошки толклись столбом над одинокою далеко протянутою веткою. «Как хорошо, боже мой!» - подумал Николай Петрович, и любимые стихи пришли было ему на уста; он вспомнил Аркадия - и умолк, но продолжал сидеть, продолжал предаваться горестной и отрадной игре одиноких дум».

В базаровском афоризме «природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник» есть правда деятельного, хозяйского отношения к жизни, направленная против дворянской романтической экзальтации. Но эта правда оборачивается вопиющей односторонностью, когда законы, действующие на низших природных уровнях (химия, физиология, принципы естественного отбора), абсолютизируются и превращаются в универсальную отмычку, с помощью которой Базаров легко разделывается со всякого рода загадками и тайнами бытия.

Нет любви, а есть лишь физиологическое влечение, нет никакой красоты в природе - есть лишь вечный круговорот химических процессов единого вещества, из которого состоит все: и камни, и растения, и животные, и человек. Евгений Базаров, отрицая романтическое отношение к природе как к храму, попадает в рабство к низшим стихийным силам бездушной природной мастерской: «Эге! вон молодец муравей тащит полумертвую муху. Тащи ее, брат, тащи! Не смотри на то, что она упирается, пользуйся тем, что ты, в качестве животного, имеешь право не признавать чувства сострадания, не то что наш брат, самоломанный!».

Живущее в человеке чувство сострадания Базаров в горькую минуту жизни склонен считать малодушием, слабостью, отрицаемою естественными законами природы. И тут он глубоко заблуждается. Ведь, кроме правды физиологических законов, есть правда другая - правда человеческой одухотворенной природности. И если человек хочет быть работником в мастерской природы, он должен считаться с тем, что природа на высших ее уровнях - храм, а не мастерская.

Мечты Николая Петровича, горестная и отрадная игра одиноких дум - прямой вызов приземленности базаровского взгляда на человека и природу. Мечты - не простая забава, а естественная потребность человека, сколь бы романтически дерзкими они ни казались, как бы далеко в заоблачные выси ни летала фантазия. Сама склонность к мечте - одно из могучих проявлений творческой силы человеческого духа, подвигающих к работе в храме природы, к практическому осуществлению самых фантастических на первый взгляд надежд.

Разве не удивительна природная сила человеческой памяти, в часы уединения воскресающая прошлое с потрясающе ощутимой наглядностью и жизненной полнотой?! Разве не справедливо, не законно глубокое недовольство человека скоротечностью каждой отдельной жизни: «Но, - думал Николай Петрович Кирсанов, - те сладостные, первые мгновения, отчего бы не жить им вечною, неумирающею жизнью?» Он не старался уяснить самому себе свою мысль, но чувствовал, что ему хотелось удержать то блаженное время чем-нибудь более сильным, нежели память; ему хотелось вновь осязать близость своей Марии, ощутить ее теплоту и дыхание…». Так встают на пути Базарова могучие силы красоты и гармонии, художественной фантазии, любви, искусства. В одиннадцатой главе тургеневского романа эти силы дают Базарову последнее предупреждение: «О, как Базаров посмеялся бы над ним, если б он узнал, что в нем тогда происходило! Сам Аркадий осудил бы его. У него, у сорокачетырехлетнего человека, агронома и хозяина, навертывались слезы, беспричинные слезы; это было во сто раз хуже виолончели». «Над чем посмеешься, тому и послужишь - горькую чашу этой жизненной мудрости Евгению Базарову суждено испить сполна.

Заключение

1. Алексеев М.П. Тургенев и его современники. - М., 2000.

2. Батюто А.И.И.С. Тургенев - романист. - Л.: 1999. - 122 с.

3. Библиография литературы о И.С. Тургеневе // Под ред. Л.Н. Назаровой, А.Д. Алексеева. - Спб.: 2001.

4. Борев Ю.Б. О трагическом. - М., 1961.

5. Бялый Г. Романы Тургенева // Тургенев И.С. Отцы и дети - М.: Детская литература, 1990. - 160 с.

6. Бялый Г.А. Тургенев и русский реализм. - М.-Л.: Советский писатель, 1962.

7. Жизнь Тургенева // Зайцев Б. Далекое. - М., 1991.

8. Жизнь и творчество Тургенева: лит. биогр. / А.Н. Редькина. - М.: Дружба народов, 2000. - 221 с.

9. Клеман М.К. Летопись жизни и творчества И.С. Тургенева. - М.; Л., 1934.

10. Курляндская Г.Б. Метод и стиль Тургенева-романиста. - Тула: 2004.

11. Лебедев Ю.В. Тургенев / Ю.В. Лебедев. - М.: Мол. гвардия, 1990. - 607 с. - (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; 706).

12. Летопись жизни и творчества И.С. Тургенева (1818-1858) / Сост. Н.С. Никитина. - СПб., 1995.

13. Лотман Ю.М. Учебник по русской литературе для средней школы. - М.: «Языки русской культуры», 2000. - 256 с.

14. Тургенев И.С. Собрание сочинений. - М.: Гослитиздат. - 1961.

15. Тургенев Отцы и дети. - М.: Детская литература. - 2002. - 302 с.

16. Тургенев И.С. Избранное. Романы. - М.: Синергия. - 2002. - 528 с.

17. Шаталов С.Е. Художественный мир И.С. Тургенева. - М.: 2003. - 212 с.