Особенности русского романтизма

Размещено на http://www.allbest.ru/

САМАРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

Кафедра русской и зарубежной литературы

РЕФЕРАТ

на тему: Особенности русского романтизма

Выполнил: Кузнецова А.В.

Студент 4 курса, заочного отделения

Группы 07301.30

Проверил: кфн Рассовская Л.П.

Самара

2013

Введение

Для России начала XIXв. характерно стремительное хронологическое выравнивание художественных стадий с соответствующими западноевропейскими стадиями. Русский классицизм отставал от французского - наиболее яркой и сильной формы классицизма - почти на столетие. Русский сентиментализм отставал от западноевропейского лишь на несколько десятилетий, подхватив и продолжив его последние, угасающие отзвуки, что дало основание А. Веселовскому говорить об единой для всей Европы “эпохе чувствительности”. Последующие художественные направления (романтизм и реализм), а также их разновидности возникали и оформлялись в России уже одновременно или почти одновременно с соответствующими направлениями на Западе. Т.о., главное русло русской литературной революции в первой половине века было таким же, как и на Западе: сентиментализм, романтизм и реализм. Но облик каждой из этих стадий был чрезвычайно своеобразен, причем это своеобразие определялось и тесным переплетением и слиянием уже известных элементов, и выдвижением новых - тех, которые западноевропейская литература не знала или почти не знала.

Слияние элементов вытекало из уплотненности художественных течений, вызывавших их взаимопроникновение. Русский сентиментализм (как и западноевропейский), поставив во главу угла чувство, вел к переоценке разума; в то же время он, пожалуй, еще более активно, чем его западноевропейский аналог, присваивал достояния предшествующих и нередко отвергаемых им систем. Так, например, понятие образованного и правильного вкуса - достояние классицизма - составило ось карамзинской эстетики, а идея гражданского и личностного воспитания - критерий Просвещения - пронизывала многие произведения эпохи сентиментализма, в том числе и такое, как “Письма русского путешественника” Карамзина. Но в то же время русский сентиментализм усваивал и резкие, яркие краски “Бури и натиска” (проявлявшиеся и в психологической обрисовке центрального персонажа, и в стилистической экспрессии), и таинственные тона предромантизма (в более широком смысле предромантизмом называют сентиментализм в целом), экстремальность ситуаций “готического романа”.

И для развившегося позднее русского романтизма в течение долгого времени характерно было взаимодействие не только с традициями “Бури и натиска” или “готического романа”, но и Просвещения. Последнее особенно осложняло облик русского романтизма, ибо, как и романтизм западноевропейский, он культивировал идею автономного и самобытного творчества и выступал под знаком антипросветительства и антирационализма. На практике же он нередко перечеркивал или ограничивал свои исходные установки.

Уплотненностью художественной эволюции объяснимо и то, что в русском романтизме трудно распознать четкие хронологические стадии. Историки литературы делят русский романтизм на такие периоды: начальный период (1801 - 1815), период зрелости (1816 - 1825) и период его послеоктябрьского развития. Это примерная схема, т.к. по крайней мере два из этих периодов (первый и третий) качественно неоднородны и им не свойственно то хотя бы относительное единство принципов, которое отличало, например, периоды иенского и гейдельбергского романтизма в Германии.

Начальный период русского романтизма: поэзия Жуковского и Батюшкова. То обстоятельство, что переданное ими настроение разочарования еще осталось в рамках сентиментального элегизма и не достигло ступени отчуждения, резкой вражды и разрыва с действительностью, позволяет видеть в их творчестве самые первые шаги романтизма. Но несомненна разница - у Жуковского “жалобы на несвершенные надежды, которым не было имени, грусть по утраченном счастии, которое Бог знает в чем состояло” (Белинский), томительное стремление “туда!”, прелесть воспоминаний и неотчетливых видений - чувства, текучая и неуловимая жизнь сердца, “романтизм средних веков”, как это называли; у Батюшкова - эпикуреизм, радость бытия, упоение чувственности, пластичность и изящная определенность формы - сходство с классической литературой античности.

Следующий период русского романтизма более целен и определен, потому что одно лицо выступает как ведущее - Пушкин, в первую очередь как автор “Южных поэм”. Именно под влиянием Пушкина и преимущественно в жанре поэм были выработаны главные романтические ценности, сложился ведущий тип конфликта. Вместе с тем обозначились и оригинальные черты романтизма, отличающие его, например, от романтизма восточных поэм Байрона: подрыв “единодержавия” (термин В. Жирмунского) главного героя, экстенсивность описаний, заземленность и конкретизация мотивов отчуждения.

Единство и цельность же последующей романтической эволюции настолько условны, что проблематично само понятие “период”. В это время (кон. 20-х - 40-е гг.) романтическое движение распадается на множество параллельных потоков: философская поэзия любомудров, философская проза В.Ф. Одоевского (цикл “Русские ночи”, 1844), поэзия Языкова, Баратынского и Тютчева, каждая оригинальна по-своему, и Гоголь как автор “Вечеров на хуторе близ Диканьки”, и Лермонтов. Можно считать, что в лирике, поэмах и драме “Маскарад” Лермонтова русский романтизм достиг высшей точки своего развития. Высота эта определяется предельным развитием романтического конфликта, углублением его диалектики, в частности, сопроникновением противоположных начал (добра и зла), острой постановкой субстанциональных проблем бытия. Наряду с синхронной периодизацией, которая достаточно условна, распространено и диахронное рассечение романтизма на две ветви: активный и пассивный романтизм, или гражданский и психологический. Это деление также довольно условно в отношении художественных моментов произведения, а не идейных устремлений писателя - например, поэма К. Рылеева “Войнаровский” не менее психологична, чем лирика Жуковского, хотя творчество Жуковского относят к психологическому романтизму, а Рылеева -к гражданскому.

Глава 1. Особенности романтизма

К началу второго десятилетия романтизм занимает ключевое место в динамике литературных направлений в России, обнаруживая более или менее полно свое национальное своеобразие. Рискованно сводить это своеобразие к какой-либо черте или даже к сумме черт; перед нами скорее направление процесса, а также его темп, его форсированность - если сравнивать русский романтизм с “романтизмами” европейских литератур. Об этой форсированности уже говорилось выше в связи с предысторией русского романтизма - необычайно тесное переплетение предромантических и сентиментальных тенденций с тенденциями классицизма. Переоценка разума, гипертрофия чувствительности, культ природы и естественного человека, элегический меланхолизм и эпикуреизм сочетались с моментами систематизма и рациональности, особенно проявлявшимися в сфере поэтики. Упорядочивались стили и жанры, шла борьба с излишней метафоричностью и витиеватостью речи ради ее “гармонической точности”. Убыстренность развития наложила свою печать и на более зрелую стадию русского романтизма.

Романтическое движение в Западной Европе - прежде всего в Германии - начиналось под знаком полноты и цельности. Все стремилось к синтезу. Человек стремился слиться с природой; личность, индивидуум - с целым, с народом; интуитивное познание - с логическим; подсознательные стихии человеческого духа - с высшими сферами рефлексии и разума. Хотя соотношение противоположных моментов представлялось конфликтным, но тенденция к объединению рождала особый эмоциональный спектр романтизма, многокрасочный и пестрый, при преобладании яркого, мажорного тона. Лишь постепенно конфликтность элементов переросла в их антиномичность; идея искомого синтеза растворилась в идее отчуждения и противоборства, оптимистическое мажорное настроение уступало место чувству разочарования и пессимизма.

Русскому романтизму знакомы обе стадии процесса - и начальная, и конечная; однако пи этом он форсировал общее движение. Итоговые формы появлялись до того, как достигали расцвета формы начальные; промежуточные комкались или отпадали. На фоне западноевропейских литератур русский романтизм выглядел и как менее, и как более романтичный: он уступал им в богатстве, разветвленности, широте общей картины, но превосходил в определенности некоторых конечных результатов.

Одна из первых попыток самосознания русского романтизма - трактат “О романтической поэзии” О. Сомова. В первых двух частях трактата Сомов говорит о западноевропейских литературах; в третьей части переходит к искомой романтической форме литературы русской. Эта форма мыслится им в духе самого полного национального единства. Разнообразные географические и этнографические зоны России, ее различные религии и мифологии, различные исторические эпохи прошлого - слагаемые единого облика России и соответственно единой картины русской романтической поэзии, “неподражательной и независимой от преданий чуждых”.

Сомов оперирует уже не только философскими и гносеологическими категориями (вроде интуиции и рациональности в познании), составляющими понятие романтизма, но и величинами более осязаемыми и наглядными: он берет целые материки с географической или исторической карты (в этом выразился рациональный склад мышления самого русского романтизма, особенно на его первоначальных стадиях), но также сливает их в единое, цельное понятие.

Очень скоро, однако, русский романтизм поставил под сомнение искомую цельность. Процесс этот демонстрирует идиллия, от Гнедича до Дельвига и Баратынского. Вообще говоря, интенсивное развитие идиллии характерно для русской предромантической и романтической эпохи, т.к. оно наглядно связывает романтизм с формами сентиментальными и даже классическими. Но при этом в русле идиллии русские авторы приходили к результатам совсем не идиллическим. По определению Гегеля, идиллия “отмежевывается от всех более углубленных и всеобщих интересов духовной и нравственной жизни и изображает человек в его невинности”. Умеренность потребностей, ясность и бескорыстие желаний ведут к гармонии и устойчивости человеческих связей, характеризующих типично идиллическое состояние.

Таково состояние, описанное в “Рыбаках” Н. Гнедича. Эту идиллию можно принять как своеобразный эквивалент романтических принципов Сомова - русская жизнь выступает без мифологической оболочки. Но это была также и цельная жизнь; в ней объединялись чувства различных поколений - поэтическая, песенная настроенность Рыбака-младшего и практическая трудовая сноровка Рыбака-старшего; объединялись предания отеческого края и заботы новообжитой земли, интересы различных сословий - рыбаков, пастухов, “воинов русских могучих”, но также интересы некоего “доброго боярина”, русского вельможи, чей подарок рыбакам - невод и цевница из липы - символизирует в финале идиллии это единство. Освобождение от мифологии не исключает скрытого мифологизма - античного колорита, нанесенного Гнедичем на картины русского быта, на фигуры русских рыбаков. Сближение с античностью было намеренным и принципиальным, поскольку русская жизнь мыслилась не только как естественное, но и как начальное, истинное в себе существование, некая первичная гармоническая стадия новейшей истории. Лишь несколько лет прошло после “первого опыта русской народной идиллии”, но совсем иное предстает перед нами в идиллии А. Дельвига “Конец Золотого века”. В форме идиллии продемонстрирован наступающий конец идиллического состояния; само название произведения сформулировано Дельвигом с программной вызывающей дерзостью: это действительно “конец Золотого века”. В естественную невинную жизнь занесено семя зла и горя, люди чувствительные и нежные страдают и гибнут, и поэтому песни пастуха проникаются унынием и скорбью. Благодаря реакции внимающего этим песням путешественника частная трагедия пастушки Амариллы поднята на высоту всемирно-исторического обобщения: Аркадия, последнее прибежище земного счастья, оказывается так же захлестнутой ударами судьбы. Эти удары - не трагическая случайность, а неизбежная перемена в естественном развитии народов, неизбежная утрата гармонии. Те же диссонансы - уже в психологическом, натурфилософском, метафизическом обличье - фиксирует лирика в ее различных разновидностях: элегическая, философская, медитативная, пейзажная и т.д. П. Вяземский, автор одного из первых манифестов русского романтизма “Разговор между Издателем и Классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова”, развернул в своей лирике широкий спектр типично романтических мотивов, причем в их подчеркнуто заостренном, негармоническом, диссонирующем выражении. Можно выделить следующие мотивы: волнение страсти (“Волна”), субъективное переживание, самообман чувств (“Мнимый счастливец”), разочарование (“Негодование”), горечь тоски и хандры (“Хандра”). Содержание своего “Нарвского водопада” Вяземский толковал как аллегорию человеческой страсти (“...водопад не что иное, как человек, взбитый внезапною страстью...”); но это и граничащее с пантеистической аллегорией пейзажное изображение, моментальная зарисовка местности, и, поверх нее, другая, высшая аллегория: распавшейся природы, космоса, в котором открылось “противоречие”, возник ропот и гул противоборствующих стихий.

Важную роль в самоопределении русского романтизма - еще на начальной стадии его развития - сыграла баллада, которая ставила человека как бы на самую грань двоемирия, на очную ставку с высшими силами бытия: баллады Жуковского “Людмила”, “Светлана”. П. Катенин распространил принципы балладного мира на низшие сферы русской жизни. Но тем самым вновь была декларирована нецельность, антиномичность этой сферы, т.е. ее изначально романтический характер. Резче всего же контуры русского романтизма определились с возникновением лиро-эпического жанра романтической поэмы. Восходя к Байрону, к его восточным поэмам, русская романтическая поэма описывала судьбу центрального персонажа как эпический процесс отчуждения и дублировала это в авторской линии, т.е. в лиро-эпической разработке образа автора. Начало было положено “Кавказским пленником” Пушкина. Сила поэмы в том, что не ограничиваясь каким-либо статичным переживанием или коллизией, она демонстрировала именно судьбу персонажа, проходившего через более или менее обязательную последовательность стадий - от первоначального “мира” и гармонических отношений с окружающими через столкновения и ссоры, через разочарование, вызванное изменой друзей или возлюбленной, к наиболее резким формам конфликта, выражающимся иногда в преступлении, почти всегда в разрыве со средой, бегстве или изгнании. Это был живой, и притом наглядный итог романтической философии разорванности бытия. Русская поэма того времени довольно смело заземляла и персонажей, и конфликты, в отличие от байроновской поэмы.

С не меньшим напряжением, чем личностные, переживаются мотивы общественные, гражданские - жажда освобождения родного края, “дело чести и отчизны”, как у Войнаровского. Но и будучи общественной, мотивировка, как правило, конкретизируется; месть строго направлена - против “тиранов” и их приспешников, не расширяясь до мести всему человечеству. В конкретизации мотивов “мести”, как и вообще всего комплекса душевных переживаний, при сохранении их страстной напряженности, неотменяемости и императивности цели, - одна из особенностей русского романтизма, по крайней мере, до Лермонтова.

Достижением русского романтизма явился сам тип романтической поэмы, построенной на взаимодействии текстов различного характера, объема и стиля (“Войнаровский”: взаимодействие текстов эпиграфа, посвящения, предисловия, исторических справок, основной части поэмы и примечаний). Разносоставностью текстов не только создавался союз эпоса и лирики, не только достигалось дублирование эпической судьбы персонажа авторской лиро-эпической линией, повторяющей, хотя и с вариантами, тот же процесс отчуждения, но и вносилось диалогическое начало в характер обработки и интерпретации материала. Тексты спорили и дополняли друг друга: данные исторических справок опровергались собственно поэтическим изложением, что как бы демонстрировало расхождение между “поэзией” и “историей”, утверждало могущество романтического вымысла. В рамках одного жанра создавалось сложное взаимодействие значений и смыслов. Романтическая поэма сыграла в русском романтизме ведущую конструктивную роль, т.к. развитие романтической прозы и драматургии в значительной мере происходило путем переноса и трансформации на эпической и драматургической почве ее главной коллизии, хотя этот процесс происходил позже.

Глава 2. Декабристская литература

русский романтизм литературный декабрист

К началу второго десятилетия романтизм занимает ключевое место в динамике литературных направлений в России, обнаруживая более или менее полно свое национальное своеобразие. Чрезвычайно рискованно сводить это своеобразие к какой-либо черте или даже сумме черт; перед нами скорее направление процесса, а также его темп, его форсированность -- если сравнивать русский романтизм со старшими «романтизмами» европейских литератур. Эту форсированность развития мы уже наблюдали на предыстории русского романтизма -- в последнее десятилетие XVIII в. -- в первые годы XIX в., когда происходило необычайно тесное переплетение преромантических и сентиментальных тенденций с тенденциями классицизма. Переоценка разума, гипертрофия чувствительности, культ природы и естественного человека, элегический меланхолизм и эпикуреизм сочетались с моментами систематизма и рациональности, особенно проявлявшимися в сфере поэтики. Упорядочивались стили и жанры (главным образом усилиями Карамзина и его последователей), шла борьба с излишней метафоричностью и витиеватостью речи ради ее «гармонической точности» (определение Пушкиным отличительной черты школы, основанной Жуковским и Батюшковым). Убыстренность развития наложила свою печать и на более зрелую стадию русского романтизма.

Во введении к настоящему тому отмечено, что романтическое движение в Западной Европе -- прежде всего в литературе немецкой -- начиналось под знаком полноты и цельности. Стремилось к синтезу все то, что было разобщено: и в натурфилософии, и в социологии, и в теории познания, и в психологии -- личной и общественной, и, конечно, в художественной мысли, объединявшей все эти импульсы и как бы сообщавшей им новую жизнь. Человек стремился слиться с природой; личность, индивидуум -- с целым, с народом; интуитивное познание -- с логическим; подсознательные стихии человеческого духа -- с высшими сферами рефлексии и разума. Хотя соотношение противоположных моментов представлялось подчас конфликтным, но тенденция к объединению рождала особый эмоциональный спектр романтизма, многокрасочный и пестрый, при преобладании яркого, мажорного тона. Лишь постепенно конфликтность элементов переросла в их антиномичность; идея искомого синтеза растворилась в идее отчуждения и противоборства, оптимистическое мажорное настроение уступало место чувству разочарования и пессимизма. Русскому романтизму знакомы обе стадии процесса -- и начальная и конечная; однако при этом он форсировал общее движение. Итоговые формы появлялись до того, как достигали расцвета формы начальные; промежуточные комкались или отпадали. На фоне западноевропейских литератур русский романтизм выглядел одновременно и как менее и как более романтичный: он уступал им в богатстве, разветвленности, широте общей картины, но превосходил в определенности некоторых конечных результатов. Одна из первых попыток самосознания русского романтизма -- трактат «О романтической поэзии» (1823) О. М. Сомова (1793--1833), прозаика, журналиста, критика, члена близкого декабристам Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. С опозданием на десять лет Сомов ставит ту же задачу, что Жермена де Сталь в книге «О Германии» (1813), -- обосновать превосходство нового типа искусства европейских народов -- романтического -- над античным типом -- классическим -- и его современным, но, увы, несвоевременным подражанием. В первых двух частях трактата, близко держась книги Сталь, перелагая ее важнейшие положения, Сомов говорит о западноевропейских литературах; в третьей части переходит к искомой романтической форме литературы русской. Эта форма мыслится им еще в духе самого полного национального единства. Разнообразные географические и этнографические зоны России, ее различные религии и мифологии (в том числе и магометанская, ибо в своем отечестве критик видит средоточие, «узел», связывающий западные традиции с восточными), наконец, различные исторические эпохи прошлого -- все это слагаемые единого облика России и соответственно единой картины русской романтической поэзии, «неподражательной и независимой от преданий чуждых». Сомов оперирует уже не только философскими и гносеологическими категориями (вроде интуиции и рациональности в познании), составляющими понятие романтизма, но и величинами более осязаемыми и наглядными: он берет целые материки с географической или исторической карты (в этом выразился рациональный склад мышления самого русского романтизма, особенно на его первоначальных стадиях), но также сливает их в единое, цельное понятие. Очень скоро, однако, русский романтизм поставил под сомнение искомую цельность. Процесс этот демонстрирует идиллия, от Гнедича до Дельвига и Баратынского (в дальнейшем традиция уходит в большие жанры, в повесть и роман, если вспомнить «Старосветских помещиков» Гоголя или, скажем, «Обломова» Гончарова).

Интенсивное развитие идиллии, вообще говоря, показательно для русской преромантической и романтической эпохи (В. А. Жуковский, Ф. Н. Глинка, В. И. Панаев и др.), так как оно вновь наглядно связывает романтизм с формами сентиментальными и даже классическими. Но при этом в русле идиллии русские авторы приходили к результатам совсем не идиллическим. По определению Гегеля, идиллия «отмежевывается от всех более углубленных и всеобщих интересов духовной и нравственной жизни и изображает человека в его невинности». Русский эстетик А. Галич, автор оригинального труда «Опыт науки изящного» (1825), также считал, что идиллия есть «картина первоначальных, неиспорченных движений инстинкта». Умеренность потребностей, ясность и бескорыстие желаний ведут к гармонии и устойчивости человеческих связей, характеризующих типично идиллическое состояние. Таково состояние, описанное в «Рыбаках» Н. И. Гнедича (1784-1833). Эту идиллию, написанную в 1821 г., можно принять как своеобразный эквивалент романтических принципов Сомова, -- русская жизнь выступала в ней в своем собственном, немифологическом обличье, «без Дафнисов и Хлой» (слова из авторского предисловия к стихотворению), т. е. без антуража античной, а также подражающей ей классицистической идиллии. Но это была также и цельная жизнь; в ней объединялись чувства различных поколений -- поэтическая, песенная настроенность Рыбака-младшего и практическая трудовая сноровка Рыбака-старшего; объединялись предания отеческого края и заботы новообжитой земли (действие идиллии разворачивается близ Петербурга, «на острове Невском»), интересы различных сословий -- рыбаков, пастухов, «воинов русских могучих», но также интересы некоего «доброго боярина», русского вельможи, чей подарок рыбакам -- невод и цевница из липы -- символизирует в финале идиллии это единство. Освобождение от мифологических одежд не исключало, однако, скрытого мифологизма: давно уже показан античный, даже гомеровский колорит, нанесенный Гнедичем на картины русского быта, на фигуры русских рыбаков. Сближение с античностью было намеренным и принципиальным, поскольку русская жизнь мыслилась не только как естественное, но и как начальное, истинное в себе существование, некая первичная гармоническая стадия новейшей истории. Прошло несколько лет от «первого опыта русской народной идиллии» до идиллии А. А. Дельвига (1798--1831) «Конец Золотого века» (1828), но как же изменилась картина! В форме идиллии продемонстрирован наступающий или наступивший конец идиллического состояния; само название произведения сформулировано Дельвигом с программной вызывающей дерзостью: это был действительно «конец Золотого века». В естественную невинную жизнь занесено семя зла и горя, люди чувствительные и нежные страдают и гибнут, и поэтому песни пастуха проникаются унынием и скорбью. Благодаря реакции внимающего этим песням путешественника частная трагедия пастушки Амариллы поднята на высоту всемирно-исторического обобщения: поэзии» (1823) О. М. Сомова (1793--1833), прозаика, журналиста, критика, члена близкого декабристам Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. С опозданием на десять лет Сомов ставит ту же задачу, что Жермена де Сталь в книге «О Германии» (1813), -- обосновать превосходство нового типа искусства европейских народов -- романтического -- над античным типом -- классическим -- и его современным, но, увы, несвоевременным подражанием. В первых двух частях трактата, близко держась книги Сталь, перелагая ее важнейшие положения, Сомов говорит о западноевропейских литературах; в третьей части переходит к искомой романтической форме литературы русской. Эта форма мыслится им еще в духе самого полного национального единства. Разнообразные географические и этнографические зоны России, ее различные религии и мифологии (в том числе и магометанская, ибо в своем отечестве критик видит средоточие, «узел», связывающий западные традиции с восточными), наконец, различные исторические эпохи прошлого -- все это слагаемые единого облика России и соответственно единой картины русской романтической поэзии, «неподражательной и независимой от преданий чуждых». Сомов оперирует уже не только философскими и гносеологическими категориями (вроде интуиции и рациональности в познании), составляющими понятие романтизма, но и величинами более осязаемыми и наглядными: он берет целые материки с географической или исторической карты (в этом выразился рациональный склад мышления самого русского романтизма, особенно на его первоначальных стадиях), но также сливает их в единое, цельное понятие. Очень скоро, однако, русский романтизм поставил под сомнение искомую цельность. Процесс этот демонстрирует идиллия, от Гнедича до Дельвига и Баратынского (в дальнейшем традиция уходит в большие жанры, в повесть и роман, если вспомнить «Старосветских помещиков» Гоголя или, скажем, «Обломова» Гончарова). Интенсивное развитие идиллии, вообще говоря, показательно для русской преромантической и романтической эпохи (В. А. Жуковский, Ф. Н. Глинка, В. И. Панаев и др.), так как оно вновь наглядно связывает романтизм с формами сентиментальными и даже классическими. Но при этом в русле идиллии русские авторы приходили к результатам совсем не идиллическим. По определению Гегеля, идиллия «отмежевывается от всех более углубленных и всеобщих интересов духовной и нравственной жизни и изображает человека в его невинности». Русский эстетик А. Галич, автор оригинального труда «Опыт науки изящного» (1825), также считал, что идиллия есть «картина первоначальных, неиспорченных движений инстинкта». Умеренность потребностей, ясность и бескорыстие желаний ведут к гармонии и устойчивости человеческих связей, характеризующих типично идиллическое состояние. Таково состояние, описанное в «Рыбаках» Н. И. Гнедича (1784-1833). Эту идиллию, написанную в 1821 г., можно принять как своеобразный эквивалент романтических принципов Сомова, -- русская жизнь выступала в ней в своем собственном, немифологическом обличье, «без Дафнисов и Хлой» (слова из авторского предисловия к стихотворению), т. е. без антуража античной, а также подражающей ей классицистической идиллии. Но это была также и цельная жизнь; в ней объединялись чувства различных поколений -- поэтическая, песенная настроенность Рыбака-младшего и практическая трудовая сноровка Рыбака-старшего; объединялись предания отеческого края и заботы новообжитой земли (действие идиллии разворачивается близ Петербурга, «на острове Невском»), интересы различных сословий -- рыбаков, пастухов, «воинов русских могучих», но также интересы некоего «доброго боярина», русского вельможи, чей подарок рыбакам -- невод и цевница из липы -- символизирует в финале идиллии это единство. Освобождение от мифологических одежд не исключало, однако, скрытого мифологизма: давно уже показан античный, даже гомеровский колорит, нанесенный Гнедичем на картины русского быта, на фигуры русских рыбаков. Сближение с античностью было намеренным и принципиальным, поскольку русская жизнь мыслилась не только как естественное, но и как начальное, истинное в себе существование, некая первичная гармоническая стадия новейшей истории. Прошло несколько лет от «первого опыта русской народной идиллии» до идиллии А. А. Дельвига (1798--1831) «Конец Золотого века» (1828), но как же изменилась картина! В форме идиллии продемонстрирован наступающий или наступивший конец идиллического состояния; само название произведения сформулировано Дельвигом с программной вызывающей дерзостью: это был действительно «конец Золотого века». В естественную невинную жизнь занесено семя зла и горя, люди чувствительные и нежные страдают и гибнут, и поэтому песни пастуха проникаются унынием и скорбью. Благодаря реакции внимающего этим песням путешественника частная трагедия пастушки Амариллы поднята на высоту всемирно-исторического обобщения: персонажа, проходившего через более или менее обязательную последовательность стадий -- от первоначального «мира» и гармонических отношений с окружающими через столкновения и ссоры, через разочарование, вызванное чаще всего изменой друзей и возлюбленной, к наиболее резким формам конфликта, выражающимся иногда в преступлении, почти всегда в разрыве со средой, бегстве или изгнании. Это был живой, и притом наглядный итог романтической философии разорванности бытия -- итог тем более доступный для массового читателя, что русская поэма, в отличие от байроновской, а также, если обратиться к более позднему периоду, в отличие от поэмы Лермонтова, довольно смело заземляла и персонажей, и конфликты. Она опрощала и одомашнивала мотивы и цели действия, доводя их подчас до мотивов семейного счастья и устройства родимого очага, как в «Чернеце» Козлова; но при этом сполна сохраняла их страстно-напряженное, романтическое переживание, сохраняла непримиримость, или, вернее, неразрешимость и трагизм ситуации, коль скоро этим «домашним» мотивам и целям не суждено было исполниться. Еще современник уловил, что, скажем, «Чернец» «нимало не походил на героев Байрона», поскольку последние отличаются «каким-то фатализмом» и, подобно древним титанам, выходят «из круга человечества»; однако это не мешает герою Козлова мучительно и остро переживать трагедию любви, ставшей «единственною потребностью жизни» (Новости литературы. 1825. Кн. 13. Авг.). С не меньшим напряжением переживаются мотивы общественные, гражданские -- жажда освобождения родного края, «дело чести и отчизны», как у Войнаровского. Но и будучи общественной, мотивировка, как правило, конкретизируется; месть строго целенаправленна -- против «тиранов» и их приспешников, не расширяясь до мести всему человечеству. В конкретизации мотивов «мести», как и вообще всего комплекса душевных переживаний, при сохранении их страстной напряженности, неотменяемости и императивности цели, -- одна из особенностей русского романтизма, по крайней мере до Лермонтова.

Достижением русского романтизма явился сам тип романтической поэмы, построенной на взаимодействии текстов различного характера, объема и стиля (в самом полном варианте, как, например, в «Войнаровском», на взаимодействии шести элементов: текстов эпиграфа, посвящения, предисловия, исторических справок, дающих жизнеописание одного или нескольких главных персонажей, основной части поэмы и примечаний). Разносоставностью текстов не только создавался союз эпоса и лирики, не только (как отмечалось выше) достигалось дублирование эпической судьбы персонажа авторской лиро-эпической линией, повторяющей, хотя и с некоторыми вариантами, тот же процесс отчуждения, но и вносилось диалогическое начало в характер обработки и интерпретации материала. Тексты спорили и дополняли друг друга: данные исторических справок опровергались собственно поэтическим изложением, что как бы демонстрировало расхождение между «поэзией» и «историей», утверждало свободу и могущество романтического вымысла (ср. заявления Вяземского в предисловии к «Бахчисарайскому фонтану»: «История не должна быть легковерна, поэзия напротив»). В то же время исторические и этнографические примечания, распространяя добытый художественный эффект на «жизнь», нейтрализовали замкнутость поэтической сферы. В рамках одного жанра создавалось довольно сложное взаимодействие значений и смыслов, что, кстати, противоречит распространенным представлениям об унылой однонаправленности и монологизме романтизма. Романтическая поэма сыграла в отечественном романтизме ведущую конструктивную роль, так как развитие романтической прозы (А. А. Бестужев-Марлинский, Н. А. Полевой, Н. Ф. Павлов и др.) и драматургии (А. С. Хомяков, позднее Лермонтов и т. д.) в значительной мере происходило путем переноса и трансформации на эпической и драматургической почве ее главной коллизии. Однако процесс этот происходил позже -- в конце 20-х и в 30-е годы, и мы остановимся на нем в 9-м разделе. Важнейший общественно-политический фактор, повлиявший на развитие русской литературы 20-х годов, в том числе и на формирование романтизма, -- это декабризм. Преломление декабристской идеологии в плоскость художественного творчества -- процесс чрезвычайно сложный и длительный. Не упустим, однако, из виду, что он приобретал именно художественное выражение; что декабристские импульсы облекались во вполне конкретные литературные формы. Нередко «литературный декабризм» отождествляли с неким внеположенным художественному творчеству императивом, когда все художественные средства подчинены внелитературной цели, проистекающей, в свою очередь, из декабристской идеологии. Эта цель, это «задание» якобы нивелировали или даже отодвигали в сторону «признаки слога или жанровые признаки». В действительности же все было гораздо сложнее.

Глава 3. Классификация течений русского романтизма

Активная/пассивная формы (наиболее общее разделение):

· активный романтизм - преображение действительности в соответствии с идеалом;

· пассивный романтизм - невмешательство, уклонение от деятельности, бесплодные мечты об идеале.

Классификаций существует много, но все они имеют свои недостатки. Далее описаны два наиболее характерных примера классификации течений романтизма.

1973 г. - Варшава, VII Международный Съезд славистов.

Ульрих Фохт, член советской делегации, предложил в докладе свою классификацию:

Выделены основные этапы развития романтизма + течения, характеризующиеся в соответствии с ведущей тенденцией (гражданский, психологический, философский).

Плюсы этой классификации: охвачены все явления, имеющие отношение к поэтике романтизма.

Минусы: громоздкость, дробное членение, «закрытые группы».

1975 г. - Евгений Александрович Маймин в книге «О русском романтизме» подверг критике классификацию Фохта и предложил альтернативу.

1. Созерцательный романтизм Жуковского (ранний этап русского романтизма).

2. Гражданский революционный романтизм декабристов (в первую очередь Рылеева).

3. Синтетический романтизм Пушкина (влияние Жуковского + декабристы + свое).

4. Синтетический романтизм Лермонтова (декабристы + Пушкин + философский + Байрон + свое).

5. Философский романтизм (Веневитинов, Тютчев, Вл. Одоевский).

Плюсы этой классификации: краткость, классификация отражает тот факт, что романтизм как направление исчерпал себя в середине века, в нее легко добавляются новые элементы.

Минусы: отмечены не все явления (где А. А. Фет?), развитие романтизма во 2-й половине века проигнорировано, групп всего три (две дополнительных являются «закрытыми», т.к. в них включено по одному автору соответственно).

Список использованной литературы

1. Манн Ю.В. Русская литература 19 века. Эпоха романтизма. М 2007. С. 520. 9. Никитич Л.А. Культурология. М 2008. С. 560.

2. Грушевицкая Т. Г Садохин А. П. Культурология. М 2007. С. 688.

3. Савельева И.М Полетаев А.В. История и интуиция: наследие романтиков. М 2003.

4. Багдасарьян Н.Г Литвинцева А.В Чучайкина И.Е. и др. Культурология. М 2007. С. 712.

5. Ресурсы сайта http://feb-web.ru / Особенности русского романтизма. Декабристская литература.

6. Одинокова Д. В. Классифифкация течений русского романтизма.

Размещено на Allbest.ru