Метафора и метонимия как риторические модели русского авангардизма 1910—1930-х гг.

3.2.2.1. Пробел как знак «смежности». В перечне транс(де)формативных приемов раннеавангардистского поэтического языка особый статус приобретает такое средство визуализации стиха, как пробел. Предельным выражением «поэтики пробела», несомненно, стала 15-я «Поэма Конца» из гнедовского цикла «Смерть искусству. пятнадцать (15) поэм», в типографском варианте представляющая собой чистый лист. В менее радикальных экспериментах пустое белое поле страницы вступает в активное взаимодействие со звуко-буквенной фактурой футуристского текста, и «незаполненность», «вакуумность» участвует в создании его «тела». Когда пробел смещается из конца строки в ее середину, втягивается в звуко-буквенный ряд, видимая вертикаль графики стихотворной речи вступает в конфликт с силой горизонтальный связей: закон «единства и тесноты стихового ряда» (Ю.Н. Тынянов) приостанавливает парадигматические связи в пользу синтагматических связей «по смежности». У С. Третьякова («Веер»), А. Крученых («Лакированное трико»), Д. Бурлюка («О зацвети…»), В. Гнедова («А ла тырь…») пробел получает новое значение -- он уже не знак разъединения строк, а напротив, знак соединения элементов в строку.

3.2.2.2. «Начало» и «конец» в метонимическом дискурсе. Метонимическая и метафорическая риторики заставляют авангардизм по-разному решать проблему текстогенеза, принуждают к неодинаковой концептуализации начала и конца текста, разрушают равновесие между ними. В метонимическом дискурсе раннего авангардизма сохранение сильных связей «по смежности» позволяет тексту двигаться к концу: конец -- обязательное условие его существования, даже если он лишен привычной текстуальной материи (такова семиотизация вербальной пустоты в «Поэме Конца» В. Гнедова). На фоне этого начало утрачивает свою семиотическую значимость: использование авангардистами особой визуализации текстового пространства (например, в «железобетонных поэмах» Каменского, когда заглавие втягивается в контекст, а его идентификация как маркера начала в высшей степени произвольна) и экспериментальный «подхватывающий» синтаксис (постановка в открывающую текстовую позицию союзной конструкции, иногда с предшествующим отточием, которая создает эффект не «начинающегося», а «продолжающего» дискурса) лишают реципиента возможности однозначного выбора «точки чтения», того, что следует рассматривать как начало текста.

3.2.3. Грамматический эксперимент и кризис линейного письма. Призыв В. Шершеневича «Ломать грамматику» («22=5») вскрывает парадоксальную сущность метонимической риторики. Когда дискурс балансирует между грамматической правильностью и отклонением от нее, это динамизирует контекстуальные связи; если же грамматическая девиация столь сильна, что делает невозможным ее однозначное «исправление», то контекстуальные связи рушатся и линейность дискурса осознается как кризис.

3.2.3.1. Грамматическая компрессия контекста. Сила контекстного притяжения знаков ощущается авангардистами как грамматическая избыточность служебных слов, прежде всего предлогов. Использованием этой простейшей стратегии аграмматизма, состоящей в исключении из контекста отдельных предлогов, отмечены уже первые поэтические опыты авангардистов -- например, «беспредложная поэтика» Д. Бурлюка. Как показывается в работе, Бурлюк регулярно исключает из контекстно-грамматических связей предлог «в» («Родился [] доме день туманный» («Ор. 4»); «Упало солнце [] кровь заката / <…> / Лишь туча саваном седым / Повиснет [] небесах над ним» («Ор. 5») и мн. др.), однако в таких контекстах пространственная семантика и грамматическая однозначность настолько прозрачна, что «потерянный» предлог легко восстанавливается. В то же время у В. Шершеневича («Лечь -- улицы. Сесть -- палисадник. Вскочить -- небоскребы до звезд», «Принцип поэтической грамматики») исключение предлогов с пространственной семантикой, допустимых в данном контексте («на улицы», «в палисадник», «на небоскребы»), и замена их тире -- иконическим знаком графической протяженности дискурса -- ведет к возникновению множественных толкований: семантика текста зависит от того, восстанавливает или не восстанавливает реципиент соответствующие позиции предлогов.

3.2.3.2. Словотворчество: грамматика vs. морфемика. Вопрос о грамматике дискурса приобретает особое звучание в связи с раннеавангардистскими словотворческими опытами. Словотворчество проецирует принцип «смежности» с текста на слово, заставляет измерять слово теми же критериями, что и текст (ср. реализацию такого подхода к слову/тексту в моностихах В. Каменского «Золоторозсыпьювиночь» и «Рекачкачайка»). В работе доказывается, что, с одной стороны, метонимическая установка принуждает неологизм вступать в «тесные» грамматико-синтаксические отношения (тексты В. Гнедова и В. Хлебникова); с другой -- словотворческая игра способна разрушать контекстуальные связи «по смежности» и создавать дискурс «по сходству», превращая его в открытую морфемную серию (стихотворения «Ю» и «Четыре времени» В. Каменского). Словотворчество демонстрирует, как авангардизм уже на самых ранних стадиях испытывает кризис линейного письма.

В параграфе 3.3. Метафора: парадигматический дискурс анализируется феномен «замороженной селекции» (М. Ямпольский) в текстах обэриутов как отражение коммуникативной установки на ослабление дискурсивных компетенций автора.

3.3.1. «…не будем больше говорить»: коммуникативные компетенции адресанта. Сильная апеллятивность, свойственная раннему авангардизму, в позднем авангардизме оборачивается прямо противоположной коммуникативной стратегией -- отказом от контакта с читателем, при котором невозможность диалога с реципиентом оставляет дискурсу лишь одно --трансформировать коммуникацию в автокоммуникацию. В метафорической риторике формируется устойчивый мотивный комплекс «коммуникация как смерть/насилие». У обэриутов смерть персонажа-коммуниканта иконизирует невозможность дальнейшего письма, становится знбком исчерпанности дискурса. Коммуникация в этом случае воспринимается как «репрессивный» акт: слово в его особой орудийной функции есть средство уничтожения коммуниканта (таковы отождествление «verba» и «res» -- реплик персонажей и наносимых ими друг другу ударов, причинения увечий и т.п. -- в текстах Д. Хармса или мотив «безголовости» -- обезглавливания персонажа как прекращения коммуникативного акта -- у А. Введенского).

Разрушая коммуникативность как таковую, риторический проект позднего авангардизма смещает акценты с адресата на адресанта и декларирует дискурсивную «инфляцию автора», его неспособность к построению связных контекстов, а в предельном случае -- демонстративный отказ от письма, ср.: «Сегодня я ничего не писал. Это неважно» (Д. Хармс, «Голубая тетрадь. № 16»), «Но после Гоголя писать о Пушкине как-то обидно. А о Гоголе писать нельзя. Поэтому я уж лучше ни о ком ничего не напишу» (Д. Хармс, «О Пушкине»); «Писать ничего не пишу, чего и Вам желая», «Стихов я не пишу, чего и Вам желаю» (из писем А. Введенского Д. Хармсу).

3.3.2. «Линия метафоры» и серийность дискурса. В основе обэриутского нарративного эксперимента лежит новая конвенция: не смена событий, но их дублирование; не динамика нарратива, но его серийность. Сюжет, явление синтагматическое par excellence, предстает в теоретико-философских рефлексиях обэриутов как категория нелинейная, обнаруживающая внутреннюю парадигматику; структурным минимумом такой парадигмы будут, к примеру, два взаимоотрицающих события, как об этом говорил Л. Липавский: «Сюжет -- несерьезная вещь. <…> Если сейчас и возможен сюжет, то самый простой, вроде -- я вышел из дому и вернулся домой».

Обэриуты создают нарративы, в которых различение сюжетных знаков затруднено, а события оказываются вариантами одного инварианта. Показательный пример превращения нарратива в «серию» -- хармсовская миниатюра «Случаи» («Однажды Орлов объелся толченым горохом и умер. А Крылов, узнав об этом, тоже умер. А Спиридонов умер сам собой…»). Введение новых сюжетных функций, вполне традиционно для Хармса, в данном тексте постоянно обнуляется, а видимое множество событий сводится к инварианту «умереть»: исходная функция, которой наделяется первый вводимый в текст персонаж Орлов («умер»), и финальная функция, приписываемая Перехрёстову («вытолкали со службы»), с точки зрения сюжета уравниваются. Использование глагола «умереть» в предложениях 1--4 задает своеобразную матрицу: сюжетная функция каждого героя, независимо от ее конкретной лексикализации в тексте («умер», «тоже умер», «умер сам собой», «упала с буфета и тоже умерла»), воспринимается только как «смерть»; подчиняясь этой инерции, сема 'умереть' воспринимается как включенная в сюжетные функции «спиться и пойти по дорогам», «перестать причесываться и заболеть паршой», «нарисовать даму с кнутом в руках и сойти с ума», «быть вытолканным со службы». Такая инфляция события замыкает сюжетное пространство на ноль, ускользающий нарратив «топчется на месте» и существует лишь de visu. При этом нарушение серийности, «выпадение» из парадигмы, переход к новым -- линейно-хронологическим -- связям есть одна из наиболее устойчивых и узнаваемых «фобий» позднего авангардизма.

Метафорическая риторика, препятствующая контекстуальности, ставит дискурс перед необходимостью использовать начало как единственную моделирующую категорию. Автор у обэриутов способен начать текст, но лишен возможности его завершить; он вынужден создавать сюжет, нанизывая начала разных историй, ни одна из которых не развертывается в полноценный нарратив («Пять неоконченных повествований» Д. Хармса). Узнаваемой приметой обэриутского дискурса становится отсутствие конца, открытая длительность либо же «механистическое» прерывание текста: «всё» / «вот, собственно, и всё» / «и т.д.» (Д. Хармс), «конец» (Д. Хармс, А. Введенский).

3.3.3. Союз -- «ген сюжета»? В позднем авангардизме грамматика усиливает семиотический конфликт между связями in praesentia и in absentia -- необходимостью линеаризовать дискурс и невозможностью это сделать. Распадение отношений «по смежности» в метафорическом дискурсе обостряет внимание к словам так называемого «коммуникативного пласта» языка, главное назначение которых -- обеспечивать связность и последовательность дискурса. Вхождение этих единиц в пространство дискурса в качестве нарративных операторов сопровождается пересмотром грамматических конвенций в пользу конвенций нарративных и созданием текстовых ситуаций с ощутимым отклонением от «нулевой степени» высказывания. В идиолекте Д. Хармса слова «коммуникативного пласта» языка в роли нарративных операторов (опять/снова, тоже/также, нет, всё, а, но и др.) призваны разрушать нарратив ради наррации, быть мнимыми знаками повествовательных связей. Союз «а» (в значениях «А инициальный», «А рекурренции» и «А квазифинала») в хармсовском письме приобретает сигнальную функцию: он становится знаком нарративного нарушения, легко опознается читателем как препятствие к развертыванию сюжета.

В Заключении диссертации подводятся итоги исследования, делаются основные теоретические и практические выводы, намечаются перспективы дальнейшей разработки темы. Отмечается, что дихотомия метафора / метонимия как основа языка риторического моделирования может быть спроецирована на более широкое поле объектов и использована для анализа историко-литературных эволюций, особенно в смежные с авангардизмом «риторические эпохи». Предложенный в работе метод исследования рассматривается как допускающий не только эволюционно-типологическое, но и поэтологическое приложение -- в сопоставительном анализе идиостилей, сюжетов, стиховых структур и мн. др., т.е. тех областей поэтики, где проявляется глубинное противопоставление метафорического и метонимического «полюсов».

Содержание диссертации отражено в следующих публикациях автора

1. Цвигун, Т.В., Черняков, А.Н. «Смерть сюжета» в поэтике Д. Хармса / Т.В. Цвигун, А.Н. Черняков // Балтийский филологический курьер. Калининград: ГИПП «Янтарный сказ», 2000. Вып. 1. С. 97--106 (0,8 п.л.).

2. Цвигун, Т.В. Практика vs. теория: о моделях текстопорождения в поэзии русского авангарда 1910--30-х гг. / Т.В. Цвигун // Внутренние и внешние границы филологического знания: Материалы Летней школы молодого филолога, Приморье. 1--4 июля 2000 г. Калининград: Изд-во КГУ, 2001. С. 18--27 (0,6 п.л.).

3. Цвигун, Т.В. О преодолении энтропии в поэтическом тексте (к семиотической структуре текста в русском авангарде 1910--30 гг.) / Т.В. Цвигун // Языкознание: Современные подходы к традиционной проблематике: Сб. науч. тр. Калининград: Изд-во КГУ, 2001. С. 174--189 (1 п.л.).

4. Цвигун, Т.В. Закон «сокращения текстовых усилий» в поэтических системах начала ХХ века / Т.В. Цвигун // Русская литература ХХ века: итоги столетия: Сб. трудов Международной научной конференции молодых ученых. Санкт-Петербург, 16--18 марта 2001 г. СПб.: Изд-во СПбГТУ, 2001. С. 86--92 (0,4 п.л.).

5. Цвигун, Т.В., Черняков, А.Н. Русский авангардизм как нескбзанное и несказбнное. Статья I: Язык без значимостей / Т.В. Цвигун, А.Н. Черняков // Семантико-дискурсивные исследования языка: эксплицитность / имплицитность выражения смыслов: Материалы Международной научной конференции. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2006. С. 321--334 (0,9 п.л.).

6. Цвигун, Т.В., Черняков, А.Н. Русский авангардизм как нескбзанное и несказбнное. Статья II: Риторика нарратива (ОБЭРИУ) / Т.В. Цвигун, А.Н. Черняков // Вестник Российского гос. ун-та им. И. Канта. Вып. 8: Сер. Филол. науки. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2006. С. 45--53 (0,8 п.л.).

7. Цвигун, Т.В. «Другая» риторика Романа Якобсона: (Заметки к теме I--III) / Т.В. Цвигун // Вестник Российского гос. ун-та им. И. Канта. Вып. 8: Сер. Филол. науки. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2006. С. 72--77 (0,5 п.л.).

8. Цвигун, Т.В. «А»-повествование у Д. Хармса / Т.В. Цвигун // Поэтика и лингвистика: Материалы Международной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения Р.Р. Гельгардта. 16--19 октября 2006 г. Тверь: Изд-во ТГУ, 2006. С. 65--66 (0,1 п.л.).

9. Цвигун, Т.В. Паториторика русского авангардизма / Т.В. Цвигун // Альтернативный текст: Версия и контрверсия: Сб. статей. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2006. Вып. 1. С. 32--63 (2 п.л.).

10. Цвигун, Т.В. «А может быть, того слова и не было…»: «а»-нарративы Д. Хармса / Т.В. Цвигун // Балтийский филологический курьер. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2007. Вып. 6. С. 285--293 (0,9 п.л.).

11. Цвигун, Т.В. Риторика «opera aperta»: авангардизм / Т.В. Цвигун // Альтернативный текст: Версия и контрверсия: Сб. статей. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2007. Вып. 2. С. 51--66 (1 п.л.).

12. Цвигун, Т.В. Хлебников как «прием»: Опыт метариторики Романа Якобсона / Т.В. Цвигун // «Доски судьбы» Велимира Хлебникова: Текст и контексты: Статьи и материалы. М., 2008. С. 674--694 (1,3 п.л.).

13. Цвигун, Т.В. Русский авангардизм в поисках «другой» риторики / Т.В. Цвигун // Literatura rosyjska przeіomu XIX i XX wieku: Poszukiwania, eksperymenty, re-wizje. Gdaсsk: Wydawnictwo Uniwersytetu Gdaсskiego, 2008. S. 247--257 (0,7 п.л.).

Статьи в ведущих рецензируемых научных журналах,

рекомендованных ВАК:

14. Цвигун, Т.В. Между «вещью» и «языком»: Референциальные альтернативы в русском авангардизме / Т.В. Цвигун // Вестник молодых ученых. СПб., 2002. Сер. Филол. науки. № 1 (10). С. 48--55 (0,9 п.л.).

15. Цвигун, Т.В. Метонимия как «нулевая степень письма» Романа Якобсона: (Заметки к теме IV) / Т.В. Цвигун // Вестник Российского гос. ун-та им. И. Канта. Вып. 6: Сер. Филол. науки. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2007. С. 69--74 (0,5 п.л.).

16. Цвигун, Т.В. «Читать» или «писать»: О коммуникативных конвенциях авангардизма // Вестник Российского гос. ун-та им. И. Канта. Вып. 8: Сер. Филол. науки. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2008. С. 89--92 (0,3 п.л.).

Размещено на Allbest.ru