Неизвестные солдаты в рассказах И.С. Шмелева 1914-1918 гг.

Анна Андреевна Ахматова говорила, что двадцатый век нужно исчислять не с 1900 г.: «XX век начался осенью 1914 года вместе с войной, так же как XIX век начался Венским конгрессом. Календар- ные даты значения не имеют» [1, с. 248]. И столетие начала Первой мировой войны в «веке необычайном» (Н. Глазков) «<...> Век двадцатый -- век необычайный. Чем столетье интересней для историка,

Тем для современника печальней» [4, с. 631]. - тоже событие всечеловеческой истории.

Современные философы считают Первую мировую войну (1914- 1918) фундаментальной и феноменальной (Мераб Мамардашвили) [9, с. 393], в ней участвовали тридцать пять стран, миллионы воинов погибли. Останки более тринадцати миллионов погибших не были или не могли быть опознаны [12, с. 233-257], и понятие «неизвестный солдат» стало их символом.

Во многих странах мира есть Могила Неизвестного Солдата. По слову О. Э. Мандельштама:

<.. .>И в своей знаменитой могиле Неизвестный положен солдат [10, с. 487].

Мемориалы появились в Европе в 1920 г.: 11 ноября был перезахоронен в Лондоне, в Вестминстерском аббатстве английский солдат, погибший во Франции. На его могиле - надпись: «Солдат Великой войны, его имя известно только Богу».

Вечный Огонь впервые в мире был зажжен 28 января 1921 г. под Триумфальной аркой в Париже - на Могиле Неизвестного Солдата. Надпись гласит: «Здесь лежит французский солдат, который погиб за Отечество в 1914-1918 гг.». США стали третьей страной мира, где появилась могила Неизвестного Солдата, перезахоронен был безымянный солдат, также погибший во Франции: «Здесь покоится в славе американский солдат, имя которого неизвестно никому, кроме Бога», - гласит надпись.

В СССР первый мемориал с названием «Могила Неизвестного Солдата» был открыт в Москве 8 мая 1967 г., около Кремлевской стены, в Александровском саду. В ней перезахоронен неизвестный солдат из братской могилы павших у деревни Крюково при защите Москвы. Вечный Огонь доставили из Ленинграда, с Марсова поля. В надписи - прямое обращение к Неизвестному Солдату, на «ты»: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен».

Очень важно в многозначном понятии «неизвестный солдат» проявлять и учитывать его религиозно-философский смысл - «поверх официального» и общепринятого, обиходного. По мысли русских богословов и философов, солдат, воюя, отстаивает Истину, универсум, «объединяется с Христом» (С. Н. Булгаков), ради них жертвует собой. Именно этот смысл обнаруживает исследователь Л. Л. Горелик в поэтическом цикле О. Э. Мандельштама «Стихи о неизвестном солдате» [10, с. 287-290], созданном в 1937 г., в преддверии Второй мировой войны: «Неизвестный солдат - обобщённый образ обречённого на жизненную борьбу и гибель человека <...> получает какую-то важную роль во Вселенной. Эта роль связана со смертью <.> неизвестного солдата», в чём поэт, считает исследователь, опирался «не только на Евангелие от Иоанна, но ещё более <.> на Деяния Апостолов и, особенно, На Вторую Книгу Царств», где впервые выразилась идея бессмертия, обещание погибшим Дома Бога [5, с. 14, 16]. Религиозное понимание космичной жертвенности воюющего русского солдата было свойственно и И. С. Шмелёву.

Он был среди тех, кто воспринимал случившуюся общемировую катастрофу с печалью, усиленную личными переживаниями: его сын - студент Московского университета - ушёл на фронт с артиллерийской бригадой, воевал в 1916-1917 гг. на немецком фронте, был отравлен газом, применённым противником, и вернулся домой - покалеченным. Иван Сергеевич, будучи художником, сублимировал свои размышления, наблюдения и переживания, переплавил их в словесном искусстве, эстетически перевоплотил, сплетая венок русскому воину Первой мировой войны. Никогда не избавиться от сожалений, что замысел большой эпопейной книги Шмелёву не удалось воплотить. Роман «Солдаты» «должен был объять необъятное» и не был дописан. (В русской культуре ХХ века недовоплощённых величественных замыслов осталось немало. Например, живописное полотно Павла Корина «Русь уходящая», аксиологически близкое Шмелёву). Подступов к роману «Солдаты» в неустанной многолетней работе было у писателя немало. С 1914 г. и до конца жизни накапливался, прописывался, издавался подготовительный материал: и очерки, и повести, и рассказы, и публицистика, и прямые устные высказывания (зафиксированы собеседниками), - составившие тома в Собраниях сочинений. Сложенные вместе, они показывают, как писатель подбирал цветы к метафорическому венку, какие из них предпочитал в разные годы.

Он не был бытописателем, но не был и мастером исторической прозы, и баталистом, у него не было военного опыта. Интеллектуальная и художественная сила его выразилась в оригинальной и самобытной манере осмысливать и изображать как события Первой мировой войны, так и роль воюющего русского человека - солдата по преимуществу. Если «душой времени была война» (по слову Б. Л. Пастернака), то олицетворять и время, и его душу суждено было именно солдату. Причём солдат для Ивана Сергеевича - не мелкая разменная монета (soldus; solidus; soldo значатся в латинском и итальянском языках). Прямой иноязычный смысл для него - не главный, он предпочитал широкое значение слова «солдат» - по Владимиру Ивановичу Далю. Сказано в его словарной статье, что солдатом называют «рядового воина»; в переносном значении - это «служивый», «казённый человек», посвятивший себя служению идее, долгу; возвышенный его смысл подкреплён поговорками: «промеж неба на земле» служит Богу»; «Солдат и на том свете в воинстве Христовом служит» [5, с. 264]; «Солдат - Богу свеча<...>» [6, с. 265].

Широкое, далевское толкование слова «солдат» вполне выразилось в шмелёвском рассказе «Солдат Кузьма (Из детских воспоминаний приятеля). Банного парильщика Кузьму Петровича нередко называют Солдатом, и это слово пишется в рассказе с большой буквы, чему есть все основания. Храбрец из храбрецов, молодой Солдат Кузьма отличился на Крымской войне, и, уже будучи пожилым, добровольцем отправился на войну с турками, вернулся с тремя крестами и раной в ноге. В его скромной, безвестной жизни идеально сочетались воинская сила, духовное благородство с непоказным «тихим подвижничеством»: «И много лет мало кому известный, только в большие праздники надевавший свои кресты, знаки незаметного геройства, нёс он малопочётную должность парильщика при банях» [13, с. 288]. И умер бездомный Солдат в военной богадельне, своей одинокой смертью подтверждая, что и доблестный героизм, и духовное подвижничество были проявлением глубинного религиозного духа в нём.

Так и понимали идею героизма русские религиозные философы. С. Н. Булгаков (1871-1944) посвятил ей специальное сочинение «Героизм и подвижничество («Из размышлений о религиозных идеалах русской интеллигенции», 1909). Отрицая и порицая показное внешнее геройство революционеров, он усматривал высшее проявление героизма в многотерпеливом и безвестном служении людям и Богу - в деятельном подвижничестве каждого. Под истинным, «вполне реальным» подвигом обыкновенного человека он подразумевал «внутреннее и незримое, но неуклонное исполнение своего долга. «Свободный духовный подвиг» означал для него борьбу с «самостью», «своеволием», с «самообожением» [3, с. 142-149], что предполагает немалую силу духа и готовность погибнуть в неизвестности.

И. С. Шмелёв признавал силу духа в солдате, она ему свойственна, и он ею обладает, поэтому каждый сильный духом мог счесть себя солдатом. Есть у него прямое высказывание на этот счёт - в интервью 1932 г., когда пояснял замысел романа «Солдаты»: «Мои солдаты не только военные, я к ним в будущем причислю вообще всех тех, кто стоит за свою идею: журналистов, писателей, общественных деятелей и просто сильных духом русских людей». Можно заметить ассоциативную близость с размышлениями О. Э. Мандельштама о метафизическом призвании солдата, если обратиться к точной интерпретации «Стихов о неизвестном солдате», предложенном Л. Л. Горелик: «Неизвестный солдат <...> - обыкновенный человек «всех времён и народов» <...>, любой человек перед Богом, так как любой человек осуждён на участие в жизненной борьбе и гибель» [5, с. 17]. Добавим к этому, что поэт причислял себя к неизвестным солдатам.

Внимательное, медленное чтение шмелёвских рассказов заставляет задумываться над неожиданными, удивительными и яркими словами, фразами, метафорами, символами, которые побуждают к религиозно-философскому восприятию образа солдата. Например, такая «крохотка», микротекст: юный воюющий сын заверяет родителей в письме, что во всём следует их советам и наставлениям, сражается честно, и заканчивает поклонами «от самого светлого моего лица до чёрной земли». Поразительно, как прочерчивается в простонародной речи персоналистская вертикаль: склоняя лицо своё - «самое светлое» от Света Божьего лика, - «до чёрной земли», сын клянётся в жертвенной верности отцу и матери, родине небесной и родине земной. А солдат зрелого возраста (рассказ «Развяза») кается в письме матери и жене за пьянство с рукоприкладством в довоенной жизни: «Молитесь обо мне». Солдатские письма в рассказах Шмелёва говорят о духовной высоте солдатского покаяния, милосердия, молитвы. «Солдат домой пишет, поминать велит», - запечатлено и в далевском словаре [6, с. 264].

Один из исследователей, анализируя русскую литературу периода Первой мировой войны [7], высказал мысль, что писатели, изображая воюющего рядового, сосредоточили внимание не на боевых, героических свойствах и воинском мастерстве, а на его душевных качествах и человечности; в понятии «человек с ружьём» акцентировалось слово «человек», что влекло за собой такое уточнение смысла: «человек, оказавшийся с ружьём». Следовательно, по суждению А. И. Иванова, изображался не солдат, осознающий себя воином, несущий бремя воинского долга, а - некий человек, попавший в окоп, на поле сражения, где проявлял себя прежде всего как человек, а не солдат. Шмелёвская философия и метафизика войны не предполагает такой иерархии и такого противопоставления.

Повторим: по объективным причинам Шмелёв не изображал человека на войне, как и человека с ружьём, воина на поле сражения; в его рассказах он находится вне фронтовой стихии боёв и подвигов, окопного быта, мы видим его до войны, после войны, в госпитале, в отпуске, на побывке в деревне - по разным причинам. При этом принадлежность свою к солдатству он осознаёт, долг перед живыми и мёртвыми готов выполнить: «Война для него - не подвиг и не игра и, пожалуй, даже не зло. Страшно важное, страшно трудное дело. Сделать его нужно - не отвернёшься. Но нельзя и забыть своё, здешнее» («Под избой») [12, с. 402]. Идя воевать впервые или возвращаясь на фронт после ранения или отпуска, шмелёвские солдаты понимают или знают, что идут на смерть, что будут убиты: они особым образом прощаются, завещают имущество, поручают и близким, и далёким позаботиться о своей семье, обо всей родне, даже о не успевших родиться детях (рассказ «История», например).

Лев Александрович Аннинский заметил, что Л. Н. Толстой впервые в художественной литературе изобразил тех, кто идёт воевать и знает, что будет убит, что не вернётся. И. С. Шмелёв продолжил толстовскую линию в изображении мобилизованных мужиков, а их призвали «под косу, всех»[13, с. 308]. Обратившись в солдат, они понимают, что обречены на смерть за Веру, Царя и Отечество. Созданные автором ярчайшие картины деревенских проводов погружают в психологическое состояние уходящих на войну, в их переживания, нелёгкие размышления. При переходе из крестьян в солдаты, на границе между привычной и смертельно опасной жизнью шмелёвские мужики не только испытывают новые чувства, но и много, напряжённо думают, превращаясь в «воинов-философов» (понятие И. П. Смирнова). Солдат был интересен Шмелёву в той пространственновременной точке, когда он философствовал, вёл интеллектуальный диалог, осмысливал эпоху катастрофических перемен и свою готовность к самоизменениям («Лик скрытый»). Незримым, внутренним движением мысли шмелёвский солдат проявляет духовную свободу, склонность в эмпирическом опыте военных лет усмотреть высший бытийный смысл: «Крепко и глубоко зацепила невидная война. Со стороны будто и не так заметно: тянется привычная жизнь <.. .> А если вглядеться.» («Оборот жизни») [13, с. 219]; «За немцев досадно! Механики ... даже первые в мире социал-демократы... пакостят свою жизнь злобой и жадностью.» («Чего ждёт земля: Суд Соломона» [13, с. 231]. ; «И победим - всё равно шею подставляй, потому мы не люди, не образованные, измывайся, лупи, как тебе угодно»; «Может, через эту войну всё увидим. подведём баланцы» («Правда дяди Семёна»).

Заметим, что большинство рассказов 1914-1918 гг. заканчиваются мыслями и вопросами мужиков, которые порождены военным временем, но обращены к вечности и остаются без ответов: «- Ну когда же предел будет, а? Так никто и не знает? <.> Один только Господь знает.» («Правда дяди Семёна»). В финале «Поездки» деревенский податной разглядывает небо: « И сколько веков эта звезда смотрит, а под ней скрипит и скрипит (идут по зимней стуже обозы). И для чего всё? А звёзды для чего?». В финале рассказа «На большой дороге» появляется из тьмы и во тьме растворяется потерявший сына безымянный мужик (сын убит на фронте): «Что ж теперь?» - спросил он тёмное поле» и пошёл, не разбирая дороги, «из колеи в лужу». А до него так же шли парни и «кричали песню». «Что-то метафизическое» [12, с. 109] в устрашающем будущем уловлено Шмелёвым: оно и в безответном вопрошании осиротевшего мужика, и в беспросветном бездорожье, и в безоглядном движении по нему под пьяную песню.

И. С. Шмелёв умело проявлял неведомый лик скрытой крестьянской жизни и показал, что деревенский мужик в своём ратном деле - философичен. Он сосредоточился на изображении думающего солдата и в этом не противоречил русским философам [11, с. 245]. Для его солдата главным делом (до, после или без военных действий) становилось - думание о военной ситуации в глобальном, универсальном плане, осознание своей роли на войне и отыскание своего места в мироздании. Не воюющий, а мыслящий, совершающий усилие сознания в духовном постижении мироустройства, самого себя, своего социального положения, шмелёвский солдат - безусловное художественное открытие в литературе ХХ века. Он олицетворяет идею солдата, его духовный субстрат, отклик на зов Сущего, «единый культурный тип», «абсолют», соприкасающийся с высшей, невидимой реальностью.

Что касается определений «безымянный», «неизвестный», то они не могли быть близки сознанию И. С. Шмелёва, если им придавался атеистический, внерелигиозный смысл. Шмелёвскому духу, конечно, ближе надписи на памятниках героям Первой мировой войны в Англии, США, где сказано, что имя каждого погибшего воина известно Богу. Есть в Европе и мемориалы, сохраняющие поимённую память о погибших воинах Первой мировой войны: храм-музей в Эдинбургской крепости, часовня на главной городской площади в Вене.

Геройский генерал и известный эмигрантский писатель Пётр Николаевич Краснов (1869-1947) сетовал, что «сотни, тысячи <...> десятки тысяч <.. ,>миллионы» погибших русских воинов лежат после Первой мировой войны безымянными на полях «Восточной Пруссии, Польши, Галиции и Буковины <.> в Карпатских горах, у границы Венгрии <.> в Румынии и Малой Азии <.> в чужой им Франции» [8, с. 13], что солдатские памятники - деревянные кресты - живут недолго: «<...> стоит низкий, почти равноплечный косой крест, сделанный из двух тонких дубовых жердей. На их скрещении кора снята и плоско застругана. Там химическим карандашем написано. Дожди и снега смыли почти все написанное»; «Крест покосился и уже мало походил на крест. Надпись выцвела и стерлась. Для всех - это была могила неизвестного солдата, мне же она была известна и издали приветствовала меня дорогими словами: “За Веру, Царя и Отечество”» [8, с. 9]. Он считал своим долгом назвать поимённо всех воинов, кого знал, видел в бою, с кем кратко встречался на полях сражений, в госпиталях, в пеших походах: «Во имя всех их <.> на их могилу мне хотелось бы возложить мой скромный венок воспоминаний.» [8, с. 11]. Он выполнил свой долг, написал книгу и назвал её «Венок на могилу неизвестного солдата Императорской Российской армии», 1923.

Своей прозой 1914-1918 гг. И. С. Шмелёв тоже настойчиво и многотерпеливо сплетал венок в память о воинах Первой мировой и тем противостоял болезни человеческого духа - беспамятству - в самом глубинном смысле слова. Показателен рассказ о церковных поминальных книгах - «У плакучих берёз (Памяти павшего в бою капитана Е. Е. Пиуновского)», 1915. Повествователь идёт в деревенскую часовенку, чтобы именно здесь вписать в поминальную книгу убитого на войне друга. Когда-то, будучи мальчиками, они приходили сюда и - бездумно - пошутили, оставив поминальную запись о вымышленных мужиках Сидоре и Тите. «А у нас нет никакого горя. Светла перед нами жизнь» [12, с. 207], - уверены были они. Но пришла война, убит друг, и возмужавший в горе повествователь хочет в той, старой поминальной книге оставить запись о нём, но тех поминальных книг уже нет: «Нарушены», - отвечает монах. Какое ёмкое слово! Мы ведь так и говорим о болезни беспамятства: «Нарушена память».

В финальном лирическом слове повествователя трагическая нота невозвратимой утраты «убиенных воинов» усилена мощным суждением о всеобщем разрушении связи времён и поколений: «Они рушатся час за часом, неведомые <.. .> и рушатся с ними жизни поколений» [12, с. 207]. (Выделено мной - А. Г.). Но человеческому разрушительному беспамятству противостоит, по мысли автора, - природа. Он наградил повествователя духовным зрением и слухом, чтобы он увидел в «плакучих берёзах по дорогам» символические колокольни и услышал их погребальный звон: «По тебе они уже отзвонили, товарищ детства» [12, с. 209]. Плакучим берёзам суждено преодолевать беспамятство, звонить и по «новой страшной численности» погибших солдат.

Неизвестный Солдат в шмелёвских рассказах - не один из многих, а Тот, Самый, Ты, Он, Каждый, подтвердивший своё право на собственное имя, дарованное писателем: денщик Жуков, плотник Мирон, работник Максим, Семён Николаич Кубарев, Михайла Семёныч Орешкин, Мишка-солдат, Стёжкин, Андрон, Павел, офицеры Е. Е. Пиуновский, Сушкин, Шеметов, Жданов, Солдат Кузьма. По праву творца И. С. Шмелёв давал героям и персонажам имена, поступки, мысли, чувство и речь, проявлял их героизм на поле сражения и подвижничество невидимого духовного служения в миру. И мы знаем, что вечная память о них сохранится в Слове:

Молчат гробницы, мумии и кости, - Лишь слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте,

Звучат лишь Письмена (1915) [2, с.47].

Библиографические ссылки