Усадебная поэзия в русской литературе XIX – начала XX веков

Собранные или построенные из колотого, грубо обработанного «дикого» камня, сараи, амбары, псарни, конюшни появлялись в усадебной поэзии с завидным постоянством, в последний раз напоминая о себе в лирике И.А. Бунина. Постепенно важная деталь их облика перекочевала в отделку домов, гротов или беседок, и практически сразу - в поэзию. Речь идет о «диком» камне, своей естественностью символизирующем проникновение природного начала на территорию, давно отданную во власть «культурному» кирпичу:

Я рад, когда с земного лона,

Весенней жажде соприсущ,

К ограде каменной балкона

С утра кудрявый лезет плющ.

(А.А. Фет. «Я рад, когда с земного лона…», с. 123)

Естественность в усадебную культуру и усадебную поэзию проникала и на пограничных территориях, когда стали повсеместно внедрять вместо привычных заборов или оград валы, балки, канавы, лощины, имитирующие стирание всяческих границ. Эти ориентиры лирический герой рассматривает или старательно преодолевает довольно часто, предпочтительнее всего - в элегиях, описывающих долгую прогулку по окрестностям пейзажного парка («Осташево» К. Р.).

В некоторых текстах лирический герой в качестве естественной границы воспринимает реку, и это соответствует традициям отечественного паркостроения, акцентирующего внимание наблюдателя на водных атрибутах территории.

Семантика водных атрибутов в усадебной поэзии разнообразна, описания поверхности прудов, реки, озера, водопада, фонтана соседствуют с рассказом об их функциях; помимо декоративной, упоминаются и утилитарные цели их использования. Изображение спокойной глади пруда или возмущенной, речной, рассматривают как атрибут статического пространства. Поверхность воды привлекает лирического героя в то время, когда она отражает сезонные изменения в природе. В стихотворениях рубежа XIX - начала XX веков образ застывшей, зацветшей или пересохшей водной глади воспринимается персонажем как одно из самых красноречивых свидетельств запустения в усадьбах и смены укладов русской жизни.

В некоторых текстах пруды или река служат раскрытию мотива «приюта», в других напоминают о сходстве усадебного и «райского» садов, но все же чаще всего лирический герой подчиняет свои прогулки по территории определенной логике, понимая, что все дорожки и аллеи получают прямое продолжение в водных ориентирах. Во многих стихотворениях обозначен способ появления самого «райского» уголка из топких болот; к болоту забредает лирический герой во время охоты или дальних прогулок.

Возникновение и формирование усадебного пространства связано не только с преобразованием заболоченной территории, но и с освоением песчаных дюн или степных угодий. В поэзии этот аспект получает особую нюансировку, и в большинстве стихотворений развивается как мотив превращения пустыни в сад или открытого пространства в закрытое (замкнутое). Рукотворный «рай», возникший на болотах или, наоборот, в голой степи, становится местом приложения творческих сил усадебных затворников, проверкой их способности с помощью упорного труда превратить трясину или же безводное степное пространство в цветущий оазис, «Эдем», оживляемый плеском струй в ручьях, фонтанах, на плотине и мельнице. Наиболее характерны подобные мотивы в стихотворениях А.А. Фета «степановского» периода и К.К. Случевского («Песни из Уголка»).

Важнейшими атрибутами замкнутого пространства являются культурно-исторические реалии. Это относится к томам старых книг в библиотеке, литературным журналам и альманахам прошлых эпох, старинному оружию, привезенному из разных стран, бюстам великих людей, фамильным портретам. Замкнутое пространство может рассматриваться героем непосредственно - главный зал, библиотека, кабинет, а может возникать в памяти или в воображении, связанное с рассказами о жизни предков в родовом «гнезде», с чтением старых книг, писем, альбомов прошлых лет. В любом случае, те или иные сведения из истории рода, истории страны или мира лирический герой узнает, столкнувшись с каким-нибудь атрибутом, аксессуарной деталью в доме или на территории.

В пейзажном парке культурно-историческая модель мира представлена не менее разнообразно, чем в доме, ее предопределяют религиозная или мифологическая символика, исторические аллюзии, нашедшие воплощение в парковых павильонах. Лирический герой в пространстве парка замечает многочисленные павильоны, романтические руины, изваяния богов, героев, знаменитых людей, храмы, склепы, мавзолеи. Наиболее показательны в этом плане постройки в Павловске, описанные в лирике К. Р., или надписи, украшающие территорию парка (Н.М. Карамзин: «Надписи в парке Эрменонвиля»), например, «таинственный» грот, вызывающий в памяти отдыхающих здесь людей образ Петрарки, или одиноко стоящая скамья, напоминающая о Руссо. Каждый атрибут вызывает определенные чувства и переживания персонажа, их усиливает особым образом подобранное природное окружение - обсадка теми или иными видами деревьев, кустарников, характер покрытия под ногами. Территория сада и пейзажного парка, полностью созданные человеком, условно называются открытым пространством, также как и хозяйственные, охотничьи угодья, наделенные в поэзии своей, специфической образностью.

Особый локус в усадебной поэзии конца XIX - начала XX вв. образует дача. На рубеже XIX - XX веков практически любой тип дачно-усадебного комплекса (возведенный в неоромантическом стиле, неорусском, неоклассицистическом) отражал стремление его хозяина хотя бы на короткое время отрешиться от городской жизни в больших или малых садах и парках, около водоемов или вблизи хозяйственного двора, с мольбертом или ружьем, арапником или «конским лечебником», а может быть и томиком стихов Бальмонта. Дачное пространство тоже разделено несколькими зонами, оно тоже выходит в окружающие поля и рощи, к берегу и пляжу. На лето в России и ближайших окрестностях (в Крыму, на Балтике) принято было устраиваться с определенной долей комфорта, но в то же время дачное пространство каждым своим атрибутом напоминало о непостоянстве, хрупкости созданного владельцами мира, в то время как в усадьбах практически все, построенное и выращенное, свидетельствовало о незыблемости, стабильности, слитности с природой и временем.

Глава 2. Особенности усадебного времени в поэзии XIX - начала XX веков

Усадебная идиллия, усадебная пастораль в лирике поэтов XIX - начала XX вв. предполагает ретроспективное мышление автора-персонажа или лирического героя; усадьба устремлена в близкое прошлое и сопряженные с ним ценности - семейные, родовые, земледельческие.

Время усадебное воспринимается прежде всего как мифологическое, оно всегда в прошлом и замкнуто на прошлом, приходит к лирическому герою и персонажу в воспоминаниях о детстве и юности, атмосфере любви, заботы, внимания, царящих в замкнутом, камерном мирке поместья:



Мне кажется все так знакомо,

Хоть не был я здесь никогда:

И крыша далекого дома,

И мальчик, и лес, и вода.

И мельницы говор унылый,

И ветхое в поле гумно…

Все это когда-то уж было,

Но мною забыто давно.

(А.К. Толстой. «По гребле неровной и тряской…», с. 74)

Свойственная усадебной поэзии идеализация старины, помещичьего быта, уходящего в прошлое, происходит в границах архетипической оппозиции «ухода» - «возвращения» («встречи»).

В исповедальных монологах героя, как правило, воспроизводится патриархальная модель целеполагания, с необходимым для ее воплощения строительством дома, посадкой деревьев на территории усадьбы, воспитанием детей.

Лирический герой испытывает потребность рассказать о былых мечтах, о жизни семьи в старом поместье, когда прогуливается по окрестностям или по комнатам дома, появившись там через много лет и многократно отправляясь в неторопливое путешествие в прошлое.

Осуществляя свое движение по круговым, сходящимся и расходящимся дорожкам усадебного парка, персонаж подчиняется и ритму воспоминаний, каждый раз протекающим «по кругу», возвращающим в годы детства и юности, запомнившимся, как самые счастливые и безмятежные:

Я посетил родное пепелище -

Разрушенный родительский очаг,

Моей минувшей юности жилище,

Где каждый мне напоминает шаг…

(К. Р. «Орианда», с. 30)

Подобное отношение к усадебному пространству усиливается особенным ощущением времени, основными характеристиками которого являются протяженность и замкнутость, неспешное движение «по кругу». Герой усадебной поэзии абсолютно убежден, что за время его пребывания вне дома, в поместье не произошло сколько-нибудь существенных изменений; и человек и природа должны находиться все в том же привычном состоянии, в котором он их видел в последний раз, однако, в действительности все может происходить по-другому:

Здесь роща, помню я, стояла,

Бежал ручей, - он отведен;

Овраг, сырой дремоты полный,

Весь в тайнобрачных - оголен

Огнями солнца; и пески

Свивает ветер в завитки!

(К.К. Случевский. «Здесь роща, помню я, стояла…», с. 267)

Именно память подсказывает герою, чего же ему не хватает в реальности, в настоящем. То, что оказалось безнадежно утрачено по мере «угасания» старого помещичьего рода, сохранилось в воспоминаниях как идеальная жизненная модель проживания семьи в российской «глубинке». Как свидетельствуют монологи - воспоминания героев, несмотря на «провинциальность», владельцы большинства поместий удачно совмещали историю своего рода с историей целой страны или даже мира, возводя на территории знаковые архитектурные постройки, окружая обитателей «дворянского гнезда» гипсовыми и мраморными изваяниями античных богов и героев, сооружая фамильные склепы и мавзолеи.

Атрибуты усадебной жизни нескольких поколений в памяти героя соседствуют с «райскими» приметами, оставленными временем в саду и парке имения, распознать символическое значение которых возможно лишь, погрузившись в длительное, протяженное время. Как правило, сад, открывающийся во время прогулок персонажа, получает двойную символику - в первую очередь он - Райский (Божий) сад, или Вертоград заключенный, и лишь потом - типичная для России цветочная и кустарниковая композиция в имении:

- Беру большой зубчатый лист с тугим

Пурпурным стеблем, - пусть в моей тетради

Останется хоть память вместе с ним

Об этом светлом вертограде

С травой, хрустящей белым серебром…

(И.А. Бунин. «Щеглы, их звон, стеклянный, неживой…», т. 1, с. 449)

Время мифологическое сочетается с понятием «поры» в оппозиции «тогда» - «теперь» и способствует развитию сквозного мотива, актуального и в современной литературе - возвращению героя на «малую родину», связанному с синхронизацией в памяти, реальности, мечтах трех форм времени - прошлого, настоящего и будущего.

С наступлением XX века мотив «возвращения» в усадьбу начинает соседствовать с мотивом «бегства» из нее навсегда. Ярче всего этот аспект проявляется в поэзии модернистов, противостоять которым по-своему пытаются И.А. Бунин или, например, К. Р. - верный последователь реалистической школы. Не только идеализируя старину, но и ощущая аромат современной им усадебной культуры, приверженцы патриархального уклада отдавали предпочтение близкому прошлому, оставшемуся для них одновременно мечтой, реальностью, воспоминанием.

В некоторых стихотворениях с усадебными мотивами лирический герой с ужасом ощущает глубину временной пропасти, разделяющей его с предками и старым домом. В этом случае путешествие по опустевшим комнатам становится серьезным испытанием для человека, который сохранил воспоминания о разных этапах своего взросления в этом пространстве, одновременно огромном (в детстве) и крошечном (в юности, с ее порывами покинуть малый мир родного «гнезда»):

Опять знакомый дом, опять знакомый сад

И счастья детские воспоминанья!

Я отвыкал от них… и снова грустно рад

Подслушивать неясный звук преданья!

(Н.П. Огарев. «Опять знакомый дом, опять знакомый сад…», с. 249)

А все же здесь меня преследует тоска, -

Припадок безыменного недуга,

Все будто предо мной могильная доска

Какого-то отвергнутого друга…

(Там же)

Также в усадебной поэзии велика доля произведений, отражающих особенности времени биографического, или исторического. Останавливаясь на различных этапах детства, юности, зрелости лирического героя, поэт, как правило, соотносит их с неумолимой сменой укладов русской жизни и сменой поколений в поместье. Осознавая, что самые важные, запоминающиеся события произошли в далеком прошлом, он заставляет себя критически оценить современную ему действительность, с ее тотальным пренебрежением стариной, внушаемым молодому поколению:

Не храни ты ни бронзы, ни книг,

Ничего, что из прошлого ценно,

Все, поверь мне, возьмет старьевщик,

Все пойдет по рукам - несомненно.

(К.К. Случевский. «Не храни ты ни бронзы, ни книг…», с. 269)

Этапы биографии персонажа воссозданы гораздо достовернее, чем в границах времени мифологического, с преобладанием иронии или критического пафоса.

Некоторые значительные эпизоды усадебной жизни героя представлены читателю в ореоле времени биографического, поскольку не допускают, по сути своей, никакой идеализации. Рассказы старых слуг о прошлой - благополучной жизни дворянского семейства и своем убогом пореформенном бытии содержат горькую правду о пребывании в «глубинке» русского человека. Потрясенный неожиданной исповедью бывших дворовых, молодой дворянин вынужден другими глазами смотреть даже на окрестности фамильных склепов и сельских погостов - пустошей, удивляясь нравственной глухоте своих предшественников, без сожаления простившихся с самой памятью о былой гармонии в отношениях помещиков и крестьян, отдавших во власть сорным травам некогда дорогие могилы:

Мир вам, в земле почившие! - За садом

Погост рабов, погост дворовых наших:

Две десятины пустоши, волнистой

От бугорков могильных. Ни креста,

Ни деревца. Местами уцелели

Лишь каменные плиты, да и то

Изъеденные временем, как оспой…

(И.А. Бунин. «Пустошь», т. 1, с. 284)

Постигая особенности биографического - исторического времени, лирический герой вынужден смириться с обилием доставшихся ему в наследство вещей, собранных многими поколениями предков. Рассматривая семейные реликвии, нередко иронизируя над накопительством, подчинившим себе усадебных патриархов, герой нового времени либо находит в себе силы расстаться с ними, либо оставляет на память единичные аксессуары «дворянского гнезда», наиболее дорогие по воспоминаниям о годах детства и юности. Ипостаси лирического героя при этом варьируются, он может выступать в роли накопителя - Гарпагона, Плюшкина, Креза, либо расточителем - новым жителем старого поместья, без тени сожаления обрывающим путь старых вещей:

Я Крезом стал… Да что-то скучно мне!

Дом развалился, темен, гнил и жалок,

Варок раскрыт, в саду - мужицкий скот,

Двор в лопухах…………………………..

(И.А. Бунин. «Наследство», т. 1, с. 287)

Прослеживая сохранившуюся в памяти историю старых вещей, персонаж может вспоминать какие-то конкретные эпизоды усадебного прошлого, а может и грустить по поводу забытых ныне ритуалов отъезда в имение весной, когда-то носивших циклический характер, приближавшихся неотвратимо с первыми по-настоящему теплыми майскими днями.

Семейные выезды в поместье, типичные сельские занятия (например, заготовка клубничного варенья, как в стихотворении А. Белого «Сельская картина») связаны с жизнью нескольких поколений помещичьего рода: на территории усадьбы находят применение своим силам и старые, и молодые, они втягиваются в привычный ритм времени «дворянского гнезда», повторяющийся с каждым годом заново.

Однако когда приходит время вспоминать с наступлением холодов, о том, что было самым запоминающимся в летний период, лирический герой приводит иные примеры, в них есть место лишь ему, влюбленному, очарованному красотой прекрасной соседки, и ей - оставшейся в памяти участницей самых счастливых эпизодов прошлого:

Ты тут жила! Зимы холодной

Покров блистает серебром;

Калитка, ставшая свободной,

Стучит изломанным замком.

Я стар! Но разве я мечтами

О том, как здесь встречались мы,

Не в силах сам убрать цветами

Весь этот снег глухой зимы?

(К.К. Случевский. «Ты тут жила! Зимы холодной…», с. 247)

Зимой или поздней осенью, во сне, тревожном и мучительном, нередко и наяву, в часы оцепенения и бездействия, к лирическому герою приближаются ужасные воспоминания о былом - о семье, когда-то многочисленной, осевшей на усадебной земле надолго, как хотелось когда-то верить.

Довольно долго персонаж усадебной поэзии не может смириться с забвением семейных традиций, некогда дорогих для младших отпрысков рода атрибутов «дворянского гнезда», но постепенно, по мере приближения к границам рубежных для России, смутных лет накануне революций, он сдает позиции и верит в разумное переустройство усадебного уклада, рассматривая разрушающую работу топора как необходимость, вызванную временем и историческими изменениями. Ошибочность подобного мировосприятия обнаружилась в предельно короткие сроки, поскольку созидательные силы на землю русской дворянской усадьбы так и не пришли. В отчаянии лирический герой принимает единственное, как казалось тогда, разумное решение покинуть пределы Родины и влиться в ряды эмигрантов, унося с собой заветную мечту о скором возвращении на землю предков, сохраняя на долгие годы в памяти благоухание цветов, распустившихся под окном в летний полдень, радостную неразбериху сельских праздников или торжественный, умиротворяющий колокольный звон, плывущий над окрестностями.

Именно ностальгия объединяет в выражении усадебного биографического (исторического) времени недавних оппонентов - модернистов всех направлений и поэтов, придерживающихся реалистической линии. В эмигрантской лирике К.Д. Бальмонта и, например, И.А. Бунина проявляется совершенно недвусмысленно выраженное стремление вновь ощутить аромат усадебной культуры.

Глава 3. Особенности создания образа русской усадьбы в жанрах послания и руистической элегии

Исследуя жанры, которые чаще других привлекаются для создания образа русской усадьбы, мы приходим к выводу о преобладании посланий и элегий. Обе дефиниции являются сложными синтетическими системами, вбирают в себя признаки нескольких жанровых форм, в зависимости от контекста, раскрывают переживания лирического героя с преобладанием то лирической, то эпической, то иронической тональности.

Автор посланий и элегий освещал различные стороны усадебной жизни, прибегая к смешению прозаического и поэтического, смешного и серьезного, высокого и низкого начал. В начале XIX века жанр послания и стихотворения «на случай» был востребован и среди непрофессиональных поэтов, но дальше примитивного бытописания они не пошли, тогда как в «оленинском кружке» или в пушкинском окружении произошло обогащение дефиниции новыми чертами.

Выявлены стихотворные послания и элегии, отвечающие жанровому канону и передающие характерные особенности усадебного пространства и времени. В текстах преобладают постоянные мотивы: воспоминания о пережитых событиях в имении, о типичных занятиях и досугах, о предках и семейных традициях.

В первые десятилетия XIX века постоянным приемом в посланиях и элегиях с усадебными мотивами является создание образа внешней границы поместья - холмов, канав, забора (сломанного, как в пушкинских текстах - Т. Ж.), переходящей в границы внутренние, упорядоченные аллеями. К этому же периоду относятся первые опыты в использовании панорамного пейзажа при описании внешнего и внутреннего пространств усадьбы:

Все те же мирные и свежие картины:

Деревья разрослись вдоль прудовой плотины,

Пред домом круглый луг, за домом темный сад,

Там роща, там овраг с ручьем, курганов ряд,

Немая летопись о безымянной битве;

Белеет над прудом пристанище молитве,

Дом божий, всем скорбям гостеприимный дом.

Там привлекают взор, далече и кругом,

В прозрачной синеве просторной панорамы,

Широкие поля, селенья, божьи храмы,

Леса, как темный пар, поемные луга…

(П.А. Вяземский. «Приветствую тебя, в минувшем молодея…», с. 345)

Образ самого дома, как центра пространства всего поместья, в первые десятилетия XIX века представлен в двух разновидностях. Во-первых, дом соотносится с «горацианским» жилищем отшельника, которого окружают лишь самые необходимые, простые вещи. Во-вторых, усадебный дом в элегиях и посланиях не только отвечает минимальным требованиям комфорта, но и выглядит, как роскошные палаты просвещенного вельможи, создавшего свою, миниатюрную, культурно-историческую модель мира в залах, библиотеке, в кабинете, комнатах.

Некоторые элегии и послания начала XIX века передают ощущения лирического героя от разных этапов помещичьей деятельности, регулируемой циклами календарного, суточного, семейного времени. В ряде случаев наблюдается стремление автора связать эти более частные временные характеристики с ритмом времени вселенского или христианского, определяющих участь лирического героя покинуть светское общество и предпочесть столичной жизни усадебную, с ее ограниченной и одновременно безграничной территорией.

Характерным признаком усадебных посланий и элегий данного периода является возникновение темы родства с предками, важнейшего звена в архетипической оппозиции «ухода» - «возвращения», раскрываемой и прочувствованной с особой силой около дорогих могил на родовом кладбище или вблизи фамильной усыпальницы. Раскрытию темы в большей степени отвечают возможности элегии, отдельные фрагменты которой принимают облик элегии кладбищенской.

Большинство посланий и элегий первой половины XIX века изобилует описаниями занятий в поместье, рассказ о них ведет либо автор посланий, приглашая друзей-единомышленников разделить с ним досуги, либо лирический герой элегии, вспоминая, как проводили время предки или он сам в недавнем прошлом:

О! дозовусь ли я тебя, мой несравненный,

В мои края и в мой приют благословенный?

Со мною ждут тебя свобода и покой -

Две добродетели судьбы моей простой, -

Уединение, ленивки пуховые,

Халат, рабочий стол и книги выписные.

Ты здесь найдешь пруды, болота и леса,

Ружье и умного охотничьего пса.

(Н.М. Языков. «П.В. Киреевскому», с. 298)



Тональность, тематический, образный и мотивный ряды в элегиях и посланиях изменяются по мере приближения к середине XIX века. В начале периода лирический герой больше сетовал на судьбу, забросившую его в провинциальную «глушь», сокрушался или иронизировал по поводу состояния полуразрушенного родового «гнезда». К середине века отношение становится другим. Во взгляде персонажа сквозит уважение к патриархально-аграрному укладу и трогательная нежность к заурядным атрибутам помещичьего быта, напоминающим о жизни предков и открывающимся во время прогулки «по кругу» территории и памяти. В жанровом плане приоритетные позиции в это время занимает элегия, предоставляющая автору и герою гораздо больше возможностей рассказать о постигшем родовые вотчины запустении, о своих впечатлениях детства и юности, о людях, вложивших частичку себя в создание того или иного «дворянского гнезда» и покинувших мир, так и не узнав о незавидной участи своего «детища».

Время в подобных текстах представлено либо ретроспективно - воспоминаниями (время мифологическое) и снами (время сновидное, или онейрическое), либо в проспекции - мечтами о будущем имения (время мифологическое, иногда сочетающееся с биографическим), нередко происходит совмещение двух-трех временных пластов в едином усадебном хронотопе.

День лирического героя наполнен событиями, неспешно сменяющими друг друга и раскрывающими этапы времени суточного. Описывая занятия героя, происходящие с ним в один из природных сезонов или время года, поэты воспроизводят приметы календарного и земледельческого времени.

Послания и элегии, созданные в 1840-1850-е годы раскрывают, помимо традиционных аспектов усадебной темы, и некоторые другие, хотя, в целом, образный и мотивный уровни сохраняются. В посланиях, предполагающих особую доверительность и задушевность, подмечаются неприглядные стороны жизни в уединенных имениях. Это относится к участи девушек и молодых женщин, лишенных возможности развиваться, узнавать «большой» мир, расцветших «ни для кого».

Это характеризует так называемое «общественное мненье» - суждения нескольких соседей, ограничивших свой кругозор сплетнями и пересказами запоздалых столичных новостей, формирует негативное восприятие повторяющихся из года в год забав и сопровождающих их атрибутов.

В посланиях середины века находится место легкой, добродушной иронии.

Те же атрибуты помещичьей - усадебной жизни вызывают не только неприятие лирического героя, но и насмешку, над миром, где эти вещи по-прежнему являются непременной частью обихода, и над собой, пока еще не научившимся обходиться без тарантасов, пуховых перин, колясок (И.С. Аксаков «Гр. В.А. Соллогубу»).

Будучи частями циклов, посвященных тем или иным аспектам усадебной жизни, послания данного периода посвящают в перипетии любовных историй, знакомят с характерными пространственно-временными приметами, сочетают описания быта и философские рассуждения.

Элегии 1840-1850-х годов представляют читателю усадебную жизнь гораздо более разнообразно. В первую очередь, это связано с поэтической деятельностью И.С. Тургенева. Образ поместья, с его пространственно-временными характеристиками воспринимается «сквозным» в любовных, пейзажных, исповедальных элегиях Тургенева. В текстах тургеневских элегий уравновешиваются романтизированная поэтизация образа-эмблемы усадьбы и реалистически точное бытописание жизни в дворянских вотчинах. Лирический герой показан в привычной для него обстановке имения, с его песчаными дорожками в саду и в парке, неизменным холмом перед въездом в усадьбу, старой сосновой аллеей, ручьем, и романтизированными атрибутами: таинственным шелестом трав и мерцающими звездами на ночном небе.

Значительная часть элегий и посланий Тургенева с усадебными мотивами включена в состав «бакунинского» цикла. Характерно, что лирический герой цикла, во многом автобиографический, поддерживал уверенность в том, что его идеал современной жизни по-прежнему воплощается в патриархально-аграрном «дворянском гнезде», тогда как для героини имение - всего лишь тесный «приют», ограниченное пространство и замкнутое время.

Тургеневские элегии и послания 1840-1850-х годов отражают не только перипетии «прямухинского романа» в рамках «бакунинского» цикла, но и обогащают сознание читателей детальным и одновременно символическим изображением все еще не сдававшей своих позиций усадебной жизни, ее особенностей и преимуществ «деревенского» существования перед городским, столичным.

В эти же годы к жанрам элегий и посланий обращается А.К. Толстой, передавая в них свое представление об усадебной жизни. Главной задачей поэта стало идеализировать уходящую старину, ее атрибуты, утратившие с годами какую-либо ценность в глазах молодого поколения русских дворян. Ностальгия по старинным домам, вековым липам, дремлющим прудам пронизывает практически каждое стихотворение поэта с усадебными мотивами. Центральным поэтическим образом Толстого становится пустой дом - приют одинокого, покинутого всеми, кроме нескольких верных слуг, еще не старого помещика. Усадьба А.К. Толстого всегда пуста, жизнь и движение замерли в каком-то томительном ожидании то ли оживления, то ли агонии старого поместья. Персонаж «доживает» отпущенный ему век вместе с домом и старым парком. Герою всегда сопутствует мифологическое время, он всегда живет прошлым, замкнутость на воспоминаниях подчеркивается рефренами и всякого рода лексическими повторами, вариантами одних и тех же образов.

Постоянным приемом Толстого в усадебных элегиях становится изображение суточного времени: воспоминания приходят к герою ночью, становясь частью времени сновидного, или онейрического. Немногочисленные описания все еще «живой», современной герою усадьбы основаны на дневных картинах, с их вариантами; раскрывают этапы календарного и земледельческого времени, это либо весна, пробуждающая дремлющие силы в природе и человеке, либо поздняя осень, когда закончены полевые работы и можно отдыхать, охотиться, мечтать.

В посланиях середины XIX века лирический герой все чаще вынужден предпринимать попытки убедить сомневающихся в необходимости сохранить уважительное отношение хотя бы к усадебному прошлому своей семьи, в то время как его оппонент - адресат послания оставался совершенно равнодушным к рассказу о былом. Так происходит в посланиях Н.П. Огарева.

Лирический герой с упоением, оказавшись на новом рубеже усадебного пространства, сразу же вспоминает, что же здесь происходило, и, указывая на дорогое для него место, не сдерживаясь, произносит, как заклинание, слово «здесь». В антитезу «тогда - теперь», присутствующую в монологе-исповеди героя, добавляется еще одно важное звено - точное указание «здесь», в поместье:

Я не могу не говорить,

Здесь много так воспоминаний,

Здесь осужден былых преданий

Я в память много приводить.

Здесь был ребенком я…………..

(Н.П. Огарев. «К М.Л. Огаревой», с. 105)

Лирический герой некоторых посланий с сожалением вспоминает о своем собственном - высокомерном и пренебрежительном отношении к семье, ее прошлому, к патриархам рода. Метаморфозы в его сознании происходят через много лет, хотя и запоздалые, но действенные. По мере приближения к родовому кладбищу, он испытывает скорбь, грусть, нежность и одновременно - угрызения совести за продемонстрированную в далеком прошлом нетерпимость по отношению к старшим в семье, ныне упокоившимся на родовом погосте.

В монологе-исповеди персонажа последовательно проводится мысль: молодой дворянин-помещик долгое время не признавал ценностей усадебной жизни, пока «вдруг» не ощутил настоятельную потребность вернуться на свою «малую родину». Монолог-исповедь лирического героя проникнут мыслью о цикличном характере усадебного времени, которое когда-нибудь примет и его прах на фамильном кладбище или в склепе под невзрачной плитой.

В 1860-1890-е годы послания и элегии показывают усадьбу как вполне жизнеспособное пространство, отвечающее требованиям дворянина пореформенной поры. Даже если вначале, как, например, в «варваринском» цикле И.С. Аксакова, лирический герой видит в имении только убежище для себя, изгнанника, и очень нескоро принимает провинциальный быт и чуждый уклад, то со временем он ощущает особый характер атмосферы «дворянского гнезда», расстаться с которой ему уже тяжело. Нечто подобное произойдет с лирическим героем К. Р. в элегиях цикла «У берегов». Лирический герой не стремится к идеализации прошлого, поскольку усадьба, в которую привела его судьба, не является родовой вотчиной и не может ассоциироваться с памятью о предках. Персонаж проходит путь от узнавания новых для себя, но типичных для русской усадьбы окрестностей, к идеализации своего «варваринского» (И.С. Аксаков) или «осташевского» (К. Р.) времени. Для него самым отрадным периодом становятся эти несколько месяцев или дней, проведенных в отдалении от светской жизни.

Свою усадебную историю, свою биографию создает и лирический герой элегий и посланий К.К. Случевского, ставших основой его цикла «Песни из Уголка». Он рассказывает о пройденных им самим этапах освоения участка неплодородной земли, о работах по планировке и ландшафтному дизайну, о своих мечтах, затем планах и чертежах и о воплощении мечты - усадьбе «Уголок». Герой создает модель своего идеального мира, объединяющего всех «здесь», «тут», «у нас» - в «Уголке», всех, кто посвятил себя созидательным работам и возделыванию земли.

В полной мере синхронизировать прошлое, настоящее и будущее русской усадьбы удалось И.А. Бунину в разнообразных элегиях и немногочисленных посланиях, созданных им как в конце XIX, так и в первые десятилетия XX веков. Поэт не объединяет усадебную лирику в циклы, не увлекается раскрытием образа «дворянского гнезда» в какой-то период, а постоянно доказывает важность и значимость в своем творчестве этого образа.

Даже в ранний период творчества Бунин идет дальше своих предшественников, его интерпретация усадебной жизни изобилует деталями и подробностями, сопровождается дополнительными сведениями о той или иной стороне жизни в имении.

По мере становления индивидуальной творческой манеры Бунина, его лирика обретает еще большую детализацию, все чаще становится сюжетной и обнаруживает влияние эпического начала, что позволяет лирическому герою рассказывать о происходящем, а не только сообщать о своих переживаниях по тому или иному поводу. Позиция персонажа выражена неоднозначно и обусловлена его психологической характеристикой. С одной стороны, он сердцем и душой остается там, в прошлом своего рода, в стенах старого дома, на знакомой территории. С другой стороны, персонаж понимает всю тщетность попыток остановить процесс запустения в родовом гнезде. Герой ждет обновления усадебной жизни, конструктивных изменений в облике старых «дворянских гнезд», окончательно расставаться с которыми не собирается.

В элегиях, созданных Буниным в новых исторических условиях, в 1906 -1920-е годы, поэтизируется уходящий в прошлое уклад и в то же время реалистично воссоздаются особенности современной герою усадебной жизни. Поэт обретает способность принимать все, запомнившееся ему в усадебной жизни; в памяти и перед глазами лирического героя оживают давно и совсем недавно увиденные сцены, но в интерпретации тех эпизодов прошлого и настоящего в старом имении уже нет ни иронии, ни критического пафоса. Поэтизация русской усадьбы сопутствует зрелой и поздней лирике И.А. Бунина. Элегическая тональность как нельзя лучше оттеняет стремление автора, переосмыслив многое в той, усадебной атмосфере, сохранить ее в памяти - всю, с запахами, красками, звуками, с приметами повседневности и ощущением полноты бытия, приобщиться к которым русскому человеку необходимо.

Глава 4. Русская усадьба в аксессуарных деталях, символах, метафорах

Выявление образов-символов, метафорических образов, характерных для развития усадебной поэзии, было проведено на следующем этапе изучения дефиниции и предполагало первоначальное знакомство с типологией реалий, аксессуаров, наиболее востребованных лириками разных лет.

Подводя итоги проведенного исследования, в первую очередь мы делаем вывод о том, что в поэзии с усадебными мотивами наиболее типичными являются детали внешние, передающие особенности предметного бытия человека в имении и образующие так называемый вещный мир, среду его обитания.

Внешние детали в усадебной поэзии представлены несколькими основными разновидностями: вещными, пейзажными, портретными, преломленными в сознании лирического героя через детали психологические: чувства, переживания, мысли, сформировавшиеся в «дворянском гнезде».

Создавая образ имения, поэт в первую очередь переносил смысловые акценты на детали-подробности, доминирующие над остальными при описании пейзажа «французского» или «английского» парка, роскошного интерьера или скудной обстановки самого дома. Часто аксессуарные детали усадебного быта несли на себе основную смысловую нагрузку в бытовых жанровых пейзажах.

Нередко детали-подробности объединялись тем или иным поэтом в развернутые описания-перечни, чтобы гораздо полнее осветить одну из сторон патриархально-аграрного уклада: досуги, работу в «пейзажном» парке, гастрономические предпочтения, охоту, хозяйственную деятельность, занятия, предпочтительные для того или иного времени года. Подобные описания-перечни сопровождают, например, «зимние» тексты Пушкина, лирический герой которого, вынужденный зависеть от капризов погоды, обратил внимание на вещи, прежде совершенно ему не интересные: седла, арапники, карты, шашки, спицы.

Наряду с аксессуарными вещами, усадебные описания обогащали циклические временные координаты года, суток, сроков начала или завершения земледельческих работ, церковных, календарных и семейных праздников.

Некоторые тексты посвящают читателя в замыслы лирического героя по созданию или переустройству своего поместья. В таких случаях персонаж четко формулирует план будущих действий, перечисляя атрибуты, построенные или выращенные при его непосредственном участии, или ведет разговор о «научной» стороне дела: о чертежах, схемах расположения объектов на территории, видах и типах посадок в парке или особенностях грунта, выбранного для аллей и дорожек.

Очевидно, что метафоризация и символизация, характерные для усадебной поэзии, на протяжении нескольких десятилетий почти не претерпевали изменений. Интерпретация мифологем дома, пейзажного парка и сада, сопутствующих им реалий, осуществляется в единой манере, начиная от алфавитных, мифологических метафор, предназначенных облагородить, придать возвышенный смысл уединенной жизни русских дворян XIX века, и обогащая усадебный архетип типичными для него эмблематикой, аксессуарными деталями, напоминающими о помещичьем быте, цветовой символикой, развернутыми метафорами, контрастами, вплоть до событий октября 1917 года и даже после них - в эмигрантской лирике И.А. Бунина.

Поскольку помещичьи занятия и досуги находятся в прямой зависимости от погоды за окном, смены времен года, то именно сезонные метаморфозы в природе служат объектом символизации и метафоризации в элегиях, посланиях и пейзажных зарисовках усадебных поэтов. Предпочтение отдано прежде всего весне и лету, приоткрывающим новый облик с распустившимися цветами и приодевшимися деревьями. Наиболее распространенным в поэзии с усадебными мотивами является «портрет» радующейся солнечным лучам земли в пределах поместья, отвечая теплому привету которой, представители природного мира раскрывают свои индивидуальные черты в образах-метафорах, развернутых или лаконичных. К традиционным в мировой литературе сравнениям «весна - жизнь», «весна - пробуждение» в усадебной поэзии присоединяются аксессуарные детали, и с их помощью создается особый контекст, в котором лирический герой обнаруживает знакомые и новые ипостаси привычных предметов.

Только И.А. Бунин и К. Р. вносят непривычные для периода мотивы в символико-метафорическое описание тепла и праздника природы: они неизменно заставляют своих «героев», во многом уподобленных человеку, жить, наслаждаясь мгновением, ожидая скорой смерти - осенних и зимних холодов. Для поэтов возможность посетить «Райский сад», «Божий сад» осуществляется только в пределах клумб и дорожек, дождавшихся недолгих в среднерусской полосе солнечных дней, и потому пора осеннего листопада окружена образами-символами вечного сна, уготованного всем, кто поселился в листве и по соседству с ней.

Осень и зиму в поместье по-разному интерпретируют последователи А.С. Пушкина и его предшественники. Метафорические антитезы холода и огня в арсенале изобразительно-выразительных средств Пушкина оказываются наиболее востребованными, символизируя здоровое начало в русских людях, активизирующиеся с холодами внутренние силы. Другим поэтам «пушкинской поры», а позже - А.А. Фету, К. Р., Н.П. Огареву больше импонирует сравнение «зима - сон», чаще всего сопровождающее возникшее темными холодными вечерами в доме чувство одиночества лирического героя.

В усадебных зарисовках на протяжении века сохраняются вневременные образы-эмблемы дома и лексически тождественного ему приюта.

В ряде случаев образная система нуждается в подкреплении некоторыми реалиями, бытийной основой сюжета лирической новеллы («Я повторял: когда я буду…» А.А. Фета), но, как правило, единые кодовые символы-эмблемы, передаваясь с определенным эмоциональным ореолом от одного поэта к другому, становятся таким же важным звеном в создании мифологемы русской усадьбы, как и достоверные, топографически точные приметы Осташева или Спасского-Лутовинова, в каждом конкретном тексте и в усадебной поэзии в целом утверждая непреходящее значение ценностей «дворянского гнезда» для современников и потомков.

В Заключении подводятся основные итоги исследования.

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ДИССЕРТАЦИИ ИЗЛОЖЕНЫ В СЛЕДУЮЩИХ РАБОТАХ АВТОРА:

1. Жаплова Т.М. Усадебная поэзия в русской литературе XIX века: Монография. - Оренбург, 2004. - 232 с. (15, 45 п. л.).

2. Жаплова Т.М. Образ русской усадьбы в поэзии XIX - начала XX века: Монография. - Оренбург, 2006. - 428 с. (28, 53 п. л.).

3. Жаплова Т.М. Усадебный мир лирики К. Р.//Филологические науки. №1. 2005. С. 25 - 37 (0,8 п. л.).

4. Жаплова Т.М. Из опыта работы над «сквозными» темами в курсе истории мировой литературы и искусства//Вестник Оренбургского государственного университета. №2 (12). - Оренбург, 2002. - С. 4 - 6 (0,1 п. л.).

5. Жаплова Т.М. Символизация и метафоризация в усадебной лирике А. Фета//Вестник Оренбургского государственного университета. №12 (37). - Оренбург, 2004. - С. 10 - 16 (0,4 п. л.).

6. Жаплова Т.М. Символизация, метафоризация в усадебной лирике Ивана Бунина и К. Р.//Вестник Оренбургского государственного университета. №11 (36). - Оренбург, 2004. - С. 83 - 91 (0,5 п. л.).

7. Жаплова Т.М. Символизация и метафоризация усадебного архетипа в лирике поэтов пушкинской поры//Вестник Оренбургского государственного университета. №2 (40). - Оренбург, 2005. - С. 84 - 90 (0,4 п. л.).

8. Жаплова Т.М. Признаки усадебного пространства в поэзии XIX - начала XX веков//Вестник Оренбургского государственного университета. №11 (49). - Оренбург, 2005. - С. 12 - 22 (0,6 п. л.).

9. Жаплова Т.М. Особенности биографического времени в усадебной поэзии XIX - начала XX веков//Вестник Оренбургского государственного университета. №11 (61). - Оренбург, 2006. - С. 64-72 (0,5 п. л.).

10. Жаплова Т.М. Аксессуарная деталь как средство поэтизации усадебного мира (на материале поэзии «пушкинской поры») // Вестник ОГПУ. №1 (39). Оренбург, 2005. - С. 48 - 56 (0,5 п. л.).

11. Жаплова Т.М., Куцуева Е.А. Аксессуарные детали как средство поэтизации усадебного быта в романе А.П. Чехова «Драма на охоте»//Вестник ОГПУ. №2 (40). - Оренбург, 2005. - С. 27 - 31 (0,2 п. л.).

12. Жаплова Т.М. «Дом знакомый и милый мне много…»: оренбургская усадьба в поэзии Константина и Ивана Аксаковых//Оренбургский край: Сб. работ научно-исследовательской краеведческой лаборатории ОГПУ. Вып. 2/Отв. ред. А.Г. Прокофьева. - Оренбург, 2003. - С. 236 - 265 (1,9 п. л.).

13. Жаплова Т.М. «Золотой век» русской усадьбы в дружеском послании поэтов пушкинской поры//Город, усадьба, дом в литературе. - Оренбург, 2004. - С. 140 - 147 (0,4 п. л.).

14. Жаплова Т.М. Литературная пародия или «проба пера»? Роман А.П. Чехова «Драма на охоте»// «Литература». Еженедельник. № 47. - М., 1996. - С. 4 (0,1 п. л.).

15. Жаплова Т.М. «Люблю тебя, приют уединенный»: Усадебный мир лирики К. Р.//Вестник ОГПУ. №4 (30). - Оренбург, 2002. - С. 17 - 55 (2,5 п. л.).

16. Жаплова Т.М. «Люблю цветные стекла окон и сумрак от столетних лип»: Усадебные традиции в лирике Ивана Бунина//Вестник ОГПУ. №3 (33). - Оренбург, 2003. - С. 62 - 89 (1,8 п. л.).

17. Жаплова Т.М. Новоселки - Степановка - Воробьевка: Хронотоп усадьбы в поэзии А. Фета 1841 - 1892 годов//Пространство и время в художественном произведении: Сб. научн. ст. - Оренбург, 2002. - С. 63 - 70 (0,4 п. п.).

18. Жаплова Т.М. Образ русской усадьбы в руистической элегии поэтов пушкинской поры//Литература. Методика. Краеведение: Сб. научн. трудов, посвящ. 70-летию профессора А.Г. Прокофьевой/Под ред. С.М. Скибина, Т.Е. Беньковской. - Оренбург, 2004. - С. 277 - 289 (0,8 п.л.).

19. Жаплова Т.М. Особенности мифологического времени в русской усадебной лирике XIX - начала XX вв.//Традиции славянской письменности и культуры в Оренбуржье. - Оренбург, 2007. - С. 59-67(0,5 п. л.).

20. Жаплова Т.М. Символико-метафорический образ усадьбы в лирике Константина и Ивана Аксаковых//Оренбургский край: Сб. работ научно-исследовательской краеведческой лаборатории ОГПУ. Вып. 3. - Оренбург, 2006. - С. 138 - 142 (0,2 п. л.).

21. Жаплова Т.М. «Там только русский дома»: Летопись жизни «дворянских гнезд» в поэзии И.С. Тургенева 1840 - 1870-х годов//Вестник ОГПУ. №2 (32). - Оренбург, 2003. - С. 5 - 46 (2,7 п. л.).

22. Жаплова Т.М. Усадебно-помещичья поэзия: К постановке проблемы//Вторые международные Измайловские чтения, посвященные 200-летию со дня рождения В.И. Даля. - Оренбург, 2001. - С. 34 - 41 (0,4 п. л.).

23. Жаплова Т.М. Усадебные мотивы лирики И. Аксакова (К постановке вопроса)//Вестник ОГПУ. №2 (28). - Оренбург, 2002. - С. 5 - 34 (1,9 п. л.).

24. Жаплова Т.М. «Евгений Онегин» в контексте пушкинской лирики 1814 - 1833 годов//Человек и общество. Материалы международной научно-практической конференции. Часть 3. - Оренбург, 2001. - С. 143 - 145 (0,1 п. л.).

25. Жаплова Т.М. Тургеневские традиции в романе А.П. Чехова «Драма на охоте»//Учебная, научно-производственная и инновационная деятельность высшей школы в современных условиях (материалы международной научно-практической конференции). - Оренбург, 2001. - С. 176 - 177 (0,1 п. л.).

26. Жаплова Т.М. Усадебные мотивы лирики И. Аксакова: К постановке проблемы//Наука XXI века: Проблемы и перспективы: Материалы XXIV преподавательской и XLII студенческой научно-практической конференции ОГПУ. Ч. 3: Секции филологического факультета. - Оренбург, 2002. - С. 175 - 180 (0,3 п. л.).

27. Жаплова Т.М. Формирование усадебного хронотопа в лирике А.С. Пушкина 1820 - 1830-х годов//Третьи международные Измайловские чтения, посвященные 170-летию приезда в Оренбург А.С. Пушкина: Материалы: В 2-х ч. - Оренбург. 2003. Ч. 1. - С. 28 - 34 (0,4 п. л.).

28. Жаплова Т.М. Особенности дачного пространства и времени в усадебной поэзии XIX - начала XX веков//Филологические чтения: Материалы Всероссийской научно-практической конференции. - Оренбург, 2006. - С. 204 - 211 (0,4 п. л.).

29. Жаплова Т.М. Пространство русской усадьбы в поэзии конца XIX - начала XX веков/ Жаплова Т.М. //Материалы для самостоятельной работы студентов дневного и заочного отделений к изучению курса «История отечественной литературы конца XIX - начала XX веков». - Оренбург, 2007. - С. 1 - 91 (6 п. л.).

Размещено на Allbest.ru

...