Феномен детства в творчестве русских символистов (Ф. Сологуб, З. Гиппиус, К. Бальмонт)

В творческом сознании художницы мир детства, являясь выражением ценностной сущности христианства, определяет смысл бытия человека и критерии его нравственного сознания, давая тем самым надежду на обещанное искупление.

В главе IV «Сакральные и профанные значения уз «мать и дитя» в художественном мире З.Н. Гиппиус» феномен детства в осмыслении писательницы анализируется через многоаспектно представленный в ее творчестве мотив «мать и дитя». Проблема материнства и детства составила одну из доминант художественного творчества З.Гиппиус. В редких случаях в ее произведениях отсутствует образ матери. В судьбах ее героев мать всегда значимое, жизнеопределяющее лицо.

В § 1 «Феномен материнства как воплощение женственности в творческом сознании З.Н. Гиппиус» выявляются причины неизменного интереса и постоянного внимания З.Гиппиус к указанной проблеме и оценка ее с позиций всегда вызывавшего живой отклик писательницы «женского вопроса». Здесь мы обнаруживаем и отражение глубоких «жизненных переживаний и потребностей», и «биографический знак», и «реальность материнского сознания» Топоров В.Н. Миф в воплощении юноши-сына, его смерть и воскресение в творчестве Елены Гуро // Серебряный век в России М., 1993. С. 228. во всей полноте его проявления, и отклик на современное состояние жизни -желание изменить несовершенство человеческих отношений. Интерес З. Гиппиус к материнско-детской проблеме можно воспринимать как вполне закономерное явление ещё и потому, что он - в традициях отечественной словесности, к которым она всегда была внимательна. При этом она не останавливалась перед полемикой со своими предшественниками. Своеобразным творческим откликом на известное некрасовское стихотворение «Внимая ужасам войны» можно считать рассказ З. Гиппиус «Сердце, отдохни». При всем понимании писательницей справедливости некрасовских строк о муках «бедных матерей», ею, в собственно символистском духе, акцент делается на утверждении других начал. Некрасовская мать убита горем, она вне жизни: «не поднять плакучей иве своих поникнувших ветвей»; мать у Гиппиус живет, уповая на воскресение, тем самым побеждает смерть, утверждает Свет Жизни. В изображении З. Гиппиус только женщина, в высшей степени обладающая качеством материнства, может обрести способность проникновения в божественную тайну бытия, тайну рождения и смерти.

Материнское предназначение женщины, по убеждению З. Гиппиус, составляет её высшую суть и главную ценность, а счастливое сочетание женского и материнского есть то «вечно прекрасное» качество, которое способно обеспечить бессмертие человека. Понимание этого было трагически важно и для нее самой как человека, и для определения вектора ее художнических символистских исканий.

В § 2 «Драматизм обыденного и апокалиптичность бытийного в конфликте «мать и дитя» и узах «мать и дитя» в малой прозе З. Гиппиус» рассматривается бытовое и бытийное детской жизни в её сложных преломлениях в зависимости от материнской «модели».

Индивидуально-личностное начало - «человеческий талант», - по убеждению З. Гиппиус, в первую очередь, должно проявляться в женщине-матери, для которой особенно необходима способность чувствовать «внутренний трепет жизни». Многие из её героинь-матерей обделены этим качеством, и это «оскудение творческого начала в человечестве, падение человеческой талантливости» Гиппиус З.Н. Арифметика любви. СПб., 2003. С. 466. воспринималось ею как тревожный симптом современного состояния мира.

Утрата матерью отмеченных качеств, по мысли З. Гиппиус, с неизбежностью приводит к разрушению её связей с ребёнком, что становится источником и причиной драмы для обоих. Такое отчуждение матери и дитя, разрастающееся до озлобленного противостояния, исследовано «художником-аналитиком» в рассказе «Месть». Свою героиню, не одухотворенную ни материнской любовью, ни творческим отношением к жизни, З. Гиппиус лишает имени. Она явлена не в индивидуальном образе, а как тип матери - жены - женщины, забывшей о высших и подлинных жизненных ценностях, променявшей душевное спокойствие, любовь сына на получение пустых и никчемных удовольствий.

Совокупность используемых З. Гиппиус приемов повествования способствует пониманию определённого символистского акцента: эгоцентризм женщины соположен разбуженному ею эгоцентризму ребёнка. В логике развития образа ребенка месть - «отплата злом на зло, обида за обиду» (В.И. Даль). Зло в ребенке - не его суть, а анормальность, и если оно есть, то проявляется как продукт деятельности взрослых, защитная реакция на их поступки.

З. Гиппиус акцентирует внимание на изначально идеальной, ангельской сути детской души. Не случайно её обиженное дитя устремлено в своих помыслах к небу: «И был бы я на небе в виде ангела. Что же мне ещё нужно?» Эта устремлённость к Божественному открывается в детях, по мысли писателя, лишь любящему материнскому взору и не видима для равнодушных. З.Гиппиус в конце произведения не снимает драматизма обыденного в отношениях родных людей, она лишь указывает возможный путь к их духовному просветлению.

Нельзя не заметить и определённую эволюцию творческого внимания З.Гиппиус к различным граням темы «мать - дитя». Если в ранних произведениях писательница особенно пристрастно, можно даже сказать, жёстко писала о гибельных для детской души последствиях материнской чёрствости, непонимании трепетной сущности ребёнка, то в более поздних своих рассказах она стремилась показать благотворное, созидательное воздействие на детскую душу истинной материнской любви. О таких женщинах рассказано в самобытных образных и сюжетных воплощениях. Всякий раз это какой-то новый поворот, нередко неожиданный, и новый аспект для литературы того времени в осмыслении проблемы «мать и дитя». Это может быть монолог - признание героя, включенное в повествование о его жизни, или чувство материнской любви передается сквозь призму переживаний детей, оставшихся без матери. В ином случае материнский образ подан через восприятие и размышления рассказчика-повествователя. Не отказывалась З.Гиппиус и от прямого изображения отношений матери и дитя, выявлявших свои аспекты в этом вопросе. Не менее значимыми были для нее в осмыслении образа матери и непосредственные детские суждения.

Все разнообразие аспектов и граней образа матери в художественном мире З. Гиппиус свидетельствует о её понимании материнства как безусловно великого, абсолютного начала в человеческой жизни, необходимого ее идеала.

Вместе с писательницей читатель переплавляет своим сознанием «мгновения переживаний» (impression) детского сердца, импрессионистичность повествования в рассказах З. Гиппиус позволяет понять «последнюю глубину» ее писательских намерений: дать уроки читательскому сердцу (материнскому прежде всего, ибо ее произведения не адресованы ребенку), которые пригодятся ему (материнскому сердцу), во-первых, в каждодневности, и, как это ни парадоксально, имеют важный педагогический (для родителей, для матерей по-преимуществу) смысл. Во-вторых, в рассказах «законодательницы символистской моды» образ ребенка - фигура маркированная, он - своеобразная граница между бытом и бытием, даже инобытием, кроме того, именование персонажа, описание «пейзажа его души» выводит к размышлениям уже философского порядка, возможным у символистов именно на границе впечатления и символа.

§ 3 «Проблема Другого в отношениях матери и ребёнка» посвящён одной из ключевых проблем эпохи Серебряного века - проблеме Другого и самобытности её трактовки через осмысление отношений «мать-дитя» в творчестве З.Гиппиус.

Литература рубежа веков отмечена особенно пристальным вниманием к отношениям конкретного человека, индивидуума, с другим человеком, с существом, находящимся с ним в той или иной степени близости, что с неизбежностью определяет его зависимость от «соседа». Весь комплекс вопросов, связанных с этими взаимоотношениями, получил наименование «проблемы Другого». Ее постижению отдали дань крупнейшие русские мыслители начала XX века: Розанов В., Бердяев Н., Ухтомский А., Вяч. Иванов, Бахтин М., Пришвин М. и другие. Для З. Гиппиус эта проблема была предметом постоянных размышлений, запечатлевшихся в статьях «Критика любви» (1900), «Хлеб жизни» (1901), «Я? Не Я?» (1903), «Декадентство и общественность» (1905) и др.

Поиски решения проблемы осуществлялись ею в контексте основной творческой задачи символистов - пересоздания жизни. Характерен в этом плане рассказ «Яблони цветут». В основе конфликта произведения, приведшего к драматическому концу жизненные судьбы героев, - стремление матери полностью подчинить себе сына, отношение к нему как к собственности, владеть и распоряжаться которой право имеет только она.

Полноте создания образов способствует своя система художественных средств, компоненты которой в каждом конкретном случае регулируются авторскими задачами, но в совокупности образуют индивидуальное стилевое единство. Стилевой доминантой произведений З. Гиппиус, связанных с проблемой «мать и дитя», является тонкое проникновение во внутренний мир героев, их значительная психологическая составляющая. В раскрытии переживаний героя существенную роль играет используемый З. Гиппиус прием контраста. Противопоставление образов матери, с одной стороны, сына и его девушки, с другой, представлено на разных уровнях: пространственно-временной характеристики, в передаче цветовых и ольфакторных ощущений, в звучании музыкальной темы.

З. Гиппиус была в числе тех художников эпохи, кто активизировал «хронотопические формы психологизма в литературе» Ничипоров И.Б. «Поэзия темна, в словах невыразима…». Творчество И.А. Бунина и модернизм. М., 2003. С. 130.. Пространство героя - небо, сад; он распахнут всему миру, это нормально и естественно для входящего в жизнь человека. Пространство матери - мир, отстраненный от подлинной жизни. В замкнутом пространстве матери душа сына сжималась и мертвела, в пространстве сада душа юноши воскресала. Разнополярность душевных миров матери и сына передана не только через хронотоп, но и благодаря использованию таких способов освоения и постижения мира в художественном пространстве, как цвет, звук, запах. Это те синестетические образы, обращение к которым является характерной чертой стиля русских символистов. Открывшийся герою многокрасочный мир резко антиномичен тому бесцветному, из которого он на какое-то мгновение вышел. Они противопоставлены в рассказе как свое и чужое, истинное и ложное, бытие и небытие.

Поэтическое название рассказа контрастирует с его финалом. В жизни героя ничего не осталось от дарованного ему чуда цветения, молодости, любви. В цветовой гамме, которой теперь окрашена его жизнь, представлены только мрачные краски. Свет жизни задавила тьма. Тем значимее оказывается образ цветущих яблонь, вынесенный в заглавие, - как символ самой жизни, лишать которой никто не имеет права, а мать - особенно.

Проблема «мать и дитя» рассмотрена З. Гиппиус с точки зрения понимания ею человека как Другого, видения его предназначения. Материнский эгоизм, доходящий до деспотизма в изображении писательницы губителен для вступающего в жизнь.

Размышляя в своих произведениях о судьбах детей, З.Гиппиус закономерно выходит на ключевые и самые волнующие вопросы времени, озвученные Ф. Ницше. Один из этих вопросов - вопрос о свободе. Что значит быть свободным для дитяти, для его родителей? Конфликт свободы и уз, холода «отчужденности», заключенного в абсолютной свободе, и свободы любви (желанности уз внутрисемейных) - весь это плотный клубок проблем может быть развязан не только через осмысление социально-психологического, социально-нравственного, «диалектики души» героев, но благодаря взаимоотраженности этого, самого реалистического и материалистического плана в идеалистическом, религиозно-нравственном, символистском.

В § 4 «Символистское двоемирие в разрешении духовно-нравственного и социально-нравственного конфликтов личности и общества: судьба пасынков «семейного права» в восприятии и изображении З. Гиппиус» речь идёт об отклике писательницы на один из острых вопросов, широко обсуждавшихся русской общественностью в начале ХХ века, вопрос о так называемых «незаконнорожденных» детях. З. Гиппиус обратилась к нему значительно раньше, чем возникла полемика, инициатором которой стал В. Розанов.

В произведениях З. Гиппиус о «неблагословенных» детях матери лишены «полноты душевных даров» (В. Розанов). В их поведении немало легкомысленного и безответственного по отношению как к собственной жизни, так и к жизни родившихся детей. Особую содержательно-смысловую функцию выполняет в произведениях З. Гиппиус детский портрет, характеристика внешности ребёнка. Она обнажает страдания маленького существа, словно уже принявшего на себя всю непосильную тяжесть жестокого мира и смертельно уставшего от этой ноши. Не случайно в портрете мальчика из рассказа «В гостиной и людской» автор дважды отметит его «старческое лицо». Младенец еще не жил в этом мире, но пришел в него уже настрадавшись от изначальной своей ненужности, материнской, «без меры», злости, а едва начавшаяся жизнь довершила начатое.

В полноте изображения З. Гиппиус судеб детей, подробной детализации психического состояния, в показе детского окружения, его нравов содержится вполне определенная оценка тех, от кого зависит судьба маленького человека. Сущность человека определяется автором не с точки зрения его социального положения. На первый план выдвигается нравственно-этическое содержание образа, выявляется наличие или отсутствие его человеческой ценности.

Персонажи-матери в рассказах З. Гиппиус зачастую не выдерживают нравственного суда писателя. Корень бед, трагедий «незаконных» детей видит писательница в поведении, жизненных установках их матерей. Достойная мать - счастливый ребенок. А нет этого, - нет и дитя. «Благословенна всякая родившая», - считал В. Розанов Розанов В.В. Собр. соч. Семейный вопрос в России. М., 2004. С. 298.. Для З. Гиппиус столь однозначное утверждение было неприемлемым. Сам факт рождения ребёнка не воспринимался писательницей высшим и безусловным свидетельством человеческой состоятельности женщины, осуществлением её материнской миссии. По её убеждению, подлинно благословенна только та женщина, которая стала настоящей матерью, одарив своё дитя светом материнской любви.

Исследуя и феномен детства, и все возможные нити сопряжения мира с тем, кто приходит в мир, чтобы его постичь и своим появлением обновить, З. Гиппиус идет путем, намеченным «старшим» ее современником - А.П. Чеховым, с одной стороны, а с другой, - символистски полемизируя и с реалистами, и с символистами, придавая особое значение «импрессионистичности» демонстрируемых жизненных и житейских внутрисемейных ситуаций, придавая «преходящему» судьбоносное значение.

Глава V. «Особенности воплощения образа детства в поэзии и прозе К.Д. Бальмонта» посвящена анализу наиболее существенных граней в творчестве одного из самых ярких символистов. В §1 «Феномен детства в творческой лаборатории К. Бальмонта-поэта» рассматривается вопрос о соотнесении художником миссии поэта и глубинной сущности феномена детства.

Образ художника не мыслился К. Бальмонтом без сбережения и сохранения им в себе ребенка, недаром он употреблял слова «поэт» и «дитя» как синонимы. По его убеждению, они являются носителями онтологического сознания, в отличие от других сохранили свою связь с Бытием как идеальной сущностью.

«Творец-ребенок», - сказала М.И.Цветаева о К.Бальмонте. Детский строй души поэта позволил ему глубоко проникнуть в суть детского мира и сказать свое слово о нём и ребенке. Дети были для К. Бальмонта подобны лакмусовой бумажке, выявляющей национальные качества и достоинства разных народов, их национальную самобытность. Свою роль во взглядах на детство сыграло отцовство Бальмонта. Он высоко ценил детские суждения, считая их гораздо более тонкими и свежими, чем мысли старших.

Но самым значительным источником, питавшим детскую тему в творчестве К. Бальмонта, стали впечатления собственного детства. Оценка их роли в судьбе поэта представлена в материалах параграфа. Мотив возврата к начальной поре дней человеческих станет одним из сквозных в его художественном мире. Личный опыт привел его к убеждению, что детство - это «заглавное инициальное ядро» (Б. Пастернак), то «наследство», на котором строится вся жизнь человека. Это не только исток, но и вершина духовного развития человека.

Доминанта образа детства и феномена детства в наследии К.Бальмонта содержит оптимистические и патетические значения соположенности семантики слов «дитя» и «поэт» - оба возвращают нас к началу (дитя начало новой чистой жизни), к сотворению (Творец и поэт не просто синонимичные понятия, они тавтологичны); импрессионистичность и символичность у К. Бальмонта тоже имеют свои индивидуальные черты, разнящиеся с их семантикой у Ф.Сологуба и З. Гиппиус.

Исследование объемного и многогранного содержания феномена детства осуществляется в § 2 «Галерея портретов и ликов детей и детства в художественном осмыслении К.Д. Бальмонта».

Специфика репрезентации в художественном творчестве феномена детства определилась самобытностью поэтической натуры К. Бальмонта. Как художник-символист в своем осмыслении детства, в выявлении его сущности он шел от непосредственных образов к скрытой в них идеальности, придающей им двойную силу.

Мир детства нередко ассоциируется у Бальмонта с разными образами всегда неожиданного и нового в своих проявлениях природного мира. Через них поэт раскрывает дорогое и любимое им в детстве: его естественность, «природность», - качества, высоко ценимые романтиками. Прием параллелизма позволяет ему акцентировать внимание на детстве как значимой для него «духовной идеальности», показать, что своей увлеченностью дарами Земли и Солнца, открытостью Вселенной ребёнок родственен самым ярким началам жизни природы. Подобно тому, как в природе поэт видел тяготение к синтетическому слиянию разнородных начал, так и детство он воспринимал как многосложное слитное видение. Его характеристика будет строиться на основе «генетической синестезии, синкретирующей „память зрения“, и „память звука“» Фатеева Н.А. Картина мира и эволюция поэтического идиостиля Бориса Пастернака // Очерки истории языка русской поэзии. М., 1995. С. 221., добавим к отмеченному и «память запаха». В свето-музыкальных ощущениях счастливого праздника представлено детство в ряде произведений. Чтобы передать его очарование, Бальмонт концентрирует на коротком отрезке текста цветовые эпитеты и образы-носители света разнообразной степени яркости. Повторяющийся в оценке детства эпитет «цветной» - отражение взглядов поэта на эту пору человеческой жизни: она для него - воплощение истинного чуда жизни во всём его многоцветьи.

Поэтический образ детства, запечатленный в лирике К. Бальмонта, получил свое развернутое содержательное наполнение в его прозаических произведениях - рассказах из книги «Воздушный путь» (1923), в романе «Под новым серпом» (1923). Здесь поэт запечатлел не столько индивидуальные детские образы, сколько воссоздал собирательный «портрет» детства вообще, в самых существенных и ценных для него свойствах и чертах, поэтому дети лишены конкретных имен, дифференцирующих персонажей, а представлены обобщенно-символистски: «ребенок», «рыженький мальчик», «девочка с черными глазами», «дети», «приутайщица», «зеленоглазка», «светлоглазка», «девочка», «два милых ребенка».

К. Бальмонт бывает внимателен и к внешности ребенка - цвету глаз, волос, к звучанию голоса, смеха. Однако эта конкретность имеет пределы: ребенок у него, как правило, лишен личностного облика и судьбы, так, как изображены дети у Ф. Сологуба и З. Гиппиус, где реалистический план, глубокая индивидуализация образа сочетаются с символическим началом в нем. Если для З. Гиппиус дитя и детское важны в контексте ее размышлений над ключевыми проблемами жизни и творчества, выступая своеобразными критериями в оценке любой жизненной ситуации, а у Ф. Сологуба они определяют взгляд художника на «общий чертеж вселенской жизни», то для К. Бальмонта детство значимо само по себе, как предмет постижения, таящий в себе некую тайну, рождающий желание ее разгадать.

Дети в восприятии и изображении писателя - это прекрасные создания Божьего мира, недаром одному из своих рассказов о маленькой героине он дал название «Солнечное Дитя», введя в текст произведения и другие аналогичные обозначения ребенка: «Солнечная Звездочка», «Божья Звезда», «Солнечное Дитяти», семантика которых указывает на приход ребенка из высших звездно-солнечных миров. Об особо высоком статусе дитя для рассказчика говорят и заглавные буквы в его именах-определениях.

Мир детства соотносился в представлении К. Бальмонта и с растительными образами: ребенок для него - это стебелек, с вариациями в его оценке, - «новый», «миленький», «зеленый», «милый», - и цветок - «светлый», «веселый», «редкий», «ничем не отравленный», «на который хочется смотреть еще и еще, и каждый, кто смотрит на этот цветок, сам расцветает улыбкой и солнечной радостью» Бальмонт К.Д. Где мой дом. М., 1992. С. 161.. Отождествление ребенка с этими образами раскрывает саму суть детства в понимании художника и его отношение к нему. Образ стебля связан в человеческом сознании с началом жизни, ростом, устремленностью вверх - по вертикали - к небу. Цветок, цветы, - любимые Бальмонтом образы природного мира, - в мировой геральдике - олицетворение райского состояния, молодой жизни, красоты, нежности. Органично принимая цветочную символику в таком ее истолковании, он вместе с тем и расширял ее значение в соответствии со своими представлениями и ассоциациями. Справедливо замечание исследователей, отметивших, что в лирике К. Бальмонта «цветок - определенная этическая и эстетическая норма для лирического героя» Куприяновский П.В., Молчанова Н.А. Поэт Константин Бальмонт. Иваново, 2001. С. 143.. Такая «норма» виделась поэту и в детях. Расхожее и банальное сравнение «дети - цветы жизни» под пером художника приобретает нетривиальные значения, ему возвращается изначальный смысл, подчёркивающий в ребёнке хрупкость, незащищённость, солнечное очарование, красоту расцвета.

Само явление Дитя миру - торжественное и праздничное событие, Божье послание. Рождение Дитя для рассказчика - это некий свет, прорывающий мрак, освещающий души. Общий пафос творчества К.Бальмонта в отношении к детству может быть обозначен словом «доверие». В оценке дитя и в представлении о нем художник шел вслед за евангельской историей о Христе, призвавшем дитя и определившим его место рядом с собой. В мировидении поэта-символиста ребенок - «полубог», он - «из свиты Того, Кто <...> повелевает мирами» Бальмонт К. Д. Где мой дом…. С. 161..

В произведениях поэта нередко звучит предостережение от недооценки дитя. По его мнению, «детские души сложны, утонченны, душа ребенка извилиста, детская душа - лабиринт» Бальмонт К.Д. Автобиографическая проза. М., 2001. С. 419.. Ребёнок не только наделён даром осмысления сложнейших вопросов бытия, онтологическим взглядом на мир, но в своих суждениях способен подняться до уровня мудрейших философских трактатов, прийти к заключениям, не уступающим по степени понимания основ бытия древнейшим учениям о мире (рассказ «Почему идет снег»). К. Бальмонт подчеркнул свойственное детям экзистенциальное чувство жизни, характеризующееся способностью осознать ее сущностные начала, поэтому-то так значимы для художника детский опыт, ценность детского взгляда на мир и его явления, ибо дитя для него - носитель «правды Мира». Детям - «малым стебелькам» поручена, по мысли поэта, высокая миссия сбережения глубинных основ бытия.

К. Бальмонт определённее других представителей русского символизма высказался в своих произведениях о поистине гениальных способностях детского возраста, поставив тем самым ребёнка на более высокую ступень, чем, например, Ф. Сологуб и З. Гиппиус. Детство для К. Бальмонта - тот нравственный ориентир, который не дает уклониться от верного пути.

По наблюдениям поэта, постепенное расширение границ детского мира происходит через столкновение с различными явлениями жизни, в том числе неясными, непонятными, загадочными. Немалую роль в этом играют испытываемые ребёнком изменения в сексуально-психологической области. В антропокосмизме поэта, где «Солнце - мужское начало Вселенной, Луна - женское», дети определены как «звёздные цветы, звёздные переклички» Бальмонт К.Д. Автобиографическая проза… С. 458.. В них и божественное сияние, свет, идущий от звёзд, и божья благодать, и чистота, именно поэтому в детских переживаниях интимных, скрытых сторон жизни всё так наивно, непорочно, они не знают ещё той «власти пола», которой подвержены покинувшие «страну детей».

Но К. Бальмонт хорошо знал временность такого состояния детства и не видел преград, способных уберечь невинные души от грядущих бездн жизни. Его ребёнок уже пребывает в состоянии перехода в другое жизненное измерение. О том, насколько остро переживается им этот жизненный миг, свидетельствуют рассказы «Васенька», «На волчьей шубе». Весь спектр образов, передающих зарождение и переживание маленьким героем стихии пола, сексуального влечения, имеет тёмную, звериную, дьяволическую природу. В развитии этой авторской идеи свою особую роль играют и хронотоп произведения (ночь, луна - «Колдующее Светило»), символические детали пространства комнаты, образы-символы, которыми пронизан текст рассказа и которые, перекликаясь, отражают колдовской мир соблазнов, обступающий дитя и втягивающий его в свои сети. Испытанный ребенком миг сладострастия - результат вторжения в детскую душу этих роковых сил, в том числе и феминных, несущих в себе угрозу. В представлении К. Бальмонта это тот «пожар», в котором можно погибнуть, недаром в рассказе «На волчьей шубе» дважды повторит художник образ сгоревшей деревни, которая видится ребёнку во сне. В её символике - предчувствие испепеляющих пожаров страсти, разрушительных чувств, ожидающих входящего во взрослую жизнь человека.

В видимом многообразии детских портретов намечен К. Бальмонтом общий живописно-музыкальный вектор, в котором не может не отражаться неоромантическая тенденция. Дитя и феномен «детскости», младенчества у поэта осмыслены в концентруме истинной красоты, умопостижимой не в пределах камерного мира и даже мирка, а открытой беспредельности космоса. Через определение символических портретных значений, насыщаемых неизменно свето-цветовыми характеристиками названного феномена, у К. Бальмонта может быть открыт общий принцип символизации в его поэтической системе.

В § 3 «„Тайна“ детства в романе К. Бальмонта „Под новым серпом“: смыслообразующие компоненты феномена детства» представлен анализ произведения, ставшего во многом итоговым по отношению к «детской» теме в творчестве поэта. Писатель дополнил, уточнил, кое в чем и скорректировал создаваемый на протяжении всего творческого пути «портрет» детства, выразил в завершённом виде свои представления и чувства об этой поре человеческой жизни.

Для детства не безразлично, считал К. Бальмонт, как и когда возникает человеческая жизнь, когда появляется на свет ребёнок. Всё важно и значимо для живущего ещё «в незримой тайности» младенца, ничего нельзя разнять и отъединить. Детство в его идеальном воплощении определяется, по мнению художника, первоначальным истоком - зарождением новой жизни в любви. Ею освещается и освящается вся последующая жизнь дитя.

Во взглядах К. Бальмонта на возникновение «нового существа» соединяется бытовое и бытийное. Рождение дитя для него - это ещё и действие внешних, тайных сил мира. В осмыслении этого вопроса, помимо обращения к астральной символике, он идёт от греческой мифологии, согласно которой жизнь человека находится в руках богинь судьбы, прядущих нить его жизни и назначающих его жребий ещё до рождения.

Развивая мысль о том, что в детской жизни нет ничего случайного, К. Бальмонт особое внимание обращает на ожидание женщиной дитя, на её состояние, связи с миром и его восприятие. Как важно, по К. Бальмонту, страстно желать и ждать ребёнка, ибо всё ощущает и слышит «маленькое существо» и, напитываясь счастливыми токами, само живёт в счастье. Время ожидания ребенка, вынашивания его - время особой близости матери и дитя, по мысли поэта, время самой наполненной сосредоточенной внутренней жизни двух существ. Если Л. Толстой (как, впрочем, и Вяч. Иванов, А. Белый, М. Волошин), говоря о «непостижимости» бытия человека «от несуществования до зародыша» измерял само пребывание дитя в материнском лоне в поистине космических масштабах, то К. Бальмонт, утверждая «незримую тайность» этого этапа детской жизни, уходит от его оценки в категориях «великости», переводя в план камерности - «тихого собеседования» сердца матери и с самой собой, и с тем, кто в ней. В охранительной камерности предбытия ребенка, в интимности соединяющих мать и дитя чувств виделся К. Бальмонту залог истинного цельного счастья обоих.

По мысли поэта, когда человек входит в мир, уже ощущая с ним неразрывную связь, это придаёт ему чувство укоренённости в бытии, полноты жизненного пространства. Через мать произошло, по убеждению автора, и «обручение» героя романа с природой. Взращенность именно на русской земле, с её особыми климатическими условиями уже способствует формированию творческой личности: «Не потому ли, - подводит он итог своим размышлениям, - в нашей великой стране возникли такие писатели, равных которым нет на земле» Бальмонт К. Д. Автобиографическая проза... С. 73.. Роман К. Бальмонта - произведение о детстве, рождающем поэта. Художник смог увидеть «корни» всей жизни своего автобиографического героя во младенчестве.

Размышляя о детстве, художник стремился изобразить подробно все те «составляющие», которые, с его точки зрения, формируют основу истинно прекрасного человека. Среди них благотворно воздействуют на детскую душу отцовская и материнская ласка, таинство природы, игрушки, «музыка играющего инструмента», «музыка певучего слова», книги. К. Бальмонт особо подчеркнул значимость в духовном созревании ребёнка «художественной основы мироздания», считая, что только при её наличии может сформироваться талантливая личность.

«Первыми поцелуями мира к душе» назвал К. Бальмонт первые ощущения детского бытия. Целующий ребенка мир - любящий его мир. К. Бальмонт не знает другого отношения мира к детям. Герой романа Горик Гиреев, в отличие, например, от Котика Летаева А. Белого, испытывающего страх и ужас не только при появлении на свет, но и во всей своей последующей пятилетней жизни, переживает совершенно полярные чувства: он видит и воспринимает детство «как золотой праздник», «светлую сказку», «неоглядное изумрудное царство». Этими словами-маркерами создается в романе образ идеального мира, в котором ребенок должен быть счастлив. Важно, по мысли писателя, чтобы этот мир, эта «сказка» не были разрушены грубым прикосновением жизни, ибо «если детство проходит счастливым, всё оно есть беспрерывная тайна причастия... И этот свет Мировой Евхаристии, пережившему счастливое детство, светит потом всю жизнь» Бальмонт К. Д. Автобиографическая проза... С. 98..

Значимым показателем целостности романа является его название - «Под новым серпом». Образ-метафора, обрамляя произведение и неоднократно повторяясь в продолжение текста, приобретает черты символа. Ребёнок для К. Бальмонта - это малый росток, хрупкий стебелёк, но он же и «колос грядущей жатвы». На детской судьбе отпечатываются не только события частной жизни, но и дыхание века. Оно может быть как благотворным, так и смрадным, уничтожающим «стройный стебель», прежде чем он явит миру всю свою цветущую мощь.

Более определённо, чем другие современники, обозначил К. Бальмонт ощущение непостижимой загадки, таящейся в состоянии детства. В романе писатель стремился разгадать «сложную красивую тайну детства», хотя бы обозначить контуры ее масштаба, указывая на изначальное, но забытое место дитя в мире - рядом с Богом, и в этом подлинная его феноменальность.

В Заключении подводятся итоги исследования. Интерес к феномену детства был определен самой кризисной эпохой рубежа XIX-XX веков. Осознание конца времен, их апокалиптичности, старческой усталости мира, надежды на его пересоздание выдвинули в центр художественных поисков самое достойное в жизни - дитя. Ощущение катастрофичности происходящего, когда казалось, что все погибло и рухнуло, обратило внимание участников литературного процесса не к героям и титанам, а к детству, заставив вспомнить евангельское «Аще не будете, как дети…» и напоминание великого Достоевского об обещанном искуплении и сокращении мучений, а также и откликнуться на призыв «властителя дум» Ф.Ницше «любить страну детей ваших: эта любовь да будет вашей новой знатью».

Феномен детства стал предметом глубоких раздумий и переживаний для всех художников-символистов. Он имел для них особое значение, поскольку их целью было не только создание нового искусства во имя нового человека, но выработка новой художественно-философской системы. Сосредоточив внимание на решении бытийных вопросов, символисты в образе ребёнка запечатлели свои представления о мировоззренческих проблемах современности. В связи с этим детская тема рассматривалась ими в общем направлении преображения личности и миропорядка как одна из определяющих. В процессе создания образа детства символисты корректировали и уточняли свои художественно-методологические установки и предпочтения. Более того, феномен детства предстал фактором творческого диалога символистов с русской классической литературой XIX века. Ни в какой иной эстетической сфере не проявилась с такой очевидностью преемственная связь символистов с русской классикой, как в созданном ими образе Детства.

Развивая идею русской классической литературы о спасительной силе детства, писатели-символисты представили ее во всей многогранности и полноте: дитя изменяет и преображает людское обличье, очеловечивает душу, пробуждает совесть, открывает то лучшее, что есть в людях. Ребенок не дает возобладать злу, возвращает к высшим ценностям бытия, восстанавливает сердечную теплоту христианской любви и веры. Общность позиций художников Серебряного века в оценке детства является свидетельством глубины понимания его как главного нравственного ориентира, точки опоры в судьбе отдельного человека и целого народа.

Стремление к постижению смысла детства легло в основу одной из важнейших доминант творчества Ф. Сологуба. Его произведения написаны не для детей, более того, их архитектоника, конфликт, мифологическая праоснова и психологизм такого свойства, что очевидно: это произведения, адресованные взрослым людям, они написаны «адвокатом » детства.

В плане чистой художественности произведения Ф. Сологуба отражают стиль культурной эпохи на переломе столетий: трагизм уходящего и хрупкость нарождающегося, когда нарождающееся несет в себе пороки и грехи отжившего, но и преодолевает их, становясь опорой «младенческим временам».

В отличие от предшественников и современников писатель утверждает: мир детства лишь отчасти «золотая пора». Это «золотая пора» по определению, в идеале, но реальная жизнь делает вопиющие «поправки» к идеалу. Идеал, полагали символисты, чреват и спасительной энергией для мира, и силой карающей. Эпиграф, взятый А.Блоком к итоговой поэме «Возмездие» - из Ибсена: «Юность - это возмездие». Блок-символист аккумулирует в многозначности эпиграфа противоположное и нераздельное, интуитивно постигаемое старшими собратьями по перу, в частности, Ф. Сологубом.

Художественный мир детства у Сологуба многомерен: это архетипическая память о назначении всякого человека; это нравственная константа, относительно которой «дозволено» разворачиваться мирозданию; это «возраст» героя; символ жертвы, в котором отражен и миф языческий, славянский, и миф христианский.

Феномен детства в новеллистике и лирике Ф.Сологуба проявляется в ностальгической теме, в конкретном типе героя, в символе, сворачивающем в своих многочисленных смыслах конфликты, ведомые мифу как таковому, и трансформированные в литературной традиции мировой и русской классики в жанре святочного рассказа, например. Характерными чертами воплощения образа детства у Ф. Сологуба являются трагизм мироощущения героев и повествователя, психологизм, экзистенциальность, а доминантным приемом, организующим семантику произведений - антитеза. Таким образом, Ф. Сологуб отразил в локальном повествовании о судьбе младенца космос вселенского бытия.

Для З. Гиппиус детство стало той лакмусовой бумажкой, с помощью которой выявлялось главное в осмыслении таких общих вопросов эпохи, как Любвь и Вера, познание и открытие Другого, постижение Вечной Женственности и вечно женского, брака, семьи, деторождения, несовершенства человеческих отношений и человеческой личности и др. Их решение было напрямую связано с главной задачей символистского искусства - преображением «творческою волею» (Ф. Сологуб) жизни в целом и каждой личности в частности.

В творчестве З. Гиппиус сформировалась и получила образное воплощение своеобразная концепция детства, согласно которой ребенку в высшей мере свойственен дар творца, являющийся высшим проявлением личностной состоятельности человека. Часто варьируемая в прозе З. Гиппиус константа «дитя-творец» дает ей и право, и основание использовать образ ребенка как вместилище творческого сознания, она порой моделирует сюжетные ходы, где «дитя-альтерэго» автора, голос, несущий его слово. Сущность художника в важнейших своих чертах не только аналогична качествам детства, но и происходит из него. Феномен детства в творчестве З. Гиппиус есть отражение поисков идеала не только в развитии творческой личности, но и в человеческой жизни вообще. Являясь воплощением ценностной сущности христианства, мир детства определяет смысл бытия человека и уровень его нравственного сознания, что дает надежду на обещанное искупление.

Внимание к детству проявилось и в полноте созданных детских характеров, глубине их психологического постижения. Ведущими приемами Гиппиус-психолога являются формы косвенного психологизма. Внутреннее состояние ребенка выражено через портрет, мимику, жесты, движения. Мир маленького героя раскрывается и в прямой форме психологического изображения, особенно эффективным здесь оказывается использование несобственно-прямой внутренней речи, обнажающей мгновения переживаний детского сердца.

Феномен детства в творчестве З. Гиппиус играет роль своеобразного критерия духовной состоятельности персонажа. Рельефнее всего это проявилось в осмыслении писательницей миссии женщины-матери. Постановка проблемы «мать и дитя» отличается в прозе З.Н. Гиппиус масштабностью, широтой охвата разных ее граней, многоаспектностью направлений: дитя как Другой для матери, женское и человеческое в материнско-детских отношениях, «ослабление струн материнства», мать как объект детской мести, утрата матерью дитя и детское сиротство без матери, мать как основа бытия и др. Женское вне материнства - редкое явление в наследии писательницы. Самобытность сюжетов ее произведений на «материнско-детскую» тему определило внимание к исследованию разнообразных, чаще всего сложных, далеких от стереотипов, жизненных ситуаций и отношений.

В осмыслении проблемы Гиппиус делает главный акцент не на материнском образе как таковом, а на судьбе, чувствах детей в их зависимости от материнской «модели». Характерной особенностью таких произведений является разнообразие психологических портретов матерей, инвариантов их типов и характеров: мать-владелица, собственница; мать как мачеха, тиран; мать-недруг, «противник»; мать физическая, биологическая; мать - ангел-хранитель; мать - детоводительница и помощница; мать - основа бытия, ее опора. Там, где матерью преодолен эгоизм, где есть духовная связь с ближним из ближних, ребенок растет человеком полноценным и счастливым.

Феномен детства в творчестве З. Гиппиус играет роль своеобразного критерия духовной состоятельности персонажа.

Подобно поэтам-романтикам, ценившим более всего «поэзию „утреннего часа“, поэзию младенствующего и первичного», поэтизирует детство К. Бальмонт, воспринимая его как «первослово», этимон человеческой жизни и личности, когда она, лишенная еще какой-либо субъективной характеристики, предстает в своей изначальной содержательности и непосредственности.

Детство для него - прекрасное явление природного мира, воплощение истинного чуда жизни во всем многообразии ее красок, поэтому так существенны для художника в его характеристике цветовые эпитеты. К. Бальмонт вписывает детский образ в единый для него ряд символов Солнца - Звезды - Цветка, благодаря чему он предстает как зиждительная, гармонизирующая мир сила. Само рождение ребенка для К. Бальмонта - это свет миру, что приближает дитя к образу Спасителя, указывает на его божественную ипостась.

Все, над чем «бились» классики русской литературы Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский, все, о чем предуведомили они в разрешении проблемы семьи, имеющей социальный и религиозный статус, глубоко и порой даже глубокомысленно в силу специфики явления, продолжили представители символизма. Более того, будучи генератором и выразителем доминантных тенденций эпохи, символизм собрал в своем «кристаллическом пространстве» все многообразие решений и темы детства, и разноаспектных проблем, и ключевых мотивов. Благодаря мощному импульсу, исходившему от деятелей символизма, формировалась и детская литература эпохи, давшая непревзойденные образцы постижения детского сердца, природы детства, пестования будущего.

Исследовательский вектор филологического постижения феномена детства, благодаря изучению широчайшего пласта произведений символистов, не просто определил свои контуры, но и прочертил важнейшее, увиденное и художественно филигранно претворенное стилем эпохи: символические смыслы «детства» имеют «веер» значений от «дитя-жертва» через «дитя-жертва-герой» до «дитя-герой», во-первых, а во-вторых, другой концентрум, где «злой ребенок» - «дитя-жертва» и «дитя-кара» аккумулируются в точке «дитя-искупитель», «дитя-спаситель». И в данном случае само «дитя» несет в себе и конкретно-исторические, и социально-нравственные, и духовно-нравственные составляющие, но одновременно и абстрактные, отвлеченные смыслы-идеи подлинной красоты, сакральности сущего, искупительной жертвы, зиждительной формы Эпохи.

Исследование творчества крупнейших писателей-символистов позволяет сделать общий вывод: никогда в истории отечественной литературы - ни до Серебряного века, ни после него - не наблюдалось столь единодушного и искреннего стремления к постижению феномена детства как это было на рубеже XIX-XX веков. Ф. Сологуб, З. Гиппиус, К. Бальмонт, их современники и соратники были убеждены в его непреходящем значении для судеб мира. Как глубоко и точно заметил, имея ввиду ребенка, литературный критик того времени: «Мы должны помнить, что у наших ног играет история, и в объятиях своих мы держим будущее» (Ю. Айхенвальд). Художественное постижение этой Вселенской миссии детства стало одним из факторов, определивших достоинство и пророческую суть творчества русских символистов.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ ОТРАЖЕНО В СЛЕДУЮЩИХ РАБОТАХ АВТОРА

Монографии, учебные пособия

1. Дворяшина Н.А. Художественный образ детства в творчестве Ф. Сологуба: Учеб. пособие. Сургут, 2000. 6,4 п.л.

2. Дворяшина Н.А. Феномен детства в творчестве русских символистов (Ф. Сологуб, З. Гиппиус, К. Бальмонт): Монография. Сургут, 2009. 22 п.л.

3. Статьи в рецензируемых научных изданиях, включенных в реестр ВАК МОиН РФ

4. Дворяшина Н.А. Лики детства в литературе Серебряного века // Известия Уральского государственного университета. Сер. 2. Гуманитарные науки. Вып. 15. Екатеринбург: Изд-во Уралун-та, 2008. № 55. С. 137-143. 0,5 п.л.

5. Дворяшина Н.А. Ребёнок как «поэтический антипод антипоэтического рассудка» в художественном сознании З.Н. Гиппиус // Вестник Вятского государственного университета. 2008. № 4(1). С. 87-92. 0,6 п.л.

6. Дворяшина Н.А. «Страна детей» в творческом сознании русских символистов // Литература в школе. 2008. № 8. С. 7-12. 1,2 п.л.

7. Дворяшина Н.А. Детство как феномен нравственного сознания в творчестве З.Н. Гиппиус // Литература в школе. 2009. № 9. С. 9-14. 1,0 п.л.

8. Дворяшина Н.А. «Болезнь ницшеанства» в художественном осмыслении З.Н. Гиппиус // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. Серия: Филологические науки. 2009. № 7(41). С. 174-178. 0,5 п.л.

9. Дворяшина Н.А. Поэзис религиозных переживаний в «детских» рассказах З.Н. Гиппиус // Религиоведение. 2009. № 3. С. 150-158. 1,1 п.л.

10. Дворяшина Н.А. Проблема Другого в отношениях «мать - дитя» в осмыслении З.Н. Гиппиус // Вестник Читинского государственного университета. 2009. № 4(55). С. 112-119. 0,9 п.л.

11. Статьи, материалы

12. Дворяшина Н.А. Антитеза «небесное-земное» в лирике М.И. Цветаевой // Тезисы докладов научно-практической конференции «Актуальные вопросы содержания и методики преподавания учебных дисциплин в педагогическом вузе». Сургут, 1996. С. 54-56. 0,1 п.л.

13. Дворяшина Н.А. Мир детства в художественном осмыслении Федора Сологуба // Мировая словесность для детей и о детях. М., 1998. Вып. 3. С. 47-51. 0,2 п.л.

14. Дворяшина Н.А. Педагогические взгляды Ф.Сологуба и их актуальность в наши дни // Традиции и проблемы российской педагогики: Мат-лы и тезисы Всерос. науч.-практ. конф. Сургут, 1998. С. 132-134. 0,1 п.л.

15. Дворяшина Н.А. Философский аспект «детской» темы в творчестве Ф. Сологуба // Гуманитарный вестник. Сургут, 1998. № 1. С. 11-14. 0,2 п.л.

16. Дворяшина Н.А. О некоторых особенностях поэтики «детских» рассказов Ф. Сологуба // Мировая словесность для детей и о детях. М., 1999. Вып. 4. С. 33-38. 0,2 п.л.

17. Дворяшина Н.А. Роль книг о детстве в нравственном воспитании и профессиональном становлении студентов педвуза // Ценностно-содержательные основы воспитания личности в образовательном пространстве ХМАО. Сургут, 1999. С. 112-116. 0,3 п.л.

18. Дворяшина Н.А. Традиции Ф. Достоевского в произведениях о детях Ф. Сологуба // Мировая словесность для детей и о детях. М., 2000. Вып. 5. С. 66-75. 0,5 п.л.

19. Дворяшина Н.А. А.С. Пушкин в восприятии и творческих исканиях Ф.Сологуба // Пушкинский альманах (1799-2001). Омск, 2001. Вып. 2. С. 93-104. 0,6 п.л.

20. Дворяшина Н.А. Дети и детство в произведениях Ф.Достоевского и Ф.Сологуба // Пути обновления педагогического образования: Сб. тезисов докл. юбилейной науч. конф. 3-8 декабря 2001 г. Сургут, 2001. С. 173-178. 0,2 п.л.

21. Дворяшина Н.А. Две Снегурочки (Ф.Сологуб и Н.Готорн) // Мировая словесность для детей и о детях. Вып. 6. М., 2001. С. 154-163. 0,5 п.л.

22. Дворяшина Н.А. «Весь живой». Ф.Сологуб о Пушкине // Творчество А.С.Пушкина. Вопросы содержания и поэтики: Сб. ст. Сургут, 2001. С. 82-94. 0,7 п.л.

23. Дворяшина Н.А. К.Д. Бальмонт // Русские детские писатели XX века: Библиографический словарь. М., 2001. С. 47-53. 0,4 п.л.

24. Дворяшина Н.А. Ф.Сологуб // Русские детские писатели XX века: Библиографический словарь. М., 2001. С.426-432. 0,4 п.л.

25. Дворяшина Н.А. М.А.Шолохов в восприятии писателей «русского зарубежья» первой волны (к постановке вопроса) // М.А.Шолохов в общественном сознании XX века: Сб. науч. ст. и мат-лов. Сургут, 2001. С. 3-14. 0,7 п.л.

26. Дворяшина Н.А. О некоторых аспектах изучения русской литературы конца XIX - начала XX веков // Состояние и пути совершенствования преподавания литературы в вузе и школе. Сургут, 2001. С. 15-24. 0,4 п.л.

27. Дворяшина Н.А. Концепт детства в романе К.Бальмонта «Под новым серпом» // Мировая словесность для детей и о детях. Вып .7. М., 2002. С. 100-111. 0,8 п.л.

28. Дворяшина Н.А. Семантика белого цвета в лирике А.А. Ахматовой // От текста к контексту. Ишим, 2002. С. 65-71. 0,3 п.л.

29. Дворяшина Н.А. «Голос правды небесной против правды земной» (мотив полета в поэзии М.И. Цветаевой) // М.И. Цветаева: судьба и творчество. Сургут, 2003. С. 36-51. 0,6 п.л.

30. Дворяшина Н.А. Православный календарь в жизни и творчестве М.И. Цветаевой // М.И. Цветаева: судьба и творчество. Сургут, 2003. С. 36-51. 0,6 п.л.

31. Дворяшина Н.А. Сон в поэтическом сознании М.И. Цветаевой // М.И. Цветаева: судьба и творчество. Сургут, 2003. С. 62-73. 0,5 п.л.

32. Дворяшина Н.А. «Мира нежные загадки». Художественный образ детства в творчестве М.И. Цветаевой // Модернизация образовательной системы СурГПИ: поиски и решения. Сургут, 2003. С. 212-217. 0,2 п.л.

33. Дворяшина Н.А. «Но все ли дети - тайна?!»: детство в художественном осмыслении М.И. Цветаевой // Мировая словесность для детей и о детях. М., 2003. Вып. 8. С. 119-125. 0,4 п.л

34. Дворяшина Н.А. Феномен детской смерти в творчестве Ф.Сологуба // Проблемы качества образовательной системы СурГПИ: поиски и решения. Сургут, 2004. С. 119-121. 0,1 п.л.

35. Дворяшина Н.А. Феномен детской смерти в творчестве Ф.Сологуба // Мировая словесность для детей и о детях. М., 2004. Вып. 9. С. 302-311. 0,6 п.л.

36. Дворяшина Н.А. Категория детства в системе миропонимания Ф.Сологуба // Русская литература в контексте мировой культуры. Ишим, 2004. С. 50-56. 0,3 п.л.

37. Дворяшина Н.А. «Злой ребенок » в русской литературе рубежа XIX-XX веков // Проблемы качества научных исследований в СурГПИ: поиски и решения. Сургут, 2005. С. 137-141. 0,3 п.л.

38. Дворяшина Н.А. О детях, которых «некому любить» (тема детства на страницах литературно-художественных изданий рубежа XIX-XX веков) // Мировая словесность для детей и о детях. М., 2005. Вып. 10. С. 202-213. 0,7 п.л.

39. Дворяшина Н.А. Дети - как предвестие (мир детства в творчестве М.А. Шолохова) // М.А. Шолохов в художественных и мировоззренческих исканиях современности. Сургут, 2005. С. 49-157. 0,5 п.л.

40. Дворяшина Н.А. Феномен детства в русской литературе серебряного века // Лучшая вузовская лекция: Академическая филология. Литературоведение. Лингвистика. М., 2005. С. 24-45. 1 п.л.

41. Дворяшина Н.А. Пасхальные образы и мотивы в малой прозе Ф. Сологуба // Славянский мир: общность и многообразие: Мат-лы Междунар. конф. Ханты-Мансийск, 2006. С. 301-323. 0,5 п.л.

42. Дворяшина Н.А. Мир детства в творчестве М.А. Шолохова // Литература в школе. 2007. № 12. С. 5-8. 0,5 п.л.

43. Дворяшина Н.А. Русская литература серебряного века о спасительной силе детства // IV Пасхальные чтения: Гуманитарные науки и православная культура. М., 2007. С. 129-138. 0,7 п.л.

44. Дворяшина Н.А. «Грех не исполненного отцами» как духовно-нравственная проблема в творчестве В.Г. Распутина // Творчество В.Г. Распутина в контексте отечественной литературы. Сургут, 2008. С. 34-51. 0,5 п.л.